Текст книги "Романовы. Ошибки великой династии"

И если когда-то в российских энциклопедиях помимо статей о научных, строгих терминах, явлениях, объектах появятся и статьи о популярных «мемах», жаргонных выражениях, то для картинки к статье «Чмо» подойдут портреты обоих.

Самый знаменитый рогоносец в сонме русских литераторов XIX века и вечный бобыль, приживальщик весьма похожи своей «доктринальностью». «Все цветы везде одинаковы», и «Менделеев – чернорабочий науки». И Николай Лобачевский проигнорирован Соловьёвым… а Чернышевским наш всемирно признанный создатель неевклидовой геометрии и вовсе аттестован был как «круглый дурак».

Знаменитый в Европе и России химик Александр Бутлеров – тоже за горизонтом внимания рассуждавшего о «русской науке» апостола курсисток.

Ну разве что Ивана Павлова В. Соловьёв, скончавшийся за четыре года до присуждения нашему великому физиологу Нобелевской премии (1904), имел право не разглядеть. Да, как скромный лектор Петербургских женских курсов Соловьёв мог и не разглядеть – какой с него спрос! Но… «пророку» (!) Соловьёву (дойдём ещё и до этого эпитета Бердяева и прочих почитателей)… «пророку» за такое непредугадывание Ивана Павлова всё же «незачет».

В предыдущей главе я ставил вопрос «…Откуда вообще эта поза командира роты на утреннем разводе, уверенно раздающего задания – целым нациям, ставящего задачи – Церквям и государствам?» И обещал высказать свою версию ответа.

Дело в том, что позиция «У России нет другой исторической цели, кроме как послужить объединению церквей (под властью папы римского)» не какими-то русофобскими масонами Соловьёву продиктована. Кстати, масонство и папство – давние враги. Вольная раздача «единственных исторических целей» русскому государству, Православной церкви – это ещё и отражение эпох Павла, Александра I и Николая I, названных мной периодом самопредательства, забвения национальных интересов. Того «большого займа» 1762–1861 годов, освобождения дворянства и «развитого крепостничества». Напомню, Екатерина Великая из того списка монархов-растратчиков исключалась, как решавшая национальные задачи (достижение ценой пяти войн важнейшей естественной границы – Чёрного моря, воссоединения трёх ветвей русского народа).

А вот дальше войны – за Мальтийский орден, за слёзную клятву над гробом Фридриха Великого, за Священный союз, за Австрию… за всё то, что и самый наш последовательный патриот Данилевский признал «сентиментальной ошибкой». Тогда у Александра и Николая и сформировался взгляд на Россию, как на пластический материал, годный для решения всяко разных Великих Вселенских Задач. К тому же в 1812 году, по очень точному замечанию Энгельса, Наполеон не просто потерпел поражение, но доказал, как теорему, принципиальную неуязвимость России для вторжения. (Фридрих Энгельс был, кроме прочего, авторитетным военным теоретиком, которому, например, Американская энциклопедия доверила все военные статьи.)

Далее в моей книге, после тем «В. Соловьёв», «Серебряный век», важных для рассмотрения феномена антигосударственного общественного мнения в России рубежа XIX–XX веков, основное внимание будет уделено войнам, государственным деятелям, армиям, железным дорогам, внешнеторговым и межотраслевым балансам.

Заметно, что у государств, не имевших такой неуязвимости (и, соответственно, «чувства собственной неуязвимости»), на любых исторических поворотах, в государственной политике решающим фактором общественного мнения выступают охранительные тенденции. Инстинкт самосохранения уравновешивал революционные порывы. Например, Франция в 1871 году перед лицом прусского вторжения смогла перебороть даже самое сильное, острое революционное заболевание, посмотрев на свой Париж с Парижской коммуной просто как на чумной город. И поступила с ним точно так же, введя карантин. Германия в революцию 1848 года рождает Бисмарка и, главное, устойчивое общественное мнение, несколько десятилетий работавшее на Линию Бисмарка. Даже Ницше, независимый ум, не чета апостолу курсисток, при всех его насмешках над личностью железного канцлера бросает свою Швейцарию, прекрасную должность в университете и записывается добровольцем в прусскую армию.

Британия на полтора века вперёд рассчитала условия своей неуязвимости: а) флот, б) отсутствие гегемона в Европе. Далее – два слова поперёк псевдопатриотам, стоящим на том, что в России всё – самое огромное, в том числе и народные страдания. Так вот, положение насильно мобилизованных матросов британского флота было значительно хуже, чем положение русских крепостных, даже если принять один-в-один версию Радищева. И потому восстание на британском флоте в эпоху Наполеоновских войн победило. Но выборные вожди британского восстания повели себя совсем не так, как анархическая матросня Кронштадта, перестрелявшая своих офицеров. Ввиду реальной тогда наполеоновской угрозы они разработали и подписали с британским лордом адмиралтейства сложнейший, многопунктный договор, некое «расписание» дальнейшего прохождения своего «восстания», так что бы исключить какой-либо ущерб несению боевого дежурства.

Да в общем и Россия по 1812 год включительно не чувствовала себя абсолютно неуязвимой, и все свои внутриполитические конфликты здесь разрешались с учётом сохранения своего отечества. Но дальше роковым образом совместились два фактора: на троне – монархи-растратчики, забывавшие о национальных интересах России, в обществе – ощущение навсегда решённого вопроса безопасности страны.

Это ощущение, и без всякого Энгельса, воцарилось в стране. Простой здравый расчёт подсказывал, что большую, чем в 1812 году коалицию против России всё равно не собрать, что Наполеон явил абсолютный максимум возможного – и с этим за полгода справились.

Итогом хронологического совпадения (первая половина XIX века) этих двух тенденций и стало формирование нашей интеллигенции: антигосударственной, вненациональной, внецерковной (нюанс: «вне» – всё ж не «анти», лишнего наговаривать не будем).

Казус Соловьёва в том и состоит, что он как бы залиговал базисные изъяны двух периодов: первой половины XIX века (условно говоря «монархи-растратчики») и рубежа XIX–XX веков («серебряный декаданс»).

В период «ДвуАлександрия» был ликвидирован системный изъян государства, восстановлена изначальная справедливость устройства, возобновлено действие «Общественного договора», выражаясь по Жан-Жак Руссо (а так тогда выражались почти все), и исчезло, после Крымской войны ложное ощущение навсегда решённого вопроса безопасности России. Но Соловьёв протянул тот значок «лиги», возобновил традицию вненационального мышления, из 1820-х – в 1880-е. Тогда думали о «Священном Союзе», теперь – о «Богочеловечестве». Соловьёвское «Богочеловечество», напомню, состояло в мировом теокритическом господстве папы римского и достигалось ценой сущего пустяка – жертвы России, как государства.

Выражаясь точнее, думали об этом тогда и теперь единицы, влиятельные единицы, устанавливая некий мыслительный вектор, исключающий мысль о безопасности, сохранении страны. И на всю интеллигентскую толщу влияло следствие именно этого. Вспомните, как рисуют стрелки указателей, стрелки компасов: стилизованная стрела с наконечником и хвостовым оперением. Сей «дуализм», двуконечность стрелы в части мыслительного вектора показывал: а) куда смотреть, б) от чего отвернуться.

И всю толщу нашей интеллигенции, образно выражаясь, не наконечник затронул, а, скорее, пощекотал перьевой хвостик стрелы. Это я всё пытаюсь подыскать уподобление нашему случаю. В направлении «куда смотреть» – особо ничего не высмотрели (и Священный союз не расцвёл, и соловьёвский папа римский над всем миром не воссиял), но «от чего отвернуться» – с этим-то и получилось, очень получилось.

Вот и причина соловьёвского барражирования над страницами первой четверти этой книги. Думаю, в калейдоскопе русской истории найден и выделен именно тот человек. Уделённое ему внимание – это внимание к микробу, выявленному как наиболее опасный. Лично Соловьёв важен, но как яркий представитель всего штамма. Предъявлено два уровня связей:

– на тактическом уровне, на уровне действия, поступка Соловьёв своей защитой террористов связал поколение Каракозова, Засулич, Желябова с поколением Савинкова, Каляева, Азефа, Камо, Свердлова;

– на дальнем, стратегическом уровне (в физике был термин «дальнодействие»), на уровне мысли, книги он связал ошибки периода «царей-растратчиков» – поверх благословенного периода творческой работы «ДвуАлександрия» – с «последышем» Романовых.

И та соловьёвская поза командира роты на утреннем разводе, уверенно раздающего задания государствам, народам и Церквям – оттуда. Только само направление соловьёвского праздномыслия, выбор его «солдатиков», «кубиков» связан с его кабинетными штудиями (он много изучал историю Церквей, историю разделения Католичества и Православия). Примерно так же отличается попугай, чья клетка висела в матросском/пиратском кубрике, от попугая из купеческой гостиной.

Но значок соловьёвского «залиговывания» объединяет и преумножает не только все ошибки (его) прошлого. Бикфордов шнур протянут и в (наше) сегодня, соловьёвщина угадывается и в сочетании «евангельских» требованиий к действующим правительствам с покровительством террористам в «лихие 1990-е». Сей вирус начинает особо успешную работу именно в период ослабления государственной мысли.

«Философско-евангельский ультиматум» Соловьёва был предъявлен сначала Александру Третьему… безуспешно, но тринадцатью годами позже он нашёл-таки «подходящего» адресата. А Соловьёв – противника себе под стать.

Праздномыслие и безответственность – эта соловьёвская инфекция действует и в наши дни, и, наверно, всевременно. В русской общественной мысли словно нет иммунитета к этой заразе, мы слабы к «соловьёвщине» как северные народы к алкоголю. Например, в Британии на схожую болезнь нашёлся иммунитет: знаменитый вестник и защитник здравого смысла Честертон. У нас же ближайший кандидат на эту роль Константин Леонтьев оказался очень и очень слаб. Не по мысли слаб, а по действенности. Написал процитированную выше хорошую, умную работу в защиту Данилевского от Соловьёва. Что ж, изрядно… весьма… концептуально. А Честертон опубликовал сотни коротких эссе практически против того же врага. Убогие либеральные попугаи, объединённые в мафию, клаку, касту, по сути ведь враги здравого смысла, самой жизни, вот Честертон и берёт в союзники жизнь и здравый смысл в их повседневных, почти бытовых проявлениях, вплоть до рисунков почтовых открыток, проблем воспитания… В недавней статье касаясь болезненно слабой семьи, демографии, ювенальной юстиции я благодарно цитировал Честертона: «Мы вправе приказывать детям; начни мы убеждать их, мы бы лишили их детства».

И в случае российской разновидности этой заразы, «синдроме Соловьёва» более действенным было бы раскрыть веер всех его частных благоглупостей: его «рейтингование» русских учёных, его упования на папу римского Льва XIII, его спиритизм, его совершенно убогое чувство юмора (вот уж чего не симулируешь; уделить бы ещё 4–5 страниц – вы бы поразились, насколько неуклюжи, жалки были его подражания Кузьме Пруткову, Алексею Константиновичу Толстому).

Наш же «Честертон» (Леонтьев), увы, не дотянул, не вышел из своего неширокого круга читателей. Так со своими нерасслышанными предостережениями и опочил, удостоясь снисходительной статьи в Энциклопедии Брокгауза – того же Соловьёва:

«…Свои крайние мнения он без всяких оговорок высказывал и в такое время, когда это не могло принести ему ничего, кроме общего презрения и осмеяния. Большая часть политических, критических и публицистических произведений Л. соединена в сборнике “Восток, Россия и Славянство” (М., 1885–1886). После этого он напечатал в “Гражданине” ряд статей, под общим заглавием “Записки Отшельника”. Одна из них, “Национальная политика как орудие всемирной революции”, изд. отдельной брошюрой (М., 1889). При жизни Л. на него мало обращали внимания в литературе; можно назвать только статьи Н. С. Лескова (“Голос”, 1881 и “Новости”, 1883) и Вл. Соловьёва (“Русь”, 1883). После его смерти, кроме некрологов, появились следующие ст.: В. Розанова в “Русск. Вестнике” (1892), А. Александрова (там же), Влад. Соловьёва в “Русск. обозрении” (1892), кн. С. Трубецкого в “Вестн. Европы” (1892), П. Милюкова в “Вопр. филос. и психологии” (1893), Л. Тихомирова в “Русск. обозрении” (1894), свящ. И. Фуделя (там же, 1895). По обилию материала для характеристики особенно важны статьи о. Фуделя и г. Александрова…» (Вл. Соловьёв, статья «Леонтьев, Константин Николаевич».)

А почему Соловьёв? Почему Брокгауз? Об этом речь в нижеследующем лирико-энциклопедическом отступлении.

Глава 7
Лирико-энциклопедическая глава

Хорошо известен феномен сведения всей информации о мире под политически выверенном на тот момент углом зрения в «Большой советской…», «Малой советской…» и ещё раз «Большой советской…», а всего, значит, в трёх энциклопедиях, изданных за время существования СССР. Мощное, зримое проявление государственного влияния на мировоззрение своих граждан.

Так они и запомнились: первая – «Большая…», внушительные чёрные тома – «Сталинская». Далее: новая версия истории мира была отражена в «Хрущёвской», пропорционально его сроку правления «Малой советской энциклопедии», десять зелёненьких томов. И потом – снова «Большая…», «Брежневская» – пятьдесят красных. С детства – моё любимое чтение, великолепный, яркий образ времени. В «Малой», зелёненькой, понятно – статьи-опровержения предшественницы, «Большой», «Сталинской». И некая общая суетливость – забавный и несколько неожиданный портрет эпохи Хрущёва. На статью «Тридцатилетняя война» отведено 20 строчек и… убийственно тоскливая россыпь всяких… артистов балета Таджикистана, депутатов Верх. Совета, видных деятелей компартии Мадагаскара…

А «Большая», «сталинская» – таинственная, полузапретная. В нашем маленьком городке в одной библиотеке её не было вовсе, а в другой черномундирный строй томов стоял в таком дальнем углу, к которому почему-то никто не подходил. Школьник, библиотечный завсегдатай, я прекрасно помню своё тихое одинокое пересечение незримой границы, пять – семь шагов к таинственному стеллажу: глаз бежит по дикому набору слов, совершенно случайно попавших на алфавитные границы томов и потому вынесенные на корешок. «Варилоид – Вибратор» – это седьмой том, где статья «Ватерлоо» с картой знаменитого сражения.

Несколько страниц статьи «Сталин» в «сталинской» энциклопедии были – нет, не вырваны – аккуратнейше, тончайше вырезаны, вероятно бритвой, так что пропажа замечалась только по нарушенной нумерации страниц. Много лет спустя я узнал и «Претворение в жизнь решений XXII съезда КПСС», секретного доклада Хрущёва о культе личности. Лишь приглядевшись, можно было различить у самого корешка тоньчайшую, меньше миллиметра полоску – остатки крамольных страниц. Так же поступили и с другими статьями, касавшимися таинственной темы…

Это в библиотеках. А частные подписчики Большой советской энциклопедии (2-е издание) получили в 1953 году по почте большие конверты, содержащие: 1) отдельные листы энциклопедии со статьёй «Берингов пролив», 2). Специальное извещение: «Подписчику БСЭ. Государственное научное издательство “БСЭ“ рекомендует изъять из пятого тома БСЭ 21, 22, 23 и 24 страницы, а также портрет, вклеенный между 22 и 23 страницами, взамен которых Вам высылаются страницы с новым текстом. Ножницами или бритвенным лезвием следует отрезать указанные страницы, сохранив близ корешка поля, к которым приклеить новые страницы».

В пятом томе БСЭ на страницах 21–24 была статья «Л. П. Берия», а упомянутый, но не поименованный «портрет, вклеенный между 22 и 23 страницами» – его портрет.

В моей районной библиотеке, увы, так и не была вклеена та статья с Беринговым проливом, которому вдруг так невероятно посчастливилось с алфавитным соседом. Подменить его, как заболевшую оперную приму…

Ах если бы хрущёвцы не так его (не названного в извещении «подписчикам БСЭ») боялись бы и учли, что назначенный в НКВД лишь в 1938 году он и освободил более 300 000 жертв 1937 года, и атомную бомбу сделал… В общем, не расстреляли бы, а отправили его в его бывшие лагеря, и если бы он мог представляться… И тут видится потрясающая картина. Заключенный, как известно, должен называть о себе лишь цифры: «з/к № … статья № …». И тот, неназванный, докладывался бы: «БСЭ, том 5, страницы 21–24»…

Спустя много лет я узнал, что такова была судьба и той самой знаменитой французской La grande Encyclo-pédie, «второй Библии» Дидро, д’Аламбера и иже с ними… когда Государственный совет решил, что «…польза, приносимая искусству и науке, совершенно не соответствует вреду, наносимому религии и нравственности», и французские подписчики стали получать очередные тома через полицию, с вырезанными страницами. Мировой переворот, революции, в том числе Великая французская выглядели как «сноски», как приложение к статьям Вольтера, Монтескье, Гельвеция и к… 1,5 миллиона (тогдашних) ливров, заработанных издателем Ле-Бретоном, только от первого издания, и не считая дохода от переводов на европейские языки.

Сейчас мне кажется, что влияние энциклопедий, кроме собственно закачки суммы информации, имело и какую-то иррациональную составляющую. Не просто собрание, вавилонское столпотворение статей обо всём мире, но и некое подобие, эскиз «Страшного суда», проводимого наличной на тот момент государственной властью над историей человечества, дошедшей до периода её полномочий. У меня, подростка, не слыхавшем ещё о «Большом стиле», то бишь о «сталинском», «имперском» (в учебниках о И. В. Сталине – полтора предложения), не видевшем ни одной «сталинской высотки», появилось всё же какое-то предощущение, когда я подходил тогда к выстроившимся передо мной, как на параде, чёрным томам. Получается, даже вырезанные под самый корешок страницы тоже отражали эпоху. И полное отсутствие сведений парадоксально проявляло рисунок, несущий свою информацию, как при набивании краски сквозь трафарет.

Сейчас, вглядевшись, я убедился, что в действительности тома были не чёрного, а тёмно-тёмно синего цвета, называемого у полиграфистов «циан».

Тогда же, получается, и тоже за много-много лет до нынешнего информационного взрыва, раздевшего догола в том числе и Никиту Сергеевича, у меня сложилось подсознательное ощущение его эпохи. Десять суетливых зелёных томов, которые печатались во время правления тогдашнего вождя, вообще мистика, так как не успей они все выйти до 1964 года, издание было бы прервано или сильно скорректировано. Я проверил: действительно, последний, 10-й том отпечатан в 1960 году.

Хрущевская 10-томная «Малая советская энциклопедия» была и в нашем домашнем шкафу, в библиотеку ходить не надо. Собственно она и сейчас у меня дома. Помню, её статьи в то время постоянно оставляли некую неудовлетворенность, желание всё уточнить и дополнить. Вроде я должен был учитывать изначальную разницу форматов «Большой» и «Малой» и делать поправку на возможности пятикратно большего объёма… а всё равно количество статьей «Хрущёвской» энциклопедии рождало общее к ней снисходительное отношение, как сейчас к её современницам, и, получается, тезкам – панельным «хрущобам». Вроде теперь и понимаешь объективную предопределённость, а всё равно маленькая инъекция неблагодарности получена. Плюс уже тогда раздражало (возвращаясь к «хрущобам» бумажным, т. е. к «хрущёвской» энциклопедии), что рядом с нужными статьями мозолили глаза непрошеные, теснящие, отнимающие драгоценное место соседи, всякие «видные деятели компартии Мадагаскара», да зачем-то ещё все с фотографиями, вдуматься – так чистый абсурд…

Этим лирико-энциклопедическим отступлением я подвёл к тому интересному факту, о котором следовало бы отдельно поразмышлять. Оказывается, до революции не было «царских» энциклопедий! Хотя и помнили «французских энциклопедистов», перевернувших историю мира, но… в XIX и начале XX века не было, скажем, «Александринской» или потом «Николаевской» энциклопедий. А была… правильно, она самая – «Брокгауза и Эфрона».

Вот как «Большая советская энциклопедия» определяет в своей статье предшественников:

«Брокгауза и Ефрона энциклопедический словарь, крупнейшая дореволюционная русская универсальная энциклопедия, выпущенная акционерным издательским обществом Ф. А. Брокгауз – И. А. Ефрон. Состоит из 86 тт. (82 основных и 4 дополнительных), выходивших в течение 1890–1907. К созданию словаря были привлечены крупнейшие научные силы того времени: Д. И. Менделеев, А. И. Бекетов, А. И. Воейков, Д. И. Анучин, Ю. М. Шокальский, Н. М. Книпович, А. О. Ковалевский, А. И. Советов и др. Как и все русские энциклопедии дореволюционного времени, Б. и Е. э. с. не отличается единством идеологических принципов. В условиях старой России осуществление такого большого и сложного по составу издания, как многотомная универсальная энциклопедия, было возможно только на путях более или менее тесного сотрудничества представителей различных мировоззрений (так, например, раздел Философии возглавлял философ-идеалист В. С. Соловьёв). Однако большая насыщенность словаря фактическим материалом, обилие библиографических сведений сохраняют за ним значение важного справочного издания. Лит.: Кауфман И. М. Русские энциклопедии, в. 1, М., 1960.

Жаль, но почему-то никто до сих пор не уделил внимание этому парадоксу: «тираны, самодержцы, давившие свободу слова, общественную мысль, нагло вторгавшиеся, солдафонски душившие… и т. д.», однако полностью отдали право формирования мировоззрения россиян господам Брокгаузу и Эфрону. А те уже в свою очередь передоверили один из важнейших разделов, «Философию», Владимиру Соловьёву. Почти все статьи, относящиеся к философии: «Кант», «Гегель», «Позитивизм» (с переадресовкой на – «Кант») – все написаны Вл. Соловьёвым. И, по-моему, это весьма серьёзно, это имеет прямое отношение к картине мира, складывавшейся в интеллигентских головах конца XIX – начала XX века. Если в журналах интеллигент мог прочитать статью Соловьёва, а мог и Константина Леонтьева (как вы могли выше убедиться, аргументировано тому возражавшего), то здесь, в итоговом «собрании человеческой мудрости», верховный жрец, монопольный толкователь был он самый…

И уж если я сказал: «по-моему, это серьёзно», то необходимо подробно просмотреть и уточнить: почти вся философия «Брокгауза» была отдана на откуп Соловьёву. Всё же примерно 30 статей принадлежит некому Ивану Лапшину, не могу сказать, что ученику (единственно подходит по дате рождения – 1870), но уж точно коллеге Соловьёва… да-да, по тем одиозным Петербургским женским курсам.

Но Соловьёв – «редактор отдела философии», и все прочие философские статьи – его. Кроме ещё, конечно, статей о самом Соловьёве, восторженных до неприличия. Или, уточним: восторженных – до забвения самого «энциклопедического стиля».

Все статьи выдержаны в сухом стиле, почти триста лет царящим в энциклопедиях, словарях, в других изданиях подобного рода. Но тут авторы К. Арсеньев и Э. Радлов, простите, здесь банальный каламбур просто изначально заложен, – заливаются соловьями. Два автора потому, что Вл. Соловьёву в «Брокгаузе и Эфроне» посвящены две статьи, точнее, даже три – наличествует ещё и отдельная «Соловьёв Владимир Сергеевич (дополнение к статье)», так же написанная Э. Радловым.

Воспроизведу эти энциклопедические «трели»:

«Вещи и книги его, по словам близко знавшего его лица (Л. З. Слонимского в “Вестнике Европы”, 1900 г., № 9), “обыкновенно находились в разных местах; иногда в холодную осень он выезжал в летней разлетайке, потому что зимнее платье было им где-нибудь оставлено или забыто. Пренебрежение к физической стороне существования, к житейским благам (насколько они касались его лично), сказывалось во всём строе или, вернее, неустройстве его жизни: он иногда проводил целые месяцы в совершенном одиночестве, обходясь без чьих бы то ни было услуг, сам таскал дрова и топил печку, ставил себе самовар”. Работал он неутомимо, проводя за письменным столом иногда по несколько ночей кряду, не переставая трудиться даже во время физических страданий, не предпринимая правильного лечения. Всё это постепенно подрывало его организм, никогда не отличавшийся крепостью: врачи, лечившие его во время последней болезни, нашли у него несколько тяжких недугов. Он скончался 31 июля 1900 г. в подмосковном имении (с. Узкое) кн. П. Н. Трубецкого, с братом которого, Сергеем Николаевичем (профессором философии в Московском университете), он был связан тесной дружбой…»

И это – «выдержанный, строгий энциклопедический стиль»! Сквозь дрожь омерзения от подобной безвкусицы только и заметишь ещё раз: «Клака – великая сила!» Как подняла истеричная тусовка его на руки после той наивно-подлой речи марта 1881 года, так и пронесла всю жизнь, так и внесла в энциклопедический словарь.

И какой это вообще, если вдуматься, срам: философия России, вся, на корню отданная на откуп – спецам с женских курсов!

На этой «энциклопедической» цитате я, наконец, должен, выражаясь морской терминологией, «сменить галс, переложить руль», чуть изменить курс повествования. Сия цитата приведена мной отнюдь не для скорого вывода, что-то вроде: «Смотрите, как эта летняя разлетайка поучала царя Александра III, как тому поступать с убийцами отца… грозила даже общественным бойкотом».

Нет, теперь я хочу сказать, что возможно и вправду, Вл. Соловьёв был вот таким добродушно-рассеянным человеком. «Следствия по Делу Соловьёва В. С.», повторюсь, я не проводил, бытовой «компромат» не собирал. Исследовал только его тексты и публичные речи. Если и назвал пару раз «приживальщиком» (констатация факта), то лишь как пример взаимосвязанности лично-бытовой и общественно-политической безответственности.

А та брокгаузовская статья и несколько подобных воспоминаний дают в общем достоверную картину: да, добродушно-рассеян. Здесь-то и корень типичной русско-интеллигентской проблемы: полнейшая неуместность. Ну, представьте, на пороге войны 1812 года снять Барклая де Толли и заменить… доктором Гаазом. И вправду ведь – «святой немец», и сказал же: «Спешите делать добро!». Назначили – вот и вышло бы: добро, наверное. Атамана Платова заменить другим известным кавалеристом, «Дон Кихотом Kаманчским»…

Да, собственно, какие тут шуточки, парадоксы автора! В 1860-х годах шатающееся общество всерьёз полагало, что ещё 9–10 терактов – и царь пойдёт на уступки, и к власти придёт правительство народников. И главная кандидатура в премьеры была… Чернышевский! Да, Николай Гаврилович, то самое ярко вышеописанное «чмо». У Набокова сказано (опосредовано) и о тех тогдашних слухах… Да, опять же, какие там слухи, когда в 1917 году премьером и вправду стал «клон» Чернышевского. Тоже автор …надцати газетных статеек, юрист, проигравший все судебные процессы… И самые первые его шаги – вспомним! – «отпуская Финляндию», прочертил государственную границу чуть не по северному пригороду Петрограда. Нормальный бы гимназист, не рассеянно-добродушный, как Чернышевский, Соловьёв, Ульянов, вспомнил бы, что здесь российские войны велись только со Швецией, что Россия, НЕ отбиравшая у финов никакого суверенитета, могла, на волю птичку выпуская, и границу определить по результатам если не войны, так переговоров. Но как мог вести подобные переговоры автор искровских статеек? Ладно, положили 127 тысяч (потери только первой Советско-финской войны 1939–1940 годов, а была и Вторая финская, в рамках Великой Отечественной), исправили границу.

Могу подкинуть случай посвежее: очень важное внешнеторговое подразделение «Внешпосылторг» (снабжение всех совзагранколлективов и масса других деликатных миссий) после событий 1991 года получил в подчинение – паренёк, участник знаменитого «Живого кольца» 19–21 августа. Это проверяемо, я это знаю, как там работавший. Но… я-то работал только в том подразделении, а сколько… Да ещё, милицию, после 1991 года, помнится, возглавил доцент (?) Мурашов, говорят, неплохой человек.

В общем, подходя, согласно плану сей книги, к «Станции Дно», ближе ко Дну Империи и Династии, этой темы, русско-интеллигентской неуместности, никак не избежать. И Вл. Соловьёв был в высшей степени неуместен в роли «властителя дум эпохи»… как и, увы, Николай Романов в роли царя. Но если разговор о царе, помазаннике, требует учёта и сопоставления всех российских прецедентов: воцарений, избраний, свержений, убийств, самопровозглашений, отречений… то о «властителе дум», интеллектуальном лидере эпохи российского декаданса, можно сделать некоторые заключения по его работам – текстам, речам. И здесь добросовестный подход требует разделить корпус его сочинений на две части. Условно говоря: 1) Соловьёв для единиц и 2) Соловьёв для масс.

Работы «Философские начала цельного знания», «Критика отвлечённых начал», «Чтение о Богочеловечестве», «Оправдание добра» требуют анализа специалистов, я такой квалификации не имею. Тема моего исследования: НЕ философия, НЕ пророчества и спиритизм Соловьёва, а феномен «соловьёвщины» (если уж виднейшие поэты эпохи, философы, журналисты гордились титулом «соловьёвец», то правомерно появление и «соловьёвщины»). Важнейшие примеры влияния Соловьёва на массове сознание можно рассмотреть даже в кратком памфлете.

1. Статья Соловьёва «Россия и Европа» (против одноимённой книги Н. Я. Данилевского) – приведён её разбор Константином Соловьёвым.

2. Речь … марта 1881 года (поучения царю и угроза общественного бойкота).

3. «Декларация об антисемитизме» («Шумная трескотня возымела обычное действие» – Короленко).

Наверно к этому разделу можно причислить и самую известную его работу «Три разговора».

Проверьте, вся книга – вялые разговоры, пересказы газетных новостей, единственные ремарки – в скобочках: (сухо), (оживлённо), (громко), (вполголоса). Очень похоже на газетные отчёты о Съездах и Пленумах КПСС с вариантами: (Аплодисменты) (Бурные аплодисменты) (Оживление в зале).

Ни малейших характеристик этих «разговорщиков». Хотя, по правде говоря, мало-мальски запоминающиеся образы здесь и не нужны, но если вдруг потребовались бы?! Тут-то апостола курсисток и караулил бы очередной крах.

И после этих трёх вымученных разговоров Соловьёв прилагает «Краткую повесть об Антихристе». Те же его персонажи откуда-то берут рукопись некого старца Пансофия.

«Дама»: Ну читайте.

«Г-н Z» (читает): …

И ещё 34 страницы (в книге моего формата) скучного, беспомощного подражания «Легенде о Великом инквизиторе» Достоевского, из которого вытянуть можно лишь один вывод: Соловьёв опасался пришествия китайцев и Антихриста.