Текст книги "Подольские курсанты"

Он замолчал, переводя дыхание. Каменея лицом и закипая сердцем, ребята слушали и понимали, что их час настал. Вот тот самый день, к которому они готовились и представляли только в самых смелых мыслях. И это не учебная тревога. Для них началась Война.

– Мы обязаны выстоять в схватке с врагом! От нас сейчас зависит исход всей битвы с фашистской гадиной! – Он снова замолчал, собираясь с силами. – Вся наша Советская Родина, наша партия, наши отцы и матери, братья и сестры – все смотрят сейчас на нас! В эту трудную для Родины минуту именно нам доверено остановить зарвавшегося врага, сбить с него спесь, доказать, что и мы умеем воевать и – не только обороняться, но и наступать! Я верю в вас… ребята, верю и знаю – победа будет за нами!

Заслезились на ветру глаза. Стрельбицкий дал отмашку, командиры поспешили к своим подразделениям, послышались отрывистые команды. Грозная махина строя начала движение.

Стрельбицкий направился к своей «эмке». Отдав нужные распоряжения, туда же поспешили офицеры училища: капитаны Россиков, Андропов, старшие лейтенанты ПАУ – Носов, ППУ – Мамчич, лейтенанты Алешкин, Шаповалов, Мусеридзе. Полковник подождал, пока соберутся все, кивнул помощнику. Тот прямо на капоте разложил карту-двухверстку.

– Товарищи офицеры, прошу внимания. – Кольцо вокруг полковника стало теснее. – Переброска трех с половиной тысяч курсантов займет минимум сутки. Если противник успеет пройти Ильинское, дальше его уже не остановить. Есть предложение выдвинуть ему навстречу передовой отряд с задачей: к ночи выйти к Юхнову и соединиться с подразделением капитана Старчака. У него в подчинении десантники – то ли батальон, то ли рота.

Россиков поднял на полковника вопросительный взгляд:

– Точных сведений нет?

– Нет. Для тех, кто не знает: капитан Старчак преподавал в разведшколе, там же создал из своих подопечных диверсионный отряд, численность которого держится в тайне. По имеющимся сведениям, действия его группы весьма эффективны: враг терпит урон в живой силе и технике.

– Почему не сообщают численность его группы? – продолжал выпытывать капитан Россиков.

– Чтобы нельзя было вычислить, сколько людей действует в немецком тылу. Вместе со Старчаком наш передовой отряд свяжет немцев боями, позволит нам выиграть время и закрепиться на новом рубеже. В передовой отряд войдут: шестая рота пехотного училища под командованием старшего лейтенанта Мамчича…

– Есть. – Старший лейтенант выпрямился, одернул гимнастерку.

– … и орудия капитана Россикова.

– Есть.

Стрельбицкий оторвался от карты и обернулся к посерьезневшему Россикову:

– Яков Серафимович, собирайте технику, людей и выезжайте немедленно. Берите лучших курсантов. – Полковник перевел взгляд на лейтенанта Алешкина: – Этого вашего вчерашнего хулигана, как его? – Лаврова… тоже командируйте в передовой отряд, там такие будут на вес золота.

Сигнал тревоги ворвался в помещение гауптвахты вместе с порывом холодного осеннего ветра. В небольшое зарешеченное окно не было видно, что творилось в парке. Как заволновалась вдруг испуганная толпа родных и близких и кинулись к воротам училища курсанты. Зато Сашка и Митя заметили сутолоку в построении. На плацу собирались знакомые повзводные коробки, суетились младшие командиры, стараясь успокоить подчиненных. Постепенно строй выровнялся и замер. Теперь все взгляды обратились в сторону штаба, откуда должен был появиться командир.

– Не похоже на ученья. – Сашка растерянно посмотрел на Митю, но тот в ответ только пожал плечами.

– А вдруг это по-настоящему, а? – Сашка зло сжал прутья решетки. – Нет, ты как хочешь, а я тут отсиживаться не собираюсь. – Он кинулся к двери, яростно забарабанил: – Эй, там, откройте! Слышите? Откройте!

Митя хотел было оттащить товарища, но в это время с улицы послышался знакомый голос:

– Саша! Лавров!

Арестанты дружно кинулись к окну. Там, непривычно серьезная и собранная, стояла Маша. Только в первый момент показалось, что она стала какая-то другая. Это была их Маша – добрая и правильная, со светлыми кудряшками, выбившимися из-под пилотки, с ямочками на розовых щеках.

– Я на минутку! – крикнула она. – У нас там… погрузка. А вы почему тут?

Друзья переглянулись: кто будет отвечать? Митя опустил глаза, Сашка понял, крикнул в просвет между прутьями:

– Мы-то… да так, подрались.

– Митя, – не унималась Маша, – а ты что молчишь? Сашка, с ним все в порядке?

Сашка глянул на Митю и неожиданно, в который уже раз вспомнил, как тот буквально выпросил у лейтенанта Алешкина этот дурацкий арест.

– Да что ему будет? Подумаешь, задели друг друга по разу – и всего делов-то.

Внезапно из-за угла выскочила запыхавшаяся Люся.

– Машка, пошли скорее, нас ждут!

Сашку как током ударило. Он оттолкнул праведника Митю от окна и начал быстро-быстро говорить, стараясь ничего не забыть:

– Маша, Машенька, меня через пять дней выпустят. Всего каких-то пять дней!

Маша, увлекаемая встревоженной Люсей, крикнула ему уже на ходу:

– Я не знаю, где я буду через пять дней!

– На ученьях, где же еще! Это же ученья?

– Не знаю, все говорят, что это по-настоящему. – Напоследок Маша успела-таки махнуть ему рукой, настырная Люся дернула ее за рукав, и девчонки скрылись из виду.

Митя молчал, глядя на товарища, понимая, как ему сейчас плохо. Но, прощаясь сейчас с Сашкой, Маша попрощалась и с ним, с Митей. И ему тоже горько от мысли, что они с ней больше не увидятся. Но зачем думать о плохом? Тем более вслед уходящим. Это плохая примета.

– Наши идут бить фашистов, а мы… – Сашка поднял глаза на Митю. – Я тебе этого никогда не прощу. Ты во всем виноват…

Митя был расстроен не меньше Сашки. И сам не понимал, кто же тогда дернул его за язык. Но разве он был не прав?

– Саш. – Митя хотел было объясниться, но Сашка вдруг, как безумный, вскочил с места:

– Давай сбежим, а?

– А как?

– Скоро караульный принесет обед, мы его свяжем…

Митя в горячке махнул рукой:

– Тоже мне беглец! Не говори ерунды. Ничего не выйдет, только добавят еще суток по десять. Вот уж тогда точно – своих не догоним.

Сашка многозначительно посмотрел на Митю, видно, переваривал услышанное, потом с пущей убежденностью накинулся на него:

– Да выйдет. Вот увидишь – выйдет!

– А о караульном ты подумал? Знаешь, что ему за это будет?

О-о, опять эта святая правильность! Да как же ты воевать-то будешь?

– А обо мне ты подумал – тогда, в казарме, и сейчас, а? Ты можешь хоть раз сделать что-нибудь не по уставу?

Митя, потупясь, молчал. Черт бы побрал этот дурацкий характер. А Сашка все распылялся:

– Да ты просто трус! А уставом… только прикрываешься!

Опять он за свое! Митя хотел схватить Сашку за грудки, но тот ловко увернулся и уже замахнулся, чтобы ударить зануду в глаз, но в это время заскрежетал засов.

Оба, как по команде, замерли и уставились на дверь. Через секунду она распахнулась, и на пороге появился лейтенант Алешкин, строгий, одетый по-походному.

– Так, драчуны, ввиду полученного училищем боевого приказа объявляю ваше наказание отсроченным. Выходите.

Запыхавшиеся санитарки едва успели к окончанию погрузки. Суровая Карповна посмотрела на них, как на провинившихся. Но умоляющие, скорбные глаза Маши заставили смягчиться незлобивое сердце пожилой женщины. Уж кто-кто, а она знала подлинную цену этим последним минутам перед расставанием.

Карповна невольно вспомнила тот жаркий летний день, когда провожала на войну своего мужа. Как плакала, подталкивая к отцу ничего не понимающего сына. Как почти теряя разум от горя, припадала к его широкой груди, будто запоминая запах близкого человека. И потом, в неведомой ей Галиции, немецкая пуля в один момент оборвала их недолгую семейную жизнь.

Карповна глубоко вздохнула и молча кивнула девчонкам на оставшиеся у входа в санчасть вещмешки – берите, ваши. Маша и Люся кинулись за вещами и поспешили к полуторке. Из кабины выглянул суровый военфельдшер Петров и недовольно прикрикнул на опоздавших:

– Ну, скорее там!

Девушки проворно перемахнули через задний борт и уселись на ящики с медикаментами. Но машина не спешила отъезжать, похоже, военфельдшер Петров ждал еще кого-то.

В одночасье пустой и торжественный плац артиллерийского училища превратился в привокзальную площадь. То и дело сновали озабоченные курсанты, подгоняемые командирами. Цепляли к машинам орудия, грузили ящики со снарядами… В кажущейся на первый взгляд суете чувствовалась слаженная работа сплоченных людей. И ощущалась странная смесь тревоги и азарта предстоящего большого дела.

Машу не покидала внутренняя тревога. А может, и хорошо, что они оба сейчас остались там, на гауптвахте. Там они смогут переждать эту тревогу и по крайней мере останутся живы. А она обязательно к ним вернется, что такое пять-шесть дней – не так уж и много! И тогда решит все окончательно. А подрались-то наверняка из-за нее…

Маша попыталась спрятать непрошеную довольную улыбку и неожиданно наткнулась взглядом на Раису Игоревну. Никитина, одетая в темно-зеленую полевую форму, перетянутую широким ремнем, в пилотке, стояла спиной к полуторке и нервно поправляла обмундирование на стоящем перед ней курсанте. Маша пригляделась и узнала Славика, сына Никитиной. Он неуклюже пытался отмахнуться от назойливой заботы матери, нервно оглядываясь – не видит ли кто, как она поправляет ему воротничок. До Машиного слуха доносился их негромкий разговор.

– Мам, ну, не надо. Ты меня только позоришь. – Славик дернул плечом, уворачиваясь.

– Теплое белье не забыл? – Никитина была непреклонна. В эту секунду она была ему и матерью, и командиром.

– Нет. Ну, мам! – Славик недовольно сморщился. Детское лицо его приняло выражение капризного недовольства.

– Ночью может быть холодно, – словно не замечая его возражений, продолжала Раиса Игоревна. – Береги себя.

– Мама, мы едем всего на пять дней. У нас экзамен по топографии через неделю, мы должны к этому времени вернуться. – Славик посмотрел ей в глаза и улыбнулся: – Ну, я пошел?

Он повернулся, чтобы уйти, но она взяла его за руку и строго посмотрела в глаза.

– Сын, я прошу тебя, постарайся без ненужных глупостей. Помни, что у меня, кроме тебя, никого нет.

Он кивнул, как делал это обычно, выслушивая напутствие перед школой, и побежал так, словно спешил к мальчишкам во двор гонять мяч или играть в казаки-разбойники. Мать застыла на месте, глядя ему вслед.

Пробегая мимо санитарной полуторки, Славик заметил Машу и на минуту остановился. Девушка привстала с ящика.

– Маша! – крикнул он, подпрыгивая на месте и пытаясь заглянуть внутрь кузова. – А Сашка-то тоже едет! Его сам Стрельбицкий приказал освободить, представляешь? Ему повезло – он в передовой отряд попал, на самое ответственное место. Они прямо сейчас отбывают. Раньше всех! – Глаза курсанта вспыхнули мальчишеской завистью: – Им даже новые прицелы выдали!

Маша, только что думавшая о ребятах как о спасенных от грядущего испытания, охнула и опустилась обратно на ящик. Люся схватила подругу за руку:

– Ты чего?

– Они тоже едут. В передовом отряде…

Из-за угла казармы показалась колонна машин: четыре полуторки, два полноприводных «ГАЗа» и автобус с прибуксированными пушками. Передовой отряд!

Маша встала в кузове в полный рост и стала пристально всматриваться в лица курсантов. И увидела его!.. Сашка сидел в первой машине, задумчивый и серьезный. Теперь он сидел такой же, как все, готовый к бою, и никто уже не мог обещать ей, что он вернется из этого пекла. Как же изменчива и непредсказуема бывает человеческая судьба… А где же Митя? Взгляд тревожно метался от машины к машине, но все напрасно. А может быть, это знак? Может, не так уж неправа Никитина, предлагавшая Маше правильный выбор, и то, что сейчас она не видит Шемякина среди бойцов, – это прямое указание свыше?

А Сашка в этот момент думал о предстоящем деле. Старший лейтенант Носов перед самой посадкой сунул ему в руки небольшой ящик с новеньким прицелом и назначил ответственным за имущество. И младший сержант Лавров с этой минуты буквально прирос к прицелу, поминутно отгоняя любопытных. В мыслях Сашка был уже там, на рубеже: он готовил позицию, окапывался, снова и снова повторял теорию и вспоминал недавнюю практику. Ему казалось, что он готов к бою, но – к бою учебному, а что там будет на самом деле, он, как ни старался, не мог представить. Было ясно одно: от их передового отряда зависит главное – успеют ли остальные закрепиться на рубеже. И в этом главная задумка командования, главная задача предстоящего маневра.

Машины загрохотали по плацу. Сашка оторвался от своих мыслей и поднял глаза. И наткнулся взглядом на Митю. Тот, стоя навытяжку возле машины с опущенными бортами и кивая головой, выслушивал, что говорит ему лейтенант Алешкин. Сашка дернулся, чтобы окликнуть товарища, но тот вдруг сам повернулся на шум машин и радостно кивнул Сашке на прощанье…

– Все понятно? – Алешкин видел, как отвлекся Шемякин, и решил повторить сказанное. – В первую очередь грузите бронебойные.

– Есть, – сержант вскинул руку. – Разрешите идти?

– Идите.

Алешкин проводил взглядом вчерашнего арестанта Митю и невольно нахмурился. Что значит отложенное наказание по сравнению с тем, что их ждет буквально завтра?..

У ворот училища образовался затор. За успевшим проехать передовым отрядом замкнулась толпа так и не ушедших родителей, и теперь вся эта людская масса норовила проникнуть на территорию училища. Со слезами и мольбой женщины умоляли караульных пропустить их попрощаться со своими детьми.

Алешкин перехватил недовольный взгляд Стрельбицкого и, поняв приказание без слов, поспешил к бурлящей у ворот толпе.

В числе первых в воротах застрял грузовик с оркестром. Музыканты, сжимая в руках начищенные до блеска инструменты, растерянно вертели головами, не понимая, как им быть дальше.

Алешкин замахал рукой и вскочил на подножку:

– Товарищи родственники, пожалуйста, отойдите! Прошу вас, десять шагов назад!

Какая-то женщина в сером плаще и выгоревшем на солнце, когда-то нарядном платке кинулась ему навстречу:

– Товарищ командир! Вы на фронт? Мой сын курсант Шипилов… можно с ним попрощаться?

Он мельком глянул на нее и, обращаясь сразу ко всем, крикнул что было силы:

– Товарищи родственники! Мы убываем всего на несколько дней! Разрешите проехать, пожалуйста, разойдитесь! – и вдруг обернулся к музыкантам: – Играйте, что ли, чего сидите!

Услышав это, капитан и его оркестранты просияли от радости и, кое-как устроившись в тесном кузове, дружно грянули «Прощание славянки».

Толпа преобразилась. Полная боли и отчаяния музыка так сильно подействовала на людей, что многие от неожиданности оцепенели, еще громче раздался плач, послышались истошные выкрики. Но уже в следующую минуту лица женщин сделались серьезными… Понемногу толпа стала расходиться, освобождая ворота…

В этот момент Алешкин услышал рядом голос Лизы:

– Афанасий!

Он обернулся. В общей массе она стояла справа от выезда, держа на руках маленького сына. Афанасий спустился с подножки полуторки и, убедившись, что люди его поняли и больше не станут загораживать выезд, окончательно спрыгнул на землю.

– Лиза!

Вовка, наконец-то тоже разглядевший в гуще народа отца, радостно вскинул к нему ручонки:

– Папа! Папа!

Алешкин сначала радостно обнял жену и сына, потом растерянно огляделся вокруг и снова посмотрел на Лизу:

– Ты что тут делаешь?

Она начала сбивчиво рассказывать, то и дело подбрасывая сползающего с согнутой руки Вовку:

– Мы ждали тебя к обеду. Я суп сварила. – И неожиданно, словно вспомнив вдруг о самом главном, выпалила: – Ты обедал?

Он перехватил ее, полный ужаса и отчаяния, взгляд. А ведь это и их прощальная минута! Он уезжает, и что будет дальше, никто пока не знает. Суп? А после обеда он обещал сходить с ними на речку… А оно вон как завертелось. Недаром же не спалось ему этой ночью. Значит, чувствовал что-то. Но сердце, занятое тревогой, только бешено колотилось и ничего не предвещало наперед.

– Лиза, это ненадолго, – только и сумела расслышать она сквозь гул чужих голосов.

Он выхватил у нее сына и крепко прижал к себе. Мальчик радостно захлопал глазенками:

– Папка, ты на фронт?

– Сынок, мы на учения, – ответил Алешкин и, не давая ребенку опомниться, начал быстро и горячо говорить ему в самое ухо: – Ты слушайся маму, понял? Помогай ей. А я скоро вернусь, обязательно вернусь! Вовка, будь героем!

Он горячо обнял их. Лиза все поняла… Она жена командира. Плакать она не должна. Она гордо выпрямила спину и постаралась улыбнуться:

– Здесь все будет хорошо и правильно! Ты только береги себя! За нас не переживай! Пожалуйста!

Он сразу успокоился, угомонился и Вовка, сын командира как-никак…

Афанасий достал из кармана удостоверение на жену командира и сына, выданное ему еще месяц назад, и протянул ей:

– Ты немедленно уезжай в эвакуацию. Немедленно. Вам нельзя здесь оставаться, пока мы на фронте, – Подольск город прифронтовой. Дезертиров не потерпят. Уезжай. Недели на две, не больше… – У лейтенанта заходили желваки.

Эвакуация и безвестность продлились почти четыре года.

Справиться с эмоциями, конечно, помог Вовка. Посмотрел, насупив детский взгляд, на отца. И Афанасию припомнился теплый вечер после выпуска в Военном училище в Москве…

Гуляя по столице, трое кремлевских курсантов подошли к трем симпатичным девушкам на Дербеневской набережной. Оказалось, все родные сестры: Лиза, Катя и Вера. Такие были красавицы и с огоньком в глазах, что бравые парни не устояли: познакомились и предложили вместе провести этот вечер. Афанасий среди них был самый рослый и видный, косая сажень в плечах – прямо как атлет-красноармеец на фоне красных полотнищ, которыми были украшены набережная и площади Москвы. Офицерская выправка, военная форма и уверенный командирский голос сразили сестер Стахановых наповал. «Лиза, ты так на него не смотри! Чур мой, я первая!» – тихо шепнула сестре младшая Вера. Но куда там! Лиза уже попала под его чары. «Именно таким мужчинам хочется дарить сыновей», – от своих мыслей ей даже страшно стало. Какая-то неведомая сила влекла их друг к другу! Взгляды встретились, и Лиза смущенно как-то улыбнулась. Долго гуляли, катались на речном трамвайчике, шутили и даже ели мороженое, настоящее «Эскимо». Хотя и боялись простудиться. И кто-то рядом подначил молодежь частушкой: «Холодно, холодно, холодно на морозе песни петь, если милый не сумеет лаской губы обогреть»… Так незаметно добрались до площади Киевского вокзала.

Перед вывеской «Киевское районное бюро ЗАГС» Афанасий взял Лизу за руку и пригласил подняться по ступенькам. «Лиза, будьте моей женой». Все как во сне. «Как фамилия твоя?» – строго спросил уже лейтенант Алешкин. «Стаханова», – пролепетала Лиза. «И не жалко такую знаменитую фамилию за 10 рублей продавать?» – рассмеялся Афанасий. Лиза уверенно сказала: «Нет». Вот так она стала Алешкиной. Поскольку брачующийся был военнослужащим, то расписали их сразу. Со ступенек спускались уже мужем и женой. Тогда он гордо и спокойно представил ее: «Прошу любить и жаловать: моя супруга Алешкина Елизавета Николаевна…»

В это время со стороны казарм к воротам стала подтягиваться колонна машин. Вслед за передовым отрядом к намеченному Ильинскому рубежу выдвигались основные силы курсантов. Алешкин отдал Вовку Лизе и, помахав им рукой, поспешил к своей машине. Обернулся, взглянул на них еще раз. Дверца кабины захлопнулась.

Первыми из ворот выехали оркестранты, за ними проследовали набитые людьми полуторки, прогромыхали стальными лафетами пушки. «Славянка» еще гремела над площадью. Ее пронзительная мелодия уводила людей вслед за проезжающими машинами в неизвестность, имя которой – война.

* * *

Разбитая дождями, изрытая воронками от авиабомб дорога эта только на картах называлась «шоссе». Между тем она была одной из основных магистралей, соединяющих столицу с Можайской линией обороны. Линия эта была задумана летом 1941 года как важный стратегический рубеж на случай прорыва немцев в этом направлении. Созданная для прикрытия западного участка, эта линия тянулась более чем на 200 километров, охватывая полуокружность от Волоколамского шоссе на севере до слияния Угры с Окой на юге.

По плану Можайская линия обороны должна была включать в себя три полосы обороны: одну главную и две тыловые, отстоящие друг от друга на расстоянии 40–60 километров. Передовой рубеж был намечен на линии: река Лама – Волоколамск – Бородино – Ильинское – Детчино – Калуга…

Тогда же, летом, было начато строительство оборонительной линии. Однако к середине осени успели подготовить только часть укреплений. Попросту не хватало человеческих рук. Ведь наступление фашистов было беспощадно стремительным. Танки вермахта замкнули окружение советских войск под Вязьмой, одновременно выйдя на шоссе к Москве, проходящее через Юхнов, Ильинское и Малоярославец. На столицу уже шел 20-километровым шагом парадный 57-й немецкий моторизованный корпус в составе 200 танков и 50 000 солдат и офицеров.

Понимая, что немцы рано или поздно все-таки выйдут на Ильинский боевой участок, части Красной армии вместе с местным населением сооружали оборону на восточных берегах рек Лужа и Выпрейка. Здесь возводились доты, в том числе и для стрельбы из орудий, рылись траншеи, ставились противотанковые ежи, тянулись сотни метров колючей проволоки. Именно здесь и предстояло застолбить главную преграду для передовых частей вермахта на пути к Москве.

Колонна машин с курсантами-артиллеристами остановилась у железнодорожного переезда. Регулировщица, немолодая подтянутая женщина в потертой телогрейке, долго вглядывалась в лица курсантов, потом сунула за пазуху флажок, отвернулась и, словно ненароком, смахнула непрошеную слезу.

Приближающийся поезд, громко свистнув, обдал первую полуторку густым облаком пара… Курсанты, как завороженные, уставились на длинную череду вагонов. Когда же шлагбаум подняли, навстречу через переезд хлынула толпа беженцев. Женщины, дети, старики надеялись укрыться от наступающей по пятам смерти. А курсанты, вчерашние мальчишки, двигались навстречу этой самой смерти: будто прикрывая своими спинами тех, кто оказался в эту минуту на этом переезде. Они встретились и посмотрели друг другу в глаза. Чтобы понять и запомнить: это есть та самая Родина, которую надо защищать от натиска врага.

Людское море бесконечным потоком перетекало через железную дорогу. Курсанты, притихнув, смотрели на несчастных и испуганных людей, невольно сравнивая их с теми, что остались у ворот училища. Неужели их родным уготована та же участь?

…Уже несколько часов колонна двигалась в сторону Малоярославца. Дорога понемногу пустела, и беженцы встречались реже. Зато то и дело гремели попутные полуторки, сворачивающие к возводимым оборонительным заграждениям по обеим сторонам дороги. Вдалеке едва были различимы пестрые фигурки людей, работающих лопатами и кирками. Там днем и ночью сооружались глубокие, в два-три человеческих роста, противотанковые рвы. Растревоженные придорожные города и села – все это пока еще считалось тылом. Передовая была там, куда ехали сейчас артиллеристы.

Мигом улетучились дорожная тоска и непонятная тревога, как только курсанты-мальчишки громко рассмеялись и хором грянули: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед!» Во второй машине тут же подхватили: «Чтобы с боем взять Приморье! Белой армии оплот!» И лихо присвистнули в следующей полуторке. Как по команде, передался по цепочке четкий ритм песни: чувствовалась отличная строевая подготовка артиллеристов. Вся колонна будто перестроилась и двигалась в такт маршу. А кто не пел, тот ритмично барабанил по лавкам…

И так случилось, что песня сбила нервную дрожь и напряжение! На всех подействовала как животворный источник в пустыне! Курсанты сразу воспряли духом и почувствовали себя бодрее, с такой настоящей злостью перед сражением!

Даже ребятам в закрытом автобусе, под самую крышу забитом снарядами, передался всеобщий боевой азарт.

Андрей Ткаченко вдруг толкнул в бок Славика Никитина:

– Повезло Сашке Лаврову: уже сегодня будет фрицев бить!

Все, кто был в салоне автобуса, обернулись на его голос. Славик не растерялся:

– Ну и ладно. Он сегодня, а мы завтра.

– Как же мы их завтра будем бить, если Сашка с передовым отрядом их будет сдерживать? Вот всегда ему везет, да, Митька?

Шемякин ничего не ответил, молча отвернулся к окну. Ему будто не хватало свежего воздуха! «Скорее бы на свободу: в поле, на позицию, там жизнь измеряется расстоянием до цели, а не узким проходом между ящиками…»

Не замечал разговора только курсант Леха Богатов. Пристроившись в дальнем углу, на краешке сиденья, он что-то сосредоточенно записывал в небольшой блокнот. Давно наблюдавший за Богатовым здоровяк Шипилов громко обратился к Лехе:

– Что, опять стихи пишешь?

Многие в роте знали, что есть среди них такое явление, как доморощенный поэт Богатов. Даже не скрывали уважения к необычному курсанту, гордились, что именно у них есть такой самородок.

– Опять, – буркнул Богатов, не поднимая головы.

Но Шипилов не собирался отставать. Он подмигнул товарищам и подсел к Лехе поближе:

– А про любовь у тебя есть?

– Нет.

– Жалко. Тогда почитай что-нибудь… про природу, например.

Леха с досадой оторвался от письма. Не любил он, когда ему мешают. Но тут такое дело – ребята просят. Он отложил блокнот, распрямился, начал читать, немного распевая слова:

 
Я думал, как трудно живется на свете:
Из боли и крика рождаются дети,
В надрыве взрослеют, пытаясь взлететь…
Зачем? Чтоб потом умереть?
 

В салоне автобуса наступила тишина… Ребята, поначалу с любопытством ожидавшие интересного зрелища, с первых же строк Лехиного стихотворения были поражены ясной и глубокой мыслью и, словно по команде, погрузились в себя, замолчали в раздумье.

А Леха тем временем продолжал:

 
Вот в это не верю! В рожденье есть цель!
В твоем и моем! В приоткрытую дверь
Шагнуть мы должны широко, не боясь,
За руки отцов не держась!
 

«Руки отцов»… Детдомовские, такие как Сашка Лавров, или рано осиротевшие, как Славик, так и не узнали, что это такое. Ничего подобного не было в их жизни. Оставалась только эта чужая красивая метафора…

Видя, что его слушают и понимают, Богатов даже привстал с места:

 
А если придется столкнуться с врагом,
Пред ним до небес поднимусь я с мечом!
Как всадник кровавый, взлетая в огне!
Не зря я рожден здесь, в Советской стране!
 

…Последние его слова слились с жутким воем, неожиданно раздавшимся над головами. Вокруг все зарокотало, мощная струя ударила по шоссе, взметая фонтаны земли и асфальтной крошки.

Курсанты кинулись к окнам автобуса. Передняя машина колонны, резко вильнув, встала как вкопанная. Вторая полуторка успела увернуться от головной и, зависнув в страшном крене, перегородила дорогу остальным машинам.

Затормозил автобус. Захлопали дверцы грузовиков, из кабин повыскакивали командиры и замахали руками, отдавая команды. Ошалевшие курсанты посыпались из кузовов, толкаясь и сбивая друг друга с ног, бегом кинулись в придорожный кювет. Истошно кричал лейтенант Алешкин, перекрывая вой самолетов и грохот пулеметных очередей:

– Воздух! Все к машинам! Все с дороги, в лес!

Митя, как завороженный, смотрел на происходящее. Вот он, настоящий бой с настоящим врагом, о котором они так мечтали и который ждали, завидуя Сашке и передовому отряду! Но разве так все должно было начаться?

В небе кружили «мессеры», Митя знал их по учебным картинкам, вот они – самолеты с длинными тощими крыльями и плоским фюзеляжем – их так и называли «худыми». Они пикировали на колонну, поливая ее длинными очередями… Еще одна такая молниеносная дорожка пробежала по шоссе в двух шагах от замершего на дороге автобуса. Другая очередь ударила немного впереди, прошив тент безлюдной уже полуторки: брезент вспыхнул и, трепеща на ветру, стал расползаться прямо на глазах.

– Чего сидите? А ну быстро наружу! – в проеме распахнутой двери показался встревоженный Алешкин. – Бегом в лес!

Курсанты, опомнившись, кинулись к выходу, цепляясь за ящики и толкаясь в узком проходе. В этот момент пулеметная очередь прорезала крышу автобуса. Раздался страшный грохот, металлический скрежет и звон разбитого стекла. По счастью, никого не зацепило. И без того тесное пространство стало наполняться дымом – поврежденные деревянные ящики со снарядами, прошитые раскаленным свинцом, начали тлеть.

Колонна машин, застигнутая врасплох, сбилась в кучу возле загородивших проезд головных полуторок. Около них метались растерянные курсанты. Самые отчаянные пытались стрелять в воздух из своих трехлинеек. Но командиры, размахивая руками, гнали их к обочине: там было спасение. Немецкие самолеты продолжали безнаказанно прошивать свинцовыми строчками шоссе, поражая такие удобные в своей неподвижности мишени.

Полыхнувшая минуту назад полуторка разгоралась багровым, бушующим на ветру пламенем. Огонь уже охватывал кузов, в котором были сложены ящики со снарядами. Глядя на все это, Митя замер от страха, ожидая, чем все закончится. Из оцепенения его вывел раздавшийся совсем рядом голос лейтенанта Мусеридзе:

– Курсанты, слушай мою команду! Спасай снаряды! – И первым кинулся к горящей машине. За ним, увлекаемые страхом и азартом боя, кинулись остальные. Митя, ни минуты не колеблясь, бросился вместе со всеми… За долю секунды перед его глазами возник образ полковника Стрельбицкого и его слова: «…цель остается непораженной и продолжает двигаться на Москву». Эти снаряды нужно спасти во что бы то ни стало!

Митя обогнал лейтенанта Мусеридзе, первым запрыгнул в кузов и схватил уже горячий ящик:

– А ну, принимай!

Чьи-то руки тут же выхватили у него груз, Митя, не разобрал, кто это был, он уже тянулся к следующему ящику…

В этот момент кто-то из курсантов запрыгнул в кабину. Окутанная дымом машина должна была вот-вот вспыхнуть. После этого огонь без труда перекинулся бы на всю колонну. Но смельчак оказался проворнее огня. Запустив заглохший мотор, курсант Ткаченко выскочил на подножку и, крутя баранку одной рукой, стал протискиваться между головной машиной и неровной обочиной. Полуторка медленно поползла на открытый участок дороги, оставляя позади своих обреченных собратьев. В этот момент Митя скинул в руки Мусеридзе последний ящик со снарядами и перевалился через дымящийся борт.

Машина вспыхнула в следующее же мгновение: рванул бензобак… Огненный факел покатился по дороге, потом содрогнулся всем кузовом и с громким треском завалился в кювет.

– Ткач… – Спасать товарища кинулись сразу несколько рук. В огненном аду уже не было места живому человеку. Он вылез из кювета в стороне от пожара – чумазый, в разодранной гимнастерке, улыбающийся белозубой улыбкой. Живой и здоровый курсант Ткаченко! Ну чем не герой! Вот про кого надо складывать стихи!