Текст книги "Баловень богов"

7. Ангелья. Капсулы

…И возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное.

Иезекииль. Гл. 36:26

Шесть месяцев без двух дней беременные женщины и утробы-капсулы жили едино – взращивали драгоценные плоды.

Капсулы работали в самом интенсивном режиме, ведь надо было из атомов и молекул горных пород синтезировать пищу в гораздо больших количествах, нежели это приходилось делать прежде, до катаклизма: в питании теперь нуждались не только взрослые, но и растущие детские организмы – многократно возросли затраты, непредвиденные создателями капсул.

Но если бы только энергетические затраты на производство питания и на разложение, расщепление отходов жизни детей и будущих матерей – все это было бы не так уж и сложно, капсулы имели программный и энергетический резерв. Возникла новая проблема: каким образом обеспечить безопасность жизни матерей и детей после того, как они окажутся вне капсул?

И еще: все эти дни требовала затрат хоть и не очень-то сложная, но какая-никакая тоже проблема – взрослый организм не мог нормально существовать без информации о соплеменниках. Казалось бы, что уж тут такого, настройся на трансляционную волну Всепланетного Интеллекта и ни о чем не заботься! Так нет! Каждую трансляцию необходимо было фильтровать, чтобы ослабить эмоциональное воздействие всех этих спартакиад, лотерей, переходов из одного сословия в другое всевозможных Победителей. Психика будущего маленького человека должна формироваться в утробе при ровном эмоциональном фоне. И все же, это не так уж и сложно.

Все, почти все усилия электронного мозга капсул были сосредоточены на том, чтобы в толще планетарной коры в скором времени возник мир, не уступающий своими качествами тому, внешнему миру, ведь возврат капсул на поверхность был уже маловероятен. На это действие не хватило бы энергии питающих источников. Спасатели же хотя и находились где-то поблизости и их местонахождение каждая капсула давно определила, никаких самостоятельных действий не предпринимали, и нельзя надеяться на то, что для их действий, если таковые последуют, будет найдено единственно верное решение. А если еще и судить по отрывочным перехватам информационных импульсов с последнего Тайного совета Хранительниц – решения, собственно, никакого не последует…

Капсулы, объединившись в единый электронный интеллект, интенсивно формировали программу создания в планетной толще идеального для жизни мира, адекватного тому, что был на поверхности. Собственно, программа уже была готова. Шли последние проверки, перепроверки. Нельзя было допустить и малейшей ошибки ради выполнения сверхзадачи – сохранения жизни биологических организмов. Сразу же после появления на свет малышей полторы тысячи капсул как бы самоликвидируются и уже никогда не будут представлять собой самостоятельные мыслительно-силовые поля, они должны стать единым энергетическим организмом нового подземного мира.

Через несколько секунд каждая из капсул включит последнюю обязательную сорокавосьмичасовую обучающую программу, предназначенную для детей в их заключительной утробной стадии.

…Эва давно уже так не смеялась над тем, что транслировалось со Спартакиады на этот раз. Штангист-тяжеловес силился поднять над головой обычный рекордный вес, но совсем необычного качества: кисти его рук обхватывали десятки прочных завязок, идущих от множества мешков с мелкоячеистыми отверстиями. Мешки были доверху наполнены лягушками самых разных размеров – от копеечных до многокилограммовых. Надо же до такого додуматься!

Наверное, это совсем не было смешно, ведь не смеялась она над трансляциями выдумок спортсменов предыдущих спартакиад. Эва интуитивно чувствовала, что ее эмоциональная реакция усилилась на этот раз совсем не зря. Вот-вот что-то очень важное должно произойти.

Сильно, гораздо сильнее, чем случалось до этого, задвигался в утробе младенец, тут же всеми цветами радуги заиграла энергетическая оболочка капсулы, и в мозге Эвы ниоткуда, как ей показалось, начали возникать короткие фразы-образы. Что это? «Каждый планетянин неповторим, но всегда светел и чист. Единственные различия ангельян – половые…» Дальше шло подробное описание анатомии и функций органов. «Мужчину и женщину влечет друг к другу желание одарить нежностью, добром, теплом, светом. Влечение завершается высшим экстазом и зачатием нового ангельянина, который принадлежит всему обществу. Так велят Незыблемые Законы…»

– Нет… Нет же! Нет!!! – Еще не осознав причины протеста, эмоционально воспротивилась Эва тому, что происходило в ее мозгу.

О, как совершенен биологический организм! Видимо, боги очень тщательно поработали над его устройством. Вслед за неосознанной эмоциональной реакцией в женщине возник мощный силовой барьер, полностью окруживший ребенка, и никакая информация теперь не могла проникнуть в мозг маленького человечка. Она вся поглощалась и исчезала под черепом матери. Ни о чем таком электронный оператор капсулы не способен был догадаться и продолжал, как ни в чем не бывало, выдавать обучающую программу: «Всяк ангельянин мужчина прекрасен, как и всякая женщина, но более всего прекрасно то, что затем разовьется отдельно от них…»

– Отдельно?! Нет! Ни за что! – В воображении Эвы возникло блаженно-счастливое лицо мужчины, от семени которого в ней развился младенец. Единственное лицо. Словно и не было до теперешнего зачатия никаких предыдущих экстазов.

«Ни за что!» – в одно мгновенье, словно единый сердечный выдох, прозвенело в каждой подземной капсуле.

8. Баловень. В поте лица

…Вновь создаю разрушенное, засаждаю опустелое.

Иезекииль. Гл. 36:36

В этом пространстве, где на сей раз он снова смог ощутить свои мысли, тело, всего себя, пришлось потрудиться на славу. Видно, Плантаторы решили устроить ему серьезный экзамен.

Чего стоит одно только то, когда в момент пробуждения ощущаешь себя человеческим зародышем! Весь твой опыт, все твои способности никуда не подевались, они с тобой, но ты не в силах что-либо предпринять, ты полностью зависишь от эмоционального и физического состояния будущей роженицы! Так, разве что взбрыкнешь внутри утробы, как бы дашь о себе знать… Но эти резкие движения всякий раз тебе же и выходят боком: ответная реакция женского организма всегда одна и та же, ведь ты весь в ее внимании – и в психологическом, и в физическом: тебя охватывают сладкие путы нежности, потоки услужливых ферментов, распоряжающихся по незримой команде женщины формированием твоих костей, мышц, кожи и еще черт знает чего!

Непростая это штука – человеческое тело… И куда бы еще ни шло, просто быть под ежесекундной опекой одной женщины. Нет! Ты единой своей сущностью одновременно находишься, поглощая волны абсолютного внимания и любви, в утробах многих и многих женщин! И на каждую – а все они так непохожи! – всякий миг необходима мгновенная реакция видоизменяться в соответствии с характером, с эмоциональным миром каждой из них.

Выдержали. Родились. Тут бы, казалось, пора бы и снова упасть в это НИЧТО В ПУСТОТЕ, в сон, короче. Ан нет! Работа еще только начиналась…

Впрочем, все, что затем предстояло делать, являлось захватывающе интересным, так как надо было следовать не тьме-тьмущей правил и условий, как в женских утробах, а всего-то навсего соблюдать одно условие – создавать материальные символы АБСОЛЮТА для белых, желтых, черных и красных людей любых пространств. Да, «пространств»…

Баловень никакого представления не имел о том, что все его пробуждения в «интересных пространствах» есть не только возникновение в одной или другой точке мира, но и еще перемещение то в одну, то в другую эпоху миров и галактик. Осознать это Баловень мог только с наивысшего соизволения. Собственно говоря, к этому дело и шло, но не теперь, не сейчас, не сразу. У Плантаторов на сей счет существовал свой замысел. У Змея – свой…

Тысячи детей, развившись, окрепнув, достигнув возраста, когда матери ничего уже не могли с ними поделать, принялись за свое взрослое баловство, то бишь за работу, предложенную Плантаторами. Все это очень походило на игры обычных земных детей в их песочницах: неповторимо интересно и неизвестно – во что выльются спустя какое-то время все их упражнения с песком ли, с глиной или еще с чем.

Красным его частям – десяткам тысяч краснокожих индейцев – предстояло воздвигнуть в джунглях самой большой на планете реки Храм Солнца – многоступенчатую каменную пирамиду. Возвели. И долго в недоумении наблюдали, как аборигены, поначалу робко, затем все смелее и бесстрастней, стали регулярно бросать в жерло храма умерщвленных своих соплеменников и следом засыпать их самым бесполезным на свете металлом. Этот металл при любом удобном случае они куда только не сыпали для того, чтобы, по их мнению, боги были к ним более благосклонны.

Не так уж этого металла на планете и много, чтобы изготавливать какие-то механизмы, а если и попытаться это сделать, то прочность слишком сомнительна. Ну и что из того, что не окисляется?! Тягуч, пластичен… Так, побрякушка. Но уж коли они, эти люди, так на него молятся, то можно его сделать эквивалентом труда. Все будет какая-то польза.

Баловень помнил, как в одном из своих пробуждений взял и разбрызгал по слоям планеты крупицы радости своего такого интересного бытия, материлизовав их в солнечноцветные металлические частицы. Вот тебе и на! Оценили… Не понимал – за что, но ценят…

Несколько сот краснокожих частиц Баловня забавлялись тем, что на плоских, отшлифованных когда-то жившим здесь океаном камнях выжигали лазерным лучом картинки – любые, какие на душу лягут.

В одном из пространств Баловень с интересом наблюдал за тем, как полдюжины внешне стерильных людей разрезали и затем зашивали своего сородича. Так они пытались его лечить. И что-то мизерное у них получалось, хотя можно было бы действовать гораздо проще – сосредоточиться на пульсе мира, стать как бы его частицей и – все в порядке! Весь мир всегда абсолютно здоров, и здорова всякая его частица. Нечего себя от него отделять!

…Выжгли и этих самых хирургов. Выжгли и тех, что летали в ужасно неуклюжих и якобы безопасных скафандрах вокруг планеты. Баловень в одном из пробуждений эти камни с рисунками уже видел.

Тогда методические мужи, из тех, которые всегда пытаются клубок пространства мысленно вытянуть в какую-то глупую непрерывную линию, что-то там бормотали о каком-то там времени, которое повторяется.

Баловень, подстрекаемый Змеем, ради шутки явился к ним в скафандре, тут же оборотясь в хирурга. Это была потеха…

Люди такие наивные и такие трогательные! Да, определенно, из всех вещей и явлений его пространств эти существа вызывали в нем самые теплые чувства. Ну как можно не любить таких слабых и беззащитных?!

…Несколько десятков тысяч чернокожих частиц Баловня скоблили поверхность тектонической платформы под огромным слоем многокилометровых льдов. Работа не особо трудная, но хлопотная. Попробуй на огромном пространстве манюхонькими своими частицами изобрази птицу с полураспростертыми крыльями! Птицу изобразить просто, копируй – и всего-то. Но этого не позволялось.

Нужно было сотворить некий символ, причем почему-то не слишком явный: то ли птица, то ли, в понимании людей, взлетно-посадочные полосы неких летательных аппаратов… И почему у них, у людей, примитивное физическое парение в воздухе вызывает такую патологическую тягу? Вон, летящий камень, взлетает, падает и – хоть бы хны, обыкновенно себя чувствует. Часть мира, она и есть часть мира…

Подобный полуявный символ птицы (взлетно-посадочные полосы) Баловень помнил. Как-то в одно из пробуждений надо было изменить угол оси вращения планеты. В результате Север оказался чуть южнее, ближе к экватору. Льды осели, облысела платформа, а на ее поверхности появились очертания полусложенных крыльев или взлетно-посадочных полос…

Все в мире есть – сразу и везде! Так что заново придумывать ничего не приходилось. Все нынешние свершения и дела как бы заранее в нем жили опытом миллионноразовых пробуждений.

Несколько десятков тысяч белокожих частиц Баловня мастерили из огромных каменных глыб никому не нужную штуковину: шлифованные столбы, размещенные тремя расходящимися от центра концентрическими кругами и кое-где накрытыми по верху такими же шлифовками. В центре кругов разместили еще одну каменную конструкцию, причем сделано все было так, что – вот вам и ритм солнечного луча, который то и дело проходит через несколько каменных щелей и упирается в центральное изваяние, вот вам и схема летательного космического аппарата, и его устройство. В общем, тут при желании можно было найти все, тем более что поиском абы чего занимались очень уж любопытные существа, так обожаемые Баловнем.

Возможно, что в делах белокожих его частиц меньше всего присутствовало того самого символа АБСОЛЮТА – ни тебе гигантских птиц для «пришельцев», ни их, «пришельцев», божественных скафандров, ни изображений хирургических операций с использованием анестезии в том пространстве, где о хирургах не имели никакого понятия, ни Храма Солнца, побуждающего этих наивных существ совершать нелепые жертвы неизвестно во имя чего…

Желтокожие частицы Баловня – самый, оказалось, серьезный сегмент его сущности – выполнили задание Плантаторов наилучшим образом.

Простертая на тысячи километров Великая стена, храм ламы в недоступных горах – это все так, разминка. В итоге же их стараний в сознание многих земных существ проникло необычное для них, не любящих друг друга, странное понятие, звучащее в разных местах как «вне-внутри», «вещь в себе», «инь-ян». Во многих письменных трудах людей стал появляться нелепый, в общем-то, из-за своего взаимоисключающего содержания знак круга, разделенный зигзагом на две равные части, которые усиленно пытались проникнуть одна в другую.

Это было, пожалуй, самое добросовестное исполнение задания Плантаторов – тавровать планету символом АБСОЛЮТА. В одном из своих пробуждений Баловень видел и знак, и реализацию его смысла во многих, очень многих проявлениях обожаемых им людей. В том самом, как выразились бы люди, в последнем его пробуждении, Баловню пришлось пережить невероятное для него потрясение…

9. Ангелья. Бедный Белль

…И вострепетала внутренность моя…

Книга пр. Аввакума. Гл. 3:16

С момента объявления его Победителем и ввода в клан Хранительниц Незыблемых Законов Белль перестал быть человеком в общепринятом смысле слова – человеком-спортсменом, человеком-спасателем, человеком-художником… Еще какие-то мгновения назад он выписывал на холстах неисчислимые красоты движения морских громад. Якобы неисчислимые, ведь не просто выписывал – считал, пересчитывал, составлял формулы. И за многие годы он не только усвоил законы переливов света и цвета морских волн – от небесно-лазоревых оттенков до почти черно-синих с кровавыми тонами, но и открыл Новый закон. О нем, как он знал вот уже несколько мгновений, ничего не было сказано на четырех каменных столбах.

Весь его опыт художника и знания математика о хаосе волн и глубинных потоков моря как бы нанизались на трудно понятную для многих, но ему абсолютно ясную стереометрическую повторяемость – это было, словно дерево, состоящее из тысяч и тысяч триад, «тривосьмерок», и каждая такая «восьмерка» во время движения как бы изображала, символизировала собой еще и соитие противоположных полов всех существ – от самых простых, одноклеточных, до самых сложноустроенных, и даже… стереометрическую картину движения всех галактик.

Потому-то Белль так мечтал попасть в сословие Ученых, чтобы вместе с ними окончательно выяснить степень крамольности своей теории о том, что и сама мысль – так уж оно само собою выстраивалось – должна жить по закону взаимопроникновения «тривосьмерок», триад. Он догадался, что мысль на Ангелье – это упорядоченное движение образов мира и передача их всем остальным с обратной реакцией каждого – укладывалась не в триаду, а в формулу обыкновенной восьмерки.

Но судьбе было угодно оставить его один на один с этими открытиями, способными потрясти основы жизни ангельян. Он стал одним из Хранителей Незыблемых Законов, минуя желаемое сословие. А это означало лишь одно: твои знания совершенны, как Незыблемые Законы. Несовершенной некоторое время может быть лишь твоя речь и дипломатия.

Речь Хранителя должна каждым словом-образом восприниматься другими-прочими без искажений, а дипломатия – умение вовремя защитить неправильно понятое Слово или Знание, что, в общем-то, являлось одним и тем же. А недостающее звено в Гармонии ангельян должна по-прежнему брать на себя таинственная сиреневая колонна с ее насмешливо гладкой, полированной бессловесной поверхностью…

Победитель Белль, согласно своего нового ранга, должен был принимать участие в Тайном Совете, на котором каждый его участник обязан присутствовать телесно. Его же, в виде исключения – такого никогда не бывало, чтобы мужчина и – Хранитель! – подключили к замкнутой телетрансляции Совета, хотя это было и опасно, надежность таинства, происходящего в зале, несколько ослабевала. Пусть туманные, неявные импульсы информации все же могли попасть на посторонние приемники. Обнадеживало то, что расшифровать их в понятные, ясные образы никто бы на планете не смог.

Теперь Белль, как равный среди равных, имел право настаивать на своем решении посредством Слова-Знания. Никаких тут тебе совершенных «речей» и дипломатий – это все предназначалось для прочих сословий, но не для самих Хранительниц. Им хватало того, чтобы решение всего лишь было кем-то из них четко обозначено понятными образами. Но, как всякий новичок, Белль несколько мгновений барахтался в болоте сомнений по одной простой причине: не успел отделаться от первого своего очарования глобальностью Знания, проверенного до этого момента многотысячелетним опытом жизни ангельян, поколениями их Ученых и Хранительниц. Чувство громадности опыта тяжелейшей гирей повисло на его воле, на такой крошечной и ничтожной пылинке Вселенной. Тяжелейшей, но приятно безопасной.

Как это радостно – подчиниться миллионноликому ритму, пусть на сегодня уже и ошибочному, но блаженному и обещающему высшее наслаждение Властью, дающей возможность безнаказанно повелевать хоть какое-то время.

Бедный Белль, он зачарованно следил за ходом мыслей корифеев науки, легко понимая все тонкости их доводов за первый или за второй вариант решения судьбы полутора тысяч ангельянок и стольких же, пока еще не родившихся малышей.

Поначалу его художественную натуру прельстил вариант создания в синклинали нового кусочка мира, аналогичного тому, что уже существовал на поверхности. В этом пульсировала эмоциональная необыкновенность: мир поверхности, старший и древний, взлелеет в своей утробе мир беззащитный и юный! Все это еще и перекликалось с законом «триад», когда из двух возникает третье, несущее в себе эти два… Но на самом деле! – кричало в нем многовековое, проверенное, рациональное – стоит ли эта романтическая игрушка того риска, которому в таком случае подвергается все общество планеты? Получалось именно так, что не стоит.

Вариант выжидания, мол, пусть те остаются в своих капсулах, пока не изживут себя, тоже вызывал очень сильные чувства, и все они укладывались в одну фразу, звучавшую, как самый печальный в жизни вопрос: «А что, если бы так поступили с тобой?» Ответ был двояким. С одной стороны – ты позабыт всеми, брошен на произвол судьбы. Но, если чуть поразмыслить, то все должно выглядеть не так уж и плохо: им выпадала уникальная возможность – прожить годы в никому ранее не ведомых условиях. Эксперимент мог стать многообещающим.

В общем, стоило лишь перебороть бурю чувств и… вариант выжидания начинал представляться довольно гармоничным, и даже – единственно верным.

Все бы ничего, но он только лишь представлялся единственно верным. Какая-то одна клеточка его мозга (и откуда она такая взялась?!), единственная из многих миллиардов, восставала, противилась, противоречила, заявляя о непоправимой ошибке в решении Ученых и Хранительниц. Но что можно было поделать с этой гигантской гирей тысячелетнего опыта ангельян, в котором так радостно и гармонично себя ощущать?!

И все же, пусть запоздало, пусть почти уже бесполезно, ведь жребий был уже брошен и выпало «выжидание», его Новое Знание вырвалось из той, единственной, несогласной клеточки и успело проникнуть в информационный склад Всепланетного Интеллекта: «Не Совет принял решение! Оно навязано извне!»