Текст книги "Счастливцы и безумцы (сборник)"

Катастрофа тела

Клавдия Григорьевна была вдовой знатного пожарника. Она любила говорить: «Я за ним жила как за каменной спиной!» Мне она тоже это сообщила. И поглядела странными глазами – не как на зятя, а как на мужчину. И этот мужчина ей точно не понравился. Да я, вообще-то, и сам в курсе. Не собирался обиженку строить. Потому что внешность у меня – как раз для контрразведки. Фиг запомнишь. То есть внешность отсутствует. Заработная плата, если конкретно, так себе. Короче, никакая не спина и не стена. Непонятно, почему Эльвира за меня замуж согласилась. Может, потому что возраст наступил критический, она считала. Двадцать девять лет. Спину мне, кстати, ещё в армии повредили. Так что, в случае новоселья, к примеру, холодильник некому тащить.

Элю, Эльвиру я, говоря по-простому, обожал. Пушок у неё на затылке. И то, что она при ходьбе ноги ставила на манер киноактрисы, фамилию забыл. Правда, у неё была одна противная привычка – руки обо всех вытирать. Если повозилась, допустим, на кухне или там поела курицу руками, потом обязательно подойдёт приобнять, огладить, типа нежность такая. Но видно же, что вытирается ладонями и тыльной стороной об свитер или рубашку!

Ну пусть, чёрт с ним, со свитером. Потому что дела начались похуже, чем вытирание рук. Они с матерью учредили против меня сборную команду. Центральная нападающая, конечно, Клавдия Григорьевна. Эльвира – вроде как правый полузащитник, на той стороне поля. А я вечно левый крайний. И всегда в обороне, всегда в чём-то виноватый. Хоть лампочки электрические подорожали, хоть Горбачев перестройку объявил, всё равно – злоба на меня. Дуются, и взгляды зверские. И приводят примеры: «Вон Лев Аронович – еврей, но хороший человек. Четырёхкомнатную с доплатой выменяли». Что я могу ответить? Короче, стал я у себя дома опущенный, как на зоне говорят. Может, кто не поверит: на кухню заходить неловко стало. Ночью дожёвывал куски. Иной раз Клавдия Григорьевна угощает пельменями, накладывает в тарелку, но между восьмым и девятым пельменем как бы задумчивость проявляет. До десяти штук я ни разу не дотянул в её глазах.

Вот почему я дома не рискнул про увольнение сказать. (У нас в конторе все переругались, я родного босса не поддержал, не поддакнул. Он мне сгоряча, но трезво: «Катись по собственному желанию! Иначе я тебя – по тридцать третьей». Незаконно, конечно. Можно было пойти рулиться. Но всё равно – как я с ним дальше работать буду?) В общем, ушёл. А дома не сказал.

И вот, значит, наступает мой первый понедельник без работы. Я с утра, такой деловой, побрился, пью чай, гляжу на часы: всё, дескать, мне пора… Чуть сам себя не обдурил! На восьмой остановке схожу с трамвая, обогнул памятник Попова, открывателя радио, сажусь на скамью голубей наблюдать и мыслить о жизни, как пенсионер. Настроение – не то чтобы тяжёлое. Легче повеситься. Именно тогда я и заподозрил, что про душу – это всё для эстрадных певиц сочинили, а в природе только тело обитает, которое на скамейке мается и хочет в туалет. А тут ещё открыватель радио сутулится, с каменной спиной.

… Стал я теперь сматываться каждое утро. Домой возвращаюсь вовремя, без задержек. Первые недели по-честному читал объявленья и в отделах кадров собеседовал. То я им симпатию не внушаю, то они на меня ужас нагоняют. Потом настаёт день аванса – я пошёл у матери денег занял. Хожу дальше.

Тут ноябрь кончается. Погода, если конкретно, чисто зимняя, без прояснений. Сидеть на скамейках больше не климатит. Перебрался в подъезды, к батареям парового отопления. Греют они, прямо скажу, фиговато. Еле-еле. Пусть на меня даже городские власти обидятся. Но я молчать не буду, не в моих правилах! Поэтому я говорю в глаз, а не в бровь: батареи на лестничных площадках греют крайне хреново! Ладно, стою.

Однажды во вторник на ул. Серафимы Дерябиной (не знаю, кто такая) стою на втором этаже, возле почтовых ящиков, в обнимку с паровым отоплением. Прессу чью-то почитал, «Огонёк» и «Труд», назад положил. Спускается мимо школьница, толстенькая, и на бегу бросает ключи в ящик № 29. Ну, пусть бы там замок был. А то вообще незапертый. Я даже возмутился. Молча повозмущался минут пятнадцать, потом отправился в гости. В двадцать девятую квартиру.

Какой же у людей бардак бывает на дому! В прихожке на полу капроновые колготки, какие-то мотки, лак от ногтей разлитый, чуть не навернулся. Богато живут люди, это явно. Но в квартире чёрт ногу сломит. Хоть переверни всё – не заметят. Я первым делом пошёл на кухню, отогрелся, попил кофе растворимое «Пеле». Чашку после себя вымыл, несмотря что посуды грязной до потолка. Деньги почти на виду лежали, в полированном серванте – сразу аж 920 рублей. Я, конечно, сомневался, не мог решиться. 200 брать или 300? Так и не решил. Взял 400. Потом запер дверь и ключи назад в ящик опустил.

Ту квартиру я ещё на два раза посетил. Но дело не в этом.

Если кто не знает, доисторический факт: железные двери население для себя ещё тогда не придумало. Зато была одна общая хитрость: ложить ключи под коврик. Или половик. На пять этажей в подъезде сразу три квартиры – входи не хочу. Трижды пять, итого пятнадцать на весь дом. Цифры проверены. Завещаю для учёных.

Скажу ради справедливости: ни одного раза я нигде моральный и физический ущерб не нарушал. Вещей не пачкал, не ломал. Если, например, лежит две пары золотых серёжек и различные кольца в вазочке – возьму одну серёжку или одно кольцо. Ясно же, что потеряли. Лежит в другой раз 82 руб. 35 коп. Беру 23 руб. – самые потрёпанные. И никому в голову не приходит про мои официальные визиты. Ключи куда ложили, туда и ложат.

Был у меня, правда, один прокол безобразный, в январе, на ул. Долорес Ибаррури. От уличной ходьбы простыл, горло болит, спать хочу, как сволочь. Зашёл куда попало, даже запереться забыл изнутри. Уютная такая квартира, маломерка. Ничего не взял, прилёг на диванчик, думаю: малость покемарю.

Очнулся – не знаю, через сколько. Ё-мое… В окнах уже темно. Слышу, в санузле вода льётся из душа и хозяйка заливается явно женским голосом: «Лава-а-нда, гордая лава-анда…» Ванную принимает. Я по-быстрому на выход, только обулся – она кричит: «Лапуня, ключ на место повесь!» Могла ведь разораться, милицию позвать. То ли приняла за другого, то ли у ней все спят, кому охота. Но «лапуня» в жизни мне ещё никто не говорил.

В общем, денег у меня стало – прятать некуда.

Дома сказал, что нашёл другую работу, более лучшую. Обе стали смотреть как-то гораздо внимательней.

Эльвире шубу купили с рук – чистокровная цигейка.

Клавдия Григорьевна не преминула вставить, что пожарник ей тоже покупал, в специальном распределителе.

Эля страшно ласковая, но руки ещё больше вытирает.

Я себе снял квартиру возле вокзала. Хочу – домой иду, хочу – туда на пару дней (срочная командировка). Или вообще в Сочи езжу.

В марте там в гостинице одна ко мне пристала, на букву «бэ», откровенно говоря. Платье типа комбинация, и помада блестит из перламутра. Посидели в баре. Угостил её. Потом ещё в номере у меня. Оказывается, лифчики вообще не носит. Только чулки в сеточку. Она интересуется: «А чё ты, Серёж, такой хмурый?» Я говорю: «Очень много работы. И семья на мне». – «А что за работа?» Говорю: «Видишь, родные рубежи на замке? Скажи за это спасибо мне и моим товарищам». Удивить хотел. А ей пофиг. Перед уходом отвечает: «Насчет родных рубежей, спасибо, конечно. Но все люди, Серёж, от рождения свободные. Хотя не знают об этом. А я знаю». Такие в природе умные попадаются на букву «бэ».

И вот, значит, перед концом лета случается этот подлый ковёр – дефицит всех времён. Эльвира мне намекала: срочно давай ищи в залу для пола, четыре на три! Ладно. Посещаю ветеранский магазин на Луначарского, там все толпятся, ведут запись на ковёр. И слышу, две женщины возле прилавка обмениваются вкусами. Одна в сарафане, но под мальчика стриженная, вздыхает: «Мне бы вот с этим узором, только чтобы голубой с коричневым. Обыскалась уже». Уже, типа, любые деньги отдала бы. И тут мне контрразведческая память сказала: «Стоп, Сергей. Проспект Космонавтов. Дом возле остановки. Третий этаж». Я им говорю голосом специалиста: «Есть у меня такой ковёр, дорого не возьму». Она сразу: «Ой, правда?» Всё, замётано. «Куда мне подойти?» – «Никуда, – говорю, – не подходите, сам сюда привезу, к магазину». Договорились на среду. А в пятницу, перед выходными, уже в девять тридцать утра я ковёр с проспекта Космонавтов снял со стены и к себе в штаб-квартиру доставил. Пыльный, зараза.

Раньше ведь я всё незаметное брал, никто и не искал. А ковёр – почти что государственный предмет. Слепой обнаружит. И совпадение вышло хуже, чем в кино. У стриженной в сарафане муж из милиции. Она ему хвастается насчёт меня – а у них там заява про ковёр ещё с пятницы лежит. Короче, в среду на Луначарского они меня с ковром уже поджидали. И взяли как миленького.

На допросе я сразу сказал: «Признаюсь в чистосердечном раскаянии». Помощь следствию – пожалуйста, всеми силами. Даже интересно. Мне даже стало жаль, что их всего лишь эпизод с ковром беспокоит, безо всяких других событий… На суде Эльвира с Клавдией Григорьевной молчали как вкопанные. А свиданием побрезговали. Одна только мама передачи носила на больных ногах.

Присудили, если конкретно, совсем немного общего режима. Но там со мной и стряслась ерунда психологическая. Казалось бы, откуда: кругом физические недостачи, лишь бы поесть, покурить, поспать. Кто меня за язык тянул? У нас в бараке Эдик был один. Я его сразу не различил – не то честный битый фраер, не то блатной инвалид. Всё кривое, сплошные костыли – прямо не человек, а катастрофа тела. Но тары-бары заводил душевные. Ему-то я сдуру излил автобиографию жизни. Такое недержание доверия… А он куму нашему в кабинет сведенья носил. Меня оперативно хватают за одно место: давай колись! Приступаю колоться, во всех подробностях. Снова подняли дело.

И тут – прикинь! – меня сажают в самолёт, сопровождают, как официальное лицо, дают кушать котлеты и лимонад! Прилетаем назад в родимый город. Я им бесплатно – все мои преступные эпизоды по порядку. Однако, извиняюсь, адресов не помню. Только наглядно могу показать.

И началась картина Репина «Не ждали»… Двое молодых культурных в штатском возят меня по квартирам в нерабочее вечернее время (чтобы хозяев застать на дому). Вернее сказать – я их вожу. И на Серафиму Дерябину, и на Гагарина, и на Фурманова, и на Ботаническую, и на 40 лет Октября. Наконец-то я всех в лицо повидал, к кому в гости ходил! В майках, в трико, в передниках, лысые, тощие, пухлые, крашеные, с похмелья, в бигудях… Очень различные граждане. Но все абсолютно как сговорились: «Ничего не помню!» Их уже почти что просят: «Ну вспомните, ну постарайтесь! Такое-то кольцо с красным камнем, тогда-то, в январе – ну? пропадало?» Ни фига! «Двести рублей, четыре полтинника, из ящика вот этого стола… Ну?» – «Не было такого». Хрен знает. Или милицию боятся, или меня им жалко. Или склероз населения.

На двенадцатом адресе мои ребята-телохранители смотрят на меня плохо. Даже очень плохо. Типа я всё придумал, чтобы летать на самолёте и питаться котлетами с лимонадом, пока другие на зоне корячатся. Тут меня как словно что-то стукает. «Спокойно! – говорю. – Едем на Долорес Ибаррури. Ошибки не будет». Сам думаю: «Могу же я лично для себя съездить? Ну и что, что я там ничего не спёр, только спал и песню «Лаванда» прослушивал. Терять уже ничего не осталось».

Приезжаем – я диванчик свой сразу узнал. Она худая, в халате (наверно, опять ванную принимала), на лицо – как мама в молодости. Но зовут Света Вишева. Говорю грубо: «Здесь я телевизор похитил и стиральную машину». Она говорит: «Телевизор у меня чёрно-белый, кому он нужен, а машины стиральной нету, я сроду на руках стираю». Но глядит на меня, будто пёс домашний потерялся, а вот нашёлся – и привели.

Эти двое психуют: «Всё ясно! Поехали». Она вдруг заволновалась: «Его посадят? Надолго? Вы что, не видите, он же толком украсть ничего не может!» По лестнице идём вниз, она из двери высунулась и кричит: «Лапуня! Не подписывай им ничего!» Просят её…

В общем, ребята мои культурные в тот вечер довезли меня до учреждения и завели в пустую комнату. Они меня так отхерачили ногами, что половину рёбер сломали, извините за выраженье. Если бы я был мой адвокат, я бы сказал: «Тяжкие телесные, с угрозой обезображивания внешности». Хотя опять же – какая там внешность?…

Поэтому я почти весь остаток срока пролежал в больничке. Спал себе и спал, пока тело выздоравливало. Сны видел вкусные, один цветней другого. В одном сне даже стиральную машину покупал.

Супер

Звонит мне Саша Супер в шесть утра, когда я ещё не совсем живой, и говорит: «Надо встретиться. Возле дендрария. Вопрос жизни и смерти». А меня даже такой вопрос в шесть утра интересует слабо…

Кстати, Супер – не прозвище, как могут подумать, а фамилия реального Саши, которого я знаю уже лет сто. За этот срок он успел стать бензиновым королём, прочесть книгу писателя Куприна «Яма», взять в жёны девушку по вызову Настю, расстаться с ней и найти большое личное счастье со своим главным бухгалтером Еленой. «Крышу» для бизнеса Супер не искал, а сам срочно вступил в ЭПС (Эльмашевское преступное сообщество) и заодно – в боевые действия против Химмаша (ХПС).

В дендрарии в такую рань – только бомжи и голуби. Супер без своего «лендровера» выглядит слегка потерянным. Интересуется:

– Как у тебя со временем?

Честно говорю:

– Никак. Фактически его нету.

– Согласен. Я тоже в эту категорию ни фига не верю. А что есть?! – горячо так спрашивает.

Отвечаю как можно спокойней, пытаясь проснуться:

– Есть движение. В пространстве.

Его прямо несёт:

– Не спорю. Время – чисто мулька, пустышка! Но меня одна улика задирает. Необратимость. Типа, назад нельзя отыграть! Понимаешь?

Закуриваем. Спрашиваю:

– Что будем делать? Вопрос ребром ставить?

Но Суперу не до шуток. На днях он ненароком изменил ненаглядному главбуху с бывшей своей Настей по вызову, в чём круто раскаивается. Главбух вот-вот узнает всё. А характер её таков, что за этим неизбежно последует крах большого личного счастья. А заодно и всей бензиновой монархии.

– Но дело даже не в этом, – поясняет Супер. – Вот смотри. Самолёт из Москвы в Варшаву, допустим, летит два часа. Разница во времени – тоже два часа. Во сколько вылетел, во столько и прилетел! Мы с тобой в полёте кукуем, «Хеннесси» пьём, за жизнь решаем, а время никуда не уходит. Так? Теперь, прикинь, если мы вылетаем в Штаты – там вообще 12 часов разницы! И получается, если долго лететь строго на Запад – на сверхзвуковом, по кругу, почти без остановок, мы эту «необратимость» в гробу видали! Понял?

Он снова закурил и помолчал.

– Я давно хотел такой эксперимент, всё некогда было. А теперь, сам видишь, нет выхода. И с кем я, кроме тебя…

– Когда летим? – спрашиваю.

Его глаза увлажнились:

– Старик… Я всегда знал – ты меня поймёшь!… Сегодня же! О деньгах и визах не думай. Чартеры куплены, керосину – море. Всё есть. Сможешь? Только паспорт захвати. В час я за тобой заеду.

Еду домой за паспортом, звоню на работу Веруне, любимой начальнице:

– Не теряй меня. Я немного задержусь.

– Ладно. Когда появишься?

Чуть не ответил: «Вчера. Или позавчера».

– Не забудь, что у тебя сегодня вечером встреча с Селиным. Лариска уже статью написала…

Погода стоит более чем лётная. Как только набираем высоту, Супер открывает бутылку «Хеннесси» и предлагает порешать за жизнь. Пить отказываюсь – рабочее время всё-таки. Но порешать придётся, никуда не денешься.

– Вот скажи, – начал Супер, – почему я без Елены жить не могу, а сам по Настьке скучаю?

Я задумываюсь. «Лететь, – думаю, – долго. Успею выспаться». Меня терзал хронический недосып. Супер не унимался. Его терзал сакраментальный вопрос: может ли порядочный, верный мужчина, типа него, любить сразу двух женщин? Я напрягся и выдал нечто сокровенное:

– Саш, я подозреваю, человек может всё.

И мгновенно уснул.

Но меня тут же разбудил усатый лётчик, похожий на Кикабидзе: «Александр Яковлевич, через десять минут Амстердам». Я начал озираться по сторонам, но оказалось, что Яковлевич – это Супер.

В Амстердаме просидели минут двадцать и рисковали застрять, потому что в баре к нам подошла прикурить подозрительно эффектная платиновая блондинка баскетбольного роста. Её ноги начинались на уровне моих глаз. Она сказала: «You are so handsome!» – с прекрасным среднеуральским акцентом, и я чуть не принял это на свой счёт. Но Супер – точно принял и пылко заинтересовался судьбами одиноких голландок. Пришлось вмешаться. Спрашиваю скромно по-русски:

– Вы случайно не из Верхней Салды?

Она внезапно обиделась:

– Сам ты, дятел интеллигентный… Скажи ещё – из Нижней! Что, вообще, за дела-а?

Супер помрачнел:

– А вот за интеллигентного ответишь, – и мы вернулись на борт.

Над Атлантикой Супер предложил партию в шахматы. Фигуры крепились к доске магнитиками, и, держа коня за голову, можно было приподнять всё поле битвы. Супер корректно предупредил:

– Между прочим, я чемпион континента по магнитным шахматам. А ты?

– А я – по бесконтактному дзюдо.

Он прозёвывал фигуры одну за другой, но я старался брать не каждую. Раза два он пытался перейти со староиндийской защиты на русские шашки, но я пригрозил, что перейду на уголки. Часа через полтора Супер заявил:

– Могу выиграть, но предлагаю ничью!

Я ответил:

– Не согласен.

И мгновенно уснул.

Разбудил меня звук шлепка, словно кто-то убил комара. Это Супер хлопнул себя по лбу: «Ёлы-палы! У меня же стрелка забита с Витюней!» Витюня был видным представителем Химмаша. Неявка на «стрелку» сулила несмываемый исторический позор… «Сверим наши часы!» Показания, как ни странно, совпали – 7:15 непонятно чего. Но Супер вдруг успокоился. Он пощёлкал на калькуляторе и пришёл к выводу: «Нормально – успеваем. Если без задержек».

В Нью-Йорке Супер купил тёплый вязаный бронежилет, в котором стал похож на милого бюргера. Где бы мы ни садились, рядом с нами неотвратимо возникали подозрительно эффектные длинноногие дамы. Не такие, конечно, красивые, как Марина Корзова, но всё же… Они будто сговорились нести бессонное дежурство в пунктах наших посадок, прикуривая, сгибать долгие шеи, не потупляя наглых и беззащитных глаз. И всякий раз я был вынужден удушать в Супере благородный позыв разделить одинокую дамскую участь. В противном случае нам пришлось бы годами летать по кругу, строго на Запад, отматывая назад Сашины грехи перед главбухом Еленой.

Над Тихим океаном Супера стало глодать жестокое сомнение в правильности эксперимента. Он загрустил:

– Вот если бы через космос, по орбите…

– Тебе денег на ракету хватит?

– Не хватит – у Проктера подзайму.

– Это кто? Который «Проктер энд Гэмбл»?

Супер кивнул.

– Ты знаком с доктором Проктером?

– Фактически это мой лечащий врач.

– Может, тогда и Гэмбла привлечь?

– Увы! – Супер был печален. – Гэмбл старенький, сильно хворает…

На третьем или четвёртом витке кончился «Хеннесси», и Супер предложил возвращаться. По его расчётам, на «стрелку» с Витюней мы едва поспевали. В аэропорту «Кольцово» нас пыталась обаять белокурая креолка, но мы остались непреклонны. Супер купил в киоске вишнёвый сок, и мы рванули на такси к озеру Шарташ. По дороге он дважды звонил Елене. Судя по некоторым репликам («Скучаю, как сумасшедший…», «Акцептируй всю сумму!», «Обожаю…»), большому личному счастью пока ничто не угрожало.

Невдалеке от Шарташского парка мы отпустили такси и побрели навстречу року. Рок в облике мордатого Витюни выглянул из чёрного джипа и крикнул:

– Почему вдвоём?

– Мы без пушек, – устало ответил Супер.

– Зашибись! – обрадовался Витюня, вылезая наружу. В его руках блеснул никелированный ствол. – Гони грины! Триста кусков за Байконур!

– Обломись, Витя. Байконур уже проплачен. И Плесецк тоже.

– Я два раза не повторяю.

– Я тоже.

Витюня выстрелил не целясь.

«Триста лет тоски мордовского народа!» – горестно прошептал Саша Супер и рухнул замертво. Его чудесный вязаный бронежилет набухал вишнёвым соком.

Настал мой черёд погибать. Но за миг до второго залпа я припомнил скромные чемпионские достижения по бесконтактному дзюдо и применил нужный приём. Ясное дело, Витюня промахнулся.

… В шестой раз Витюня промахнулся как-то неудачно, испортив своё розовое пальто из кашемира. После чего решил на меня плюнуть. Но не попал. Одним мощным прыжком он подскочил к лежащему Суперу и сделал контрольный выстрел. Но промахнулся. Саша, пока лежал без дела, успел пронаблюдать и усвоить бесконтактное дзюдо…

В город ехали вместе на Витюнином джипе, обсуждая котировки монгольской валюты. Новую «стрелку» забили на День Конституции.

Я вышел возле магазина «Мария», съел бутерброд с колбасой за четыре двадцать и вернулся на работу. Там, как обычно, всё было спешно. По случаю скорого Рождества коллеги срочно разучивали танец менуэт. Веруня сияла, как солнце над Эмиратами. Марина Корзова источала прохладу и тишину. Оксану не портили даже веер и плейер.

– Ты не забыл, у тебя завтра встреча с Селиным? – напомнила Вера. – Но, кажется, Лариска ещё статью не написала.

Я включил компьютер, и сразу четыре е-мейла из чудной, дымчатой, самой благополучной страны известили, что там кто-то неотложно нуждается во мне. Забытый на столе пейджер томился непрочитанным сообщением: «Позвони, пожалуйста, домой!» Я взглянул на часы и ощутил неизбежную близость большого личного счастья.