Текст книги "Обычные командировки. Повести об уголовном розыске"

На улице парило нестерпимо. Дорохов снял пиджак, перекинул через руку и направился к себе в городской отдел. Наступил обеденный перерыв, а идти в столовую или кафе совсем не хотелось.

– Скажите, пожалуйста, где у вас рынок? – остановил он проходившую мимо женщину.

– Рынок? – улыбнулась та. – Рынка у нас нет. У нас базар… Направо пройдете два квартала и там увидите.

Дорохов направился в указанную сторону. Он знал эти южные базары, крикливые, расцвеченные всеми летними красками. С удовольствием побродил бы сейчас, забыв о том, что привело его в эти края. Но мысли упрямо возвращались к делу. Вчера он надеялся, что беседы с приятелями Славина внесут какую-то ясность, а сегодня, наоборот, все запуталось. Жорж говорит, что Славин жадный, а Богданов, наоборот, считает добрым. Жорж рассказывает, что Сергей никогда не ввязывался в драки, а Богданов говорит, что Славин был вспыльчив, следовательно, запросто мог повздорить с первым встречным, и не только повздорить, по и при случае ударить…

Тем временем он подошел к базару, зажатому в бетон, стекло и пластик. Сделалось как-то грустно, что среди чинных столов из серых мраморных плит, укрепленных на металлических рамах, где были разложены овощи и фрукты, нельзя увидеть добрую, усталую лошадиную морду и телегу, доверху заполненную корзинами с фруктами. Не торгуясь, Дорохов купил большой полосатый арбуз, пристроился с ним возле продавца и попросил у него нож. Пожилой мужчина – скорее, даже старик с прокуренными желтыми усами – протянул ему основательно сточившийся, с узким лезвием нож. Дорохов сразу же узнал узбекский пчак. Вкрапленная в клинок позолота на трех полумесяцах еще сохранилась, а вот отделка на тонкой ручке вся высыпалась. Александр Дмитриевич разрезал арбуз, с удовольствием откусил красную прохладную мякоть и стал рассматривать нож. Есть у него дома в собственной коллекции несколько пчаков, но все их лезвия украшены маленькими пятиконечными звездочками, а здесь полумесяцы; очевидно, этот пчак намного старше своего хозяина и сделан до революции. Продавец, с симпатией поглядывавший на Дорохова, протянул ему кусок белого домашнего хлеба. Хлеб был мягкий, свежий, наверное, испекли его рано утром, прежде чем отправить хозяина с арбузами на базар. Дорохов ел арбуз и мысленно возвращался к разговору с Богдановым и не мог понять, что именно в этом разговоре его насторожило, и в горотдел милиции он шел, размышляя над тем, что же ему не понравилось в облике Богданова. Татуировки? Большой, неуклюжий, от локтя до кисти якорь, обвитый цепью. На правой руке – спасательный круг, на пальцах той же руки – четыре буквы: «Море», обычные морские наколки, выполненные плохим специалистом. Конечно, неприятно, что молодой человек обезобразил себя такими аляповатыми рисунками…

Пристроив пиджак на спинку стула, Дорохов достал из сейфа дело о прошлогодней краже и начал листать документы.

Внезапно, отодвинув в сторону папку, на чистом листе во всю длину Александр Дмитриевич нарисовал пчак, которым только что резал арбуз. Узкое, сточенное лезвие показалось ему каким-то нереальным, незаконченным, и полковник пририсовал к первому второй нож, лезвием в противоположную сторону. Старый, мирный, предназначенный для арбузов и домашнего обихода нож сразу превратился в хищный обоюдоострый кинжал. Александр Дмитриевич взял мягкий черный карандаш и обвил кинжал неширокой лентой. У вершины ручки лента закончилась злой треугольной головкой с раскрытой пастью, маленьким глазом и длинным тонким жалом. Полюбовался своим рисунком, даже посмотрел на него издали, словно проверяя, так ли уж он хорош. Видно, хотел еще что-то дорисовать, но вошел капитан Киселев, и полковник отодвинул свое «художество» в сторону.

– Скажите, капитан, что такое ЖДС?

«Ну вот, вчера “Снежок”, сегодня ЖДС! Кинжал какой-то со змеей нарисовал… Делать, что ли, ему нечего?» – подумал, а вслух сказал:

– Железнодорожная станция, наверное, в сокращенном виде.

– И я так думаю. Но ведь у вас в городе нет железнодорожной станции.

– Нет, товарищ полковник. До ближайшей сорок километров. Ведут к нам железную дорогу, наверное, на будущий год и у нас будет станция.

– А может быть, есть какое-нибудь учреждение с таким сокращенным названием? Нате, прочтите сами, – и отдал записку, что нашел в кармане халата Славина.

Киселев повертел записку, даже посмотрел ее на свет.

– Может быть, Александр Дмитриевич, это какой-нибудь Жуков Дмитрий Сергеевич.

– Возможно. Но самое интересное, что записку Славину принес Борис Воронин. Тот, что сидит у вас за мелкое хулиганство и уговорил Ершова написать на дружинников. Не думал я, что он еще и в роли почтальона выступал у покойного Славина.

– Давайте его вызовем и спросим.

– Конечно, спросим, только позже. Нужно побольше собрать сведений об этом парне, и самых свежих.

– Да чего собирать-то? У нас его как облупленного знают.

– Неважно. Пусть Рогов им поинтересуется заново. Впрочем, я ему сам об этом скажу. У меня к вам, Захар Яковлевич, две просьбы. Первая – прикажите дежурному доставить ко мне Лаврова, и пусть этот самый дежурный не сетует, если я ему отдам передачу.

– От себя, что ли? – не выдержав, съязвил Киселев.

– Нет, капитан, не от себя, а от его невесты. И еще: поручите дежурному вызвать на завтра ко мне, ну, скажем, к девяти утра, начальников уголовного розыска Степного и Железнодорожного районных отделов вместе с сотрудниками, которые ведут дела по кражам из магазинов. С делами, конечно.

– А в связи с чем, если будут спрашивать?

– Не могу же я только одним делом Лаврова заниматься. Вернусь в Москву, спросят, какая здесь оперативная обстановка, что делают по нераскрытым преступлениям у вас и у соседей. Что я отвечу?

– Как скажете, – недовольно буркнул Киселев, выходя из кабинета.

Всего лишь двое суток прошло со дня их знакомства, а Олег заметно сдал. Под глазами появилась синева, лицо осунулось. Сейчас перед Дороховым стоял глубоко несчастный человек, начинавший терять самообладание и решивший, что все случившееся может обернуться действительно бедой.

Полковник усадил Лаврова, отпустил конвой и подумал, как же вывести парня из подавленного состояния? Он был почти убежден, что если сумеет расшевелить Лаврова, вдохнуть в него оптимизм, то получит четкий, толковый ответ на свой вопрос. А такой ответ был просто необходим. Он был сейчас основным, главным и позволил бы все расставить на свои места.

– Олег, я вчера не вызвал тебя просто потому, что замотался, некогда было. – Парень опустил голову. «Не тот ключ», – решил Дорохов. – Зато теперь я знаю о тебе значительно больше. – Помолчав, внимательно взглянул на парня, тихо добавил: – Мы ищем, ищем тот нож.

Олег сидел все так же безучастно.

– У меня вчера была Зина. Возьми вот тот портфель. Кстати, я не смотрел, что там, так уж не обессудь, взглянем вместе: не полагается передачи передавать без проверки… Хотя твоя невеста вряд ли положит что-нибудь неподходящее, или я ни черта не разбираюсь в людях.

Олег несколько оживился, тут же отставил стул, на котором сидел, и стал выкладывать содержимое портфеля. В пергаментной бумаге были завернуты булочки, видимо, домашней выпечки, кружок колбасы, несколько крупных яблок, помидоры. Учебник по сопротивлению материалов, две тоненькие чистые тетрадки и записка на клочке бумаги.

Лавров близко поднес записку к глазам и стал читать.

«Значит, разбирает и без очков», – отметил про себя полковник.

Настроение у парня явно изменилось к лучшему. Он даже как-то выпрямился. Только книгу отодвинул в сторону.

– Учебник ни к чему. Без очков-то я неважно вижу.

Дорохов положил руку на телефон, хотел позвонить, но потом спросил:

– А в очках как?

– Нормально.

– Значит, там, под аркой, не мог ошибиться?

– Не мог. Когда нож выпал, я даже заметил нарезную сетку на пластмассовой ручке. Правда, может быть, она не нарезная, а отпрессованная, точно сказать не могу.

– У меня, Олег, разговор к тебе особенно важный. Вспомни хорошенько, не упуская ни единой детали, что с тобой происходило в последнее время… ну, скажем, за две недели или за десять дней до случившегося… Где ты бывал? С кем встречался? Ты помнишь историю с Ворониным и Ершовым?

– Возле кинотеатра? Конечно.

– Вот и припомни все другие подобные случаи, пусть и не такие яркие. Одним словом, попытайся воспроизвести каждый свой шаг. А впрочем, давай сделаем так: вот тебе тетрадь и ручка, опиши каждый свой день за две недели, не пропуская ни одной мелочи. Не спи, думай и пиши. Да, подожди. – Он набрал помер телефона. – Товарищ дежурный! Это полковник Дорохов. Возьмите у меня Лаврова и верните ему очки. Те самые, что изъяли при аресте. Под мою ответственность.

Оставшись в кабинете один, Дорохов решил обстоятельно изучить дело о краже из магазина. Преступление, совершенное в прошлом году, накануне ноябрьских праздников, было дерзким. Воры подобрали ключи к двум замкам, однако замок на решетчатой двери склада магазина, где лежала основная часть только что полученного товара, открыть не смогли. Тогда они домкратом отогнули решетки и сделали свободный проход.

Шерстяных изделий взяли изрядно: дамские костюмы, платья, кофты, мужские свитера. Такое количество нелегко продать. Обычно преступники попадаются на сбыте, а здесь не всплыло ни одной вещи.

«Вывезли? – подумал полковник. – А может быть, сбывают постепенно, мелкими партиями, а основная часть где-то лежит до сих пор?»

Когда он закончил изучение обоих томов и записал целый перечень вопросов, которые предстояло выяснить, снова пришел Киселев, плюхнулся в кресло и начал рассказывать:

– В оба района сам позвонил. Явятся с делами завтра утром. Кстати, о Борисе Воронине ничего нового нет, работает электриком в отделе главного механика. Живет с матерью и отцом, поступил в заводской техникум. От какой женщины приносил записки парикмахеру, узнать пока не удалось. На заводе много женщин. Есть красивые одинокие. Но чтобы кто-то из них пользовался услугами этого Воронина или дружил со Славиным, не замечали. Давайте все-таки вызовем его и поговорим.

– Подожди, Захар Яковлевич, еще немного. Сначала я с Ершовым разговор закончу.

Лев Ершов вошел, когда Дорохов читал справку о Борисе Воронине, оставленную капитаном. Полковник молча указал ему на стул, а сам продолжал читать. Синим карандашом Александр Дмитриевич дважды подчеркнул: место работы Воронина – отдел главного механика, тот самый отдел, где работал исчезнувший Степан Ручкин и бывший моряк Богданов. Взглянул на Ершова, тот, насупившись, сидел на краешке стула и ждал от Дорохова новых подвохов. «Видно, дошел до него вчерашний урок, желторотик, совсем желторотик», – подумал полковник и подмигнул Левке:

– Что нос повесил? Боишься, что снова мораль читать буду? Нет, брат, сегодня мне некогда. Есть деловой разговор.

Парень облегченно вздохнул и даже подался вперед:

– Я вот хочу вас попросить…

– Давай.

– Порвите тот протокол, где я про Лаврова наврал.

– О протоколе потом. Хорошо, конечно, что сам решился об этом заговорить. Но вот о чем, братец ты мой, расскажи, почему вы с Борисом решили оговорить Лаврова? Только условие: или говори чистую правду, или не отвечай совсем.

Ершов вздохнул, немного помолчал, рассматривая ногти на своих руках.

– Расскажу. Что убили парикмахера, нам утром сказали. Мы с Борисом вышли тогда умываться, а один малый… – Ершов замялся, – он и шепнул про Сергея. Днем нас повезли на работу – овощи на базе перебирать. Сказали каждому, что за день полагается сделать, а Борька говорит: «Ты тут за двоих повкалывай, а я махну через забор и из дому пожевать чего-нибудь принесу да про Серегу узнаю». К концу работы вернулся, колбасы притащил и два батона, а узнать ничего не узнал. Потом через два дня снова домой рванул, а вечером лежим в камере, он и говорит, что Сергея убили дружинники. Они решили расправу устроить. Нас посадили, парикмахера убили, а потом и за тех примутся, кто в беседке собирается. Полежали мы, поговорили и решили пойти к капитану и немного наврать на очкарика, чтобы он не выпутался.

– Кто предложил, ты или Борис?

Наверное, впервые в жизни Левка на подобный вопрос ответил искренне и без запинки:

– Борис, но и я, конечно, согласился. – Ершов все-таки не смог удержаться от привычки выгораживать приятелей.

– Кстати, расскажи, Лева, что за ребята в беседке собираются?

– Наши, заводские. Приходят туда, песни поют, на аккордеоне и гитарах играют. Кто с бутылкой, но больше так. Из дворов гоняют, говорят – спать не даем. Из подъездов тоже. Во Дворец культуры без билетов не пускают. Вот и идут в беседку.

– В карты играют?

– И в карты, и в домино.

– А кто там у вас всем заправляет?

– Гена и еще Зюзя.

– Они что же, судились?

– Почему судились? – искренне удивился Ершов. – Гена песни всякие сочиняет, музыку подбирает. Даже на конкурс посылал, только вот ответа до сих пор нет. А во Дворце культуры Генка знаете какой джаз организовал! Потом поссорился с директором, и тот его выгнал.

– А кто такой Зюзя?

– Да Ваську так зовут, который из автобазы. Зюзин его фамилия. У него такая маленькая записная книжечка, он туда сокращенно анекдоты записывает. Как услышит новый, так в книжку. Хочет потом, под старость, напечатать.

– А судимых там много?

– Есть, – смутился Ершов. – Вот я судимый, потом Борька Воронин, еще Толик…

– А из взрослых кто?

– Взрослые тоже приходят. Степан Ручкин на гитаре хорошо играет. Федя – баянист. Иногда парикмахер заходил. Многие бывают.

– Ты меня не понял, Лева. Кто из постоянных посетителей беседки – взрослых я имею в виду – раньше судился?

– Степан Ручкин судился за драку, парикмахер – за кражи. Дядя Леша приходил. Только он еще в прошлом году в Сибирь завербовался. Жалко, что уехал: хорошие песни знал и рассказывал интересно.

– А о преступлениях у вас заходит разговор?

– Бывает. В прошлом году, когда обворовали наш трикотажный магазин, мы все гадали, чья это работа?

– Ну и как?

– Решили, что «залетные». Ну а теперь там, наверное, только и разговору про Лаврова да про Серегу-парикмахера. Мы-то уж с Ворониным вторую неделю в беседке не были, здесь, в милиции, живем.

Дорохов изучающе смотрел на Ершова и думал, спросить у него или не спросить о записках, которые носил Воронин Славину? И решил: «Рано еще, спрошу после разговора с Борисом». Отправляя Ершова в камеру, полковник его предупредил:

– О нашем разговоре чтоб никому ни слова. Особенно Воронину.

– Ладно, – не очень уверенно ответил Левка.

А дружинники тем временем продолжали обход квартир. Мальцева с Зотовым снова отправились в подъезд, где накануне были. Они несколько раз звонили в квартиру Ручкина, надеясь, что кто-то откликнется. Но раскрылась дверь соседей. На пороге появилась вчерашняя знакомая, Александра Семеновна, и сразу полился словесный ливень:

– Вы зря звоните. Он еще не приехал. Я его тоже жду: вдруг ему не повезло, и он приедет обратно с Олечкой. Вот тогда я ему буду нужна как воздух. Он скажет: «Александра Семеновна, присматривайте за моей девочкой». И мы с Георгием будем за ней ухаживать.

– Ты звала, Лесинька? – за спиной женщины появился ее тщедушный супруг.

– Нет, Георгий, не звала. Я говорю молодым людям, что жду, когда Степан отдаст нам свою дочку.

– Тогда почему мы все тут стоим? Почему молодые люди не заходят в квартиру?

– А может быть, молодые люди торопятся, – возразила женщина.

– Мы действительно торопимся, – начала Зина, но ее остановил Зотов.

– Если можно, мы зайдем, – сказал он и чуть ли не насильно втолкнул в дверь Мальцеву.

В комнате Зотов обратился к хозяину:

– Вчера, Георгий Михайлович, вы говорили, что после вас туда… ну, на то самое место, пришел молодой мужчина.

– Ничего он не говорил, – перебила хозяйка. – Это я говорила. Ну, пришел? Так и что? Вы знаете, сколько там сбежалось народу?

– Подожди, Александра. Раз молодой человек спрашивает, ему нужно рассказать.

– Нет, вы подумайте! – всплеснула руками женщина. – Ему мало, что мы все подробно написали, ему надо еще рассказать! Георгий, я прошу тебя, иди и ложись в постель и не волнуйся.

Мужчина нехотя, медленно переступая длинными, как у журавля, ногами, удалился в спальню. Женщина, завладев полем брани, победно взглянула на дружинников:

– Вы хотите знать подробности? Так почитайте протокол, там гражданин следователь все записал на двух страницах. Он записал, я прочла и расписалась. Больше мы с Георгием ничего не знаем…

Зотов хотел что-то спросить, но теперь уже Мальцева чуть ли не насильно вытащила его из квартиры.

– Слушай, они определенно что-то скрывают.

– Честно говоря, я тоже так подумал и хотел выяснить…

– Бесполезно, – махнула рукой Зина. – А ты завтра как работаешь? С утра?

– Нет, во вторую.

– Тогда придем пораньше, и, как только женщина уйдет, мы поговорим с самим хозяином.

– Что же, мы ее караулить будем?

– Покараулим. В магазин-то она, наверное, ходит.

– Ну что ж, это идея.

Александр Дмитриевич велел дежурному разыскать Рогова и попросил зайти к нему. Когда тот появился, полковник показал ему записку, найденную в халате Славина, Евгений несколько раз прочел ее.

– В Железнодорожном районе, товарищ полковник, возле вокзала открылось новое кафе. Кто знает, может, тут о нем говорится. Но почему понадобилось встречаться именно там, а не у нас в городе? Может быть, провожали кого-нибудь в отпуск и ждать поезда решили в кафе?

– Возможно. Но я еще тебе не все сказал. Записки Славин получал не раз, и всегда их приносил Борис Воронин.

– Воронин? – Рогов от удивления даже присвистнул. – Любопытно! Я наводил справки о нем и о Ершове, но за последнее время никто ничего плохого о них не говорит. Вот только дома у Воронина давно не был.

– Пока не ходи… Завтра поговорим с ним, тогда решим, что дальше делать. Я хотел его сегодня вызвать – кстати, и Киселев предлагал, – но пока воздержался. Если в этих записках и встречах не все чисто – днем, когда их отправят на работу, Воронин кого угодно предупредит. Слушай, Женя, а ты завтра что делаешь?

– Мы с ребятами договорились с утра продолжать начатые поиски.

– У меня другое предложение. Понаблюдайте на овощной базе за этими хулиганами. Мне Ершов рассказал, что Воронин частенько с работы сбегает. Кстати, выяснилось, что дать ложные показания на Лаврова подговорил тоже Воронин.

– Хорошо, Александр Дмитриевич, с Воронина глаз не спущу.

– А сейчас, Женя, давай с тобой со стороны посмотрим на злополучную беседку. Уж больно много о ней разговоров. Ты завсегдатаев-то тамошних знаешь?

– Знаю.

– Вот и отлично. И я хочу с ними познакомиться.

В сквере Дорохов и Рогов свернули на боковую аллею и направились к беседке. Издали до них донеслась песня. Под переборы гитары пело несколько человек. Пели стройно, вполголоса. В песню тихо вплетался аккордеон. Смолкали певцы, и аккомпанемент звучал громче. Дорохов не знал этой мелодии, а слов нельзя было разобрать. Он прислушался.

– Красивая песня.

– Что-то новое, – сказал Рогов и уверенно направился к кустам, обогнул один, другой и, приглашая Дорохова, указал на скамейку, кем-то перенесенную с аллеи в самую гущу деревьев.

– Давайте посидим, послушаем.

– Давай, – опускаясь на скамейку, согласился Дорохов, – послушаем, а ты расскажи мне об этих музыкантах.

– Постоянных посетителей в беседке человек десять. Ну, кроме них приходит еще всякий народ. Сегодня один, завтра другой. Иной вечер человек двадцать соберется, а если в клубе новый фильм или концерт интересный, то в беседке сидит один какой-нибудь горемыка, не доставший билет. А главные у них, вокруг которых все собираются, Геннадий Житков, Павел Львовский да Васька Зюзин.

– Расскажи о каждом.

– Житков работает на заводе лекальщиком. Ему двадцать семь лет, холостой, зарабатывает хорошо, живет с родителями, почти не пьет, с детства любит музыку, играет на разных инструментах. В прошлом году ездил в Москву и купил итальянский аккордеон, очень дорогой. Деньги на него копил несколько лет. Еще мальчишкой сбежал из дому и поехал поступать в Ставрополь в музыкальное училище. Его приняли, месяца два он проучился, а потом исключили. За что, толком никто и не знает. Сам он об этом не говорит. Слух у него исключительный. Услышит в кино новую песню, а назавтра в беседке ее без всяких ошибок на аккордеоне играет. За Геной по пятам ходит его дружок Павел Львовский. У того гитара. Он помоложе, но играет тоже здорово. Павел учится в нашем заводском техникуме на последнем курсе. Сначала они оба в музыкальном кружке при техникуме были, а потом во Дворец культуры перешли. Житков джаз организовал. Прекрасный был джаз, да вскоре распался. Вначале Генка ушел, а за ним и Павел. А то, что ушли, можно ребят понять. Играл Генка на клубном аккордеоне. Появился во Дворце культуры новый массовик, не из умных, надо прямо сказать. Забрал у Житкова аккордеон, с которым тот не расставался. Не доверил. Генка обиделся и ушел. А буквально через несколько дней во Дворце культуры – кража. Исчезли саксофон, флейта и этот самый аккордеон. Массовик поднял шум, немедленно к нам: все это, мол, дело рук Житкова и Львовского. Георгий Петрович сам с этой кражей разбирался, несколько раз с Геннадием и Павлом разговаривал. Через неделю встречает меня Житков: «Передай Макарову, что все инструменты на чердаке семиэтажки лежат целехонькие. Кто украл, знаю, но не скажу… Только учтите, я к этому делу никакого отношения не имею». Мы с начальником уголовного розыска туда. Действительно, инструменты лежат целехонькие. Георгий Петрович послал меня за экспертом, она обнаружила на инструментах отпечатки пальцев, а потом у себя в картотеке нашла преступника. Оказался местный один. Он, кстати, никакого отношения к посетителям беседки не имел. Я Геннадия несколько раз спрашивал, как он узнал про инструменты, но тот ни мне, ни Макарову ни слова. Георгий Петрович уговаривал Житкова вернуться во Дворец культуры, но он уперся, говорит: «Пока этот дурак на месте, ноги моей во Дворце культуры не будет». Павел Львовский считает Житкова своим учителем и от него ни на шаг. Играют они отлично. У Пашки еще и голос хороший, ну, вот к ним и липнут ребята, а им приятно. Им ведь слушатели нужны.

– Что же они исполняют?

– Да что хотите. Иду как-то вечером мимо, смотрю: в беседке полно народу, а эти двое полонез Огинского играют, и все притихли, слушают. А другой раз блатные песни чуть ли не во всю глотку орут. Тут был у нас один тип, Алексей Приходько, постарше вас. Раза четыре судился за ограбления. Так он столько блатных песен знал, что и не перечислишь. Голоса никакого, а память отличная. В городе его сейчас нет. Куда-то на лесозаготовки завербовался. Третий заводила – Зюзин Василий, слесарем на автобазе работает. На работе исполнительный, серьезный, а в компании кривляется, паясничает, анекдоты сыплет, словно из мешка. И где он их только отыскивает?

В подтверждение его слов в беседке взорвался хохот. Рогов прислушался:

– Зюзя, наверное, что-нибудь отмочил.

Дорохов встал и предложил:

– Пойдем туда, хочу познакомиться с этой братвой поближе.

Они подходили к беседке, а там запели другую песню. Теперь уже можно было разобрать слова:

 
Централка, все ночи, полные огня;
Централка, зачем сгубила ты меня?
Централка, я твой бессменный арестант,
Пропали юность и талант
В стенах твоих.
 

Песня звучала все громче и громче. Но вдруг оборвалась на полуслове.

– Ну, что же вы перестали? – усмехнулся подошедший Дорохов. – Пойте. Отличная песня, ей лет сто, а может быть, и больше, а сочинили ее знаете где?

В беседке возле стола сидело человек десять парней. Чуть в стороне, на отдельной скамейке расположились двое гитаристов и аккордеонист. При появлении незнакомого человека в сопровождении всем им известного Рогова кто-то убрал со стола стакан, кто-то прикрыл газетой нехитрую закуску: хлеб, помидоры и остатки селедки.

Ребята, насторожившись, молчали.

– Подвинься, – попросил полковник крайнего, сидевшего за столом. Сел на его место. Оглядел всех, приподнял газету: – Небогато у вас. – Дорохов отщипнул корку хлеба, медленно разжевал.

Рогов уселся в сторонке, рядом с высоким гитаристом.

– Молчите, значит, не знаете об этой песне. Ну тогда я сам расскажу. В начале прошлого века в тайге, за Иркутском, построили большую каторжную тюрьму и по имени царя Александра назвали ее «Александровский централ». Страшная была тюрьма, с каменными мешками вместо карцеров, холодная, сырая. Строили ее для политических. Много там погибло людей, смелых, талантливых, настоящих. Вот там и родилась эта песня… А клуб у вас хоть куда, ничего не скажешь. Тесновато, правда, да и крыша малость протекает. Ну, сейчас-то ничего, а зимой куда же?

Шустрый парень, тот, который спрятал стакан, усмехнулся: осень и зима теплые, а крышу в беседке починить можно.

За столом напротив Дорохова сидел молодой человек лет девятнадцати. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:

– Вы полковник из МУРа?

– Почти, – улыбнулся Александр Дмитриевич. А про себя отметил, что весть о его приезде распространилась очень быстро. – МУР – это Московский уголовный розыск, а я работаю в уголовном розыске страны.

Глядя на собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре компании. На нем была белая водолазка, старательно расчесанные длинные белесые волосы блестели в электрическом свете и крупными локонами спускались на плечи. Он зло посматривал на Дорохова и Рогова.

– Приехали дружинников выгораживать? – с вызовом заговорил он. – Ваши дружиннички и так никому проходу не дают. Мы, видите ли, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои. – Парень дурашливо растопырил руки. – Ну, плохого-то, плохого что мы делаем?

Рогов подошел к парию, похлопал его по плечу:

– Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, он и сам разберется. От твоих анекдотов даже у серого кота шерсть дыбом встает, а у ваших музыкантов слух пропадает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыбикова избил.

– Не бил Зюзя Цыбика, – вмешался худой рыжеватый парень, сидевший рядом с Дороховым. – А попало ему за дело. Он у пацана в ремесленном взял деньги и не отдает. А пацан год их копил на фотоаппарат.

– Так, так… Значит, у вас тут не только веселье, тут же и суд, тут же и расправа, – усмехнулся Дорохов. – Пойдем, Евгений, не будем мешать. Счастливо оставаться.

Как только они отошли от беседки, вслед им хлестнула озорная утесовская «Мурка»: «Ты зашухерила всю нашу малину и пошла работать в губчека».

– Вы обратили внимание, что музыкальная тройка все время молчала?

– Да, уж не снизошла до разговора…

– Но и не помешала. А это уже сдвиг. Один раз мы пришли с Макаровым, поговорить по душам хотели, а они такой концерт закатили, что и слова не вымолвишь. А в общем, знаете, Александр Дмитриевич, в беседку ребята идут оттого, что деваться некуда. Одни повеселиться хотят, другим дома невмоготу сидеть. В кино сходил один раз, другой, а на третий нет полтинника на билет, или уже все картины видел. Во Дворец культуры идти на танцы, так опять-таки не все их любят. Вот и идут сюда. Здесь все свои, спрос меньше, никто не воспитывает, никто шпаной отпетой не называет. Привольно им здесь.

– Ну а насчет преступления здесь тоже договориться можно? – спросил Дорохов.

– Открыто, чтобы все знали, вряд ли. Вот я рассказал, что кража музыкальных инструментов из Дворца культуры была, так я однажды с Житковым разговорился и спросил его, почему он не забрал себе аккордеон с чердака, где был спрятан. Генка удивленно посмотрел на меня и говорит: «Дурак ты, Рогов, и как тебя во внештатные взяли? Зачем же мне тот аккордеон, если он краденый?» Я так думаю, что если кто из них и обсуждает преступные планы, то где-нибудь под кустом и с глазу на глаз. Подраться, похулиганить они способны, а вот грабить или воровать не пойдут. – Рогов вздохнул, раскурил сигарету. – Большинство, по крайней мере.

Они молча подошли к гостинице. Возле здания стояло несколько скамеек.

– Посидим, – предложил Дорохов, – я что-то устал.

Рогов уселся рядом.

– А как думаешь, Евгений, если бы там Житков или, скажем, Зюзин, вдруг решились что-то украсть и пригласили кого-нибудь из тех, что возле крутятся, на кражу пошли бы они с ними?

– Нет, скорее всего, – не сразу ответил Рогов.

– Видишь, Женя, я хочу тебя навести вот на какую мысль. Если на смену здешним заводилам появится дядя типа того, что уехал на лесозаготовки, то может ли все измениться? Он ведь в большом авторитете был.

– Кто его знает, – вздохнул Рогов. – Все может быть, Александр Дмитриевич.

– Конечно, смешно считать, что дело в самой беседке. Сломать ее нетрудно, но ведь будут собираться в другом месте. А в подобных компаниях, по опыту знаю, очень быстро распространяется дурное влияние. Мальчишки-то живут без серьезных увлечений, интересы их довольно примитивны, неразвиты. Да и что опасно – пьют они частенько и считают, что это в порядке вещей. Нужно, Женя, подумать, как «приручить» этих ребят. Жаль, что твоих дружинников они считают представителями чуть ли не враждебного лагеря. Особенно важно вернуть расположение Житкова, который, естественно, на всех обиделся после того, как на него пало подозрение в краже инструментов. Попробуйте найти к нему ключик. И вот что думаю: не всех ты там раскусил. Может быть, уже сейчас кто-то пытается эту компанию прибрать к рукам. Надо быстрее действовать, а то будет поздно. Подумайте, поищите способ увлечь парней каким-то интересным делом.

Попрощавшись с Роговым, полковник направился было в гостиницу, но раздумал и быстро пошел к зданию почты. Отправил телеграмму в Москву и, насвистывая мотив песенки, которую услышал возле беседки, вернулся в гостиницу.

Рано утром выспавшийся, свежий, в хорошем настроении, Дорохов пришел в городской отдел. В дежурной части встретил Киселева.

– С добрым утром, Александр Дмитриевич!

– С добрым, с добрым. Что нового?

– Происшествий не было. Степняки уже прибыли, из Железнодорожного полчаса назад звонили и сказали, что выезжают.

– Как все соберутся, так и заходите. Рогова не забудьте прихватить… Ушел с дружинниками? Забыл совсем, я его послал за мелкими хулиганами понаблюдать.

– Он мне докладывал.

– Ну и отлично.

Вскоре собрались все вызванные. Полковник познакомился с каждым. Собралось всего шесть человек: трое из Железнодорожного района, двое из Степного и Киселев. Заглянув в свои заметки, Дорохов встал:

– Я хочу с вами посоветоваться, обменяться мнениями. Давайте устроим брейнсторминг.

Собравшиеся вопросительно переглянулись, полковник перехватил их взгляды, усмехнулся:

– Недавно я вычитал в одной книжке по психологии, что существует такой метод. В переводе с английского «брейнсторминг» означает «мозговая атака». В общем, все просто: собираются знающие люди вместе и думают, как лучше разрешить сложную проблему. Этот метод у нас на Руси известен с незапамятных времен. Правда, именовался он иначе: «Ум хорошо, а два лучше». У нас же тут собралось целых семь умов. А проблема – раскрытие краж. Начнем с Железнодорожного. У вас сколько нераскрытых краж?