Текст книги "Романовы. Ошибки великой династии"

Потому, когда за свой двухтомник “Разоблачённая Изида” она получила послание от неизвестного ей масонского общества, где говорилось, что она в благодарность за глубокие исследования принята в него, то этот факт по свидетельству современников вызвал у неё приступ неудержимого хохота.

Блаватская обладала особыми, как их называют сегодня, “паронормальными” способностями, за которые одних в прочие века сжигали, а других возводили в ранг пророков и святых. Желиховская, сестра Блаватской, описывает православное благословение, данное молодой Елене Петровне одним из будущих иерархов Православной церкви, узнавшим об этих её способностях:

“По дороге, именно в Задонске, у обедни её узнал преосвященный Исидор, бывший экзарх Грузии, который впоследствии стал митрополитом Киевским, а затем Новгородским, Санкт-Петербургским и Финляндским… Он знал её ещё в Тифлисе и прислал служку звать её к себе. Преосвященный расспрашивал её ласково, где и как она странствовала, куда едет и пр. Заметив вскоре окружавшие её феномены, владыка обратил на них внимание. С большим интересом расспрашивал, задавал вопросы мысленно и, получив на них толковые ответы, был ещё более изумлён…

На прощание он благословил:

“Нет силы не от Бога! Смущаться ею вам нечем, если вы не злоупотребляете особым даром, данным вам… Мало ли неизведанных сил в природе? Всех их не дано знать человеку, но узнавать их ему не воспрещено, как не воспрещено и пользоваться ими. Он преодолеет и, со временем, может употребить их на пользу всего человечества… Бог да благословит вас на всё хорошее и доброе”…”

Елена Петровна тихо отошла в лучший мир весной 8 мая 1891 года в Лондоне в возрасте 60 лет в своём рабочем кресле. Последними строками, написанными её рукой, были строки статьи о России…»

Три причины подвигли на столь подробное цитирование работы Александра Владимирова.

Во-первых, некоторым соотечественникам мало известна эта сторона жизни Блаватской – русской патриотки, сотрудницы Каткова. И с моей стороны это ни в коем случае не агитация в пользу теософии, не намёк на какую-то реальность всех её фантазмов – Великих Учителей, махатм и прочих тибетских страстей. Но как же трогательно она грозит ими врагам России, что делает картину ещё более умилительной, даже пронзительной!..

Понимаете? Милая, благородная девочка грозит обидчикам своей страны игрушечными рыцарями, нарисованными богатырями, слепленными ею песочными куличиками!

Впрочем, эта девочка, завоевала на Западе самую большую в то время известность. В её Теософском обществе 100 000 членов. Её статьи перепечатывали газеты всего мира в течение многих лет, причём абсолютно вне зависимости от каких-то разовых сенсаций. Это Вере Засулич и её адвокату надо устроить теракт и выйти освобождённой из развалин российского суда, чтобы получить свою разовую порцию рекламы, внимания западных газет. Дальше – шабаш! Давайте следующий скандал, выстрел, взрыв!

В книге «Вторая мировая. Перезагрузка» я уже присматривался к обиде диссидента Володи Буковского на потерявших к нему пиетет «западных интеллектуалов-конформистов» (в его эссе, предисловии к книге Суворова-Резуна «Ледокол»). Однажды на своём скандале он получил такую разовую порцию плюс лицензию на пять лет лекторского «чёса», а потом – увы: «До нового скандала, милый друг!»

И порции известности на Западе его тёзки Соловьёва (крупицы в сравнении с Блаватской) так же были одноразовы, связаны с российскими скандальчиками – то «Ультиматумом о прощении террористов», то «Декларации», так удачно подставившейся под запрет царской цензуры.

Во-вторых, говоря о духовном, интеллектуальном кризисе, поразившем Россию на «дне династии», приблизившем это «дно», стоило упомянуть и о всеобщем характере кризиса XIX века. Европа и США столь же жадно вцепились в теософию Блаватской, как и наши декаденты в Софию Соловьёву.

И ещё отметим важное: памфлет Еленой Блаватской против Базарова активное неприятие «базаровщины». Ведь этот тургеневский персонаж, предтеча народовольцев, как известно, был в идейном смысле прямой проекцией «вульгарных материалистов» Бюхнера, Молешота, чьи книжки он таскал и зачитывал на протяжении всего романа. Блаватская искренне ненавидит «вульгарный материализм», это есть и во всех её работах. Но и Соловьёв критикует тех же «вульгарных», бюхнеров плюс «позитивистов» Конта, Спенсера. Дело в том, что Блаватская, Соловьёв – уже третий виток XIX века, что двадцать лет до них в Европе, США, России царили позитивисты, «вульгарные материалисты», у которых выходило, если выразить их мысль предельно кратко, что человеческая мысль, душа – те же «выделения организма», что и пот, моча… Одной из реакций на это и были наши мистики. Так что задуматься надо ещё и над тем, почему это учёным XIX века стало «тесно в строгих рамках христианских догматов»? Ньютону, Паскалю, Декарту было впору, а Бюхнеру – тесно.

И в-третьих, по-моему, вполне допустимо сравнивать Блаватскую с Соловьёвым еще и как некие «предприятия», «фирмы». Результаты их «производства» – сонмы поклонников, а сей показатель вполне пригоден к сопоставлениям. Это ещё и даёт определённое общее позиционирование: вникать в суть различий теософии Блаватской и Софии Соловьёвой?.. Достаточно подсчитать собранные аудитории.

И оказывается, что… успех «фирмы» Соловьёва сугубо локален. Это – российский декаданс, Серебряный век, «Московское религиозно-философское общество имени Вл. Соловьёва» (Бердяев, Булгаков, Белый, Иванов, Трубецкой), это – высшие отметки от Бердяева и – «Соловьёв, единственный русский философ без натяжки» – от Даниила Андреева.

Крайне забавно, когда, набирая в интернет-поисковике «Владимир Соловьёв» для десятикратной перепроверки подробностей его жизни, сначала получаешь несколько страниц о двойном его тёзке, тележурналисте.

У Елены Блаватской – успех всемирный. При её жизни численность Теософского общества превысила 100 000 человек, по тем временам цифра просто громадная, фантастическая. Качество аудитории? Кем бы меня после этого ни посчитали, но я всё-таки должен это сказать: английские аристократы, скептики, ко всему приценившиеся, всё перещупавшие – от Карла Маркса до Оскара Уайльда, – более сложная и престижная аудитория, чем интеллектуальное быдло, радостно таскающее на руках Веру Засулич и Соловьёва!

И после кончины Блаватской её Теософское общество работало мощно, генерируя, выдавая и антропософию Штайнера (которая перетянула на себя и многих «соловьёвцев», вроде А. Белого), и столь же мощно гремевший в мире «проект» Кришнамурти и «Орден Звезды».

И главное отличие, для чего приведены все цитаты и сопоставления: Блаватская в достижении своего успеха никогда не использовала «антироссийский ресурс».

Ровно наоборот, как и было показано в цитированной работе.

Соловьёв же на нём и вырос, как штамм бактерий на чашке лабораторного бульона, – от речей в защиту террористов (главный успех жизни) до печатных апелляций к «зарубежной аудитории».

Именно «мистика Софьи Соловьёвой» привела к тому, что поколение её адептов стали истеричными врагами своему государству с интеллектуальным критическим багажом – фразой «Чем хуже, тем лучше».

Глава 6
«На этом месте могла быть ваша…» интеллектуальная элита

Возвращаясь в свои Палестины, на «дно» российской династии, надо коснуться момента, когда соловьёвское декадентство становится бомбой, антигосударственным действием. Оттолкнёмся от общеизвестного факта, что в ряде работ, и особенно в книге «Россия и Вселенская Церковь» (Париж, 1889), «Соловьёв пропагандировал идею воссоединения Западной и Восточной Церквей под главенством папы римского, за что подвёргся критике славянофилов и консерваторов».

В предыдущей главе я, признаюсь, несколько утрируя, употреблял формулировки вроде: «…вассальной присяги православных Патриархов… папе римскому». И сегодняшние поклонники Софьи Соловьёвой возможно возразят, что философ вовсе и не требовал какого-то формального унижения, уничтожения Православной церкви, «вассальной присяги Патриархов», а имел в виду «нечто вообще… подчинения типа в философском смысле», как у Манилова – чтобы… пить чай на высоком-высоком балконе, с которого Петербург (в соловьёвском варианте – Рим) был бы виден.

Понимаете, что означает и как омерзительна эта кабинетная мечтательность? Сын знаменитого историка, сам специалист по истории церквей в своих маниловских мечтаниях вдруг забывает, что в истории были (!) и вполне реальные попытки объединения Церквей под главенством папы римского, и совершенно доподлинно зарегистрировано, задокументировано, чем это заканчивалось. Это же – унии!

В книге «10 мифов об Украине» 2009 года в главе «Уныние семи Уний» я рассматривал их – от Лионской унии (1274), Флорентийской (1439) и до Люблинской и Брестской, когда в 1595 году посланцы четырёх униатских епископов прибыли в Рим, изъявили покорность папе, приняв все католические догматы, оставив только обряды Православной церкви. Папа Климент VIII радостно принял это соединение, отпечатал медаль с надписью Ruthenis receptis («Русские приняли»). Да-да, панове-«украинцы», так все и звались в Южной и Западной Руси, до «вторичной украинизации» при царях Александре и Николае Первых, о чём будет сказано и в этой книге.

Но фактически русские НЕ приняли унию. Восставали против неё сотни лет (считая и Правобережную Украину, воссоединённую с Россией позднее), и прекрасно известно, чем заканчивались те восстания.

Архиепископ Белорусский Георгий Конисский так описывает одну из расправ:

«Казнь оная была ещё первая в мире и в своём роде, и неслыханная в человечестве по лютости своей и коварству, и потомство едва ли поверит сему событию, ибо никакому дикому и самому свирепому японцу не придёт в голову её изобретение; а произведение в действо устрашило бы самых зверей и чудовищ.

Зрелище оное открывала процессия римская со множеством ксендзов их, которые уговаривали ведомых на жертву малороссиян, чтобы они приняли закон их на избавление своё… Но сии, ничего им не отвечая, молились Богу по своей вере. Место казни наполнено было народом, войском и палачами с их орудиями. Гетман Остраница, обозный генерал Сурмила и полковники Недригайло, Боюн и Риндич были колесованы, и им переломали поминутно руки и ноги, тянули с них по колесу жилы, пока они не скончались; Чуприна, Околович, Сокальский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями стоячие к доскам, облитым смолою, и сожжены медленно огнём; старшины: Ментяй, Дунаевский, Скубрей, Глянский, Завезун, Косырь, Гуртовый, Тумарь и Тугай четвертованы по частям. Жёны и дети страдальцев оных, увидя первоначальную казнь, наполняли воздух воплями и рыданием; скоро замолкли. Жёнам сим, по невероятному тогдашнему зверству, обрезавши груди, перерубили их до одной, а сосцами их били мужей, в живых ещё бывших, по лицам их, оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду своих отцов на железных решётках, под кои подкидывали уголья и раздували шапками и метлами.

Они между прочим несколько раз повторяли произведённые в Варшаве лютости над несчастными малороссиянами, несколько раз варили в котлах и сжигали на угольях детей их в виду родителей, предавая самих отцов лютейшим казням…»

Подобных описаний (как и самих казней украинцев) существует немало в том числе и у польских авторов – бедняги просто не знали чего здесь стыдиться и ретиво исписывали сотни страниц!..

Могут возразить, что к XIX веку нравы смягчились, и «Соловьёвская уния» прошла бы скорее всего более либерально. Правда, сегодняшнему читателю следует остеречься и другой иллюзии: что «контрагентами» Соловьёва, т. е. деятелями «с той стороны» его унии, были крайне толерантные персоны вроде нынешних Римских Пап XXI века – кроткого Иоанна Павла II или нынешнего задумчивого учёного Бенедикта XVI.

Конечно, башибузуки времён папства Льва XIII (фактически исполнители проекта Соловьёвской унии) просто, без польских затей вырезавшие в 1877 году болгарских, сербских православных священников (вкупе с их паствой), были как-то более, извините, либеральны, более гуманны, чем борцы за унию XVII века, но… свою порцию кровавых жертв резни 1870-х годов Соня Соловьёва все же получила.

Мою работу с тезисами, краткими, но вполне выверенными выводами из работ Соловьёва дополню более подробным исследованием признанного специалиста Константина Леонтьева.

Конечно, я сохраняю благожелательные оценки Леонтьевым Соловьёва, или места, где Леонтьев признаётся, что не в силах его опровергнуть, ведь время написания этой статьи – 1888 год… Дальше ответила сама жизнь.

Леонтьев К. Н. Владимир Соловьёв против Данилевского.

«Нет спора, это так просто, ясно и возвышенно – сделать первый шаг к примирению двух Церквей, разделённых и давно враждующих, но внутренне соединённых общей “благодатью”, как доказывал Соловьёв.

Я могу, в личных действиях моих и даже в помыслах относительно настоящего, быть в полном подчинении духа у представителей Восточной иерархии и вместе с тем могу говорить себе так: “Если это соединение Церквей, в какой бы то ни было форме, даже и в форме простого подчинения папе, находится в предначертаниях Божиих, то придёт время, когда наши Восточные Епископы найдут это возможным и правильным, и верующие потомки наши обязаны будут идти за ними хотя бы и “в Каноссу”. А если нет – нет! И тогда лишь будет решено и ясно, что такое был в своё время Владимир Соловьёв, великий ли пророк истины или лжепророк, захотевший, на поприще духовном, стать выше духовных властей…”

Широкое основание духовно-церковной пирамиды – общее; вершина её должна быть в Риме, по мнению г. Соловьёва. Мы можем не соглашаться с этим последним выводом (Владимир Соловьёв не собор Восточных Епископов); мы можем и, вернее, даже должны теперь, как православные, думать и надеяться, что вершина эта отклонится скорее на восток, чем на запад…

Самое своеволие и самая оригинальность его первоначальных объяснений подкупает в его пользу даже и зрелый ум, даже и богобоязненное сердце.

Но возможность личного спасения, видимо, признаёт Соловьёв и на лоне Восточного Православия. Зачем же я пойду в Рим, когда никто, имеющий право духовно мне повелевать, этого мне не предписывает? Ни Всевосточный собор, ни Восточные Патриархи, ни Св. русский синод – мне этого ещё не сказали!

Владимир Соловьёв для меня не имеет ни личного мистического помазания, ни собирательной мощи духовного собора.

Я признаю за ним с радостью и любовью силу личного духа, но духовной силы благодати не признаю за ним. В этом смысле, в смысле обязательности, катехизис самый краткий, сухой и плохо составленный, но духовною цензурою просто-напросто одобренный, для меня, православного, в миллион раз важнее всей его учёности и всего его таланта!

По мнению Влад. Соловьёва, у России нет и не должно быть никакого особого культурного призвания. Назначение русской (и вообще славянской) цивилизации одно: служить почвой для примирения Православия с папством. Призвание исключительно религиозное; всё остальное и безнадежно, и неважно. Поэтому всякая попытка резко обособить Россию от Запада в других отношениях: в государственном, экономическом, в научном, философском и эстетическом, есть попытка не только тщетная, но и прямо вредная, как помеха и задержка на главном пути…

Расшатывать основы государственной силы нашей поэтому г. Соловьёву ничуть нежелательно. Касаться прямо Православия, для подчинения его папству, повторяю, практически неудобно (хотя, быть может, слегка и желательно).

Что же делать? Надо (всё для расчищения того же пути к “высшему”) пошатнуть более доступные опоры; потрясти основание собственно культурных надежд; надо развенчать Данилевского и обезнадёжить раз и навсегда его учеников и поклонников.

Некоторые указания его можно обратить против него самого. Например: о теориях крылатых и ползучих.

(Далее рассматривается, как Соловьёв с помощью Платона побивает теорию Данилевского, “ползучую” и выдвигает свою, соловьёвскую, “крылатую”. – И. Ш.)

Итак, мы видим, что у Влад. Серг. Соловьёва различие теорий “крылатых” от теорий “ползучих” основано на двух довольно простых признаках: на разнице их отношений к будущему и на разнице их отношений к прошедшему и современному. “Крылатая” теория поэтому та, которая наименее связана с прошедшим, с историей, с бывшим и существующим; “ползучая” – связана теснее мыслями своими с этим существующим и прошедшим, с этим уже бывшим в истории или пребывающим в ней.

Об отношении этих противоположных теорий к будущему Владимир Соловьёв сам так прямо не высказывается; но из приведённого им примера Платоновой республики и средневекового строя Европы мы имеем право вывести, что “неползучей” мыслью он считает ту, у которой нет возможности осуществиться раньше, как через 1000 лет.

Разве Влад. Соловьёв совсем оторван от основ данной ему современности? Разве он вовсе свободен от представлений, благ, приятных прошедшему?

Напротив того, он в некоторых отношениях ещё гораздо больше связан готовыми данными жизни, чем Платон, с одной стороны, чем Данилевский и его последователи, с другой.

Пожалуй, эта мечта ещё “крылатее”, чем идеальное по стремлению к совершенству, но весьма реальное по основам государство Платона и чем подчинение определённого существующего, современного, данного уже нам Православия тоже современному, тоже данному и ещё более, пожалуй, выработанному и определённому папству… Но этот полёт учёного европейца есть уже прямо полёт Икара, у которого воск на прилепленных крыльях растаял, и он потонул в тёмной бездне.

Г. Соловьёв не таков: он несравненно практичнее, он предлагает нам дело ясное, простое и, по-видимому, осуществимое. Стоит нам, восточным, признать только, что Патриархи Фотий и Михаил Керулларий были менее правы, чем римские папы их времени, и при этом смирить нашу национальную гордость, и примирение подготовлено.

Во всяком случае, проповедь Соловьёва, по крайней мере, в общем представлении уже совершенно ясна.

Пади пред ним (пред папою), о Царь России! И встань, как Всеславянский Царь!

И за эту почти до грубости доходящую ясность цели мы русские (в области национальной мысли ясностью вовсе не избалованные) должны быть Соловьёву как нельзя более признательны…

В статье (Соловьёва), сверх этого общего обвинения в “пресмыкании” по своей национальной почве, есть четыре особых отдела: 1) об общине поземельной; 2) о русской науке; 3) о русской философии и 4) о русском искусстве.

Соловьёв ни на что из перечисленного не рассчитывает. Поземельная община не спасает земледельческий класс от пауперизма. Она существовала у многих других народов в первобытный период их истории и потому ничего особого славянского собою не представляет. Русская наука теперь в упадке. Русские учёные становятся собирателями материала, чернорабочими.

К чистой философии русские не расположены. Они хотят жизни. К мистической философии они более склонны; но и та уже не может процвести на почве национального мистицизма (на почве Православия).

Искусство наше есть лишь отрасль общеевропейского искусства; это во-первых. А во-вторых, и оно в настоящее время в упадке.

Время процветания литературы нашей г. Соловьёв считает (включительно) от “Евгения Онегина” до “Анны Карениной”.

Есть во всём этом много печальной правды относительно настоящего; есть и по отношению к ближайшему будущему много неприятного правдоподобия в отрицаниях автора.

Но с другой стороны, так как в самых отрицательных явлениях жизни кроется всегда зародыш чего-нибудь им антитетического или положительного, то некоторым из этих отрицательных полуистин г. Соловьёва можно прямо радоваться, а насчёт других быть в благоприятном сомнении и спросить себя: так ли это?

В. Соловьёв говорит, что “общинное землевладение само по себе, как показывает статистика, совсем не благоприятствует успехам сельского хозяйства. Община обеспечивает каждому крестьянину кусок земли; но она никак не может обеспечить ему урожая или возвратить производительные силы истощённой почве”. “Сельская община (говорит автор) никак не есть исключительная особенность русского или славянского культурного типа; она соответствует одной из первобытных ступеней социально-экономического развития, через которую проходили самые различные народы. Это не есть задаток особо русского будущего, а лишь остаток далёкого общечеловеческого прошлого”.

<…> Владимир Сергеевич Соловьёв находит, что наука в настоящее время в России в упадке. Он говорит об этом так: “Лучшие наши учёные (как в естественных, так и гуманитарных науках) частью окончили, частью кончают своё поприще. Работников науки в настоящее время больше, чем прежде, но настоящих мастеров почти вовсе нет. Благодаря непрерывному накоплению научного материала, наши молодые учёные знают больше, чем их предшественники, но они хуже их умеют пользоваться своим обильным знанием. Вместо цельных научных созданий, мы видим лишь разрастающуюся во все стороны груду строительного материала, и труд учёного всё более превращается в чёрную работу ремесленника”.

Я не берусь возражать г. Соловьёву на эту его мысль прямо.

Г. Соловьёв, с другой точки зрения, пожалуй, и доволен современной бедностью нашей науки, но он доволен не потому, чтобы находил труженичество без творчества вообще достохвальным и делающим нам особую культурную честь. Нет! Если он и рад этой бедности, то лишь потому, что ему хочется всем нам сказать между строчками и по этому поводу всё то же и то же.

– Оставьте всякую надежду на самобытность и с этой стороны.

– Наше призвание иное: тёплая вера, сильное государство и смиренная, самоотверженная уступка Риму!

Так как я возражаю не одному из тех “чернорабочих” науки, о которых упоминал г. Соловьёв и которые всегда чересчур уж точны и строги к другим, потому что им больше и делать нечего, а возражаю самому г. Соловьёву, человеку с мыслью широкой и “крылатой”, – то не надо и взыскивать с меня, что я слово наука понимаю слишком пространно, включая в это понятие, например, и высокую публицистику. Ведь и лучшие сочинения г. Соловьева (его “История и будущность теократии”, положим), при всей их учёности, – сочинения только полунаучные по духу, а по цели совсем уж не научные. Я и такие книги будущего отношу, разумеется, сюда же, к моим мечтам и надеждам на независимость русской мысли вообще.

Читаешь – и не веришь глазам своим. Перечитываешь – и начинаешь сомневаться в своём собственном понимании слов и мыслей автора! Такого безнадёжного взгляда на Россию, такого отрицания мы ещё не встречали ни у кого! Даже социалисты русские (за исключением тех из них, которые по складу личного ума и характера верят только в силу всеразрушения) и те надеются, по крайней мере, на возможность экономического благоденственного у нас переустройства… Мне пишут из Москвы, что некоторые молодые люди патриотического настроения повержены были на первых порах в глубокое уныние по прочтении статьи г. Соловьёва. Чувство их понятно, но оно не основательно. Пусть утешатся. Г. Соловьёв хочет верить в то, что ему желательно; но мы, не ослеплённые его философской страстностью, его пламенной любовью к избранной им идее, не имеем никаких побуждений или оснований для соглашения с ним в его особого рода пессимизме: пессимизме национальном, так сказать. Если даже допустить, что он прав в главном пророчестве своём, в конечной цели своей проповеди, то есть в том, что рано или поздно произойдёт соединение двух ныне враждующих сестёр-Церквей, то до этого ещё далеко. Ещё много до тех пор воды утечёт, и произойдёт до тех пор многое множество таких событий, которые должны будут сильно отразиться на деятельности русской мысли…»

В этой работе Леонтьева есть ещё несколько важных тезисов, к Соловьёву не относящихся:

«– Расслояющие мероприятия Петра и Екатерины охватили всю жизнь огромного государства железной сетью систематической дисциплины; дисциплина эта, приучавшая одних к власти, а других к повиновению, способствовала развитию во всех слоях и подразделениях общества характеров сильных, страстных и выдержанных, сложных и цельных, тонких и мужественно-грубых.

– Мы не можем желать для родины нашей такого искусственного и эфемерного преобладания, каким наслаждалась Франция при Наполеоне III всего в течение 20 каких-нибудь лет!

– Когда-нибудь погибнуть нужно; от гибели и разрушения не уйдёт никакой земной общественный организм, ни государственный, ни культурный, ни религиозный.

Самому христианству Спаситель предрёк на земле разрушение, и те, которые пророчат нам на этой земле некое небывалое и полнейшее торжество “воинствующей” (т. е. земной) Церкви, проповедуют нечто вроде ереси, противной не только учению православного духовенства, но и Евангельскому учению.

– Погибнет и Россия когда-нибудь. И даже, когда, окидывая умственным взором весь земной шар и весь состав его населения, видишь, что новых и неизвестных, сильных духом племён ждать неоткуда, ибо их уже нет в среде несомненно устаревшего человечества, то можно почти наверное предсказать, что Россия может погибнуть только двояким путём, или с Востока от меча пробуждённых китайцев, или путём добровольного слияния с общеевропейской республиканской федерацией.

– Есть и третий возможный исход, на который уже давно и не раз с ужасом и отвращением указывали враждебные нам европейцы: “Россия – это нечто вроде исполинской Македонии, которая, пользуясь раздорами западных народов, постепенно подчинит их всех своей Монархической власти”.

Македония не имела ни своих учреждений, ни своих нравов и вкусов. Она имела только одну силу – привычку к сильной Царской власти; со всех остальных сторон мы не видим в её истории никакой характерности…»

Надеюсь, и приведённая часть, менее четверти, работы Леонтьева иллюстрирует, как самый благожелательный исследователь возражает Соловьёву. И за всеми частными пунктами встаёт главный водораздел: Соловьев зачёркивает, закрывает историю России: 1) ради своей Великой Цели (сдачи Папе Римскому) и 2) просто по неприятию всех проявлений русской жизни.

Так он перебирает (отбрасывая как негодные) эти проявления. Русские: сельскую общину, науку, философию, искусство.

И совсем замечательный момент – у Леонтьева он отсутствует, но я дополню: русскую науку Соловьёв отвергает как сборище «чернорабочих, собирателей материала» в тот момент, когда Дмитрий Менделеев уже издал книгу «Органическая химия» (1861 г., в Британии переиздавалась 13 раз), уже открыл Периодический закон химических элементов (февраль 1869), уже был озвучен (его коллегой) доклад на заседании Русского химического общества 6 марта 1869, уже пошли зарубежные публикации, начиная с того же года. И это выражение «чернорабочий собиратель» брошено при том, что ведь он, Соловьёв, имел честь лично общаться с Дмитрием Ивановичем! В «Заветных мыслях» (1905) Менделеев помянул: «…Мой покойный друг В. Соловьёв», правда, в контексте возражения апостолу курсисток.

А ведь Дмитрий Иванович, широтой интересов (минералогия, химия, метрология, метеорология, физика, промышленные технологии, кораблестроение, сельское хозяйство, тарифная политика, экономика, воздухоплавание, публицистика) напоминавший гениев Ренессанса, значительную часть времени посвятил ещё и… борьбе со спиритизмом.

По инициативе Д. И. Менделеева Русское физическое общество выступило с резкой критикой спиритизма. 6 мая 1875 года «создана комиссия «по проверке всех “явлений”, сопровождающих спиритические сеансы». Заседания состоялись 7, 8 мая, 27 октября. Некоторые соратники, такие как Ф. Эвальд, выходят из комиссии по причине, как он писал Менделееву, «…чтение книг (спиритических) и т. подобных увражей произвело на меня решительное отвращение ко всему, касающемуся до спиритизма, медиумизма тоже».

Комиссия выявила ряд обманов, использования «медиумами» психологических манипуляций и… бездну дичайшего суеверия аудитории. Менделееву пришлось ещё и отвечать на шквал писем и публикаций защитников столоверчения.

Солидарный с Фёдором Эвальдом, я привожу сию спиритическую коллизию для более полного представления уровня тогдашнего социума. И, конечно, важно, симптоматично, что спиритом был властитель дум тогдашнего общества В. Соловьёв.

Вот и здесь судьба позаботилась, как и в случае с 11 погибшими в Зимнем дворце солдатами, – дважды вывернуть сюжет. Там Соловьёв подхалимствовал перед Львом XIII, собиравшим коалицию «за башибузуков», против тех солдат в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, и он же через три года поднимал общество на защиту их убийц, Желябова и компании. А здесь «пророк» спирит Соловьёв причислил к «чернорабочим собирателям» одного из величайших в мировой истории учёных, и вместе с тем получается – борца с «источником соловьёвского вдохновения».

Но только не посчитайте, что и Дмитрия Ивановича в «чернорабочие» записали по какой-нибудь обиде за свой спиритизм. Нет, Соловьёв Менделеева просто не разглядел. Надо хорошо представлять этот праздный ум. Учёность того типа, что прекрасно определена Львом Толстым: «Сначала из прочитанных книжек составляют тетрадки выписок, потом из этих тетрадок составляют свою книжку».

Выше приведено, как Соловьёв критиковал Данилевского и все подобные, «ползучие теории, слишком приверженные фактам», противопоставляя им свою – «крылатую»!

Вечно рассеянным взглядом, неумением видеть детали, жизнь вообще Соловьёв очень напоминает мне, как ни странно, Чернышевского, детально описанного Набоковым во вставной, в романе «Дар», книге своего героя.

Могут возразить: Чернышевский – материалист (один из самых знаменитых на Руси), а Соловьёв – идеалист. Но вспомните, что лучше всего разглядел Набоков в Чернышевском, над чем более всего издевался:

«Чернышевский… не отличал плуга от сохи; путал пиво с мадерой; не мог назвать ни одного лесного цветка, кроме дикой розы… добавляя с убеждением невежды, что цветы сибирской тайги те же самые, какие цветут по всей России… восполняя всякий недостаток конкретного знания какой-нибудь нехитрой общей мыслью… с частичкой гноя в крови… Был беспомощен в практических делах, слаб здоровьем, плаксив, не умел плавать, ездить верхом, никогда ничего не мог починить, но всё бил, пачкал, портил. На каторге от нечего делать выкапывал каналы – и чуть не затопил жизненно важную для вилюйцев дорогу. Та же несуразность, неуклюжесть, неумелость с женой, которая изменяла ему с его ближайшими друзьями и с любым встречным студентом, польским эмигрантом, жандармским ротмистром…»

Энтомолог Набоков прекрасно разглядел нематериальность знаменитого «матерьялиста». Тут заподозришь и что популярный нынче термин «чмо» как-то, возможно аббревиатурно, связан с великим революционным демократом. Сам этот… «тип Чернышевского», вечно рассеянного болтуна, наверняка напомнит читателю и других его носителей, как мне он напоминает Соловьёва. Человеческий тип – нечто более изначальное, глубинное, подосновное, чем это: «На матерьялистов, идеалистов рассчитайсь! Матерьялисты, шаг вперёд!»