Текст книги "Иванов мост"

Жил был Иванушка. И была у него невеста Марьюшка. Решили они пожениться, и, в знак обоюдного согласия, Иван подарил Марье колечко. С виду оно было самое что ни на есть обычное. Но стоило солнечному лучу его коснуться, как во все стороны вокруг радуга разливалась. Старики, говорили, что это любовь Ванина силу свою являет.

Прознали про то колечко подруги Марьюшкины, и ну к ней приставать: покажи, да покажи. А она – ни в какую.

– Нельзя, – говорит.

– Почему? – спрашивают.

–Да, потому, потому! Потому, что не хочу. Нас это только с Ваней касается.

Марья-то гулять с ними давно уж перестала, как они с Иваном помолвились. Вот приятелки и стали думать, как бы её из дома выманить, может, тогда им удастся со стороны взглянуть на колечко и полюбоваться им. Однажды позвали девки-подруженьки Марью на пригорочек на солнышке понежиться, да про то, про сё покалякать.

Марьюшка не хотела идти, да тут матушка встряла:

– Иди, доченька, проветрись, а то всё дома сиднем сидишь, Ивана ждёшь, а он болтается не знай где..

Ладно, пошла. Пришли на пригорочек, расстелили свои платочки на травку зелёную, сели и давай языками чесать. Марья, так, та – всё молчком. Солнышко припекло, она легла и рукой лицо эдак прикрыла, а колечко как заиграло, да как засветилось. Вот девки увидали такое чудо и ахнули.

– Что же ты, подруженька, такую красоту прячешь, посмотри, как оно на солнце переливается, сколько радости в нём и счастия! Тебе только и надо, что по улицам ходить, да за погляд деньги собирать.

Посмеялись, конечно, от души, а девкам так и неймётся разглядеть его поближе.

– Ну, что покажешь?

– Так и быть смотрите, радуйтесь.

К одной руку протянула до самого носа, показала, к другой, к третьей. Дошла очередь до тех, кто сидел от неё поодаль. И так не хотелося Марье вставать, так её жары разморило… Вот она и говорит им:

– Сами подходите, я вам и покажу.

– Ишь ты! Ты вон потянуться к нам ломишься, а нам каково?! Чтоб ни кому накладно не было, ты дай нам колечко-то, мы поглядим и отдадим обратно. А ежели кто из нас вздумает себе прибрать Ванину любовь вместе с его подарком, так мы её тут же за волосы оттаскаем.

Опять хохот, смех, а кольцо так и сияет радужными лучами, отчего девкам ещё веселее становится. Вот сняла Марья кольцо, подала подруженьке той, что справа. Та его осторожно пальчиками берёт и жмурится, уж больно ярок свет. Потом – другая, она тоже с трудом выдержала блеск, скорее третьей передала. Очередь дошла до самой последней, до сонной Алёны, так её прозвали в деревне. С измальства не хотела девка шевелить ни мозгами, ни ногами, ни, тем более, руками. За что ни возьмётся, всё делает медленно, пока у неё то самое дело проворные сёстры не отберут и скорее сами доделают.

Девушка, что дала ей кольцо, упредила, чтобы она крепко в руках его держала. Алёна согласно головой кивает, но пальцы деревянные, еле шевелятся… В обчем, только она протянула кольцо обратно, как оно упало и покатилось вниз, по камням, прямо к берегу. Речка там текла хоть и не широкая, но глубокая и быстрая. Увидала Марья, что тут приключилось с ейным кольцом, кинулась его догонять, да только пригорочек-то крут оказался. Марья чуть было не сиганула с обрыва. Хорошо, девки за косу её удержали.

А колечко Ванино катится себе всё дальше. То подскочит, то ударится о встреченный камешек, то отскочит в сторонку. Один камень попался уж больно большой, и колечко налетевши на него, отлетело далеко-далеко, туда, где мост перекинут был через речку.

По тому мосту как раз в ту пору заморская богиня нелепостей плелась. Шла она с ярмарки домой, волокла на плечах мешок с обновками. Сколько ж она на сей раз нелепостей себе приглядела, ни в чём себе не отказала! Идёт, по сторонам не глядит, под ноги уткнулась и что-то там бормочет.

Вдруг видит, прямо к ней колечко катится, свет от того кольца радугой – во все стороны. Смекнула она, что не простое кольцо-то, а – с любовью. Обрадовалась и без всякого сожаления скинула с себя свою поклажу. В мешке там что-то звякнуло, потом хрустнуло, может, разбилось что. Но ничего не слышала богиня, скорее кольцо схватила, подняла над головой, чтобы оно ещё ярче засияло, и ну давай кружиться, прыгать и скакать от радости. Усталости – как ни бывало!

Девки ей с пригорка кричат во всё горло, руками машут, а она их не слышит. Ну, или слышать не хочет… Всё глядит на кольцо, любуется, глаз оторвать не может. Марья обрадовалась было, что кольцо не в реке утопло, откуда его точно никто не подымет. Но лишь увидала, как богиня выплясывает, рассудила, что дело – не ладно. Заметалась она на месте, скорей начала спускаться к реке. Да только богиня не стала её дожидаться, повертелась, покружилась и исчезла.

Унеслась в свой тамошний мир, решила она применить свою божественную магию. И – с концом. А мешок оставила, да и зачем он ей, от него у богини спина разболелась, да ноги одервенели. Прибежала Марья домой вся – в слезах, а там её Иван дожидается. Бросилась она ему на шею и плачет. Стал он допытываться, что стряслось, ну, она ему всё и рассказала. Плохая молва за этой приметой в народе водится: потерять любовное колечко – не к добру.

Иван не долго думая, тут же за кольцом в дорогу снарядился. Пойду, говорит, кольцо верну, эту примету, быстро обнулю и всё в порядок приведу. Марья обрадовалась, обняла Ивана: какой, говорит, ты у меня добрый, славный! Будущая тёща тут же ему пирожки горячие в дорогу напекла. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Вышел Иван за порог, дошёл до края деревни, и тут вдруг спохватился, что сперва не узнал, в какой стороне мир богов тамошних расположился, и как ему до него добраться. Ох, как не хорошо возвращаться, подумал Иван. Как раз почти возле самой раздорожицы стояла высохшая изба, с тремя схранёнными досками вместо кровли. Ветер гулял, как вздумается, бревно ссохлось, посерело, прорехи между брёвнами – как во рту у беззубой старухи. Вместо дверей давно уж бурьян высокий пророс.

Мальцом он с ребятами тут ночью ходил, слышал, как изнутри кто-то бормочет и вздыхает. Забоялись они тогда до смерти, и с тех пор ноги их здесь больше не было. Старики сказывали, что хозяин той избы – неупокоённый дух первого поселянина. То ли он богам чем-то не приглянулся, то ли – что, вот они его и не берут к себе. Но была от него и польза великая: злых людей он от деревни отгонял, пройти не давал, добрым благоволил, вспомогал в чём мог. Деревенским самим не больно-то хотелось испытывать, какая из этих категорий к ним ближе пристанет, а потому вокруг то место обходили.

Вот Иван, помятуя слова стариков, раздвинул высокий бурьян и вошёл внутрь избы. Стоило ему перешагнуть через порог, как стены, двери, пол, потолок, ставни тут же восстали. Не смотря на то, что снаружи день только зачинался, изнутри в окнах было черным-черно. Иван опасливо вошёл, дверь следом прикрыл, и вскоре разглядел, что в углу свеча полыхает, и кто-то возле неё шепчет да охает. Иван затрясся, не может с места сдвинуться, языком пошевелить. Замер на месте. Тот, кто вздыхал, услыхав Ивана, замолчал, затем поднялся и зашагал тяжело по скрипучим половицам навстречу нежданному гостю, шаркая по полу ногами.

Старик с длинной белой бородой был слишком высок для своей избы, потому переломился в поясе, чтобы выстоять. Тут вдруг он скомандовал Ивану:

– Отомри!

Иван зашевелился.

– Ну, садись, рассказывай, зачем пожаловал?

– Я, – говорит Иван, – ищу, в какой стороне мир богов божественный устроен?

– А зачем он тебе снадобился?

– Иду я туда, чтобы забрать у одной тамошней богини колечко для моей невесты, которое она случаем подобрала.

– Что за колечко? – спросил дед.

Иван рассказал ему, что приключилось с его Марьей и подаренным ей кольцом.

– Ну-ка, скажи мне, какой была та богиня?

Иван передал, что знал от Марьи. Дед бороду теребит, молчит, а потом машет рукой:

– Нет, не она, не похожа. Ну, да ладно. А от меня-то ты чего хочешь?

– Хочу, – сказал Иван, – чтобы ты мне дорогу указал в мир богов заморских, рассказал, как туда добраться.

Дед ухмыляется:

– Считай, что тебе свезло. Никто кроме меня дороги не знает. – Можешь звать меня дедом Федотом. Вот мы с тобой сейчас чайку попьём, и я тебе в аккурат всё выложу.

Сидит Иван с дедом Федотом чай пьёт, дед ему и говорит:

– Как-то, – говорит, – я с приятелями веселился и поспорил, что по семицвету гулять буду. Слово вылетело – надо его держать. Вот и пустился искать его, ушёл из тех мест, где родился. Молодой был. А покуда я – сирота, то печалиться обо мне было некому. Акромя старика, мастера плотницкого дела, который меня воспитал и всё своё умение мне передал.

Стал я высматривать, где семицвет (или радуга по простому) чаще всего бывает. Приметил это место, где сейчас деревня-то стоит. Я тут, считай, самый что ни на есть первый поселянин. В то время людей здесь не было. Были лес, горы, речка. Радугу поймать я так и не сумел, зато вызнал, что и богам это место тоже приглянулось, потому радуга здесь часто и появлялась.

Однажды увидал он, как три распрекрасные богини купались здесь в озере, а когда вышли из воды, то обернулись птицами невиданными и улетели. На другой день Федот их уже поджидать стал. Те птицы заново прилетели только к концу третьего дня. Обернулись богинями и пошли к озеру купаться. Особенно полюбилась Федоту одна молодая богиня, такая красивая, что словами не выразить. Дерзнул Федот, некому было его образумить, стал он мечтать, чтобы рядом с ней оказаться. Поначалу дом себе поставил, чтоб можно было чаще её видеть. Вскоре установилось, что и она его заприметила и полюбила. Стали они размышлять, как же им видеться чаще, чтобы не только она могла прилетать к нему, но и он к ней приходить.

У богов тамошних часто ведётся, что отцов они своих не ведают, вот и у ней была только старуха мать. Она-то ей совет и дала: пущай, мол, твой Федот, мост между двух миров соорудит, тогда и замуж за него пойдёшь. Да только материал пущай такой найдёт, который впору будет и на земле, и на небе. Вызнала она, значить, что мастером он был наипервейшим. Долго Федот инженерил, из какого такого материалу мост смастерить. Надо было, чтобы он надёжно упирался не только в твердь земную, но и в небесную. Всё испытал Федот, всё, что знал: и железо, и камень, и дуб столетний с лиственницу. Да только всё рушилось, стоило только ему миновать человеческий порог и достичь божественного предела. Тогда невеста его вновь обратилась за советом к своей матери, старой богине.

На сей раз старуха прямо так и сказала: пусть Федот мост из тел и душ неупокоённых убийц построит. Тела в самый раз, сказала, придутся для мира земного, а души – для мира божественного. Неупокоённым душам – всё равно. Им – ни тела не надобны, что земное назначение имели, ни души не надобны, что угодны небесному миру. А так для дела послужат. Федот сначала в ужас пришёл от такого плана, но потому как, все свои знания он исчерпал, ждать свадьбы не было больше сил, то очень скоро он перестал совестью терзаться и принялся за работу.

А у богов на сей счёт своя хитрость имелась. Давно они мечтали о таком сооружении архитектуры, да никому руки пачкать не хотелось. Им этот мост ох как надобен был, они, вишь, таким способом силу свою божественную сберечь чаяли и приумножить её. Опять же, и то хорошо, что народ людской по нему туда-сюда прохаживаться не станет. Знали боги, что люди побоятся к ним по своим же мертвецам-то шагать. Вот и подсунули старухе такое инженерно решение.

Ту половину моста, что упиралась на небесную сферу, куда боги его с превеликим удовольствием перенесли, он выстроил легко. Федот рядышком поставил холодные ко всему души, и скрепил их цепями. Но как только он добрался до земного предела, мост начал разваливаться. Тела душегубов, стоило им подняться из своих могил после особого «божественного» заклятья, тут же стали разбредаться кто куда.

Боги снова подсказку дают: для того, чтобы мёртвые тела скрепить – хитрость нужна. И хитрость эта уже известна: пусть Федот каждому в руки всунет нож или какое другое оружие. Тогда, мол, убивцы займутся полюбившимся им делом: будут всё своё нескончаемое злосердие и безумие друг на друге вымещать, тогда и мост в мир богов сможет держаться вечно.

Федот исполнил всё в точности, как ему велели. Вскоре мост был готов. Половина его, та, что на земле матушке, истекала кровью, а половина с покорностью склонила свои головы под ногами небесных жителей. Сам Федот уже совсем не рад был своему творению. Сошёл с небес к себе на землю, а обратно вертаться не желает. Душа не пускает не смотря на всю силу его любви к богине. Она его звала, звала , а он – ни в какую! Лучше ты, говорит, приходи ко мне жить на землю. Здесь есть стыд и законы, а потому дышится легко.

Но богине не хотелося жить среди простолюдин, там, говорит, и развлечься-то негде, и сходить некуда. Так они и остались, каждый – при своём. Зато боги ликовали безмерно. Ведь теперь им не нужно было силу свою волшебную расходовать, чтобы к людям снисходить. А всем известно, как они в человеческие дела нос свой любят совать. Вот они по свежему мосту ходить принялись безпрестанно. А Федот всю жизнь без остатку прождал, что богиня его распрекрасная вспохватится о нём. Но богине уж было не до того.

Когда ж пришла пора самому Федоту покинуть мир земной, те самые мертвяки его не пустили. Нечего, говорят, тебе там делать. Пока мы тут, и ты будешь с нами. Хотел он было исправить свою ошибку, мост порушить и мертвяков раскабалить, да только боги тут же вмешались, не позволили, последние силы отобрали. Им ведь, ясное дело, этот мост край как надобен был.

– Я тебе помогу, Иван, – сказал дед Федот, – покажу, как добраться до небесного царства, но за это ты должон мне станешь. Найдёшь мою богиню и доставишь ей от меня весть. Передашь, что люблю её по-прежнему, что жду ежечастно нашей встречи, но мертвецы не пущают. Заодно узнай, есть ли способ, повалить тот мост. После этого дед Федот достал из сеней ржавый лисапед и вручил его Ивану.

– Это, – сказал Федот, – богиня мне презент сделала после, как я мост соорудил. А теперь ты садись на него, только, чур, педалей не касаться! Иначе не одолеть тебе мертвяков. А ещё лучше, ежели ты руки перехлестнёшь на груди, а ноги на руль поставишь, чтобы случаем педалей не коснуться, лисапед сам тебя куда надо докатит.

Иван засмеялся:

– Да и зачем мне такой ржавый лисапед нужен?! Ведь он тут же развалится, как только я на него сяду. Лучше уж я пешим порядком туда отправлюсь. Дед Федот взглянул на него огорчённо из-под кустистых бровей и спрятал лисапед обратно, а Иван тут же за дверью оказался, словно он и не заходил в дом. Понял Иван, что оплошал, что теперь век ему дороги не сыскать в мир богов, стал просить прощения. Дед не был злопамятным, тут же всё вернул на место.

– Как тебе это удалось, – спросил Иван деда.

– С богами поведёшься, и не тому научишься, – ответил Федот.

На сей раз, Иван поблагодарил деда, обещал скоро весточку о нём богине доставить. Затем сел на дедов лисапед, тем способом, каким тот ему велел и покатился. Иван разумно решил, что глаза лучше всего зажмурить, что толку держать их открытыми, коли ты не управляешь, коли лисапед, не разбирая дороги, мчит тебя напропалую. Лисапед домчал Ивана до того места, где мост зачинался, встал, как вкопанный и не шелохнётся. Вокруг красный туман, ничего не видать, крики, стоны, вопли заполнили всё то пространство. Хоть лисапед и не живой, а всё ж и ему тоже – не по себе. Постоял немного, и помчался по головам покойников. А вокруг – смердит, кровавая мгла стала ещё гуще!

Иван тщился изо всех сил не озираться вокруг, как и велел ему дед, да только не стерпел. Показалось ему, что вроде как кто его по имени окликнул. Но стоило ему обернуться, как сам он тут же оказался рядом с покойниками, покрытыми толстым слоем липкой вьюшки. Стащили-таки они его с лисапеда, тут же занесли над ним свои ножи, чтобы Ивана рядом с собой навечно поставить. Вдруг лисапед деда Федота поддернул его и на себя забросил. Оказавшись под ним, лисапед рванул, что было сил, подскочил вновь над кровавым месивом, стал, как прежде и помчался, как окаяный. Понеслись они дальше, больше Иван по сторонам не глядел. Вот прибыли они в царство богов, и дивятся: те же душегубы стоят смирно друг за дружкой в белых рубашоночках, окованные федотовыми цепями. Разве что синяки да неизлечимые раны выдавали их истинную суть.

Иван довольно скоро разыскал дом богини нелепостей. Это оказалось легче парёной репы: был тот дом – курам на смех среди остальных божественных теремов. Без окон и дверей, весь мхом зарос, а под ним – утиные ноги. Иван постучал, богиня сама вышла к нему и спросила, что ему надобно. Иван поклонился:

– Будь здрава, богиня! Я – жених Марьи, вот, пришёл за кольцом, которое давеча ты на мосту подобрала. То колечко не простое, оно с любовью моею, потому прошу тебя вернуть его.

Богиня постояла, покумекала и отправилась в дом за кольцом. Вышла и говорит:

– До чего же безполезная вещица! Оно почему-то не светится, да и на палец мне не лезет, – сама в руках им вертит, словно всё надежду хранит, что оно вот-вот замерцает, как было. Но кольцо оставалось тусклым.

Тогда богиня подала кольцо Ивану, да только тут же руку и оттянула, вроде как передумала.

– Я, – говорит, – давеча мешок свой с человеческими нелепостями потеряла. Верни мне его целым и невредимым, тогда и колечко твоё отдам.

Понял Иван, что делать нечего и поспешил скорее вертаться к себе, в мир земной. Но только он очутился на грани двух миров, как покойники тут, как тут, его дожидаются, рты свои разинули, вроде как лыбятся, и Ивана не пущают.

– Ты только попробуй, – говорят, – пройти по нашим головам, мы тебя сейчас же ножами порежем. Закручинился Иван, не знает, что делать-то ему дальше. Лисапед весь под ним трясётся со страху. И тут он вспомнил про ещё одну просьбу деда Федота. Воротился к той богине и спрашивает:

– А не укажешь ли ты мне на дом той богини, которую мастер Федот полюбил и ради которой он ентот проклятый мост соорудил. Иван чаял, что невеста Федота ему окажет пособие в том, чтобы через мост перебраться. Богиня нелепостей помолчала и ответила:

– Конечно же, знаю, кто ж её не знает, это я самая и есть.

– Да, как же так? Не может этого быть! – всплеснул руками Иван. – Дед Федот говорил, что богиня его молода и прекрасна…

Богиня ему ответила, поджавши губы:

– Старая богиня, знаю, и что с того?! Что толку от молодёжи? Мир только на старом и держится! Ежеле бы не мы, он давно бы уж повалился… Но рано али поздно, боги тоже помрут, и тогда никто не знает, что станется.

Иван рассказал ей про Федота, сказал, что Федот любит её по-прежнему, печалится, что не может её увидеть, что хотел бы уже отправиться на покой, но душегубы окоянные не пущают. А раз так, то он мост этот злосчастный хочет порушить, но не знает, как, слёзно просит свою богиню дать совет. Вспыхнула горделиво богиня, мол, так ему и надобно, пусть мается! Сам виноват, не захотел он тогда жить вместе с ней, рядом с богами, мертвяками, видите ли, побрезговал, а теперь пусть на себя пеняет! Потом маленько успокоилась и сказала, что Федотов мост невозможно разрушить, потому, как сами боги его стерегут.

Но коль скоро удастся его снести, что навряд возможно, то тогда нужно будет тут же вместо старого моста построить новый. Потому как, если боги увидят, что он натворил, тут же низвергнут его со всей высоты их божественного мира обратно на земь, и тогда от него мокрого места не останется и им не быть вместе во веки вечные!

– Да, как же я новый мост-то построю, я ведь не мастер, как Федот. Федот и тот весь имеющийся материал испытал, ни один не пришёлся, кроме мертвецов!

– А об этом, я тебе, Ванюша, ничего сказать не могу. И никто не скажет, мать моя старая богиня давно уж померла. Тебе его надобно порушить, ты и решай. Да только мост новый взамен старому выстроить надо моментально. Боги иначе тебе не простят. Мост помогает им силу их великую накоплять.

– А зачем им столько силы? На что они её потратить хотят?

– Отколь я знаю. Мало ли?! А вдруг татары с монголами напасть вздумают? И вообще, кто ж от силы дармовой откажется? Так что иди, Ванюша, по добру по здорову, пока ночь не настала, а мне поесть чего плотского не вздумалося.

Сказала так и скрылась в доме. Запечалился Иван, закручинился. Скрестил руки на груди, сложил ноги на федотов лисапед и только хотел поехать по миру богов, куда глаза глядят, как богиня нелепостей его окликнула обратно.

– Ванюша! А мешок-то свой я жду от тебя непременно, а ежели решишь ослушаться, то и кольца тебе не видать, и Марьянку я твою к себе заберу, и работой занудю, мне как раз прислуги не хватает. А! И Федоту, дружку своему, передай, что он мне тут низачем не сдался. Возраст, знаешь ли уже не тот, а хозяйство я и сама вести могу.

Ещё сильнее закручинился Иван, сел на лисапед и поехал. Ехал он, по сторонам не глядел, только о Марьюшке своей и думал, да о том, что он деду Федоту скажет, да ещё о том, из чего ему мост соорудить. Лисапед, тем временем, привёз его в то место, где был край божественного мира и за ним начинался мир тамошний, ихний. Светило тамошнее схоже с нашим солнцем, да только оно не обжигает. Оно как раз в терем свой возвращалось. Иван, подождал, пока оно в нём скроется, и, подбодряясь, постучал кольцом железным о ворота.

– Заходи, Иван! – крикнуло в распахнутое окошечко светило. Иван вошёл и оробел, не приходилось ему прежде со светилом говаривать

– Ну, здравствуй Иван! Зачем пожаловал?

– Вот, хочу я мост разрушить между человеческим миром и тамошним миром богов. После хочу новый мост соорудить, но по-другому.

– Что значит, по-другому?

– А вот так, чтобы люди, пусть даже и душегубцы проклятые, не обозначились в нём заместо кирпичей. Но не ведаю, как это сотворить. Может, совет дашь?

– И зачем тебе это надобно стало?

– Невеста моя ждёт моего возвращения, ждёт, что я кольцо ей верну, которое богиня заморская забрала с собой. Да только мертвецы меня назад не пустили, вот я и задумался, а зачем же такой мост надобен, если по нему одни только боги ходят, безобразничают, а и спросить-то с них не возможно. Светило посмотрело на Ивана эдак с прищуром и отвечает:

– Не боги это вовсе, а – разбойники. Добро, я помогу тебе. Мне и самому до боли надоело лицезреть тако кровопролитие. Да только и ты, Иван, мне помочь должен. Было время, когда здесь в небесном царстве все слышали и слушали моё слово. Те самые разбойники богов ложью умастили, зельем опоили, они и уснули на долгие тысячелетия. А разбойники небесный мир себе прибрали. Людей в него пускать перестали, чтобы слова мои им отныне неведомы стали. Ежели тебе удастся уговорить убийц простить друг друга, сила чёрных заклятий тотчас же иссякнет и мост рухнет. И для людей тоже завет передай.

– Говори, Светило.

– Пусть люди потом мой мост не поганят. Мысли свои грязные за собой не тащат, матерные слова на нём не царапают.

– Передать-то я передам, да только гарантии не имею, что народ услышит те самые слова, даже если я их кричать им в ухо начну.

– Ты, Иван, главное, скажи, а, как и что далее, я с каждым сам разберусь.

– Добро, Светило, слово даю!

– Что ты заладил: Светило, да Светило… Ясень меня зовут!

– А теперь, – велел Ясень, – отправляйся на старый мост и скажи мертвецам, что покой душам своим они получат, как только прощения испросят друг у друга. И коль скоро они это сделают, призови меня, я как раз к тому часу вновь в обходе буду.

– Как же с богами, то бишь с разбойниками быть? Они ведь, говорят, с моста глаз не спускают.

– Ещё как спускают, да только я об этом ведаю, больше никто. Тайна это их великая. Есть час, когда все они до единого засыпают, не могут они в этот час бодрствовать, природа у них такая. Он как раз скоро наступит. Так что ступай, поторапливайся, ты должен будешь успеть до их пробуждения.

Вскочил Иван на Федотов лисапед, скрестил руки на груди, закинул ноги на руль и понёсся скорей к мосту. Встал лисапед как вкопанный прямо посередине моста и зателикал звоночком, чтобы все мертвецы услышали, что он им сейчас скажет. Ну, Иван прокашлялся, горло прочистил, и поведал убийцам, кои продолжали колоть и резать друг друга, как им с этого самого момента обресть мир и покой на душе. Ощерились мертвецы и ну давай надрывать кишки над Иваном и его речью, а после продолжили своё занятие. А те, что были ближе к Ивану, обратили к нему свои обезображенные рожи, и протянули руки, чтобы стащить его с лисапеда вниз и там порешить, как это у них, у мёртвяков принято.

– Иди к нам, Ванюша, мы над тобой потешимся, а затем поглядим, каково тебе самому захочется потом прощевать свово душегуба!

Тянутся они за Иваном, никак не могут ухватить, уж больно ноги высоко задраны. Тут только Иван понял, почему дед Федот велел ему ноги на руль кажный раз класть, когда он через мост ехать соберётся. Жаль только, что мртвяки шины на лисапеде попортили, в крошку искромсали. Вдруг петухи первые хрипло заголосили. Испужался Иван, что не успеет порушить мост до того, как боги пробудятся.

Соскочил с лисапеда и давай прыгать, скакать по головам душегубов. Ошалели мертвецы от такой наглости и, принялись всем скопом ловить Ивана, подсобляя друг другу. А Ивану только того и надо было, он скоренько пробежался туда – обратно и на лисапед свой заново запрыгнул. Тут мертвецы увидали, что пока они за Иваном гонялись, друг друга резать, да колоть перестали.

А уж коль скоро ничто более их не связывало между собой, мост рассыпаться начал. Испугались мертвяки, что как были неупокоенными, так и останутся во веки вечные. Вспомнили, о чём им давеча Иван говорил, стали друг у друга прощение скоро вымаливать: прости, мол, нашло что-то, околдовали, сам не ведал, что творю…

Обрадовался Иван, что душегубы одумались, повинились, слез с лисапеда и начал руки им всем израненные пожимать. Увлёкся маленько, про время забыл, разбойные боги тем временем пробудились и увидели, что моста больше нет. Уж он рассыпался безмала весь, что мертвецы, прощённые, один за другим с лёгкостию разбредаются по их небесному оазису. Отяжелели от злобы и ненависти божественные души, головы и руки. Собрали они всю свою силу неземную, какую накопить сподвиглось, и обрушили всю без остатку, со всей яростию, на какую только способны были, на бедного Ивана.

Стоял Ванюша на тот момент на самом верху моста и, как только злобы богов его коснулись, вместе с лисапедом завертелся в страшном урагане. Тут только он вспомнил про Ясеневый указ, призвать его, сразу, как мост падёт. Но понял, что опоздал. Чудилось ему, что разорвало его на мелкие кусочки и развеяло ураганным ветром по всему миру.

Лучи Ясенева света пробили толщу ураганного круговорота, сомкнулись в дружные ряды и выстроились в гигантский радужный мост между светилом и миром людей. А Иван где стоял до того, там и продолжил стоять. Увидали разбойники, что ничего у них не вышло, пожалели, что израсходовали всю свою мочь, не подумавши. Не под силу им теперь сокрушить Ивана и его новый мост.

А Иван, тем временем, по мосту, сотканному из лучей, а не крови человеческой, на Федотовом лисапеде в земной мир вернулся. Бросились небесные злодеи следом за ним, да не тут-то было, мост, перед ними рассеялся, в капли превратился. Первым делом, Иван к Марьюшке своей побежал, рассказал, что договорился с богиней, и что колечко она ему отдаст, как только он ей мешок с нелепостями вернёт. Марья как узнала, что Иван должен взратиться, горько заплакала.

– Не ходи, Ванечка, без тебя – хоть помирай, а кольцо ты мне и другое подаришь.

Тут Иван всё ей рассказал, что богиня грозилась на веки вечные забрать Марью к себе и разлучить их безповоротно, если он просьбу её не выполнит. Не ведал он, что радужный мост перед небожителями исчез, и что богиня уж вовек не сможет спуститься на землю, чтобы забрать Марью. А раз не знал, то и делал то, что обещано. Вот собрался он и отправился по Марьиной наводке собирать нелепости с подружек, которые те из мешка повытаскивали. День, два, неделя проходит, а Ивана всё нет. Будто деревня небольшая, и подружки по соседству живут. Марья волнуется, стряслось что.

Побежала она искать любимого, кого ни встретит, всех расспрашивает. Приятелки говорили, что все до единой нелепости они с великой радостию вернули в мешок обратно, и даже ещё и своих положили вдобавок. Осталась только крайняя нелепость у той самой Алёны, которая всё время спала на ходу. Она жила на самом краю деревни.

К мешку-то как раз она последняя доплелась, вот и досталась ей самая одна тяжкая человеческая нелепость – зависть, да не простая зависть, которую можно в раз от себя отпустить, а расколотая на кусочки. Разбилась она, когда богиня мешок скинула. Может, потому девушки и не стали её сломану подбирать. И покуда Алёна медленно сображала, то никак не могла узреть, отчего ж она свой покой с тех пор потеряла. И как только она на пороге Ивана-то увидела, то решила, что хочет себе такую же любовь, как у Ивана к Марье.

Вот заходит Марья к Алёне, смотрит, а Иван спит крепким сном на Алёниной постеле. Марья зовёт его, а он не слышит, не просыпается. Поняла Марья, что Алёна его зельем опоила. Марья и говорит:

– Мне, Алёна, вернуть надобно все нелепости богине, иначе она меня к себе заберёт на веки вечные. Где тот мешок, что Иван с собой принёс?

Алёна тем временем в сорочке на кухне сидела и сладостями живот свой набивала.

– Мешок – у порожка, а нелепости тут где-то по дому разбежались. Забирай, коль задастся.

Стала Марья их созывать, а они от неё – кто куда, не хотят в мешок возвращаться. Хорошо им тут, вольготно живётся у Алёны. Пробовала догнать, да, где уж там! Нелепости сквозь пальцы, как вода сочатся. Что делать? Поняла Марья, что не под силу ей одной собрать все нелепости. Вновь зовёт Ивана, а он всё также спит крепким сном. Пошла Марья домой, идёт и думает: «Уж лучше пусть меня богиня к себе заберёт, коли Ивана мне теперь не видать». Идёт, а на встречу дед Федот:

– Здравствуй, Марья! Где Иван? Слышал я, что сподвезло ему из царства небесного вертаться?

Марья испугалась было, как увидела такого древнего, белобородого старика, а после и рассказала ему всё, как было. Понял Федот, что Ивану удалось-таки одолеть божественные пороги, но тяжко оказалось совладать с отборными людскими нелепостями и говорит:

– Ты не плачь, Марьюшка, скоро мы с тобой все те нелепости сложим, я сам их богам свезу. Ты иди назад к Алёне и спроси Иванов лисапед. Как только его получишь, сядь на него, ноги положи на руль, а руки вместе с пустым мешком высоко держи над головой и спокойненько езжай себе.