Текст книги "Ермак. Начало"

Глава 2. Тимоха Аленин

Позавчера, в субботу, Афанасий Васильевич и Тимофей приехали домой на побывку: в бане помыться, припасов наготовить на неделю. Отдохнули, по дому прибрались и в ночь на понедельник решили отправляться на пастбище, но скрутило спину у старика Афанасия, да так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Еле с костылем по дому мог пройтись. Так и ускакал в ночь Тимоха на пастбище один. Сказал, что справится.

В полдень Афанасий Васильевич сидел на скамейке у дома, грея кости на солнышке, и смотрел через открытые ворота на дорогу, положив подбородок на рукоять костыля, зажатого между ног. Сидел и думал о внуке, о том, что с ним дальше делать, а то своего здоровья и жизни осталось очень немного.

– Эх, Тимоха, Тимоха, – вздохнул старый Афанасий. – Хороший казак растет. Нашей, Аленинской породы.

Тимофей, или пока еще Тимоха, рос крепким высоким парнем, имел черные, кудреватые волосы, продолговатое лицо, смуглое и пригожее, нос, как у всей Аленинской родни, с горбинкой, глаза черные, переходящие в темно-карие. После смерти родителей взор стал строгим и каким-то пронзительным.

Постоянная верховая езда на пастбище и ежедневные занятия под руководством деда по рукопашному и ножевому бою, рубке шашкой, джигитовке закалили тело подростка, которое казалось скрученным из жил и мышц. Не было у Тимохи и капли жира, все из-за занятий сгорело до грамма, да и питание не сказать чтобы было богатым.

– Что же мне с тобой делать, внучок! – вслух произнес старик, и его глаза наполнились влагой. – Совсем мне мало осталось.

Зимой еще Афанасий Васильевич разговаривал со станичным атаманом Селеверстовым Петром Никодимычем о возможности поступления внука в Иркутское юнкерское училище на казенный кошт. Но до поступления еще четыре года, и на подготовку к экзаменам и на учебу деньги нужны.

– Эх-хе-хе… Грехи наши тяжкие! – вновь тяжело вздохнул старик. – Лишь бы освоил науки Тимоха. Умным растет, стервец. Все книги, оставшиеся от младшего сына Ивана, уже прочитал. Только хватит ли этих знаний?

В этот момент все еще острые глаза старого Аленина заметили вдали на дороге к хутору группу всадников, и его сердце тревожно заныло.

Когда всадники приблизились и стало видно, что между двумя лошадьми приторочены самодельные носилки, в которых лежало чье-то тело, от них отделился один конник и наметом поскакал к Аленинскому дому.

– Здрав будь, дядька Афанасий! – поприветствовал старика въехавший во двор окружной атаман Селеверстов. – Тимоху твоего хунхузы сильно побили, но жив пока.

Атаман соскочил с крепкого гнедого жеребца и, сняв фуражку, перекрестился:

– Сейчас доктор приедет, и за Марфой я послал.

– Что случилось? – с трудом поднялся с лавки Афанасий Васильевич.

– Тимоха твой, мой младший Ромка да Петруха Данилов погнали станичный войсковой табун и савинский косяк с Вороном на водопой к Амуру. – Селеверстов вытер ладонью пот с лица и надел фуражку.

– Не тяни, Никодимыч!

– Хунхузы! Будь они неладны! – сплюнул атаман. – Амур в этом году обмелел, вот они у Песчаной косы через остров Зориха и переправились верхами вплавь.

– Кто же их ждал-то! – махнул рукой Селеверстов. – Ведь ни разу рядом со станицей даже зимой не шалили. А тут, видимо, на табун, варнаки, позарились.

– Дальше-то что? – судорожно сжал в руке костыль Афанасий.

– Что? Что! Когда казачата увидели, что хунхузы через Амур переплывают, твой Тимоха кричит: «Заворачивай табун! В падь его гони!» Ну и погнали, а хунхузы, переправившись, за ними. Перед тем как в Соворовскую лощину спуститься, Тимоха опять кричит: «Гоните в станицу. Казаков поднимайте!» Тут выстрел, Ромка мой обернулся, глядит, а Тимоха из седла валится. Ну, они с Петрухой в станицу и припустились.

– Бросили, значит? – угрюмо произнес старый Аленин, сверкнув глазами.

– Да погоди ты, дядька Афанасий! – Атаман опять вытер пот, теперь рукавом рубахи. – Влетели Ромка с Петрухой в станицу с криком: «Караул, хунхузы!» Мы в набат. Кто в станице из казаков был – в ружье, на конь и к Соворовской лощине. Пока скакали, казаки гутарят, что поздно уже, увели хунхузы табун, придется за ним на ту сторону Амура идти.

– Да не тяни ты, Никодимыч! – взмолился Афанасий.

– Да… живой, живой твой Тимоха. Вона, привезли уже. – Селеверстов показал рукой на въезжающих на двор Алениных казаков.

Старый Аленин с трудом дошел до подвешенных между лошадей носилок, где лежал внук Тимофей, и невольно отпрянул. Вид у Тимохи был ужасен: порванная рубаха, шаровары, сапоги – все было в грязи и буквально залито кровью. Лицо и волосы молодого казака были покрыты буро-коричневой коркой. Лишь на голове да на правом предплечье белели повязки из холстины, также пропитанные кровью.

– Не бойся, дядька Афанасий. – Атаман неслышно подошел и положил старику руку на плечо. – Не его эта кровь. Легко, можно сказать, твой внук отделался.

– А чья кровь тогда? – повернув голову к атаману, спросил старик.

– Расскажу все, подожди. Сейчас казаки Тимоху в бане разденут, отмоют и в хату занесут. Давай быстрее, станичники! – повелительно гаркнул Селеверстов. – Шевелись!

Четверо казаков, спешившись, осторожно сняли носилки с телом Тимохи и понесли к бане Алениных. Еще двое бросились в дом за ведрами. Кто-то уже черпал воду из колодца, а мощного телосложения черноусый казак кинжалом щипал лучину для розжига банной печки.

В это время на двор въехала бричка, из которой вылез окружной фельдшер Иван Петрович Сычев. Что-то спросив у казаков во дворе, он быстрым шагом, с саквояжем в руке прошел в баню.

Старый Афанасий тяжело опустился на лавку у дома и, показав атаману Селеверстову, чтобы тот садился рядом, устало произнес:

– Ну, сказывай далее.

– Да что сказывать-то… – так же тяжело опустился на лавку атаман. – Непонятно все!

– Что непонятно?

– Да то. Получается, дядька Афанасий, что Тимоха-то твой двенадцать хунхузов на тот свет отправил.

– Как двенадцать? – Брови старика Аленина от удивления взлетели вверх.

– А не знаю, как! – Селеверстов поставил шашку между ног и оперся подбородком на ее эфес. – Последнего он у нас на глазах убил. – Атаман разгладил пальцами свои сивые усы. – Галопом влетаем с казаками в Соворовскую ложбину, там уже нет никого. Несемся дальше, к спуску к Амуру у острова, глядим – сверху на холме Тимоха стоит в таком вот виде: весь в кровище, а на него хунхуз верхами несется во весь опор, визжит и своей железякой китайской машет. А у Тимохи правая рука плетью висит, а в левой только кинжал.

Атаман замолчал. Старик Аленин напряженно ждал продолжения.

– Представляешь, дядька Афанасий, – Селеверстов развернулся всем телом к старому казаку, – на него китаец этот летит, да здоровый такой, как бы не больше нашего Митяя Широкого, а твой Тимоха стоит с одним кинжалом и ждет его спокойно.

– Петр Никодимыч, не тяни ты душу! Дальше рассказывай!

– Рубанул хунхуз Тимоху сверху наотмашь, тот попытался увернуться и прикрыться кинжалом. Все, думаю, нет больше Тимохи! Такой удар сам не знаю, отбил бы или нет, да и то шашкой, а не кинжалом.

Селеверстов задумчиво начал крутить кончик уса.

– Словом, хунхуз на нас выскочил. Мы только винтовки подняли. Раньше-то стрелять не могли, Тимоха варнака загораживал. – Атаман рубанул рукой. – Смотрим, а китаец с коня валится, и в спине у него кинжал торчит. Тимоха же постоял, постоял, покачнулся и упал.

Старик Аленин крепче сжал костыль обеими руками.

– Мы на холм наметом поднялись, – продолжил свой рассказ Петр Никодимыч, – глядим, Тимоха лежит, лицо кровью залито. Мишка Лунин с коня соскочил и к нему кинулся. «Жив!!! – кричит. – И голова целая!» Да давай рубаху на себе рвать и перевязывать голову Тимохе.

Селеверстов посмотрел в глаза Аленину.

– Я с остальными казаками стал с холма спускаться к Амуру, а там картина: у подножия холма два застреленных китайца. А еще дальше по берегу во всей красе еще девять мертвых бандитов. У половины головы прострелены. Трое еще почему-то поперек седла на лошадях лежат. Ну и наш табун почти полностью по берегу разбрелся.

– У Тимохи-то с утра, когда на пастбище уезжал, только четыре патрона к его берданке было, – сказал Афанасий, не отрывая удивленного взгляда от лица атамана.

– Собрали мы табун, Тимоху перевязали, чем смогли, на сделанные носилки положили, подвесили между лошадей да назад подались, – продолжил Селеверстов. – Я там урядника Башурова с двумя десятками казаков оставил, чтобы еще пошукали, посмотрели, на ту сторону Амура быстро сходили.

– А наказному атаману не доложат? – спросил Афанасий Васильевич. – Запретили нам на ту сторону в Маньчжурию ходить.

– Ничего, Наум Башуров казак опытный. Все по-тихому сделает. Следов не оставит. А вот и фельдшер!

– Что скажете, уважаемый Иван Петрович? – поднялся с лавки Селеверстов, а за ним с трудом встал и старый Аленин, с надеждой глядя на фельдшера.

– Все хорошо! – ответил Сычев, подходя к казакам. – На удивление хорошо. На правом боку касательное ранение от пули, прострелено правое плечо. Но иначе как чудом я это не назову! Плечевая кость не задета, артерия не задета, нервная связка не задета. Рука будет нормально работать. При этом если бы пуля прошла чуть-чуть левее, выше или ниже, и можно было бы с рукой проститься, а то и не довезли бы казаки Тимофея живым сюда. Кровью бы истек. В общем, везучий парень Тимоха! В плече-то и кость, и мышцы, и жилы тесно идут, не одно заденешь, так другое… А тут так повезло!!! Что еще? На голове сильный ушиб височной области с левой стороны и рассечение кожи.

Фельдшер поставил саквояж на землю, достал из сюртука коробку папиросок и, закурив, продолжил:

– Через месяц или два будет как огурчик, шрам только над левой бровью останется, да правую руку, после того как дырка зарастет, надо будет еще с месяц-другой поберечь.

– Он уже пришел в себя? – с затаенной радостью спросил старый Афанасий.

– Пока нет. Контузия от удара по голове у него сильная и кровопотеря большая. Так что покой и пока только питье с лекарствами, которые я оставил. Потом бульона можно дать будет. – Сычев загасил папироску. – Завтра приеду, сменю повязки. Если вдруг его вырвет, Афанасий Васильевич, не пугайтесь. Такое бывает после сильного удара по голове. Счастливо оставаться! – И доктор направился к бричке.

– А как же оплата? – вдогонку крикнул старый Афанасий.

– Потом, все потом, – ответил Сычев, усевшись в бричку и направляя ее в ворота, и выехал со двора Алениных, где чуть не столкнулся с въезжающей телегой, запряженной небольшой кобылой, которой правила красивая, черноволосая женщина лет тридцати.

– Вот и Марфа приехала! – Поправив фуражку, Селеверстов пошел навстречу.

– Здравствуй, атаман, – спрыгнув с телеги, поздоровалась красавица. – Сто лет прожить вам, Афанасий Васильевич.

– Здравствуй, Марфа, – хором поздоровались с ней казаки.

– Зачем звал, атаман? – спросила Марфа, глядя на Селеверстова иссиня-черными глазами.

– Понимаешь, Марфа, – потеребил усы станичный атаман, не отводя глаз от взгляда женщины, – непонятно мне…

– Что непонятно?

– Непонятно, как мог четырнадцатилетний казачонок, даже не малолетка, двенадцать вооруженных варнаков извести.

– Чего-то боишься, Никодимыч? – спросил, подковыляв, Афанасий.

– Не знаю. Пусть Марфа Тимофея посмотрит. Она ведунья сильная, душу видит. Пусть посмотрит! Мало ли чего!

Прервав разговор, к стоявшим казакам и женщине на взмыленном жеребце подлетел казак с лычками младшего урядника на погонах и, свесившись с седла к атаману, негромко проговорил:

– Господин атаман, на берегу острова Зориха обнаружено двадцать наших коней, четыре мертвых вооруженных китайца и их лошади. Китайцы все убиты из винтаря. Всех лошадок перегнали на нашу сторону. С китайцев все собрали.

Конь под урядником начал играть, перебирая ногами.

– Да сойди ты с коня, Башуров, и доложи подробно, – похлопывая жеребца по морде, сказал Селеверстов.

Наум Башуров, соскользнув с коня и взяв его под уздцы, продолжил:

– В овраге, что вправо от Амура перед Соворовской лощиной уходит, нашли еще пятерых мертвых хунхузов и их лошадей. Двое убиты кинжалом со спины в сердце одним ударом, а у троих глотки от уха до уха перерезаны.

– Да… дела! – Атаман озадачено сдвинул фуражку с желтым околышем на затылок, а старый Афанасий застыл столбом.

– Еще что нашли? – спросил Селеверстов.

– У хунхузов зарезанных, которые вооружены были винтовками Бердана, подсумки для патронов пустые, – продолжил доклад урядник. – Варнаков на острове Зориха положили с нашей стороны. Нашли лежку Тимохи, откуда он сделал, судя по гильзам, четыре выстрела.

– Что скажешь, Афанасий? – повернулся атаман к старому Аленину. – Смог бы твой внук за двести-триста шагов четырьмя выстрелами попасть в четверых скачущих всадников? И не просто попасть, но и убить?

– Не знаю, Петр Никодимыч, – с сомнением покачал головой старый казак. – Стреляет Тимоха хорошо, но чтобы так… И прирезать пятерых варнаков, да еще таким образом… Не знаю.

– Ага, прирезали варнаков знатно, ни один и пикнуть не успел. Мы их по оврагу шагах в ста друг от друга нашли, кроме двух последних, которых, видимо, одновременно зарезали, причем одному башку почти напрочь снесли. А предупредить друг друга они не успели! – встрял в разговор Башуров.

– Урядник, чьи-то еще следы были?

– Никак нет, господин атаман, – вытянулся в струнку Башуров. – Только следы Тимохи Аленина. Нашли место, где он перевязку делал, там же и двух зарезанных хунхузов. Лежку на берегу, где он по бандитам на острове стрелял, и на холме позицию, рядом с которой нашли его ножны от кинжала, ремень и пустую китайскую сумку для патронов. Там же недалеко и карабин Тимохин нашли. Стреляли из него, судя по нагару в стволе, много. А на вершине холма, где Тимоха последнего варнака кинжалом убил, в траве револьвер нашли.

– Одно непонятно, как он столько варнаков смог завалить! – Башуров задумчиво почесал голову под фуражкой. – Мы с казаками обсуждали: ни один из нас не смог бы такого сделать.

– Вот и мне непонятно! – Селеверстов внимательно оглядел стоящих перед ним казаков и женщину. – Как мне наказному атаману докладывать: «Ваше превосходительство, у нас хунхузы на днях хотели станичный войсковой табун лошадей угнать, да только четырнадцатилетний Тимоха Аленин взял да и убил их один всех. Да чего там, ваше превосходительство, их был-то всего двадцать один варнак. Для наших казачат это все равно что стакан молока выпить».

– Ладно, – махнул рукой атаман, – об этом позже будем думать. Марфа, ты иди Тимоху смотри, мы с Наумом пока еще переговорим, а ты, Афанасий Васильевич, иди, присядь пока на лавочку.

Сказав все это, атаман с урядником отошли в сторону и стали что-то негромко обсуждать.

– Не волнуйся, Афанасий Васильевич. – Марфа положила старику руку на плечо. – Все будет хорошо. Я чувствую.

Погладив старого Аленина по плечу, знахарка и ведунья легкой походкой пошла в дом, куда уже перенесли раненого Тимофея.

Афанасий с трудом доковылял до лавки, кряхтя, опустился на нее и застыл, глядя пустыми глазами куда-то вдаль.

Селеверстов, переговорив с урядником, пошел по двору, останавливаясь по очереди и разговаривая о чем-то с казаками, находящимися на подворье Алениных. Поговорив со всеми, он вернулся к старику Аленину и, присев рядом с ним на лавку, тихо произнес:

– Вот что, дядька Афанасий, я переговорил с казаками, и мы решили, что из захваченной добычи утаим трех лучших лошадей с полной сбруей и три хороших винтаря с патронами. Все это пойдет тебе и Тимохе. – Атаман поднял руку, предупреждая возражения Аленина. – Пойми, дядька Афанасий, твой внук наш станичный войсковой табун спас. Сколько бы казаков в станице могло без строевого коня остаться. Да что кони, Тимоха моего Ромку да Дмитра Данилова сына, Петруху, от верной смерти спас. За что всю оставшуюся жизнь буду за Тимофея твоего молиться. Кроме того, мы со станичниками решили, что всю премию за хунхузов и за их снаряжение, что начальство в Благовещенске даст, тебе отдать для Тимохи. Ему деньги понадобятся, если сможет в Иркутское училище поступить. Да вам и сейчас деньги не помешают.

Афанасий Васильевич из-под густых седых бровей внимательно посмотрел на атамана.

– Да, дядька Афанасий. Завтра повезем в Благовещенск захваченное у хунхузов оружие, амуницию и их лошадей погоним для доклада. – Селеверстов поднялся, надел фуражку. – Там я с наказным атаманом о Тимохе и поговорю. Все равно докладывать о том, как он отличился. Может быть, под этот случай и вопрос о его поступлении в училище решим.

Атаман направился к своему жеребцу.

– Дядька Афанасий, я твоих коней и тех, которых отберем для тебя, пока у себя оставлю, а вечером Ромку пришлю для помощи. Он и поснедать тебе привезет, и бульон куриный для Тимохи.

– Спасибо тебе за все, Петр Никодимыч! – Старый казак поднялся с лавки и склонил голову.

– Тимохе твоему за все спасибо.

Селеверстов поклонился, затем перебросил повод на шею коню и легко, не касаясь стремян, вскочил в седло, будто и не шестой десяток шел атаману.

На выход со двора за атаманом потянулись верхами остальные казаки, ведя в поводу несколько заводных лошадей. Из дома вышла Марфа и подошла к Аленину.

– Что скажешь, Марфа?

– Не знаю, что и сказать, Афанасий Васильевич. – Женщина на несколько секунд задумалась. – Показалось мне вначале, когда Тимофея разбудила, что смотрит на меня старик. Только я попыталась вглядеться в него, как он как будто бы в скорлупу спрятался, а потом уже твой внук появился.

– Как он? – Старый Аленин подался ближе к ведунье.

– Не помнит ничего. Говорит, что когда погнали табун в падь, услышал выстрел, что-то ударило в бок, и он слетел с коня, ударился головой, и все. – Марфа покачала головой. – Не знаю, что и думать, Афанасий Васильевич. Казаки-то с атаманом говорили, что Тимофей всех хунхузов убил. Других следов не было. А он не помнит ничего.

Афанасий Васильевич пригладил ладонью свою седую бороду.

– А ты что думаешь? Все знают, что ведунья ты сильная и знахарка знатная.

– Не знаю, не сталкивалась я с таким. И бабка, что учила меня, тоже не сталкивалась. А вот ее бабушка, моя прапрабабушка, говорила, что был у нее случай, когда в одном теле как бы два разных человека жили.

– И что делать?

– Не знаю. Смотреть буду. А может быть, тот другой, что не Тимофей, появляется только в минуты смертельной опасности для них обоих? – Знахарка ласково улыбнулась старику. – По сути, он же спас Тимофея, да и убить варнаков столько – это каким же воином справным надо быть?

– Да… – продолжая оглаживать бороду, протянул Аленин. – Уж насколько я в молодости был умелым казаком, но такого количества ворогов точно бы не одолел. Так что мне делать, Марфа?

– А ничего! Живите, Афанасий Васильевич, как жили. Внука выхаживайте от ранений. А я наезжать буду, смотреть. Может быть, что и прояснится.

Женщина приобняла старика.

– Все хорошо будет, дядя Афанасий. Тимоха жив. Молодой. На поправку быстро пойдет. Да может, и ошиблась я, привиделся мне взор старика. Ладно, поехала я в станицу.

Марфа подошла к телеге, села в нее и, понукая лошадь вожжами, стала разворачивать телегу для выезда со двора.

– Прощевай, дядя Афанасий! – задорно улыбнулась она, показав ровные белоснежные зубы. – Завтра ближе к обеду подъеду, посмотрю, что там дохтур наш намудрит.

Затрусила кобылка, и телега, поднимая пыль, покатила со двора. Сидевшая в ней женщина прощально махнула старому Аленину рукой.

Афанасий Васильевич немного постоял во дворе, провожая взглядом уезжающую знахарку, затем потихоньку пошел к дому. С трудом поднявшись на крыльцо, старый казак зашел в сени и медленно проковылял в горницу, где на кровати лежал забинтованный внук.

Склонившись над Тимофеем, дед осторожно погладил его черные вихры волос, торчавшие из-под перевязочной ткани. Как будто почувствовав это, Тимофей открыл глаза.

– Деда, все хорошо?

– Хорошо, внучек. Все хорошо, Тимоха! – по загрубелому лицу из глаз старого казака, теряясь в бороде, потекли слезы.

Глава 3. Гвардии подполковник Тимофей Аленин

Пока внук общается с дедом, подумаем о том, что же случилось. Для начала позвольте представиться – гвардии подполковник запаса Тимофей Васильевич Аленин – полный тезка молодого Аленина, в тело которого занесло мою грешную душу, сознание, матрицу или еще что-то, не знаю, как это назвать. Но ощущаю я себя в этом теле почти нормально: думается легко, Тимоха мне не мешает, да и телом его, как убедили утренние события, тоже управлял нормально. Хорошее, сильное и развитое тело у паренька. Разве растяжки, резкости, выносливости не хватает, но это дело наживное. Но обо всем по порядку.

Родился я в 1963 году в семье военного в городе Благовещенске. Учился так себе, но спортом занимался усиленно. К окончанию школы выполнил норматив КМС по биатлону. Очень хотел поступить в Дальневосточное высшее общевойсковое командное училище в Благовещенске, где также готовили офицеров для морской пехоты, но не прошел по баллам. Завалил русский язык. Не могу писать сочинения – не Лев Толстой я, к сожалению. Поэтому вместо военного училища попал в армию, как думал сначала, обычным «пехотным Ваней». Но все оказалось намного интереснее.

Из военкомата с «покупателем» – молодым старшим лейтенантом с пехотными петлицами – я и еще двое ребят на самолете совершили перелет через всю страну из Благовещенска до Великого Новгорода. Потом на уазике нас отвезли куда-то под Псков, в летние лагеря, где и выяснилось, что пехотные петлицы старшего лейтенанта – это маскировка, а служить я буду в каком-то спецназе, хотя форма солдат и офицеров в учебке была десантных войск.

И прослужил я в войсках специального назначения двадцать три года с хвостиком, не считая учебы в военном училище. После полугода обучения в учебке, где получил специальность минера, почти год службы в Афганистане в 177-м отдельном отряде спецназа, в составе 22-й бригады СпН. В данное подразделение получил распределение из-за своей внешности. Вылитый пуштун, не раз потом подкалывали меня ребята в отряде.

За Афганистан получил медали «За боевые заслуги» и «За отвагу», орден Красной звезды, позывной «Ермак», славу хорошего минера и снайпера.

В отряде, как КМСу по биатлону, после пробных стрельб вручили СВД и поставили сначала в пару к основному снайперу. Вскоре стал штатным снайпером. Потом был бой, во время которого получил два ранения: в голову и правую руку.

«Почти как сейчас, – подумал я и попытался повернуть голову и пошевелить рукой, благо дед Афанасий уже из горницы ушел, и никого рядом не было. – Терпимо. Боли почти нет. Интересно – тогда в Афгане кожу на голове осколком мины рассекло и пулю в плечо от снайпера моджахеда в одном бою получил, и сейчас – пулю в руку и китайским мечом по голове. Тенденция, однако!»

После госпиталя в Ташкенте и отпуска по ранению до моего дембеля оставалось около четырех месяцев, когда неожиданно даже для себя я взял и написал рапорт с просьбой отправить меня поступать в рязанское десантное училище.

Батя – командир 177-го ооСпН – майор Керимбаев рапорту ход дал и характеристику взводного подписал, в которой тот столько хорошего изложил, что хоть памятник из меня делай. Потом учебные сборы на базе Самаркандского автомобильного училища, где попал в роту поступавших в десантное училище. Сдача физо и медкомиссия. Ее, несмотря на ранения, слава богу, прошел. Награждение орденом освободило от сдачи вступительных экзаменов. Затем абитура в ЗУЦе под Рязанью, и я – курсант РВВДКУ.

Четыре года обучения в спецбатальоне в отделении спецназа, красный диплом, лейтенантские погоны, право выбора места службы и 173-й ооСпН в родной 22-й бригаде спецназа, которая базировалась уже в Азербайджане.

А затем поддержание конституционного порядка в Баку, Нагорный Карабах, осетино-ингушский конфликт, две чеченских кампании, парочка загранкомандировок, грузинский конфликт и заслуженный дембель в 2009 году. Мог бы и дальше служить, но надоело смотреть, как армию лишают последних боевых подразделений. Лучше бы Табуреткин продолжал мебелью торговать, а не министерством обороны руководить! Хотя на вооружении больше заработаешь.

Выслуги, да еще со льготами, было уже по самое не могу – вот и ушел. С жильем проблем не было: от родителей после их переезда в Краснодарский край трехкомнатная квартира в Благовещенске осталась, и от деда – крепкое подворье в Ермаковской пади на Амуре, где я и проживал постоянно последние годы.

Сбежал я из Благовещенска, где очень часто приглашали на торжественные мероприятия в качестве почетного гостя или «новогодней елки». К наградам за афган еще два ордена Мужества добавились и Звезда Героя России за операцию в Первомайске против банды Радуева. А если добавить юбилейные медали, за выслугу и кучу всяких знаков за Чечню, то иконостас на парадном мундире значительный получался. Вот и «работал» в администрации города «почетным жителем», пока не надело. Уехал в дедов дом, подремонтировал его и зажил спокойной жизнью пенсионера. Пенсии и надбавки за Героя России хватало с избытком, лес обеспечивал дичью и другими дарами, Амур – рыбой, спутниковая тарелка с модемом давала связь с миром через Интернет и телевидение. Так и жил бобылем.

Были в свое время две жены, да не выдержали они постоянного ожидания мужа с боевых выходов, которые иногда длились по полгода. Детей в обоих браках не нажил. Осталось одиночество, но оно постепенно стало нравиться. В последнее время пристрастился к чтению книг, особенно по альтернативной истории с «попаданцами», благо в электронном виде таких произведений в инете можно было найти множество. Подумывал свои мемуары засесть писать, но все оборвалось летним утром 2018 года. Выбежал, как обычно, с утра в лес на зарядку, увидел яркий шар в небе. Успел подумать: «Все же пиндосы ударили ядерным оружием!» Нестерпимый жар и темнота.

Очнулся и не пойму, где нахожусь. Лежу на спине в траве, раскинув руки, голова разваливается, в правом боку сильная боль. Слышен топот множества конских копыт, будто табун от меня удаляется. Попытался сесть – удалось, но не могу понять, что не так. Увидел свои ноги в сапогах и в синих шароварах с желтыми лампасами, затем поднес руки к глазам.

– Н-да… Приплыли! – вслух произнес я и не узнал собственного голоса. Это был ломающийся басок молодого парня. И руки, и ноги, и все остальное тело также принадлежало крепкому жилистому парню лет шестнадцати-восемнадцати.

– Глюки?! – тихо сказал я, но боль в голове и боку была уж больно реальной.

Скосив взгляд вправо и вниз, увидел на залитой кровью серо-белой холстинной рубахе входное и выходное пулевые отверстия. Прижал правую руку к боку и невольно дернулся от прострелившей меня боли.

– Похоже, по касательной зацепило, – прошипел я сквозь зубы и сильнее прижал ладонь к ране.

Боль не усилилась, значит, ребра целые. Это уже хорошо! Но рассмотреть более подробно рану не удалось, так как внимание переключилось на приближающиеся конский топот и крики. Повернув голову, увидел, что где-то в километре от меня в мою сторону во весь опор несется пятнадцать-двадцать всадников, одетых во что-то непонятное, с какими-то веревками за головами. Некоторые чем-то крутили одной рукой над собой, а кто-то держал в руках предметы, издалека похожие на палки или ружья.

Индикатор опасности в голове забил во все колокола. Я вскочил на ноги, покачнулся из-за боли в боку и закружившейся головы, но, сжав зубы, заставил себя оглядеться вокруг.

Слева от меня метрах в тридцати начинался глубокий, широкий и длинный овраг с высокой травой, склоны которого поросли кустарником и деревьями. Вдали овраг пропадал в лесу. Прямо на меня, уже где-то в метрах восьмистах, по ровному полю скакали всадники. Справа высился холм, а за мной тянулась к лесу широкая лощина с густой травой и мелкими кустарниками.

В лощине останавливал бег, переходя с рыси на шаг, большой конский табун голов в сто или в сто пятьдесят. От табуна отделились два всадника и, нахлестывая лошадей, во весь опор понеслись к виднеющейся вдали дороге, уходящей в лес.

– Ромка и Петруха в станицу поскакали, казаков поднимать, – прозвучало в моей или не моей голове.

– Ты кто? – мысленно спросил я оппонента.

– Тимоха Аленин из Ермаковской пади, – получил такой же мысленный ответ.

– Какой сейчас год?

– Лето одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года.

– А это что за всадники?

– Хунхузы! Конец нам пришел!!!

В голове и по всему телу прокатилась волна страха и ужаса, от которой дыбом встали все волосы на теле.

– Так, Тимоха, спокойно. Я тоже Аленин и тоже Тимофей. Офицер спецназа. – Я задержал дыхание, чтобы новое тело получило выброс адреналина. – Не паниковать и мне не мешать. Затаись где-нибудь и не лезь в руководство телом.

– А вы взаправду офицер, ваше благородие?

– Взаправду, Тимоха, взаправду. Оружие у тебя было какое-нибудь?

– Кинжал дедов был за поясом, карабин Бердана был в руках, когда в бок что-то ударило, и я упал с коня. И еще к берданке четыре патрона в кармане шаровар было.

– Уже хорошо!

Я сделал несколько шагов навстречу всадникам и увидел в траве кавказский кинжал кама с красиво отделанной рукоятью и в шикарных ножнах, а чуть далее лежало короткое однозарядное ружье.

«Надо же, какой раритет! Кавалерийский карабин Бердана-Сафонова 1871 года! Жалко, что однозарядка. А кинжал – вещь!» – эти мысли я додумывал уже на бегу к оврагу, куда припустил, взяв в руки карабин и кинжал, так как расстояние между мной и всадниками стремительно сокращалось.

Несмотря на боль в боку и небольшое головокружение, до оврага я буквально долетел, а не добежал. Оглянулся. В мою сторону от группы хунхузов отделилось три всадника, а остальные, обтекая склон холма, скакали к табуну. «Ромку и Петруху им уже вряд ли достать, – подумал я, – но подстрахуем ребят».

Зарядив карабин и зажав в зубах еще два патрона, я произвел, как можно быстрее перезаряжая карабин, три выстрела. Три всадника, направлявшихся в мою сторону, упали с коней. Первого снял метров со ста пятидесяти, последнего метрах в двадцати от себя, сразив его в голову. Это был мой профессиональный стиль или почерк – всегда, начиная с Афгана, если стрелял на поражение, то только в голову. Хотя в учебке инструктор учил нас: «Никогда не цельтесь в голову! Она маленькая и твердая. Цельтесь в корпус: он большой и мягкий!» Видимо, чувство противоречия мнению начальства было во мне всегда сильно развито.

«Минус три!» – подумал я и увидел, как по команде высокого китайца с выбритым лбом и толстой длинной косой сзади (вот и веревка) пять всадников развернулись и поскакали в мою сторону.

«Встретим и вас, ребята!» – зарядив последним патроном карабин, я стал спускаться в овраг, стремясь как можно быстрее добраться до его заросшей внизу деревьями части.