Текст книги "Я искал не птицу киви"

На шельфовом леднике Росса

Когда распахиваются двери самолёта в Антарктиде, первое, что чувствуешь, – это холодный и очень сухой воздух. Масса света, невероятно яркого солнца. Когда мы прилетели из Мак-Мёрдо в лагерь «Джей-Найн», нас встретил Джон Клаух. Весь чёрный от загара, грязи и копоти, со смертельно усталыми глазами. Ведь днём надо было бурить, а ночью принимать самолёты (они почти всегда почему-то приходили ночью). И колоссальная ответственность.

Вместе с нами на «Джей-Найн» прилетела группа учёных из разных стран. И все они ждали одного – скважину. Биологи намеревались опустить под лёд сети и узнать, есть ли там что-нибудь живое. Но для этого нужна была скважина. Геологи хотели взять грунт со дна подледникового моря. Но для этого нужна была скважина. Океанологи привезли с собой вертушки для определения скоростей течений и бутылки для отбора проб воды – им тоже нужна была скважина.

Лагерь «Джей-Найн» представлял собой абсолютно плоскую, сверкающую, на солнце ледяную Пустыню, в середине которой стояли несколько зелёных стандартных палаток, похожих на длинные, поваленные на бок и наполовину зарытые в снег бочки. Их здесь называли «джеймсвей» Снаружи палатки были обтянуты ветронепроницаемой материей, а изнутри – слоями теплоизоляции. Поэтому одна – две соляровые печки, поставленные в «джеймсвей», делали его вполне сносным для жилья и работы.

Три палатки имели служебное назначение, и в них размещались штаб, лаборатория и кают-компания с кухней, туалетом и душем. Рядом со штабной палаткой колыхался ярко-оранжевый «сачок» матерчатого конуса, напоминающий, что сюда прилетают, самолёты, и торчали покосившиеся удочки радиомачт. «Спальных» палаток, или «слипинг квортерс», было две. Как это обычно бывает на полярных станциях, окна в них, вне зависимости от того, ночь это или полдень, были занавешены, и входить туда надо было на цыпочках, чтобы не разбудить спящих грохотом сапог по фанерному полу.

Когда наши глаза привыкли к полумраку после ослепительного солнца «улицы», мы увидели, что справа и слева от центрального прохода стоят массивные железные кровати. Расстояние между ними было достаточное, чтобы уместилась высокая тумбочка, в которую каждый обитатель мог убрать свои личные вещи. Несколько кроватей выглядели образцово. Но большинство представляли собой беспорядочные горы одеял, курток, книг, сушащихся носков, ботинок и сапог. Тихо, успокоительно гудел огонь в ближайшей печурке. С двух-трех кроватей в каждом ряду доносилось тяжёлое мерное сопение. В таких палатках всегда, в любое время суток, несколько человек спят после работы.

На высоте головы стоящего человека в палатке всегда тепло, хотя, судя по многочисленным солнечным лучикам, проникающим в щели, вентиляция – на высоте.

Сопровождающий показывает на образцовые койки. Его жест понятен – эти койки ваши!

Пора работать. Пошли в палатку науки. Это было полупустое помещение в центре посёлка. У одной из стен рядом со входом – грубо сколоченный из неструганых досок стол, на котором, поблёскивая экраном, стоит серый ящик телевизионной установки, предназначенной для наблюдений под ледником. Рядом – микрофон походной радиостанции. Передняя стенка палатки перед столом Джона была смело вспорота острым ножом, так что образовалось естественное окно с видом на лебёдку с телевизионным кабелем. Если радио откажет, то можно подавать команды прямо в окно. Но для всего этого сначала нужна была всё та же скважина через ледник.

Вводная инструкция Джона была краткой. Он представил нас тем, кто был в палатке, потом вывел на улицу, подвёл к сугробу, из которого торчали доски и бревна, показал на ящик гвоздей.

– Инструмент лежит в помещении электростанции. Поработаете – отнесёте на место. Делайте стол, ставьте рядом с моим и начинайте работать. Вопросы есть? – и Джон ушёл, шатаясь от усталости.

Мы яростно пилили доски. Ребята молча наблюдали за нами. Довольно быстро мы сколотили прекрасный на наш взгляд, огромный и очень прочный стол. Снова пришёл Джон Клаух.

– Так, сделали стол? Хорошо, но он слишком большой… Игор, сделай его наполовину короче, а то другим места не останется.

Витя, как и я, ощущавший на себе напряжённое внимание присутствующих, зашептал:

– Игорь Алексеевич, не надо резать, это они нарочно, издеваются.

Но я уже не раз работал с этими людьми и знал, что, как правило, никто из них ничего не делает и не говорит попусту, поэтому обижаться не надо,

– Витя, – сказал я, – режь!

Через час был сделан второй стол, поменьше, но не менее прочный.

В общем молчании кто-то вдруг произнёс: – Ого-го! По такому столу запросто могут пройти русские танки!

Но по тону сказанного, по общему доброжелательному хохоту было ясно, что стол понравился и нас приняли.

«Звёздный час» Джима Браунинга

А дела со скважиной по-прежнему шли плохо. Первоклассное оборудование, годами создававшееся в США для бурения этого ледника, выходило из строя – узел за узлом. Все, что могло ломаться, сломалось. Все, что могло вмёрзнуть в лёд, вмёрзло так, что ничего уже нельзя было ни выколоть, ни вытаять. Не помогли ни горячая сода, которую лили в скважину, ни электронагревательные спирали, ни бесконечные авралы…

Положение спас инженер и изобретатель из маленького американского городка Лебанон Джим Браунинг. Джим никогда раньше не был в Антарктиде и о предполагаемом бурении узнал случайно из газет. Уже перед самым отъездом американской экспедиции в Антарктиду Джим предложил ей свои услуги и был принят. И вот наступил «звёздный час» Джима. Он решил протаять ледник пламенем похожей на огромный примус горелки, работающей на обычном керосине. Так среди ровной, сверкающей на солнце ледяной пустыни появились гигантский компрессор, сжимающий воздух для этого примуса, и толстые шланги для подачи сжатого воздуха и керосина на расстояние, равное по крайней мере толщине ледника, то есть почти на полкилометра.

Но подавать вниз, в скважину, такую плеть шлангов оказалось совсем непросто. Она была совершенно неподъёмной. На снег под плеть положили всё, что могло хоть как-то скользить, – нарты, саночки вертолётных спасательных комплектов, просто листы фанеры. Все люди со станции выстроились вдоль уходящей вдаль змеи шлангов и изо всех сил по команде дёргали пульсирующие, казалось, готовые лопнуть, оборваться шланги. А ведь, кроме нас, эту плеть тянула ещё и механическая лебёдка. Медленно, метр за метром подвигался в глубь ледника ревущий, окутанный паром и дымом «примус», а за ним и шланги. Постепенно тянуть их стало легче: большая часть уже висела в скважине. Мы поняли это, когда оставшаяся на снегу плеть вдруг сама прыгнула в скважину и нам пришлось броситься на снег, чтобы своими телами удержать её.

Вот так за восемь часов была насквозь про бурена вся толща. Вода подлёдного моря, устремившаяся в скважину, вырвалась из устья фонтаном окатив многих. Но это был радостный фонтан. Вытащить плеть обратно было уже проще, хот; и здесь ожидал сюрприз: наш «примус», как оказалось, страшно коптил. Вытаскивая шланги из скважины, мы чувствовали себя трубочистами.

…Наконец, в чёрное, напоминающее вход в угольную шахту устье скважины ушла телевизионная камера, увешанная лампами подсветки. Была глубокая, залитая светом незаходящего полярного солнца ночь, Джон Клаух по радио давал осторожные команды оператору лебёдки, приближал телекамеру к горизонту, где должно было быть дно: «Ещё вниз на два фута!»… – «Ещё на фут!» «Ещё…» Все молчали и только чёткие: «Есть на фут, сэр!…» – ответы оператора нарушали тишину. И вдруг на пустом экране появились пятнышки, тени – дно моря. «Стоп машина!» – рявкнул Джон. «Есть стоп, сэр!» – как эхо ответил усиленный динамиком взволнованный голос оператора. Все заворожено смотрели на покачивающуюся картинку на экране. И вдруг раздался общий вздох: медленно пересекая экран, помахивая хвостиком, плыло глазастое существо… Так на дне этого, казалось бы, мёртвого моря была открыта жизнь.

Геологи взяли пробы грунта со дна. И опять удивление: дно подлёдного моря сложено очень мягкими, похожими на серую глину, но очень старыми отложениями. Уже на глубине нескольких сантиметров от поверхности их возраст оказался около 5 – 10 миллионов лет. Почему? Может быть, ещё недавно ледник был так толст, что касался дна и поэтому соскрёб всё, что было моложе?

Потом снова были радость и оживление. Все опять столпились у скважины.

– Не подходи! Убью! – орал глава биологов, доктор Джерри Липе, похожий на цыгана полуиспанец. – Не подходи! Я сам все подберу! – ревел он, ползая по мокрому от морской воды снегу и собирая красноватые существа.

Пяти-шестисантиметровые животные, которых ещё недавно мы видели на экране телевизора, были похожи на креветок. В эти минуты мы ещё не знали, что видим новый, неизвестный науке вид веслоногих.

Биологи соорудили из проволочной сетки что-то вроде мешка, положили в него тюленье мясо и поместили мешок перед телевизионной камерой. Оказалось, что на дне этих рачков множество. На экране можно было видеть, с какой жадностью они сосали куски мяса, брошенного им в виде приманки. Но вот Джон Клаух дал команду: «Телекамеру вверх!». И камера вместе с мешком стала быстро подниматься. Мощные струи воды, возникшие при этом, пытались оторвать обжор от мяса. Мы продолжали, не отрываясь, наблюдать: они не обращали на эти течения никакого внимания. «Может, им привычны такие течения!» – крикнул океанолог из Калифорнии. А биологи были уже озабочены вопросом: что же ели эти прожорливые полчища, пока мы не бросили им куски тюленьего мяса? На дне и в воде не удалось пока обнаружить ничего похожего на корм.

Дошла очередь и до нас с Виктором, и нам тоже очень повезло. Точнейшая электронная аппаратура – кварцевый термометр – медленно пошла вниз, через толщу подледникового моря. Светящиеся цифры на экране показывали температуру, близкую к точке замерзания морской воды. Ну и что же. Никто и не ожидал иного для этого моря. Термометр все шёл и шёл вниз, и вдруг как будто что-то произошло под водой. Вроде рыба клюнула. Цифры заплясали, меняясь, как в водовороте: все теплее, теплее. Зрители зашептались, заговорили. А цифры вдруг перестали плясать. Температура снова установилась, хотя термометр шёл все вниз и вниз. До дна было ещё далеко. Так нам с Виктором посчастливилось узнать, что у дна подлёдного моря температура воды выше точки замерзания; правда, всего лишь на полградуса, но это обо многом говорило.

Ещё целый месяц продолжалась круглосуточная интернациональная вахта в лагере «Джей-Найн». Мы научились заново разбуривать замерзающую скважину, и каждые два-три дня над лагерем клубились дым и копоть реактивной горелки, гремели компрессоры, свистела раскалённая сверхзвуковая струя газа, окутанная паром от испарявшейся воды. Наши когда-то красные куртки стали чёрными от смеси сажи и масла.

Каждый день приносил новые результаты. Я надумал повесить перед телевизионной камерой горизонтальный диск с компасом, а в центр диска выпускать тонкую струю окрашенной жидкости. Оказалось, что струйка и её перемещение хорошо видны на экране телевизора, на фоне диска и стрелки компаса. Подкрашенная жидкость заливалась из полиэтиленового бидона из-под масла в разноцветные баллончики – детские воздушные шарики, оставшиеся после праздника рождества и Нового года. На подкраску жидкости ушли все запасы чернил для авторучек.

Газеты громко оповещали: «Ледник Росса пробурён!» Но время уже работало не на нас. Люди так устали, что спотыкались на ходу. В шумной и весёлой раньше кают-компании уже не слышно было прежнего смеха и шуток. На завтрак вставали с трудом.

Да и техника уже поизносилась. Компрессор был разобран, и разбуривать скважину огневой горелкой было уже нельзя. Правда, к этому времени соорудили устройство для электроподогрева воды. Нагретая в котле вода по трубам поступала в скважину и предохраняла её от быстрого замерзания.

Антарктида умеет побеждать

Пора было переходить к заключительной фазе Проекта, которая принадлежала русским и норвежцам. Норвежцы вот-вот должны были прилететь.

Мы с Виктором собирались опустить через скважину к нижней поверхности ледника наш «зонтик», над которым Виктор работал последние два года. «Зонтик» должен был остаться под ледником навсегда.

Норвежцы намеревались опустить через скважину и тоже оставить навсегда в море под ледником акустические измерители течений и температур. Скважина для нас с ними была одна, последняя. Но, как назло, в день прилёта норвежцев в Новую Зеландию наша электростанция вдруг сломалась, а значит, прекратился и приток энергии в скважину.

В полярных экспедициях право принимать решения принадлежит только начальнику, как капитану на корабле. У нашего начальника было две возможности: первая – разрешить нам с Виктором опустить свои приборы сразу же, как только стало ясно, что поток живительного тепла от электростанции прекратился. И дать норвежцам, которые только что обогнули земной шар, такую телеграмму: «Мы решили не ждать вас. Скважины, к которой вы летели, уже нет». В этом случае половина заключительной программы – наша – была бы выполнена наверняка. Норвежская же половина – наверняка нет.

Вторая возможность: попытаться немедленно переправить норвежцев из Новой Зеландии в лагерь «Джей-Найн» и приложить все усилия, чтобы сохранить скважину до их приезда. В этом случае, при удаче, можно было бы выполнить всю программу, но имелся и риск того, что скважина замёрзнет пустой.

Джон Клаух избрал второй вариант. Мне он лишь коротко бросил: «Будь наготове».

Мы проверяли и перепроверяли оборудование, а Джон Клаух и его ребята изо всех сил пытались сохранить скважину. Они опустили в неё толстую проволоку и дали на неё весь ток, который можно было выжать из аварийного движка. Отключили даже электроплиту камбуза.

Но Антарктида умеет побеждать, когда захочет. Конечно же, все это время где-то над Южным океаном и Антарктическим побережьем бушевали штормы и норвежцы вынуждены были сидеть в прекрасном Чи-Чи, как американские моряки называют Крайстчерч – новозеландские ворота в Антарктиду. А у нас дела шли не блестяще. Часть проволоки с тяжёлым грузом, подвешенным на её конец, вмёрзла в стенки скважины.

– Игорь, теперь твой шанс, – сказал смертельно усталый Джон,

Какой уж тут шанс, когда от скважины почти ничего не осталось? Однако мы бросились на скважину как львы и начали совать в неё наши неподъёмные трубы и бухты тяжёлых кабелей. Сначала показалось, что все идёт хорошо. Но чуда всё-таки не случилось. К тем проводам, которые уже вмёрзли в скважину, добавилось и наше железо. Как мы ни старались, сколько кипятка ни лили через специальные трубы – ничего не получалось. Утром, а может и не утром, а днём или вечером, всем стало ясно: скважина умерла. Начальник послал норвежцам телеграмму о том, что их приезд в Антарктиду уже лишён смысла. Они могут отдохнуть в Новой Зеландии несколько дней за счёт Проекта.

Больше я скважины не видел: в горячие часы спасения её, когда все куртки валялись на снегу и никто не чувствовал холода, я сильно потянул ногу, настолько сильно, что через несколько дней меня отправили в Новую Зеландию, в госпиталь. (К этому я ещё вернусь.)

В устье скважины Джон и его друзья поставили огромный деревянный крест, на манер тех, которые ставят погибшим морякам на необитаемых островах.

Но нам ещё предстояло сюда вернуться. Ведь нам не удалось ответить на главный вопрос: тает или намерзает лёд под ледником Росса?

«Ну и что! Так и должно было быть»

Обработка результатов показала участникам Проекта, что только прямое бурение ледника на всю его глубину с отбором образцов льда и их последующий анализ позволят определить, тает или намерзает лёд под ледником Росса. По первоначальному плану Проекта, эта работа должна была быть выполнена самими американцами. Но им в тот раз не повезло. Потратив массу средств и времени, они так и не смогли извлечь образцы льда с большой глубины. Было ясно: чтобы довести их оборудование до состояния, когда оно сможет пробурить ледник, потребуются годы. А время, выделенное на Проект, уже подходило к концу.

Ещё в прошлом сезоне, в лагере «Джей-Найн», мы предлагали пробурить ледник своими силами – буром нашего ленинградского коллеги Валентина Морева. Когда американцы увидели наше буровое устройство, выглядевшее игрушкой по сравнению с их недействующими гигантами, они ахнули. Но они не знали, что Валя Морев добился кажущейся простоты десятилетним напряжённым трудом. Виктор Загородное показал тогда всем, как легко, словно в масло, идёт в лёд труба бура, залитая спиртом во время спуска и заполненная керном при подъёме.

И вот однажды на своей почтовой полочке в Институте географии Академии наук СССР я обнаружил конверт с хорошо знакомым штампом Университета штата Небраска. К письму Джона Клауха, директора Проекта, был приложен план исследований ледника Росса в новом сезоне. Один из пунктов его гласил: «Проект-302 – исполнитель Зотиков». Из текста следовало, что сквозное керновое бурение ледника поручается нам и что в лагере «Джей-Найн» нас будут дожидаться восемь бочек первоклассного спирта для бура. Мы же должны были вморозить у его дна ультразвуковые «зонтики» для более детального изучения процессов, происходящих на подледниковой поверхности…

Тогда-то в нашей группе и появился ещё один человек – инженер Юрий Райковский. Юрий окончил Московский авиационный институт и три года работал по специальности. Но потом его увлекла романтика полярных стран. Сначала он помогал Валентину Мореву бурить скважины на ледниках Арктики, потом уехал зимовать в Антарктиду. В середине полярной антарктической ночи он, его начальник – тоже инженер – Лев Маневский и водитель тягача, он же начальник станции Юрий Евтодьев, возглавивший всю эту операцию, отправились на ледниковый склон на санно-гусеничном поезде. Там, километрах в сорока от станции Новолазаревская, они организовали маленький лагерь и пробурили таким же буром, как тот, которым собирались работать мы на «Джей-Найн», восемьсот метров с отбором керна Это была одна из самых глубоких скважин в Антарктиде. А ведь на «Джей-Найн» нам надо пройти всего четыреста метров с небольшим. Мы были уверены в успехе.

Джим Браунинг за это время тоже сделал новый бур. Подсчитав количество тепла, которое выделяет его горелка, он обнаружил, что, если через те же шланги, по которым он гнал вниз сжатый воздух для своего «реактивного двигателя», пустить горячую воду, много воды, бурение будет проще, чище, а главное, безопаснее.

Одну из таких скважин сделают специально для нас, вторую – для норвежцев. И новое «поколение» приборов, которое за эти полгода мы изготовили, без помех будет опущено в скважину и вморожено у нижней поверхности ледника. Это позволит Виктору начать первые измерения. А в это время Юра Райковский уже будет монтировать свой бур.

Мы надеялись, что наш хрупкий снаряд, пройдя 420 метров толщи, принесёт на поверхность драгоценные столбики льда, которые с нетерпением ждут, в Ленинграде и в Москве, в Нью-Йорке и в штате Небраска. Уже разрабатывались планы, как доставить керн через экватор не растаявшим.

И конечно, мы мечтали о том дне, когда перевернём последний цилиндрик керна и посмотрим и потрогаем его донышко – нижнюю поверхность ледника. Ведь до сих пор никто не знал, какая же она, эта поверхность, – гладкая, зеркальная или же мохнатая, рыхлая, покрытая толстым слоем ветвистых ледяных игл,

Об этом думали не только мы. Наши коллеги – американец Стэнли Джекобс и аргентинец Питер Брушхаузен – год назад пытались сфотографировать нижнюю поверхность ледника, и я надеялся, что теперь они уже построили что-то вроде маленькой подводной лодки для фотокамеры. О подобной лодке они рассуждали много. Предполагали, что она отплывёт на несколько метров от скважины и установленная на ней объективом вверх камера сфотографирует нижнюю поверхность.

И как только кто-то из нас первым сфотографирует, увидит или потрогает это недосягаемое дно и скажет: «Дно гладкое», всем станет ясно, что, конечно, так оно и должно быть, ведь это следует и из теории. Но я-то знал и то, что, если дно окажется рыхлым, это тоже будет следовать из теории.

Так ведь и было, когда у дна моря была найдена жизнь, обнаружена тёплая вода. После минутного ликования кто-то обронил: «Ну и что? Так и должно было быть». Хотя мы-то знали, что, если бы там ничего не нашли, реакция была бы точно такой же: «Так и должно было быть»… И испытать эти минуты – счастье, ради этого одного стоило ехать так далеко.

Так думали мы, заколачивая ящики. И вот в ноябре 1978 года наша группа – теперь уже тройка – снова улетала на Юг. Наш путь пролегал по маршруту Москва – Дели – Сингапур – Сидней и уже оттуда – в знакомые Крайстчерч и Мак-Мёрдо.