Текст книги "Тавай. История монгольского шамана"

Илона Грошева
Тавай
История монгольского шамана

С искренней благодарностью судьбе за знакомство с Даниилом Сиденовичем Сушкеевым

Начало

Много лет и множество километров к душе моей, что живёт за серыми брёвнами загона в бесконечных полях Тункинской долины. Много лет – каждый день – я думаю о нём. У меня есть его фотографии, – за эти годы их сделано совсем немного – и каждая из них выглядит так, что он смотрит на меня – сидит и внимательно смотрит. Слушает, слышит и говорит со мной. Каждый день все эти годы я думаю о том, как странно устроена жизнь. Я задаю себе один и тот же вопрос: почему самые близкие нам люди, наши любимые, родные, приходят в нашу жизнь не в её начале, почему они не ровесники нам и почему мы встречаемся так поздно, так жестоко и изощрённо поздно, когда один из нас намного старше другого, а тот, другой, уже успел прожить свою жизнь, наверное, наполовину – так, во всяком случае, утверждает он. И я ему верю.

Его фотографии – не единственный способ общаться. Он приходит ко мне во сне, – часто будто из внезапного прояснения в свинцовом питерском небе – в своей любимой рубашке и с неизменным чувством юмора, которое рисует морщинки лучами вокруг его солнечных, но выгоревших глаз. Он говорит со мной по телефону, когда я звоню и, как истинный стяжатель всего лучшего на этой планете, требую доложить о состоянии здоровья, но первое, что слышу все эти годы: «Как дела?» Так он спрашивает каждого, кто ему звонит. А звонят – постоянно, без перерыва. Сейчас у него есть мобильный телефон, и он всегда говорит по громкой связи. А десять с лишним лет назад я дозванивалась по обычному телефону в Харбяты – через барышню, и по старым надёжным проводам бежал мой обеспокоенный голос, чтобы встретиться с его голосом и вновь узнать, что он в порядке.

И, конечно, я стараюсь как можно чаще его видеть. Когда ему было под восемьдесят, нас разделяли двести километров, а теперь – в тридцать раз больше. Но я очень стараюсь. И вот сейчас, ровно в эту минуту, я думаю о том, как поеду к нему, несмотря ни на что, и все шесть тысяч километров я буду думать о том, что мы скоро увидимся и я смогу держать его за руку, слушать его и смотреть ему в глаза.

Десять с лишним лет. Тогда был сентябрь, и тункинские степи, отгороженные Саянами справа и успокоенные Хамар-Дабаном слева (если ехать к нему в Харбяты или вообще в Монголию), были зелёного золота. Ночи были уже холодными, небо часто серым, домики дикого курорта с целебными водами – тоже. Серыми были и дощатые строения маленьких санаториев, и загоны, в которых не жила ещё моя душа, серым был долгий вьющийся асфальт дороги, той самой, что режет степь ровно посередине долины. Пахло елью, уставшим летом и сеном, неубранным сеном в стогах – здесь его и не станут убирать, потому что с ним ничего не случится.

Мы аскетично отдыхали среди суровости сибирского сентября – я, мои годовалые дети и их папа. Часто шёл дождь, и было очень сыро – настолько сыро и спокойно, что вся долина казалась одним большим одеялом, под которым действительно можно отдохнуть. Когда же, традиционно внезапно меняясь, солнце садилось в ясном небе, изрезанном грядой Саян, асфальт той самой дороги становился медным, а все кони на выпасе – гнедыми. Местные собаки превращались в статуэтки буддийских дуганов, а местные жители – в небожителей, поскольку было их немного и каждому из них солнце придавало загадочное сияние.

По вечерам мы выходили из банного комплекса, в котором принимали с дочерью ванны: дочь категорически отказывалась ходить в свои год и четыре месяца. Мы выходили оттуда по серой пахучей глине, с мокрыми полотенцами на головах, в тёплых свитерах: дочь с серьёзным видом восседала у меня на левой руке, а в правой я всегда несла сумку для молочных лепёшек.

В один из таких вечеров мне рассказали, что неподалёку от нашего серого домика есть деревня, а в деревне той живёт самый настоящий шаман. Я уже была знакома с культурой и традициями бурят-монголов и хорошо знала две вещи: что для общения с людьми, не утратившими печати кочевой свободы на душах своих, нужно время – они не открываются вот так сразу обыкновенным туристам с круглыми светлыми глазами. И второе: шаман – это вовсе не чумазый мужик с немытой головой, в халате из кожи всех подряд и с ключиками по бортам, скачущий в экстазе под собственный бубен. Ещё я хорошо знала, что Восточная Сибирь – край, где многое возможно, в том числе невозможное. Мне рассказали, что там, в Харбятах, живёт белый монгольский шаман, самый уважаемый в округе, старейший шаман Тунки. И, конечно, я захотела его увидеть. Точнее, я так думала в тот момент.

Сейчас, спустя годы, я научилась отделять сиюминутную плоскую реальность или то, чем она кажется, от того, что происходит с нами на самом деле. Я не до конца понимаю, кому и зачем нужно, чтобы мы прошли свой путь именно так, как задумано. И, что ещё важнее, не стремлюсь понять и увидеть лицо бога. Во-первых, потому что его нет, этого лица. И, во-вторых, потому что всё будет именно так, как задумано. Тунка демонстрирует простым смертным множество чудес – от шуток со временем и пространством до встреч, которые меняют судьбу. И если есть на нашей планете такое место, как Тунка, значит…

Моя жизнь изменилась именно в том сентябре, хотя я об этом не знала. В тот момент я всего лишь хотела дать миру возможность узнать побольше о сокровенном и сакральном – о древнейшей религии, которая появилась на планете так же, как ели, горы и Байкал. О религии, у которой не было основателя, которую никто не описывал и не записывал, в которой никто никого не цитирует. О неуютной для агностиков мифологии, что ровно как окружающая природа – есть, дышит, живёт, родит потомство и переходит в другие формы. Словом, о религии как части природы.

Я была готова к обрядам, легендам, прогнозам, что обязательно сбываются, если этого захочешь ты сам. Но вот тут-то и случилось то самое непростое. Ты сам и твоё взаимодействие с миром природы, а значит, миром шамана… Ты можешь остаться тем, кто ты есть. Но может случиться и по-другому.

Со мной случилось по-другому. И теперь передо мной стоит очень сложная задача – не мистифицируя, не пугая иной реальностью, не скатываясь к шаблонам, рассказать о белом монгольском шаманизме то, что мне стало доступно за эти полтора десятка лет. Позволить прикоснуться к неведомому миру, который выглядит в глазах землян чем-то вроде экспоната в этнографическом музее или просто чудом, в которое склонны верить люди так же, как в богов и предсказания. Прикоснуться, оставив всё на своих местах, никого ни в чём не убеждая и ничего никому не доказывая. Рассказать о жизни уважаемого человека. Это очень сложно, но я постараюсь.

Встреча

Меня научили, что к шаману нужно идти с определённым набором предметов – сладостями и молоком. В единственном магазине в Харбятах эти продукты были главенствующими и подавались продавцом сразу – потому что сюда постоянно заходили за ними те, кто услышал о шамане в первый раз, как и я. Как и мы.

День был ровно серым с традиционным обещанием золотого заката, было пасмурно и всё ещё зелено, когда мы спустились с трассы к забору дома. Как ни странно, здесь никого не было, хотя хорошо было видно пробитый множеством ног паломнический след. Были и лавочки для тех, кому нужно было ждать. Я волновалась, потому что шла на встречу с очень интересным и неизведанным, шла не как за чудом или диковиной, шла за новым знанием. Моя работа была связана, в том числе, с культурной и духовной составляющими Восточной и Западной Сибири, и они были мне интересны – очень.

Он сидел в сумраке маленькой пристройки – бывшей баньки. Прямо напротив входа – просвет в просвет – его стол, утверждённый прочно при помощи странных предметов, на стене висели, как мне показалось, танки – изображения буддийских защитников. И голубое гобеленовое покрывало: оно словно специально было подобрано под его глаза. Он сидел в сумраке ещё полного дня. В обычной голубой рубашке. Сидел так нарочно – ему необходимо сидеть ровно напротив входа, чтобы видеть того, кто вошёл. Видеть не контртень в проёме, нет. Рождение, сегодняшний день и смерть того, кто вошёл, – и переставать видеть, стирать из памяти всю увиденную судьбу, когда вошедший станет вышедшим.

К шаману не ходят просто так – как не ходят к врачу, психологу, как не ходят в храм. Всегда идут по делу, и чаще всего с бедой. Я же смутно помню, о чём была наша первая беседа – никакой беды, мольбы или просьбы. Я помню его глаза в тот день. Что-то в этих глазах было особенное – нет, не шаманское. Скорее, обещание, что мы друг другу больше, чем мудрец и любопытная дама с блокнотом, больше, чем шаман и очередная женщина с проблемой. Какое-то утверждение, что-то невесомое и очень важное. Возможно, именно такое чувство испытывают близкие родственники, внезапно встретившись в середине жизни и не подозревая о своём родстве.

Так началась история, которая не закончится. Потому что в сложной системе шаманских взаимоотношений с духами, тремя мирами, космосом – с каждым из этих условных определений, по-детски нелепых, но понятных для людей, нет начала и конца. Есть удивительный край – где к слову «рай» добавляется «к». Есть загадочная Монголия, которая не понимает границ и живёт всей своей историей и традициями здесь, чуть от нарисованной границы в Мондах, – на территории Тунки, которая для нас является Восточной Бурятией.

Так началась история, которая не закончится, потому что звезда, ставшая одной из моих душ, была заброшена в юрту лихо и точно, разместившись в младенце-левше со странным резус-фактором в центральном рижском роддоме. Душа, которая затем решила поселиться в Тункинской долине и быть рядом с ним – просто дедушкой Данилой. Просто ветераном, героем войны, почётным тружеником охотохозяйства и крепким хозяином. Просто коммунистом. Просто белым монгольским шаманом.

Звёздочка в юрте

Сколько душ у обычного человека – у меня, к примеру? От одной (это проще всего представить) до четырёх – по монгольским поверьям. Но если три души из максимального количества имеют сугубо прикладное предназначение, то одна – та самая, стержень и основа взгляда, которым я смотрю сейчас озадаченно и ёмко. Такая душа одна. И берётся она с неба. Именно там, в верхнем мире, судачат о том, куда какую душу пристроить. Души в это время весело мерцают в небе, они рады всему, что с ними приключится – могут мерцать и мерещиться созвездием скучающим астрономам, могут падать с огромной скоростью, чтобы земляне почти никогда не успевали загадать желание, а могут… Как только ребёнок приходит в этот мир, начинает требовать еды, заботы и сна – в этот самый момент в отверстие дымохода юрты падает звёздочка. И вселяется в малыша, становясь душой будущего большого человека. Только так.

Когда в тёплой уютной юрте появляется маленькое пищащее существо, но в дымоход не падает звёздочка, это означает, что родился шаман. С ним всё будет иначе.

Хойто-Гол и его детство

Даниил Сиденович Сушкеев появился на свет 25 января 1925 года в одном из самых живописных мест у границы с Монголией – в улусе Хойто-Гол. Именно там радуги бегут навстречу каждому, раскидывая длинные ноги, бегут стайками, весело. Одна из главных саянских вершин – Алтын-Мундарга, «Золотой голец», – смотрела на игры радуг и затеи маленького мальчика, прирождённого охотника и рыболова. И это были основные забавы – охота и рыбалка, с пяти лет, они остались с ним до сегодняшнего дня, когда дедушка с помощью своих внуков и правнуков садится в машину и едет на охоту или на озеро – рыбачить, в свои девяносто два.

Село Хойто-Гол основали мужчины сорока табинов (родов) для охраны границы с Монголией, и основали, конечно, из-за буйных трав, зверей и рыб, в изобилии водившихся здесь. Волею геополитики тех лет они делили территорию и свою кровь, ведь, как говорит дедушка, нет никаких бурят, каждый бурят – монгол.

Обычное было бы село. Но было, обязательно было что-то ещё – это место завораживает своей логикой и простотой, завораживает всякого, кто добирается сюда петляющей дорогой вдоль скал и деревьев, открывая перед собой необозримый простор, Саяны, радуги и…

Возможно, причина в том, что рядом располагается древнейшее святилище Бурхан-Баабэ, с которым мы ещё обязательно встретимся в этом рассказе. Возможно, дело в невероятной красоте Алтын-Мундарги – красавца батора, поспорившего с небом и оставшегося на этой земле, влюблённого в неё навсегда.

Мальчика Данилу воспитывал дядя, поскольку отец сидел в тюрьме до самого 1953 года, как человек, не устраивавший советскую власть: он был шаманом. Дяде удалось избежать репрессий, и он растил мальчика как своего сына, передавая ему все свои знания и таланты – прежде всего, кузнеца. И, конечно, дядя тоже был шаманом и, прекрасно осознавая всю опасность окружающей действительности, учил мальчика аккуратно делать утварь, зубы, украшения – всё, что может пригодиться в мирной жизни, – предметы из рук белого миролюбивого кузнеца. И только посвящённые и просвещённые понимали, что дядя способен и на более важное. Но об этом – молчок. Только сейчас можно говорить о том, что практически каждый кузнец – человек с экстраординарными способностями, так уж заведено природой, и не важно, монгол он, славянин или индус. Только сейчас можно говорить о том, что среди сибирских шаманов самые сильные – «железные», кузнечные шаманы.

От дяди мальчику достались отцовские ритуальные предметы – маленькая наковальня, молоточек, колокольчик, утварь для обрядов, и он бережно хранил эти предметы, хотя очень долгое время они ждали своего часа. В практике монгольских шаманов есть такое понятие – поднять ритуальные предметы. Оно означает принятие кузнечным шаманом своего предназначения и начало использования маленькой наковальни и такого же маленького молоточка или других предметов твоего шаманского рода.

Так, благодаря дяде, прилежному мальчику и предметам, чудом сохранившимся среди домашнего скарба, не прервался шаманский род, а тысячи людей обрели здоровье, радость жизни и утешение в своих печалях.

И ещё раз о звёздочке…

У дедушки четыре души, как и положено. Есть шаманская душа, есть человеческая, душа из космоса и та, что бережёт тело. И, конечно, самая главная, основная из них – шаманская, она вселяется в своего нового владельца только после обряда посвящения. Именно по этой причине не падала звёздочка в дымоход, ведь здесь совсем другая, непростая история. Если бы не было у дедушки сложной судьбы, связанной с войной, репрессиями, которым подвергся его отец, если бы не было дедушки-председателя колхоза, орденоносца, коммуниста, если бы не верил он свято в то, во что велела верить Родина, он поднял бы ритуальные предметы через месяц после смерти отца, как заведено. Поднял бы ещё в 1953-м, когда похоронил папу, соблюдая ритуал: сжёг его тело и отправил в космос душу.

Вообще-то, шамана, прошедшего три посвящения, убить нельзя, можно только сжечь. Здесь, в краю невероятной природы и столь же невероятных событий, можно услышать много историй о том, как кто-либо пытался убить шамана – всадить, к примеру, в его тело двадцать пять пуль. И… ничего. Настоящего шамана можно только сжечь. Шамана, который живёт положенный ему срок и затем уходит в космос, можно только сжечь, хоронить нельзя. По обрядовой системе шаман должен сам выбрать холм, на котором проведут ритуал, и тело его, ставшее пеплом, насытит землю, с которой он состоит в кровном родстве, а шаманская душа будет той самой долготерпеливой звёздочкой. Душа, уходящая вместе с дымом костра, на котором сжигают шамана, ждёт в космосе своего часа, и не очень приветствуют духи, когда следующий шаман задерживается. Им всё равно, какой в степи, полной сурков и саранок, политический строй и какова идеология – на земле нужен следующий шаман, и так ровно десять поколений. Отец и дядя дедушки Данилы были шаманами шестого поколения, сам дедушка – седьмого. Впереди ещё «триста лет» – сын, внук и правнук Данилы будут шаманами, а затем духи земли и космоса дадут им отдых ровно на одно поколение. Чтобы всё началось сначала… И так будет на этой земле, несмотря ни на какие повороты цивилизации.

Мы

За эти пятнадцать лет я виделась с дедушкой несчётное количество раз. Благодаря тому, что появилась сотовая связь, я имею возможность говорить с ним тогда, когда соскучусь, когда мне кажется, что с ним что-то не в порядке, когда не в порядке что-то со мной и я хочу ему пожаловаться. Сейчас, когда за окном стеной встал питерский ливень и до моего любимого родственника всё те же шесть тысяч километров, я говорю с ним мысленно и уверена, что он так же мысленно читает каждую строчку написанного, что он не даст мне сделать ошибку, которая составит неверное представление о том, кто такой мой дедушка и чем он занимается. Я могу рассказать о десятках людей, чьи судьбы изменились после визита к нему, и о том, что каждый человек, откуда бы он ни пришёл к деду, если он попал к нему на приём, уйдёт с пользой, даже если сам не будет в этом уверен.

Конечно же, прежде всего, с дедушкой на связи его земляки. С самого первого посвящения – после распада Советского Союза – шаман Данила проводит родовые обряды. Это традиционный жизненный уклад: для того чтобы семья жила богато и никто не болел, проводится специальный обряд, на котором присутствуют все родственники. Иногда они съезжаются кортежами машин: пылят, пылят по дороге бесконечно, потому что настоящая бурятская семья – это целое дружное село, а то и больше.

Случается, что земле потомственных скотоводов становится невыносимо сухо. Тунка горит, всё её тело, пронизанное порами – целебными источниками, сохнет и выгорает под жгучим солнцем. Тогда снова нужен шаман – пролить ливни из тяжёлых чёрных туч. Я видела такие тучи в Тунке – их невозможно представить обыкновенному созерцателю пейзажей. Вот ты. Вот – ровно над тобою – небо, составленное из двух разных миров. В одном из них светит солнце и нет ни облачка. А в другом – ни просвета в сиренево-чёрном и только острые щупальца молний трогают землю – отовсюду. Так просто не бывает – если ты не в Тунке или Монголии и не знаешь местных обрядов.

Каждый уважающий себя бурят, когда случается болезнь или беда, первым делом идёт к шаману. Или, как сегодня – звонит. Нужно заметить ещё одну немаловажную деталь: Сибирь – это край, где до сих пор распространено такое явление, как «порча». Сложно сказать, что оно означает на самом деле, но древние практики недовольных девушек, тётушек и дядюшек именно здесь представляются отчётливо и легко: слишком уж много случается странностей. Можно сказать – судьба. Можно сказать – человек сам кузнец своего несчастья. А можно пойти к шаману, что чаще всего и делают местные жители. Ведь одна из главных забот шамана – отыскать душу, отправившуюся куда-то на прогулку и заплутавшую, или же снять порчу, если таковая на человеке есть. Дедушка-шаман так и скажет: кто-то навёл порчу. Зачем он это сделал – пусть думает несчастный, у которого вся жизнь разладилась и вот-вот случится непоправимое.

Душу можно вставить обратно. Это так.

Болезни: алкоголизм и наркомания, бесплодие, слабая щитовидная железа, почки, онкология, психические и психологические травмы, опорно-двигательный аппарат – это основные проблемы, с которыми обращаются к шаману люди, причём уже не только тункинцы. Такова статистика деда – эти болезни случаются чаще всего, и они своего рода примета времени, примета очень нехорошая и печальная.

И, конечно, личная жизнь. «Миллион девок», как сказал бы дедушка. Проблемы между родственниками, но чаще всего – несчастная любовь. И о любви есть смысл поговорить чуть ниже, когда мы захотим узнать о бабушке моего дедушки.

Вот она – сфера профессиональной деятельности обычного монгольского шамана.

Люди. Они ведут себя как люди. Каждый переживает только за себя или за своих близких. Каждый, добравшись до заветной деревни и с облегчением узнав, что дедушка сегодня ведёт приём, боится пропустить очередь или в отчаянии громко кричит на того, кто в таком же отчаянии стремится попасть на приём без очереди. Я видела здесь машины с самыми разными номерами. Дед вправе называть себя мировым шаманом: к нему ездят не только со всей страны, но и из Европы, а изучать его дар берутся этнографы и культурологи самых разных стран нашей маленькой планеты. Той самой, чей родной ребёнок лечит и правит, лечит и правит… Случается, что ему обещают прислать снятый фильм. Но не присылают. А случается и так, что неподалёку от села ищут пристанища вертолёты самого высокого полёта. Совет шамана нужен тогда, когда не устраивает диагноз, когда люди самых разных высот и сословий понимают, что современные знания и технологии имеют мало общего с тем, кто видит входящего от волоса до ногтя, сразу и всего. Кому его шаманская душа велит говорить только тот текст, который он вам произнесёт, и ни слова больше. Кто спасёт вас или обманет, потому что видит то, что будет завтра, но хочет, чтобы вы прожили ещё один день спокойно и счастливо. И это – реальность, которую в обычном смысле реальностью назвать нельзя. То есть это нормально, когда ты здесь. Когда ты видишь отчаявшихся женщин в платочках и загорелых рослых мужчин, ищущих правды или спасения. Это нормально там, где меж двух голубых глаз планеты – Байкала и Хубсугула – торчит острый нос Мунку-Сардыка. Это нормально, когда за тысячи километров отсюда человек на волоске от смерти, на тонких проводах аппаратов искусственного жизнеобеспечения вдруг приходит в себя и продолжает жить. Чудеса случаются, организм человека иногда удивляет даже самых опытных врачей. Возможно, именно в их практике случалось чудо, сотворённое во время рабочего дня шаманом в далёких Харбятах. Возможно.

Люди. Они ведут себя как люди. С любопытством естествоиспытателей едут в Харбяты на поиски настоящего шамана. Но почему-то оказывается, что дедушка сегодня не принимает или его вообще нет дома – уехал в Улан-Удэ, в Бурхан-Баабэ или охотиться на козла.

Почему? Попробуйте догадаться. Но именно по этой причине вы не найдёте исчерпывающей информации о дедушке Даниле. Его жизнь и то, чем он занимается, не повод для рассказов с большим количеством мурашек. И, если вам действительно нужно к нему и духи, руководящие шаманской душой, с этим согласны – вы попадёте на приём. А если нет – сделайте выводы сами.

Люди. Я неоднократно видела во время приёма, как дедушка суров и сердит с посетителем. Я слышала от людей, что они ни слова не смогли разобрать из того, что он им сказал. Здесь, пожалуй, можно поведать о механике процесса: когда шаман ведёт приём и говорит с пришедшим, на месте только телесная оболочка шамана. Слова, произносимые в этот момент, – слова духов-помощников, слова той самой шаманской души. Так объясняет процесс приёма сам дедушка.

Я отчётливо слышу и понимаю его речь – когда мы беседуем с ним, собирая материал. Когда обсуждаем мою жизнь. Когда он в процессе беседы вдруг переходит на бурятский, что-то объясняя вклинившимся в разговор родственникам, и затем снова легко переходит на русский – в такой момент у меня вообще есть ощущение, что он с лёгкостью может перейти ещё и на латышский, суахили и норвежский. Когда говорим по телефону и он, добрый и отзывчивый старик, кричит мне из далёкой Бурятии своё «Как дела?», мучаясь одышкой инвалида двух войн в возрасте девяноста двух лет… «Как дела?»