Текст книги "Я искал не птицу киви"

Снова на «Джей-Найн»

Засыпанный снегом, холодный лагерь «Джей-Найн» преподнёс нам на этот раз сюрприз: какие-то девицы с развевающимися волосами носились на снежных скутерах. Они подхватили наши вещмешки и умчались к постаревшим за год, полузанесенным зимними штормами домикам.

Общий вид лагеря разительно изменился. За сугробами нам открылось покрытое серебристой тканью большое строение, над которым возвышалась чёрная толстая труба, заканчивающаяся конусом. Это была труба огромного парового котла, который Джим Браунинг притащил сюда, почти на Южный полюс, чтобы кипятить воду для бурения… А рядом с этой серебристой палаткой, увенчанной такой фабричной трубой, на фоне неба чётко рисовались силуэты двух пальм и тут же, мы глазам своим не поверили, – плавательный бассейн с голубым дном, полный горячей воды. Зимний курорт, и только. Пальмы были сделаны из толстой фанеры – списанной, негодной фанеры, как всегда подчёркивал Джон, когда показывал это чудо приезжим гостям.

Оказалось, Джим Браунинг привёз пластиковый бассейн, чтобы у него всегда была в запасе горячая вода для бурения. Конечно, работать стало легче и приятнее. Не надо уже было тянуть развёрнутые «вдоль Антарктиды» шланги. По «вечерам» ребята, свободные от вахт, могли забраться в бассейн и посидеть там час-другой. Это не возбранялось. Вода была такая горячая, что, бывало, подбрасывали в бассейн сугробы снега.

Мы снова заняли свой прежний стол. Нам по наследству досталась прекрасная прозрачная большая палатка, в которой год назад располагались наши коллеги по бурению. Началась лихорадочная гонка: мы готовились к спуску «зонтика», ведь казалось, вот-вот уже горячая вода пробурит ледник насквозь. Но день и ночь клубились из фабричной трубы пар и дым, надсадно гремели помпы лебёдок, работали насосы – пробурить ледник насквозь не удавалось. И вот однажды ночью Джим вошёл в кают-компанию радостный и сказал:

– Уже пробурили четыреста метров с лишним, осталось работы на час-другой…

Велико было желание не ложиться спать, хотелось посмотреть, как будет пробурён ледник до конца. Но опыт бессонных недель прошлого года говорил: «Нет, наш долг не ждать, а быть готовыми встать ровно в шесть утра и работать весь день…»

Спал я плохо. Среди ночи яростнее заревели моторы буровой установки. Что-то у них там не ладилось. Надо бы встать и идти на помощь. Но сил не было… Под утро ввалился усталый буровик и еле слышным голосом сообщил, что водяные шланги, вместо того чтобы идти вниз, перехлестнулись на большой глубине. Сейчас их с трудом и риском поднимают. Этика «Джей-Найн» гласила: если тебе сказали, что произошло «ЧП», надо идти помогать. Сон как рукой сняло. В пять утра мы трое уже сидели в кают-компании, где молчаливый буровой экипаж доедал свой запоздалый ужин. Оказалось, на этот раз они с подъёмом шлангов справились сами.

Так, со скрипом, шли дела и в этот сезон. Вот выдержки из моего дневника:

«27 ноября, понедельник. Уже 2 часа дня, но тихо кругом. Вчера перешло для всех в сегодня слишком незаметно. Был аврал. Большинство не спало до 6 утра. Нам опять не удалось пробурить ледник насквозь. Сначала вроде всё было хорошо: горячие шланги спокойно шли вниз, и к полуночи длина спущенных под лёд шлангов равнялась предполагаемой толще ледника. Поэтому все остались ожидать торжественного момента. Но и ещё час шланги все так же спокойно шли вниз. Уже их длина превышала толщину ледника на 50, 100 150 метров, а никаких следов проникновения их через ледник в море не было. Значит, вода протаивала скважину не вниз, а куда-то вбок. Наконец на лебёдке осталось лишь два витка кабеля. Джим остановил лебёдку. Почти наверняка дно ледника было совсем рядом, но он не торопился повернуть барабан ещё на два оборота. Это дало бы лишних пять метров, но вдруг тот, кто наматывал кабель на лебёдку, не закрепил его как следует? Ведь он тоже знал, что толщина ледника на 150 метров меньше длины кабеля… Если это так, то кабель сорвётся с лебёдки, и оставшаяся без поддержки полукилометровая плеть шлангов, полных воды, оборвётся под собственной тяжестью и, сокрушив все на своём пути, рухнет в скважину.

Джим не говорил этого вслух, молчали и все остальные, ожидая его решения.

Джим приказал начать подъем тяжёлой плети: все, встав в линейку, как год назад, старались ослабить натяг шлангов…

…30 ноября, четверг. Утро. На «рассвете» Джим Браунинг пробурил ледник. Посланы желанные телеграммы начальству. Джон Клаух начал измерения диаметра скважины по всей её глубине. У нас перестала работать аппаратура для измерения температуры: во время перелёта вышел из строя кварцевый датчик. Заменили…

13 часов. Стали известны результаты измерения диаметра скважины. Оказалось, что ледник опять пробурён не насквозь! Скважина не имеет выхода под ледник! Как же так получилось?

Вывод о том, что ледник пробурён, был сделан в связи с тем, что резко упала температура воды у нижнего конца шлангов и уровень воды в скважине установился на уровне моря. Но ведь то же самое могло произойти и в том случае, если бы скважина встретила водоносный горизонт, соединяющийся с морем, Но откуда этот горизонт? Джон пытается связаться с Мак-Мёрдо и остановить победные телеграммы…»

Узнаем друг друга

Несмотря на занятость и усталость, настроение у всех было отличное. Общая работа сплачивала наш маленький коллектив. И узнавание друг друга было интересным.

Бородатый, заросший Ховард Бреди из Австралии, тот самый геолог, который всё время разглядывал в микроскоп скелетики древних микроорганизмов, найденных в отложениях дна моря Росса, оказался не просто Ховардом, а отцом Бреди – католическим монахом и священником монастыря Сокровенного Сердца из-под Сиднея. Ховард имел дипломы бакалавра искусств и теологии, окончил геологический факультет университета в Мельбурне. Скромный и весёлый Ховард не отказывался ни от какой самой чёрной работы. Он говорил, что может делать все. Это чувство, смеялся он, появилось у него в монастыре. Узнав о его желании учиться в университете, настоятель сказал: «Сначала ты должен выполнить всего одну работу». Ховард согласился. Оказалось, что ему поручили… покрасить стену монастыря. Три года каждый день с утра до вечера без перерывов красил Ховард стену, двигаясь по часовой стрелке. А когда кончил – оказалось, что место, откуда он начал, пора было красить заново… «Однако это была уже не моя забота», – смеясь сказал Ховард.

Но больше всего нас с Виктором удивлял механик Джей из Нью-Йорка. Застенчивый, деликатный, с мягкими манерами, он совершенно не следил за собой и поэтому всегда был насквозь пропитан маслом и сажей. Джей постоянно торчал у рычагов лебёдки. Его обычный распорядок в эти огневые дни был такой: 36 часов работы и 6 – 7 часов сна. И так же, как и Виктор, он брался за все: мог выправить грубое железо и починить электронный прибор. И при всём при том Джей получал удивительно маленький, по его квалификации, оклад. «Да, – говорил по этому поводу Джей, – я люблю путешествия, люблю полярные страны, потому готов работать здесь и за меньшие деньги… Да и не нужно мне много. Я ведь не имею семьи».

Я знал, что Джей, так же как и Стэн Джекобс и Питер Брушхаузен, работает в знаменитой Геологической обсерватории Ламонт-Догерти, что расположена вблизи от Нью-Йорка. Но я ещё не знал тогда, что через несколько лет я и сам буду работать в США, продолжая исследовать данные, полученные на «Джей-Найн», что однажды меня позовут к телефону и медленный, с хрипотцой, даже по телефону чувствовалось, слегка иронический, голос скажет: «Добрый день! Говорит Стэн Джекобс из Геологической обсерватории Ламонт…» Этим звонком Стэн пригласит меня посетить его обсерваторию, прочитать лекцию о своих исследованиях, обсудить результаты наших работ Не знал я, что у меня в дневнике 1982 года появятся такие записи:

«Вот уже шесть дней как я в Нью-Йорке. Живу в прекрасной комнатке в главном здании Обсерватории Ламонт, примерно в тридцати километрах от Манхеттена, по ту сторону реки Гудзон, в штате Нью-Джерси (здесь произносят „Нью-Джози“). Работаю у Стана Джекобса, того самого, с которым мы были вместе на леднике Росса пять лет назад. Обсерватория Ламонт представляет собой участок прекрасного леса из огромных кленов и вязов на берегу реки Гудзон. Собственно, сказать „на берегу“ – мало. Обсерватория стоит на огромном обрыве на ста с лишним акрах, то есть двадцати с лишним гектарах земли. Основное время провожу в отделе океанологии, где работает Стэн Джекобс. Он по-прежнему занимается изучением океанологии Южного океана, и в особенности моря Росса в его части, примыкающей к леднику Росса и под ледником Росса. Поэтому его данные очень интересны мне, а мои – ему.

Но я встретил там не только Стэна, а и Питера Брушхаузена, того самого Питера, который собирался сделать маленькую автоматическую подводную лодку с фотоаппаратом, смотрящим вверх, для того чтобы снять дно шельфового ледника Росса. Отец Питера – немец, переехавший в Аргентину где-то в двадцатых годах, мать – американка. Она и сейчас живёт в США. Все мои антарктические приятели побывали во многих местах Земли, но Питер перещеголял всех. Ведь он альпинист высшей квалификации и был во всех горах Северной и Южной Америки, а два года назад участвовал в американской экспедиции на Эверест. По специальности же он инженер подводной фотографии. А значит, ему приходится плавать, и много, и не просто плавать, а на судах Обсерватории Ламонт, о которых один из моих тамошних знакомцев, влюблённый в Ламонт и суда Ламонт, учёный и моряк «от бога», рассказывал мне вот что:

– Как-то так сложилось, что в нашей Обсерватории всегда не хватало денег на хорошие корабли. А может, денег было и достаточно, но мы хотели плавать больше, чем позволяли средства. Ни у кого не было таких маленьких и опасных судёнышек, как у Ламонт: скорлупки, переделанные из траулеров или старых парусников. Да и сама знаменитая «Вема» – просто парусник, у которого срезали три мачты, поставили машину и плавали на ней по всем морям и океанам. К тому же и платили матросам очень мало. Так мало, что никто из американцев в матросы к нам не шёл Поэтому команды мы набирали в разных тропических портах, как во времена парусного флота. И порядки на судах были такими же. Раз как-то один матрос сильно провинился – обнаружилось, что он употребляет наркотики. Капитан не стал жаловаться, писать рапорты. Он просто вызвал механика, велел ему сделать кандалы и посадил провинившегося в ящик, где хранились якорные цепи. Там «наркоман» и сидел до конца рейса… Зато какие работы мы делали на этих судах!

В холле главного здания Обсерватории стоит носовая фигура со знаменитой «Вемы», стоит как памятник кораблю, которого уже нет, но который сделал историю в океанологии и изучении морского дна. Это большой, белый, с позолоченным клювом и красными ногами орёл, а над ним – светлое, покрытое лаком бревно бушприта.

Сейчас по морям плавает уже новая «Вема». Вот такой Ламонт – знаменитая на весь мир Геологическая обсерватория».

Счастье улыбается и нам

Горячая вода наконец протаяла ледник, в скважину норвежцы опустили гирлянду термометров и измерители скоростей течений. Предполагалось, что приборы будут передавать информацию на поверхность весь последующий год. Но вскоре выяснилось, что из-за какой-то поломки при спуске сигналы приборов невозможно расшифровать. Следующая скважина, как и предполагалось по плану, была протаяна для спуска нашей штанги и «зонтика» с ультразвуковыми датчиками. Несмотря на то что всё было проверено и перепроверено, мы сильно волновались. А вдруг аппарат застрянет в скважине? Много чего могло не сработать. Но спуск прошёл нормально, и ультразвуковые датчики, смотрящие в горизонтальных направлениях, чётко показали момент выхода штанги под ледник. Дрожащими руками Виктор нажал кнопку сброса чехла «зонтика» – стальной трубы, надетой на сложенные вдоль штанги «спицы». Прошло несколько секунд – и дружный всплеск сигналов от всех датчиков на экране осциллографа известил, что чехол сошёл. И мы представили, как он, кувыркаясь, опускается сейчас на дно моря. Светящиеся на экранах зигзаги устойчивых отражений – сигналов от дна ледника – дали первую информацию о дне ледника Росса. Поверхность его, по-видимому, шероховата и не имеет больших впадин и выступов.

Виктор чуть не плакал от радости. Теперь оставалось только следить за тем, как изменяется во времени расстояние от дна ледника до неподвижных спиц «зонтика».

Мы были готовы начать главную часть работ этого сезона – извлечение керна по всей толще ледника. А для этого надо было установить и смонтировать наш буровой аппарат.

В фанерном полу прозрачной палатки, которую все называли «футбольный зал» из-за того, что в ней раньше стоял большой стол для настольного футбола, мы вырезали отверстие и над ним установили мачту бура. Рядом привинтили к деревянной раме лебёдку. Подъем бурового снаряда из скважины осуществлялся электромотором, соединённым с барабаном системой мотоциклетных шестерёнок и цепей. Сооружение получилось лёгким и достаточно прочным.

Буровой снаряд – предмет особой нашей гордости – представлял собой трехметровую трубу из нержавеющей стали, которая, собственно, и проникала в лёд. В нижней её части помещалась электронагревательная спираль, она протаивала во льду кольцевое отверстие, так, что в середине оказывался нетронутым столбик льда диаметром восемь сантиметров – керн. Под действием собственного веса труба погружалась в лёд, и керн входил внутрь неё. Когда керн заполнял трубу, мы включали лебёдку, поднимали снаряд на поверхность и извлекали из него керн. Перед тем как опустить снаряд в скважину, его заправляли смесью спирта с водой. При бурении керн входил в трубу и вытеснял из неё смесь в скважину. Это-то и спасало нас от главной опасности – замерзания талой воды.

Юра и Виктор сноровисто установили в нашей палатке пустые бочки под спиртовой раствор, сколотили деревянный лоток для будущего керна. 1 декабря 1978 года торжественно был включён ток, и при всём народе труба стала медленно погружаться в снег.

Первые метров тридцать снаряд шёл через снег и фирн, керн был насквозь пропитан спиртом. Глубже пошёл лёд, и у нас появилась приятная забота – осматривать, описывать и упаковывать керн. Неожиданно труба бура стала продвигаться с трудом. Это значило, что диаметр скважины почему-то уменьшился. Пришлось увеличить концентрацию подаваемого на дно скважины раствора спирта, но нас ожидали новые неприятности. За ночь, когда бурение было приостановлено, в скважине образовались кристаллы льда, и спирто-водная смесь в ней стала походить на манную кашу, сначала очень жидкую, а потом все более густую. Наконец эта каша стала такой густой, что однажды утром нам потребовалось почти два часа, чтобы бур, включённый на полную мощность, прошёл до дна скважины. Решили дальше не искушать судьбу и бурить без перерывов на ночь до конца.

Руководителем дневной бригады стал Юра Райковский, в помощь ему Джон Клаух выделил двух американцев – огромного бородатого Имантса Вирчнекса и черноглазую девушку Мэгги Вольф.

Конечно, певунья Мэгги не могла сравниться в физической силе с мужчинами, но она внесла в наш «футбольный зал» тот уют, который умеют создавать только женщины.

Ночной сменой взялся руководить Виктор Загороднов. У него тоже был помощник – студент четвёртого курса медицинского факультета из Монреаля канадец Улдис Аудер. Его Джон нанял на «Джей-Найн» в качестве лаборанта, так как он при необходимости мог оказать первую помощь и не требовал таких денег, как настоящий врач. Вторым же помощником был Билл Рейдан – молодой профессиональный менеджер. Он работал в Проекте как организатор доставки грузов в «Джей-Найн» и должен был взять на себя заботу об эвакуации станции по окончании сезона. К нам его Джон приставил для того, чтобы Билл научился тонкостям работы «русским буром»

Несмотря на такое, казалось бы, большое число людей, занятых в бурении, к концу двенадцатичасовой вахты все буквально валились с ног. Юра и Виктор колдовали над бочками со спиртом и водой, подбирая нужную концентрацию, стояли за рычагами, поднимали и спускали бур и делали ещё многое другое, что должно было обеспечить бурение. Но главное, я умолял всех не спускать глаз с электрических лампочек, которые были практически не видны в залитой солнцем палатке. Эти лампочки, дублированные звуковым сигналом и стрелками ампер– и вольтметров, должны были погаснуть, если вдруг прекратится подача электроэнергии или перегорит бур. В этом случае надо было немедленно поднять бур хотя бы на полметра от дна скважины, чтобы он попал в спирто-водный раствор и тем самым был спасён от вмерзания.

Итак, оператор всматривался в лампочки, натянутый трос и неподвижные стрелки приборов, а я с буровыми помощниками раскладывал на стеллаже, измерял и описывал керн, вырезал из него необходимые образцы для анализов. После этого мы упаковывали его в пластик и укладывали в двухметровые цилиндрические пеналы из толстого, оклеенного сверху серебристой фольгой картона, а пеналы эти помещали в большие плоские фанерные ящики по пять штук, засыпая все пустоты снегом, заколачивали ящики и складывали их в автомобильный рефрижератор, который американцы, не доверяя антарктическому холоду, завезли в лагерь «Джей-Найн».

Мы прошли немногим более половины толщи ледника, когда выяснилось, что спирта хватит ещё лишь на шестьдесят метров. Мы сообщили об этом в Вашингтон, в Национальный научный фонд. Наши помощники, да и мы приуныли, но вдруг из Вашингтона пришла телеграмма: «Игорь, бури не останавливаясь, мы все здесь болеем за тебя…» И все поняли, что теперь уже очень большие начальники заняты поисками недостающего спирта.

И вот, когда спирта оставалось ещё на несколько часов бурения, из Мак-Мёрдо – как всегда, ночью – прилетел четырехмоторный самолёт. На борту у него был срочный груз, две двухсотлитровые бочки чистейшего спирта. Так день и ночь, без остановок, мы бурили вплоть до 13 декабря. Керн всё время шёл почти одинаковый – однообразный, пористый, без каких-либо прослоек, явно ледникового происхождения.

Солёный керн

13 декабря меня разбудили в 5 утра. Случилось короткое замыкание. Бур удалось вовремя поднять. «Сейчас уже вытаскиваем», – сообщил Имантс и ушёл обратно в «футбольный зал». Вскакиваю, бегу к буру. «Короткое замыкание могло быть из-за того, что бур достиг солёного льда», – думал я по пути к нашей палатке.

На стеллаже для кернов лежал ещё мокрый, покрытый коркой льда «раненый» бур, с ним уже возился Витя, отсоединял провода, искал причину аварии. Рядом лежал кусочек какого-то странного, жухлого, как бы губчатого керна, грязного от сгоревшей изоляции.

Попробовали на вкус кусочек керна – солёный! Море уже было рядом. Достали новый, запасной бур, тщательно заизолировали все сомнительные места, заполнили спиртом и опустили вниз. И снова сюрприз. Если час назад бур при спуске шлёпался о поверхность жидкости в скважине на глубине 65 метров, то в этот раз он ударился о воду на глубине 42 метра. Это значило, что в скважину начала поступать морская вода. Уровень жидкости поднимался до тех пор, пока не установилось гидростатическое равновесие.

Следующий подъем снаряда принёс на поверхность лёд совершенно иного вида. Он был серый, солоноватый, пронизанный вертикальными полостями, заполненными рассолом. Это могло означать только одно: этот лёд образовался в результате намерзания морской воды снизу ледника! Такой же лёд был извлечён и при следующих подъёмах снаряда.

Весть о том, что мы достигли слоя намёрзшего снизу льда, сразу облетела лагерь. Было около 11 утра. Виктор спал после ночной смены, а Юра осторожно потравливал трос, давая буру возможность двигаться вниз. Мы проходили четыреста шестнадцатый метр. По нашим подсчётам, оставалось ещё несколько метров. Вдруг Юрий испуганно взглянул на меня:

– Кажется, бур перестал упираться в дно скважины!…

– Юра, спокойнее, спокойнее. Подними бур на полметра, – сказал я. – Теперь опусти на метр. Ещё на метр.

Нет, бур по-прежнему не упирался в дно.

– А может?… – Юра не договорил. В этот момент мы все думали об одном и том же…

– Конечно, Юра, – крикнул я, – давай поднимать скорее! Ура! Мы проткнули ледник! – и побежал будить Виктора. За спиной взвизгнул мотор и застучала мотоциклетная цепь. Юра начал последний подъем. Со всех сторон к «футбольному залу» бежали люди.

Когда наконец снаряд пришёл на поверхность, мы увидели, что из трубы торчит цилиндрическая, нет, расходящаяся книзу венчиком друза вертикальных кристаллов. Нижние концы этих кристаллов были словно аккуратно подстрижены, образуя плоский торец. Конец керна вылезал из бура так беззащитно, что Виктор, одной рукой придерживая висящий снаряд, другую подставил под венчик, страшась, что он выпадет из трубы и, превратившись в кучку обломков, исчезнет, как видение. Но чувствовалось, что его пальцы не касаются ледяного торца. Виктор потом говорил: он боялся, что прикосновение руки оставит след на драгоценной друзе кристаллов. Кристаллы эти, без сомнения, представляли собой таинственную, никем никогда ранее не виданную, нижнюю поверхность шельфового ледника Росса, или крышу подледникового моря Росса.

С великими предосторожностями извлекали мы из бура керн. Оказалось, что дно ледника Росса имеет чётко выраженную пупырчатую, как бы вафлеобразную поверхность. Каждый из пупырышков был около полусантиметра длиной и представлял собой конец вертикального кристалла, и кристаллы эти располагались не хаотически, а удивительно точными параллельными рядами.

Виктор с Юрием осторожно упаковали драгоценный кусок льда в пенал, а мы с Джоном пошли писать длинную телеграмму в Вашингтон и в Москву,

Ещё месяц продолжались работы по Проекту. Потом Виктор и Юрий улетели в Москву, а я – в США, куда был отправлен и керн.

С тех пор прошло несколько лет. И вот теперь, после тщательной обработки полученных результатов и исследования привезённого керна, можно считать, что ответ на один из главных вопросов Проекта получен. И вот в чём он заключается.

В северной части шельфового ледника Росса, у границы с морем, существует пояс таяния, ширина которого составляет около двухсот километров. Активный теплообмен, а значит и таяние, имеют место в северной части этого пояса. По мере того как вода охлаждается, проходя под ледником на юг, теплообмен становится все меньше и меньше, и, наконец, поток тепла из воды становится достаточным только для компенсации отвода тепла вверх через лёд за счёт теплопроводности льда. Далее к югу расположена зона намерзания снизу, где интенсивность этого процесса определяется потерями тепла через лёд за счёт теплопроводности. Теплообмен с водой в этой зоне практически отсутствует. Станция «Джей-Найн» находится как раз в этой зоне. Ещё южнее расположена область, где сказывается поступление пресной талой воды под шельфовый ледник из центральных областей Антарктиды и областей поверхностного таяния. Эта вода, смешиваясь с холодной солёной морской водой, замерзает с образованием внутриводного льда. Это и обусловливает намерзание.

Полученные экспериментальные данные об ограниченности пояса подледникового таяния и о намерзании в центральных и тыловых частях ледника позволяют предположить, что в областях намерзания теплообмен между ледником и морем под ним не изменится, а значит, и намерзание не уменьшится, даже при условии существенного повышения температуры воды Мирового океана, вызванного потеплением климата. Более того, при потеплении климата поступление пресной воды под ледник Росса в его тыловых частях за счёт таяния сверху увеличится, что приведёт к увеличению намерзания снизу вблизи области всплывания ледника. Это позволяет по-новому подойти к построению модели реакции шельфового ледника Росса на изменение климата Земли, е частности на ожидаемое потепление, связанное с антропогенным увеличением СО _{в атмосфере. Можно полагать, что такое потепление не только не разрушит шепьфовый ледник Росса, но в некоторых случаях, наоборот, укрепит его основание, сдвинув на север линию его всплывания, а это даёт основание пересмотреть вопрос относительно неизбежности повышения уровня Мирового океана в связи с потеплением климата, ожидаемым через 50 – 100 лет.}