Текст книги "В тенях империи"

Часть II
Jure dicere

«Если больной обращается за помощью слишком поздно, лепра может пройти сама собой ценой потери пальцев на руках и на ногах, ценой увечья»

Грэм Грин, «Ценой потери»

1. «Планетяне!..»

Бывают минуты в жизни – глянешь в зеркало, а оно трещинками мелкими идёт, будто инеем подёрнуто. Рассыпается, умирает, по ветру ледяному позёмкой белой летит.

Отчего так, милостивые государи? Просто всё: смотришь, а из зазеркалья не ты на тебя глядит. Усмехается еще, да паскудно так, скотина.

Врёт сказка древняя! Не оттого зеркало тролля на осколки раскололось, что до Неба паршивец вскарабкаться решил. Небо – что ему суета мелочи всякой? Взглянул чёрт старый на собственное отражение – а ему оттуда Не-Он ухмыльнулся.

Вот как мне примерно сейчас.

Отставить фанаберии, господин штаб-ротмистр!.. Приказываю сам себе, зубы сжимаю. Помогает. Как правило.

Нет позёмки, как не было!.. Белые лепестки с деревьев по ветру летят, мягко ложатся на водную гладь.

Пыхтит колёсный пароходик, к пристани старательно подползая, молодчина этакий.

Сходни – на землю.

Добрались, слава Богу!

…Нет позёмки – и штаб-ротмистра тоже нет. Спускается по сходням меж пассажиров господин облика цивильного: сюртук черный покроя невиданного, джинсы старомодные – такие веке в двадцатом носили, а то и в девятнадцатом, не знаток. Шляпа темно-серая с полями загнутыми, часы на цепочке.

Серебряный значок купца второй гильдии на лацкане – ладья в Пустоте.

Штаб-ротмистры?.. Нет их тут, не видно – и всё.

Ну, надеюсь. Если не облажался. Даже походка – и та расхлябанная, с лёгким намёком на военное прошлое – всё равно не скроешь, так лучше подчеркнуть. Я отчего перед зеркалом в салоне будто барышня плясал? За этим, за этим…

Обвёл я взглядом пейзаж – а славно, славно вельми! Модифицированная вишня в цвету, горы на пол-неба воздвиглись.

И сам городок, Новоспасск, очень даже ничего, пусть и застройка по большей части деревянная и одноэтажная.

Хмыкнул я тихо. Пароход с колесом на корме; пассажиры: дамы в кринолинах, господа в пиджачных парах; домишки деревянные, а по улицам меж ними лошадки скачут, в повозки впряженные.

Ровно в головид исторический попал. Бытие определяет сознание – добрая фраза, никак не поймешь, кто кем командует, а всё на одно выходит: так сразу и не разберешься, в каком веке оказался.

Если не присматриваться.

А присмотришься – фыркнешь, не удержишься. Пароход-то паром, быть может, и пышет временами, вот только дров на нём не найдешь, и угля тоже: компактный ядерный энергоблок котёл греет.

Дамы с господами одеты невесть как – исключительно те, кто не на службе; остальные – во вполне современного вида комбинезонах, офисных костюмах и коротких сюртуках, разве что ткани непривычны.

Лошадки скачут – половина добрая из искусственной матки родом; все до единой неказистые мохнатые тяжеловозы – эта порода лучше всех переносила долговременную заморозку эмбрионов.

Макабр!

Огляделся – не встречают. Подождём. Всё равно делать нечего.

…Не мне ждать! Господину незнакомому, пугающему.

Что у меня осталось своего? Имя – чужое, и служба – не моя, даже рожу скальпелем перед вылетом подправили.

– Зачем? – спросил я Старика, когда тот огласил свой вердикт. – Разве иначе нельзя?

– Нельзя, дружок, – отвечал Старик.

«Старик», он же думный боярин от Имперской Безопасности Владимир Конрадович Шталь, пребывал в настроении странном и даже романтическом.

Он только что сдался в сражении, что вёл пол-жизни против всего мира, от покойного Государя до любимой секретарши. Сохранив фактический контроль над ведомством, согласился представлять его в Боярской Думе – собрании лучших специалистов по всем аспектам жизни Империи, консультировавшем и дававшем советы Её Величеству.

Такой финт ушами теоретически плясал на грани нарушения закона. Но заклятый друг Кронин из флотской Дальней Разведки, спецслужбы, отравлявшей существование Шталя сильнее всяких иноземцев, плевать хотел на приличия, давно практикуя подобное; вокруг наследства в очередной раз трещавшего по швам Европейского Союза начинался большой шпиль; провокаций на границах становилось всё больше…

В Думе был нужен лучший. В ведомстве тоже требовался лучший.

Это понимали и молодая Государыня, и сам Шталь.

Тогда я стоял в кабинете со знаменитой табличкой на двери, с которой гордо взирало на недоуменного посетителя выведенное аккуратным почерком «Мой!», и искренне недоумевал, чем заслужил ссылку.

– Дорогой мой! – Шталь неуклюже, но честно пытался подсластить пилюлю. – Яхонтовый! Вы засветились во время Марсианского Провала… молчите, молчите, я не отрицаю, что вы герой, но засветились бесповоротно, так что в основной оперативный состав вам дорога заказана. Сколько лицо не правь, есть приметы, которые не изменишь. Так?

– Так.

– А я, как вам известно, обожаю сеять свет и сладость. Но делать это перед мертвецом – несколько бессмысленно. На Земле вам грозит опасность, делом снова заинтересовались. Да и сами скажите, разве в тринадцатом отделе так весело? Сочинять отписки для бояр от сельского хозяйства о том, что Имперская Безопасность уверена – в изученном пространстве зеленых человечков не бывает… Тихий ужас же! А в колонии на Тритоне воздух, селянки… Слетайте, а?

Тут Старик попал в точку. В тринадцатом, иначе прозываемом «богадельней», весело не было. Именно туда скидывали поток «мусорных» запросов, захлестывавший ведомство, и именно там я проторчал последний год, минувший с конфузии на Марсе.

– Посидите годика четыре в резидентуре в колонии на краю Ойкумены. «Подкрышником»[1]1
  Жаргонизм. В противоположность «нелегалу», чья национальность и биография переписаны – разведчик, имеющий легальное прикрытие от своего государства


[Закрыть]. Подучитесь. А там и вернуться можно. Или вас что-то держит в Солнечной?

…Я вздохнул, глядя на полёт белых лепестков. Меня ничего не держало.

Что в итоге осталось у меня своего? Древнее печатное Евангелие в саквояже. Любовь без шансов на взаимность – равно бесплодная на Тритоне и Земле. Карьера – без надежды принести пользу Отечеству; даже в «богадельню» не гожусь, только в «подкрышники» на краю света, иуд вербовать да сребреники распределять ради тайн великих – кто куда стадо перегнал.

Еще – игольник.

Непростой – шкатулку красного дерева с ним доставил в ночь перед отъездом лейб-фельдъегерь, вылупившийся на мои погоны с нелепой смесью зависти, восхищения и фальшивого пренебрежения во взоре.

Понятное дело: юнец, а уже штаб-ротмистр, да еще высочайшие дары получает. Видать, герой!

Дурак ваш фельдъегерь.

Героев зовут на годовщины выпусков из Высшего Военно-Космического – даже если те вынуждены ответить отказом из-за дел службы. Их не клеймят за спиной предателями Флота, променявшими честный хлеб навигатора и сотрудника Дальней Разведки на подачки зловредных «бесов»-безопасников.

И не заткнуть поганых ртов, не рассказать, что ДыРа чуть не развязала мировую войну, попутно отправив под нож собственных людей, и только «бесы» да личное вмешательство молодой Государыни спасли положение.

Не то, чтобы я питал иллюзии относительно морального облика моей нынешней службы – но всё-таки до такого наши не опускались.

Кажется.

Короче, меня не позвали – и это было горько.

Приложив палец к планшету в подтверждение получения и отослав порученца, открыл шкатулку. На черном бархате лежали небольшой, похожий на древний «Парабеллум» игольник и шесть магазинов к нему.

Невероятно дорогая игрушка. Невероятно полезная. Сто выстрелов в магазине. Принцип пушки Гаусса – бьет далеко, точно и больно: шьет при желании танковую броню. Интеллектуальная система наведения и «умный» прицел, позволяющие забыть о поправках и дрожи в руках, паля чуть не на километр.

Царский подарок. «Императорский», – поправил я себя.

Никаких гравировок с именами и званиями – очевидный плюс при моей профессии. Почему-то то, что дарительница вспомнила об этом, рождало теплое чувство в груди.

…Сейчас игольник приткнулся в подмышечной кобуре.

Я посмотрел на очередного пассажира, добравшегося до встречавших его… друзей?.. членов семьи?

В воздухе звучал мелодичный смех. Где-то звонили церковные колокола.

Невольно я подался к смеющимся. Не помню, когда именно разучился улыбаться. Но знаю точно – с тех пор чужая радость действовала на меня как наркотик. Пожалуй, я даже начал понимать, почему сказочным упырям требовалась живая кровь.

Своя, мертвая, не грела.

Удар по плечу заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Тоже мне, разведчик. Зазевался – и вот результат. «Поляну не держал», а если бы ко мне подобрался убийца?

Тьфу.

Есаулу в запасе Халилову такие терзания от рождения неведомы. Есаул шагал по жизни бодр, весел и неистов. Усы воинственно закручены, невообразимый лиловый пиджак таинственно мерцает, фамильная сабля вдохновенно торчит перпендикулярно поверхности.

– Григорий Петрович! Не встречают! – радостно осведомился он.

Именно осведомился. С вопросительной интонацией славный казак сроду не водился. Мы свели знакомство во время семидневного плавания из Святого Владимира – губернского города, или, по-местному, столицы атаманства, административного центра русского сектора планеты.

Я никак не мог включиться в разговоры попутчиков, посвященные большей частью ценам на зерно и алмазы, редкоземельные элементы и скот; местным поэтам и местному же высшему свету.

Есаул стал истинным спасением. Плевать он хотел на разговоры. Бравый офицер желал перекидываться в покер и вист, пока «супруга с ухватом» далеко. Я же играл и был равнодушен к проигрышам – лишь бы не остаться наедине с собой.

Можно сказать, брак, заключенный на небесах.

– Как видите, Харитон Семёнович, – пожал я плечами.

– И моей не видно, – прищурился он. – Опять в кофейне Федотова с подружками засела и обо всём забыла, хохотушка. Пройдёмся? Мы вас подкинем, куда нужно. А то останавливайтесь у нас, не стесните, что вам по гостиницам кости ломать?

– А ухват? – искренне заинтересовался я. – Да и жилец я беспокойный.

– Я сам беспокойный. А ухват… Да, ухват – это аргумент. Ставлю боевую задачу: за поездку понравиться Мариетте Иоанновне. Справитесь – сама пригласит. Главное, не попадитесь на предложение познакомить с её сестрой. Редкого норова девица, чистый зверь-каркадил, брр…

– Так точно, господин есаул, – щелкнул я каблуками.

За легкой беседой мы добрались до конца причала и вышли на улочку.

– Хмм. Странно! – отметил есаул. – Народ как слизнуло с улиц. Ровно и не суббота.

Так, этого Вергилия стоило держаться. С моей-то точки зрения в местном захолустье с его десятью тысячами населения иначе и быть не могло.

– Тпру, тпру, нечистая вас побери, – рядом с нами лихо затормозила… бричка?.. карета?.. Не специалист! Открытая конная коляска о двух диванах с поднимающейся крышей, в общем.

На переднем, сжимая вожжи, восседала хрупкая, но весьма бойкая дама, ростом Халилову примерно по пупок. Свежестью лица она напоминала гимназистку, возраст выдавал лишь мудрый взгляд карих глаз из-под темной челки. Одета была в безразмерную юбку-брюки и белую блузку. Револьвер на поясе смотрелся на своём месте.

– Дорогая, позволь представить тебе… – закашлялся и как-то съёжился Халилов.

– Собутыльника? Только в карты резались и водку пили, горе луковое, или ещё во Святом Владимире по бабам прошлись?! Отвечай!

Школа Старика всё-таки кое-что мне дала. До Шталя далеко, но с этим справиться можно, да и не слышалось в голосе злобы – поза одна.

– Мариетта Иоанновна, милейшая! – включил я воркующий голос. – Разрешите? Григорий Петрович Леонтьев, лейтенант Флота. В отставке по ранению, ныне купец скромный. Заверяю, как на духу: по бабам не ходили, водки не пили, а в карты резались, да ещё как! Только пух летел. Но на фишки, исключительно на фишки. Разорил бы меня ваш супруг иначе вконец. Великий мастер, цените!

– Ладно, ценю, – смеются глаза госпожи Халиловой. – Так уж и быть. И прощаю. Но если узнаю!..

– Ручку, ручку позвольте, – последний залп даю и тон выключаю.

– А вы знаете, как успокоить женщину, Григорий Петрович. Вы ведь не женаты? – взгляд на пальцы вашего покорного. – Не хотите с сестрицей моей знакомство свести?

Есаул делает круглые глаза и чиркает ладонью по горлу. «Каркадил!» – шепчет театрально.

Смеёмся все вместе. Они искренне. Я – эхом, отражением.

– Загружайтесь, – машет рукой Мариетта. – Не знаю, что случилось, но на перекрестке форменный затор. Все к реке спешат. А кое-кто с оружием бежит.

– Там, – повернулся ко мне, севшему рядом с вещами на заднее сидение, есаул, – река излучину даёт. А за ней – граница с Большой Пятеркой. Территория корпораций. Посмотрим. Вооружены?

Я откинул полу сюртука и похлопал по кобуре.

– Отлично, у меня тоже револьверт. Что творится, сейчас выясним, – зоркий есаул углядел бегущего в ту же сторону паренька, по виду гимназиста.

Дождался, когда коляска поравняется с ним и цепко ухватил его за ухо.

– Малый, куда все смылись?

– Там эти… планетяне!

– Докладывай толком, боец.

– Так точно, – вздохнул «боец». – Ефим Петров, учащийся, пятый юношеский Новоспасской базы. Говорят, у корпоратов инопланетяне высадились. Разрешите ознакомиться с обстановкой на месте?

– Ша! Дуй на базу, жди приказа. Понял?

– Так точно, – увял паренёк.

– Смотри, помощь потребуется – а ты без шабли и в гражданском. Понял? Выполняй! Мари, гони!

И Мари погнала.

…У реки я, честно говоря, мало что понял. Виднеется на горизонте бульба бурая, неровная. Может, холм, может гора. Говорят – не было такой с утра ещё.

Им виднее. Не станет же целый город меня разыгрывать? Тут, конечно, глушь медвежья, развлечений мало, но не настолько.

Достал коммуникатор – мало у кого они на Тритоне есть. Включил дальномер, навёл… Охнул. На всякий случай игольник вытащил, прицел включил – нет ошибки!

Мама дорогая!

Да эта штуковина метров на триста потянет в высоту. По земным меркам – плюнуть и растереть, а по здешним – чудо чудное. Да ещё пакость какая-то во множестве великом по ней ползает – ровно муравьи стальные.

– Блин, – заметил я вульгарно. – Что, правда? Человечки зелёные? Господь, Ты – великий шутник…

Непонятное не спрашивало мнения тринадцатого отдела о своём существовании. Непонятное просто взяло, нагрянуло, выперло прыщом на носу – сами разбирайтесь, как со мной жить, господа хорошие.

Оно даже не ждало нашего решения; что ему до нас! И всё.

По крайней мере, так казалось.

Ближе к берегу толпа редела. Кто-то организованно грузился в конные коляски, спеша на базу.

Казачий город. Пограничье. Порядок знают.

У самого берега на импровизированных позициях суетились казаки в броне.

Мы прорвались через давку, есаул коротко кивнул стоявшим в оцеплении – и вот мы стояли перед хмурым седым типом в бронескафе с лычками войскового старшины на плечах.

За спиной – импульсный карабин, в глазах – арктический лёд. Хоть сейчас на войну.

– Знакомься, наш царь и Бог, командующий базой Лев Иннокентьевич. А это – хороший парень Гриша Леонтьев, хочет с нами насчет посадочной площадки для постоянного торгового сообщения договориться. Вы друг дружке и нужны. На наших буераках нигде, кроме базы, не сядешь.

– Боюсь, сейчас не до того, – оборвал войсковой старшина. – Как вот это решится – зайдёте, хорошо? Чаю попьём, подумаем. Свои купцы – ладно будет.

– Лёв, что это такое? – Халилов нахмурился.

– Сами не знаем. Вылезла. От корпоратов – тишина. Как вымерли. Англичане-соседушки истерят. Особист мой волосы все на груди выдрал, из Владимира помощь не раньше ночи обещают…

Сигнал коммуникатора заставил отвлечься. Шифровка по спутниковой. Из Владимира. Припомнил код, разобрал кое-как смысл.

«Нет связи с резидентом. Приказываю принять ситуацию под контроль. ОСО – игнорировать. Разрешено нарушить конспирацию. Просим оценки обстановки».

А я что? Отбил: прибыл, аномалию наблюдаю. Обстановку оцениваю. Помощь? Обойдемся покамест. Трое наших всего во Святом Владимире сидят, особистов армейских не считая, нешто сам не справлюсь?

– Лев Иннокентьевич, – говорю, – на два слова. Харитон Семёнович, Мариетта Иоанновна, подождите меня у… э-э… повозки, пожалуйста.

– Фаэтона, – пришел на помощь отец-командир.

Так вот как эта телега зовётся!

Мы отошли в сторону. Сомнения мешали начать разговор. Курировать операции местного казачьего войска – не моя задача. На то особый отдел есть.

Агентура и активность на территории вероятного противника – вот моя головная боль. Только непонятное выросло, получается, в нашей зоне ответственности.

Проморгали, долбодятлы. Или нет? Молчит резидентура, и резидента не видно!

Будь собеседник флотским, из пехоты или даже из строевых казаков – был бы в курсе стандартной процедуры. А здесь?

– И что скажут бесы по этому поводу?

Прозвучало почти обличающе. Но выдохнул я с облегчением. Не надо долгих объяснений. Войсковой старшина службу помнит.

– Скажут, что мой приезд никак не связан с… этим поводом. По крайней мере, меня в курс не вводили. Как догадались?

– Игольник штучной работы, таких гражданским не продают, господин…

– Штаб-ротмистр. У вас острый глаз.

– Что делать будем? Полагаю, решать вам?

– Видимо, господин войсковой старшина. Я поставлю в известность. На вашем месте я бы вызвал людей из запаса. Пока – первую очередь. И приготовьте приказ для второй. Расконсервируйте технику. Естественный ход.

– Понял вас. Но всё-таки… Лезть на их территорию – провоцировать инцидент. Не лезть… Сами понимаете. Мне беспокойно.

– Мне тоже, – пожал я плечами. – Будем на связи.

Я соврал. Беспокойства не испытывал. Слова «леденящий ужас» были бы куда уместнее.

2. «Помните о пределе возможного»

…Коняшки цокали копытами, а Харитон Семёнович изволили философствовать. Как известно, величайший шик и главное хобби истинного офицера – легкая фронда.

– Что вы видите окрест, друг мой?

– Колонию? – пытаюсь угадать.

– Нет-с! Про-вал, зарубите себе на носу. Форменный провал.

– Да ну тебя, – супруга бравого есаула только рукой на него махнула.

– Цыц! – есаул грозно пошевелил усами. – Вот вы купец. А что торговлишке нашей мешает?

Преодолеваю сковавший меня у реки ужас. Держу рожу, отвечаю спокойно:

– Принцип сверхсветового движения. Чем тяжелее груз, тем дольше летит судно и тем больше горючего ест. Больше топлива – дороже полёт. Прогрессия геометрическая

– Верно! – радуется есаул. – Купеческие ладьи от Земли досюда за полгода долетают. Лет пятьдесят назад, когда колонию основали, года полтора занимало. Правильно?

Киваю.

– А колониальному ковчегу… или там грузовику большому десять лет требовалось, и полёт до сих пор обошелся бы в пятилетний бюджет Империи. Даже с колонистами в анабиозе, штабелями погруженными. Места для техники – никакого. Только небольшие приборы и расчет на то, что все вместе сумеют построить технологические цепочки почти с нуля.

– Разве не сработало?

– Нет, – отрубил есаул. – Политики изволили рассчитывать на дружбу народов, единый порыв и прочую чушь. Как же! Шесть ковчегов, пять от великих наций, один от корпораций. Вот только «великие» уж очень великими оказались. Как выяснилось, что тут ни фаст-фудов, ни автострад – сгрудились у ковчегов и их подъедать начали. Никаких цепочек, одно вымирание. А вкалывали только мы. Да и у нас… Не все без цивилизации смогли. Такими темпами до аэромобов век пройдет. Метрополия идёт вперёд, в будущее, а мы топчемся на месте! Мыслимо ли? В городе три с половиной авто, тракторов не считая, и два из них на базе.

– Хмм, – говорю, к народу на улицам присматриваясь. – Тогда очень боялись войны. В одиночку бы не потянули. Да и сами посудите – красиво у вас.

Фыркает есаул.

– Это, – заявил, – есть. Чай, на Руси живем. Сами посудите: нет в путях наших ничего нового. Монархия наследственная на престоле; меритократия на местах; европейский, прости Господи, социализм в экономике да вера в сердцах – сколько раз видано! Одна только разница есть – мы делаем всё это красиво. Потому и Империя!

– Тоша не так уж неправ насчет темпов, – задумчиво сообщила ничуть не увядшая под суровым взглядом есаула Мариетта. – Откуда, думаете, в наших краях весь этот… антураж реконструкторский? Свыкнуться с условиями пытаемся. Себя убеждаем – игра это. Психологи говорят: компенсация.

Фаэтон остановился у конторы товарищества «Купец Калашников и партнёры». В издевательском названии мне почудилась знакомая рука – та, что свой кабинет подписала «Мой!».

– Вас точно не подождать? Если вот этот, – есаул нахмурился, – ваш торговый представитель, с ним каши не сварите.

– Благодарю, не стоит. Дела-заботы, знаете ли… Встретимся на базе или к вечеру подъеду к вам, как договаривались, – пресловутое приглашение от Мариетты не замедлило последовать по пути – и, заметьте, никакого ухвата.

Дождавшись, чтобы фаэтон скрылся за углом, двинулся вперёд.

Страх? Отличная штука, вот только на него нет времени.

Подёргал входную дверь – закрыто. Нырнул в просвет между домами и вскоре оказался у задней двери.

Игольник – на изготовку. Скрытый за косяком ридер тихонько пискнул, опознавая поднесенный к нему купеческий значок.

Просканировал дверь: очень тихо, очень спокойно – не хотелось нарваться на мину-сюрприз. Перекрестился мысленно да внутрь вломился.

Пронесло. Никаких мин. И силовой вход тоже лишним оказался. Нет врагов!

А есть обшитая светлой вагонкой комната – смола застывает на стыках досок – и полосы света сквозь жалюзи, натужно гудящий вентилятор местного производства в уголке и рабочий стол. Под потолком лениво кружились мухи.

На столе валялось тело в рубашке цвета хаки с короткими рукавами и таких же шортах. Задом оно опиралось на стул, уронив голову в светлой панаме на сложенные на столешнице руки.

Тело храпело.

Убрал игольник в кобуру. Прикрыл за собой жалобно застонавшую дверь – жестко я с ней обошелся, да.

Подошел к столу, двумя пальцами кувшин подхватил. Понюхал. Ну и шмурдяк, Господи помилуй!

Выплеснул содержимое в грязный фаянсовый умывальник у стены. Налил из крана водички.

Проследовал к телу – и с чувством, толком, расстановкой полил из кувшина.

– А? Ч-чо?

– Ротмистр Апельсинов, смирна-а! – рявкнул зло. – Что за бардак на вверенном объекте?

Апельсинов – сухощавый, лет сорока, тоской в глазах более смахивающий на кабана на бойне, нежели на сотрудника достойного ведомства в конторе – заморгал недоуменно.

– Д-дай… Бодун, – нескладно, но вполне понятно взмолился он.

Дал, почему нет? Отхлебнул Апельсинов. Глаза в ужасе вылупил.

– А джин? Где? – с ужасом сказал.

– На своём месте. В канализации, – выплюнул я.

Страх? Исчез: вскипел да испарился. Одно озверение осталось.

– Что, – спрашиваю нежно-нежно, – за бордель, ротмистр? В ближайшем будущем, полагаю, бывший ротмистр? В городе чэ-пэ, Владимир каналы связи обрывает, а военное положение вводит кто бы вы думали? Не резидент, мальчишка зелёный, только с парохода! Мне что, туды-растуды, резидентуру принимать?

– Принимай, – отвечает. – Только спать не мешай.

Захлебнулся я. Онемел. В жизни такого не видел. Ну да, тут край света, тут всякое возможно, но разгильдяев в службе нет.

«Правда?» – смеётся кто-то издевательски на краю сознания.

– А что, – спрашивает тем временем Апельсинов, – совсем плохо?

– Совсем, – говорю.

– Тогда точно принимай, – вздыхает. – Нет меня. Не потяну. Тень осталась. Запил. Коды к терминалу сейчас продиктую. Ох, выцарапывал я его… А ведь всего-навсего комп из столовки ковчега, сто лет в обед.

– Почему? – понять пытаюсь. – Что с вами произошло, господин ротмистр?

– Ты про тринадцатый отдел слышал? Богадельню? – вопросом на вопрос отвечает.

– Служил, – кривлюсь.

– Тут – хуже. Там хоть делом занят, а тут делать нечего, вот и думаешь, думаешь… Никакого спасу нет. Знаешь, жил такой Феликс Дзержинский. У большевиков сразу после краха Первой Империи за нашего Старика.

– Ну?

Я плохо понимал, при чём тут древняя история.

– Может, он и гад был, не знаю, но умный. И остроумный. Сказал когда-то: у настоящего чекиста, беса по-нашему, должны быть горячее сердце, холодная голова и чистые руки. Смешно! Мы – те, кто Иуд куёт и сам предаёт с холодным сердцем. Кто не жалеет ради идеи самих себя, кто убивает… Откуда всему этому взяться? Шутник великий! Грустный, правда… Не бывать государству без бесов-то. Сдохнет держава.

Язык Апельсинова заплетался. Но он сумел передать свою боль мне.

…Через час я вышел из конторы через переднюю дверь – злой, заметьте, как черт. Апельсинов продолжил сиесту – толку от него все равно не было.

Бывший столовский компьютер работал исправно, хоть и с заминками. Передо мной открылась вся история падения моего номинального командира.

Поначалу дела шли неплохо. Энциклопедия подлости вербовавших и завербованных внушала уважение. Да и терминал удалось выбить, а это, уже понял, явление по местным меркам беспрецедентное.

Потом, один за другим, агенты начали исчезать. Кто-то перебегал. Кто-то умудрялся избавиться от компромата. Вдумайтесь, дать человечку спрыгнуть с крючка! Некоторые переставали брать взятки.

В итоге от всей агентуры на территории Пятерки корпораций осталось одно имя. Я запомнил его.

Полистал отчёты.

Есаул достаточно верно описал местную международную обстановку. Разве что жестковато – соседушки-иноземцы тормозили по-черному, но своего не упускали, строились потихоньку.

Корпораты – иное дело. Новоспасск как-никак являлся единственным удобным для наблюдения за ними населенным пунктом на планете. И пусть с каждым годом отчеты становились все более формальными, общую картину уловить удалось.

Те заперлись в нескольких городках, выросших вокруг места высадки. Дождались легких кораблей с Земли. И превратили свою базу в научный центр, где понятие «этика» в повестке дня не значилось.

«Прелестно», – решил я. Пусть это не отвечало на вопрос, откуда взялся неизвестный объект, пусть даже на Земле мгновенное строительство такой штуки выглядело дурной шуткой…

Это всё же зацепка.

Размышления прервал оклик:

– Сергей Афанасьевич!

Молчу, иду, думаю: «Нет тут никаких Сергеев Афанасьевичей, ошиблись, милейший. Григорий Петрович я, уж больше полугода».

Сам думаю, сам полы сюртука расстегиваю. Влип, нет?

– Григорий Петрович? – Тот же голос. – Господин Леонтьев?

«Р» раскатистая, а гласные – будто каши в рот набрал. Швейцарец?

Взгляд бросаю – стоит чудо чудное, диво дивное. Словно к конному… фаэтону, или как его там, руль спереди прицепили. Под днище – движок поставили.

А на переднем диване восседает этакий, в шляпе пирожком да самомодном в прошлом сезоне в Столице костюме.

Руки поднял – будто внимание привлекает. А для понимающих показывает: не будет пальбы.

Подхожу.

– Прошу простить?..

– Отто Рейнмарк, торговец.

– Швейцарец? – усмехаюсь.

– В точку. Швейцарский… не будем бросаться некрасивым словом «резидент»… наблюдатель за территорией Пятерки в этом богоспасаемом городе, – приподнял господин Рейнмарк шляпу, лысину роскошную показав.

– Только за ней? – ухмыляюсь.

Улыбнулся швейцарец. Искренне, обезоруживающе… По-настоящему, без игры. Такие улыбки надо на баланс брать, как вид вооружений – ценная в нашем деле штука.

– Вы же, – спросил, – на базу сейчас? Давайте подвезу! И никаких отказов не приму, так и знайте – обижусь.

Ну, если обидится…

…Пыхтит двигатель бензиновый допотопной конструкции. Пыхтит Рейнмарк, мобиль на горку заводя. Язык высунул от усердия – а все равно трещит, будто из пулемета строчит.

– Людям нашей профессии надобно дружить. А то пойдут… вместо службы – убийства, вместо игры агентурной – интрига кровавая. Поверьте моему опыту. Это ведь у вас первое такое назначение? Молчу-молчу.

И я молчу. Киваю. Что мою рожу даже после скальпеля опознать можно – знал. Что аж досюда ориентировки дойдут – не ждал.

– А господина ротмистра не вините, – соловьем швейцарец разливается. – Во-первых, у нас с агентурной там не лучше, безо всякой выпивки. Все испарились за полгода! Во-вторых… Давайте я вам сказку расскажу? Жил да был молодой ротмистр, еще при прошлом вашем Государе. Тогда как раз террористы из исламской Северной Африки на христианский Африканский союз полезли. Дал Царь-Император приказ: единоверцам-христианам помочь, но в войну не лезть. Помните?

– Предположим.

– Так вот ротмистр сей гениальный шпиль провёл. Настучал ему агент, где штаб вторжения сидит. Двух часов не прошло – с орбитальной базы «Цесаревна» штурмовики стартовали. А в командирской машине ротмистр на месте второго пилота сидел. Очень хотел самолично узреть, чем дело кончится. Всё бы ничего, но… Догадываетесь, чем обернулось?

– Соврал контакт? – наугад говорю.

– Если бы! Одного агент не сказал. В деревеньке мирной штаб оказался. Под деревенькой, вернее, в подвалах. Ротмистр властью Имперской Безопасности приказал операцию прервать. Командир авиакрыла – кап-два некий – решил бесов зловредных умыть… Велел продолжать под его ответственность.

– И что с деревенькой стало? – меня передёрнуло.

Живёшь так – и не знаешь, что небо на голову вот-вот рухнет. Женщинам, детям, старикам – всем без разбору…

– Неведомо, – вздохнул Рейнмарк. – Как и то, кто первым оружие выхватил, и выхватил ли вообще. Одно известно – ротмистр здесь, а командир крыла мичманские погоны на Плутоне примерил. Не вините Апельсинова, молодой человек, прошу вас!

Мы помолчали.

– У каждого, – будто с намёком произнёс швейцарец, – есть предел возможного. Некоторые философы считали: не заметь, перешагни ненароком – станешь больше, чем человек. Мои наблюдения говорят об обратном. Вот и база…

Да, она была перед нами – обнесённая забором из тонкого, но прочного металлокомпозита, перед въездом скучают пятеро казаков в полных бронескафах.

– Моих полномочий недостаточно для того, чтобы это обсуждать официально, – выдернул из себя через силу, – но… Мы можем рассчитывать на сотрудничество в вопросе территории Пятерки?

– Моих тоже, – вздохнул швейцарец. – Поэтому официально: нет. На нашем уровне – да. Более того: неофициально можете рассчитывать на то, что швейцарская территория не вмешается, как бы ни обернулось дело. То же – с остальными. Решено, что это имперская проблема, коль скоро именно вы граничите с корпорациями.

– Спасибо, – искренне сказал я, спрыгивая с мобиля. – И за то, что подвезли – тоже.

– Не спешите благодарить, молодой человек, – Рейнмарк приложил руку к шляпе. – Буду на связи. И помните о пределе возможного.

Излишнее напоминание.