Текст книги "Тёмный свет. Сны о чём-то большем…"

Фёдор поднял голову.

– Печальное событие. Вы не оправдали надежды доверившегося вам человека и обманули его. Неважно, какой человек национальности или вероисповедания, так как перед Богом вы все равны. Он не угрожал вам смертью и ясно дал понять, что не разделяет фашистскую идеологию. Вы же просто струсили, поддавшись страху и слепой ненависти.

– Но я был ребёнком!

– Это вас не оправдывает. Большинство людей совершают свои самые главные ошибки ещё в детстве, и потом до самой смерти расплачиваются за них. Это был ключевой момент вашей жизни.

– Но я же осознал свою ошибку, я до сих пор жалею о случившемся…

– А что вы сделали для того, чтобы исправить её, эту ошибку? Вы только сидели с рюмкой в руках и думали, какой-же вы хороший, что смогли осознать свой проступок, что вам это наверняка зачтётся после смерти. В результате, поминая убитого вами несчастного юношу, вы спились, потеряли семью и работу, а должны были после войны разыскать родителей Дитриха и всё им рассказать, попросить прощения! Именно таков был ваш путь. Там, в Германии, когда они получили известие о гибели их сына от руки партизан, они в гневе прокляли его убийцу, пожелав ему страшной смерти. Вы много раз избегали её, если вспомните, и не чудо спасало вас, а те, кто ведёт каждого человека по жизни – ваши ангелы-хранители. Но они проиграли эту битву за вас, проиграли бесам. Вы не смогли.

– Они бы убили меня, если бы я приехал к ним!

– Вы не смогли.

– У меня никогда не было таких денег, чтобы ехать за границу!

– Вы не смогли.

Фёдор уронил взлохмаченную голову на руки и опрокинул бутылку. Самогон выплеснулся на скатерть, а сама бутылка скатилась по столу, упала на пол и разбилась об угол печки.

– Что же мне делать теперь… помирать?

– Это вы всегда успеете. Я могу вас свести с сестрой Дитриха. Вы всё-равно скоро умрёте, от этого никуда не денешься. Но, согласитесь, отправиться в тот мир налегке гораздо приятнее, чем с непосильным грузом. Так вы сможете преодолеть несколько лишних уровней, и ваша участь после смерти будет не столь плачевна.

– Я согласен!! – оживший Фёдор вылупил глаза на незнакомца и готов был броситься к нему в объятья.

– Хе-хе, согласны вы… Для этого вы будете должны выполнить одно условие.

Вилиал наклонился к уху мужика и долго что-то рассказывал ему, глядя в пустоту, а Фёдор, раскрыв рот, только кивал и соглашался в ответ. На том и порешили.

Глава 15. По следу

Ангелы промахнулись. Ну, такое случается даже с высшими существами. Полину выбросили с парашютом в 100 км от того места, где появился из земли демон, и ещё на 10 километров её снесло в сторону ветром. Таким образом, приземлившейся вдалеке от автострады и населённых пунктов девушке предстояла нелёгкая погоня. На помощь извне рассчитывать было нельзя – можно сказать, что это были условия соревнования, хотя соревнованием борьбу за будущее человечества называть было бы весьма кощунственно. Демон шёл к своей цели собственными силами, и использование поддержки свыше нарушило бы энергетический баланс сформировавшейся системы, что грозило непредсказуемыми последствиями. Поэтому путь Полины по лесам, полям и просёлочным дорогам, переправа через реки и уговоры случайных трактористов изменить маршрут и ехать на кудыкину гору носили тяжёлый характер. Тем не менее, через два дня она стояла у обугленных останков церкви на том самом холме, внизу которого простиралась оставленная наводнением деревня.

Странную женскую фигуру в грязном белом балахоне видели на вершине холма многие жители. Она то пропадала из их вида, то появлялась снова, видимо, обследовала место пожарища. «Из города,» – понимающе кивали деревенские зеваки.

Полина ходила осторожно, перешагивая ещё тёплые угли и прошитые гвоздями доски, которыми был усыпан почти весь холм. У некоторых устоявших от огня, но порядком обрушившихся стен храма она останавливалась и прикасалась к ним ладонями. Никакой информации… Как будто стёрто всё было пламенем, ветром или кем-то специально. Полина вдруг нагнулась, завидев что-то блеснувшее под ногами, и подняла с земли серебряный крестик с распятой фигурой Христа. Она крепко сжала в ладонях маленький кусочек металла и закрыла глаза.

Вспышка. Другая. Сквозь эти редкие проблески сохранившейся в крестике информации она смогла различить силуэт Вилиала и понять, кто же стал виновником пожара. Больше ей ничего добыть не удалось. Она бросила в последний раз взгляд на останки церкви и, склонив голову, пошла по направлению к обгоревшим стенам сарая у края холма. Погрузившись в свои раздумья, Полина чуть не свалилась в глубокую щель в земле, вовремя остановившись на краю и взмахами рук сохранив шаткое равновесие.

«Вот оно!» – страшная яма зияла чёрной пустотой перед ней как разинутая пасть огромного чудовища. Казалось, она бросится сейчас на девушку и жадно поглотит её, скрыв навеки в своих недрах. Но Полине отступать было некуда – она просто обязана была спуститься вниз и обследовать дно того места, откуда вышел наружу изгнанник сатаны. Сняв мешающий балахон, она осталась в коротких джинсах и розовой рубашке с длинными рукавами, которые предпочла закатать. Она не любила этот дурацкий няшный цвет, но другого выбора на её стройную фигурку в Небесной Канцелярии не оказалось. Ангелы тоже любили покушать.

Держась за дёрн, она повернулась спиной к расщелине, осторожно спустила вниз одну ногу, затем вторую и тут же съехала на животе по осыпавшейся земле почти до самого дна, изрядно поцарапавшись о торчащие мелкие корни. Несмотря на то, что ещё высоко стояло полуденное солнце, на дне ямы царила кромешная тьма. Достав из кармана джинсов заблаговременно припасённый фонарик, девушка осветила котлован. Света было мало, но Полина направила маленький луч в самый низ и стала внимательно осматривать землю. Наконец, она видимо нашла то, что искала, села на колени и прислонила руку к обнаруженному ей следу человеческой ноги.

Девушка снова закрыла глаза, как в случае с первой находкой, и попыталась настроиться на то излучение, которое шло от этого следа. Подключение произошло почти сразу, но то, что она увидела, только обескуражило её. На Полину смотрел молодой человек с лучезарной улыбкой и весёлым жизненным взглядом, очень похожий на ту фотографию, которую она видела совсем недавно, но только более… открытый что ли, простой, юный и беззаботный. У него небыло морщин, а кожа была заметно светлее, волосы не имели проседи. Поток информации хлынул на девушку, но она не могла его прочитать, видимо, он был закодирован. Однако, на уровне эмпатии, на уровне чувствования она запомнила Вилиала, как запоминают запах собаки-ищейки, и теперь при удобном случае девушка могла с лёгкостью подхватить его след.

Настала пора выбираться из ямы. Полина узнала всё, что ей было необходимо для дальнейших поисков, но неожиданно с выполнением этой задачи возникла сложность. Откосы расщелины оказались настолько круты, что все попытки девушки выбраться наверх заканчивались тем, что она съезжала вниз вместе с массами земли. Полина стала работать руками и ногами чаще, но это привело лишь к тому, что увеличившиеся объёмы осыпающейся почвы стали закапывать девушку на дне ямы. Выбираться стало всё сложнее, потому что силы у Полины заканчивались, и она решила передохнуть. На какой-то миг закрывшее солнце облако обдало её страхом оказаться погребённой заживо в этом логове ада, но она быстро отбросила это наваждение. Приглядев самый длинный и прочный корень, свисающий с верхних слоёв земли, девушка напряглась и, оттолкнувшись от склона, смогла зацепиться за него. Используя корень как канат, она почти выбралась наружу, даже закинула одну ногу на зелёную траву холма, когда края всей ямы внезапно обрушились и она поехала вниз. К счастью, девушка осталась не погребённой в этом чреве, каким-то чудом оказавшись сверху оползня. Выбравшись окончательно, Полина отряхнулась и, глядя вниз холма на покосившиеся деревянные дома, произнесла только одну фразу:

– Я найду тебя.

Глава 16. Прохор

Вилиал покинул деревню сразу же после сделки с Фёдором – нанял попавшегося мотоциклиста и добрался с ним до ближайшего города, в котором и остановился на ночлег. На следующее утро он не спеша выполнил все гигиенические процедуры, которые были необходимы для поддержания в чистоте и порядке человеческого тела, позавтракал и также не спеша отправился на прогулку.

Вскоре демон остановился у сидящего возле церкви сгорбленного мужчины маленького роста и посмотрел в его скомканную шапку для подаяний. Там лежала одинокая монетка, всем своим видом показывающая, что ей настолько же одиноко, насколько одиноким и покинутым выглядит её хозяин. Нищий был одет в рваное клетчатое полупальто с грязным меховым воротником, ватные штаны и облезлые серые валенки с обрезанными голенищами. На голове у бедолаги был повязан белый платок, стянутый по краям несколькими узелками. Вкупе с растянутой на лице беззубой улыбкой он придавал мужичку залихватский образ карибского пирата.

– Подайте копеечку! Христом… – тут нищий невольно закашлялся, – Бо… гом… – кашель стал надрывным, и под конец мужик еле хрипел. – Прошу!

– Христом Богом, говоришь? – задумчиво переспросил Вилиал. – Ну-ну. А пойдём-ка я тебя лучше накормлю!

– Зачем?! – испуганно раскрыл глаза нищий на странного мужчину. – Господь накормит, ты денежку дай! На богоугодное дело, – смиренно добавил мужичок и поклонился прохожему.

Демон усмехнулся, откинул подол плаща, вынул из кармана брюк крупную купюру и положил в шапку.

– Дам ещё столько же, если проведёшь меня в своё жилище.

– Да что вы, барин! Побойтесь Бога, какое жилище?

– Слишком много было сказано тобой про Бога, грешник. Ты, видимо, хорошо с ним знаком… вот и побеседуем.

С этими словами Вилиал лёгким движением руки подхватил обескураженного нищего подмышку, поднял его на ноги и посмотрел в глаза.

– У тебя квартира здесь двухкомнатная за углом, на втором этаже – я слышал, участковый говорил, когда ты деньги ему отдавал. Вот там и поговорим.

Испугавшийся такого поворота разговора бедолага от неожиданности отпустил прижатую к животу руку и на асфальт посыпались звонкие монеты и бумажные купюры всех достоинств.

Незнакомец помог собрать деньги, и они двинулись с мужиком через перекрёсток. Никто не обращал на необычную пару внимания, и вскоре они оказались в той самой квартире, о которой было упомянуто выше. По пути Вилиал узнал, что нищего зовут Прохор, он инвалид с одной почкой, лежал в психической, «ветеран двух отечественных», готовился лететь в космос и под конец был жестоко обманут собственными детьми, оставившими его без жилья и средств к существованию. Эта квартира якобы не его, а сожительницы, которая умерла год тому назад (почему-то опять в психической), и живёт он там якобы на птичьих правах, пока не объявятся родственники покойной. «Фантазией тебя Бог точно не обделил,» – подумал демон и, захлопнув дверь, оглянулся в квартире.

Уныние, упадок и угнетённость в этом жилище удивительно соседствовали с роскошью, расточительством и рафинированностью. На длинной стене прихожей, покрытой рваными бесцветными обоями, ярким жизненным пятном красовалась большая картина в позолоченной раме – великолепная копия «Последнего дня Помпеи» Карла Брюллова. «Сюда! Лицом к лицу заката, не робея! Сейчас придет к концу последний день Помпеи,» – почему-то сразу вспомнились Вилиалу стихи Бориса Пастернака. Под стать картине притягивала взор средних размеров венецианская люстра на потолке, переливающаяся дорогим стеклом, хрусталём и бронзовыми декоративными подсвечниками. Последним днём Помпеи выглядела кухня этого пристанища, вид на которую, к сожалению, открывался справа. Там царило целое нагромождение грязных тарелок, вилок, стаканов и кастрюль, затянутых паутиной, покрытых пылью и засиженных мухами. Из кухни тянуло неприемлемым зловонием и прогоняло быстрее прочь. Пройдя дальше по коридору, гость попал под ничем не примечательную арку, но вот за аркой открывался вид весьма неожиданный и непривлекательно противоречивый.

На покрытом вытертым жёлтым линолеумом полу величественно почивал яркий персидский ковёр ручной работы, изрезанный солнечными узорами и цветущими водяными лилиями. По четырём углам большой светлой комнаты стояли массивные, в полтора метра высотой кованные канделябры, удачно оттенявшие затянутые паутиной почерневшие углы. Слегка откинувшись на стену невысокой резной спинкой, с нетерпением ожидала своего чудаковатого хозяина низкая тахта, обитая богатой индийской тканью с золотой притачной бахромой. Завершал весь этот пёстрый ансамбль с опаской примостившийся на кухонном табурете огромный полупроводниковый ящик с кинескопом, гордо именовавший себя телевизором. Люстры на облупленном потолке не было – видимо, её наличие считалось неприличным излишеством на фоне имеющейся уже в комнате роскоши. На двух смело свисавших с потолка проводках чудом держались грязный пластмассовый патрон и ввёрнутая в него огромная пыльная электрическая лампочка.

Прохор молча стоял в коридоре, исподлобья глядя на Вилиала, пока тот рассматривал его уютное гнездо. Редкие немытые волосы нищего торчали в разные стороны, а все мышцы, казалось, были напряжены в нервном ожидании.

– От сожительницы, говорите, досталось? – с иронией спросил демон, не оборачиваясь на хозяина квартиры.

– Вы о телевизоре? Нет, сам купил. Я тогда был здоров и хорошо зарабатывал, – с прохладцей в голосе ответил Прохор.

– Я о персидском ковре, картине и канделябрах, – как бы не замечая изменившегося тона «нищего», парировал Вилиал.

– Ах, это… В наследство получил, тётя умерла.

– Так от чего тогда нищенствуете? Немалые деньги можно выручить…

– Память. Любил тётю безумно.

Вилиал резко обернулся к церковному попрошайке и снова посмотрел в его светлые голубые глаза.

– Я предлагаю вам сделку. Очень хорошую сделку! Я не всякому её предлагаю. Мне нужна лишь правда. Я и так могу её узнать, для меня это не трудно. Но мне нужно узнать эту правду от вас. Вас гложет печаль… это очевидно. Вы совершили когда-то глупую ошибку и до сих пор вас не отпускает отчаяние, поскольку время не повернуть вспять и невозможно что-либо исправить. Вы мне честно и откровенно рассказываете всё, что с вами тогда случилось. Я же… я предоставляю вам возможность искупить свою вину. Я могу это сделать. И после этого вас уже никогда не будут мучить бессонница и дешёвая водка, пытающаяся заглушить беспощадную память.

Прохор исподлобья и молча смотрел на Вилиала, пока тот произносил свою неожиданную речь. Оба не сводили друг с друга глаз, но насколько же разными были их взгляды… Взгляды короля и шута. Один свысока, властный и не терпящий пререканий, холодный и пронзительный. Другой – снизу вверх, прищуренный, двусмысленный, закрытый и притаившийся.

– Кто вы такой? Назовите себя.

– Я слуга того, чьё имя в страхе боятся произнести прислужники веры.

– У меня было мало оснований доверять вам доселе, а теперь их вообще не осталось.

– Вам вообще некому доверять в этом мире, а после того, что с вами когда-то случилось, меньше всего вы можете доверять самому себе.

– Вы действительно можете мне помочь?

– Да.

– Хорошо. Я согласен.

Глава 17. Лаврентий

– Я не принимал общество. Я был асоциален по своей природе. Меня раздражали собрания, демонстрации, кинотеатры, школы… Даже в детском саду я прятался на прогулке за верандой и сидел там, пока меня не хватались воспитатели – я не хотел общаться ни со сверстниками, ни с ними. Я не понимал, почему общество проявляет ко мне насилие, и почему я должен был подчиняться его глупым законам, принимать его ложную показную нравственность. И в школе, и в институте меня считали белой вороной. Для меня же все окружающие были грязной, серой и безликой пернатой массой. В карканье своём и суете они пожирали друг друга, а я не желал их участи. Я стремился к одиночеству, поскольку не видел вокруг ни друзей, ни единомышленников. Помните, у Достоевского: «Я хочу хоть с одним человеком обо всем говорить, как с собой». Не дало мне общество такого человека, и я стал делать то, что делают все одинокие души в наше время – я стал пить. В алкогольном угаре я часами вёл с собой душеспасительные и философские беседы, вслух, иногда на повышенных тонах, иногда в обнимку… да, в обнимку с самим собой! Я человек! И мне просто необходимо было кого-то обнимать. И я обнимал себя. Родители оставили меня рано – сначала умер отец, затем мать. Институт я заканчивал сиротой. Они купили мне небольшую квартиру, когда я поступил в ВУЗ, а сами остались жить в своей трёхкомнатной, в другом городе. У них было две машины, большой дачный участок. Всё это досталось мне по наследству. Плюс сбережения в банке, золотые украшения, облигации… У отца был хороший бизнес, который мать после его смерти некоторое время продолжала, а я просто продал.

Я был богат, но я не чувствовал этого. Мне просто некуда было тратить деньги. Я продал всё, что мне досталось от родителей, и открыл валютный депозит в зарубежном банке под хороший процент. Каждый день я становился ещё богаче, но повторяю – я не чувствовал этого. Мне не нужны были деньги. Я жил в своей захолустной холостяцкой квартире и работал ночным сторожем ради романтики. Зарплаты мне полностью хватало на жизнь и алкоголь. Наконец, настал тот момент, когда мне такая жизнь опостылела. Но я не бросился в банк, не уехал за тридевять земель на песчаные пляжи под тропические пальмы – я просто продал квартиру, уволился с работы и стал бомжом. Я ночевал в теплотрассах, в подвалах, под мостами, в парках. Разбирал помойки, но только ради развлечения – еду я покупал на рынке. Делился пищей с собаками, кошками и крысами. Они меня любили! Мне было с кем поговорить. Они не перебивали, слушали внимательно, не лезли с глупыми замечаниями и рассуждениями. Они были просто идеальными собеседниками! А потом меня обокрали. Я лишился всех денег – видимо, я не умел их хранить. Правда, остались документы, а значит – счёт в банке. Но сдаться? Какова была бы мне цена, если б я тут же бросился к своим запасам, разве имело бы тогда смысл всё моё предыдущее существование? Прожитые годы в образе одинокого холостяка и захудалого бомжа оказались бы выкинуты на свалку, они оказались бы просто бессмысленны. И я решил не отступать. На работу меня нигде брать не хотели, и пришлось встать на паперти у тамошней церкви. Это было десять лет назад…

Не знаю, что он во мне нашёл. Он проходил мимо каждый день и каждый раз бросал монеты именно в мою шапку. Он пытался поймать мой взгляд, я это чувствовал, но всегда опускал голову, якобы в знак благодарности. Он стоял возле меня несколько секунд и уходил. Однажды я заметил, что он рассматривает меня из-за угла дома. При этом он впервые не прошёл мимо, а просто исчез за тем самым углом. Его не было несколько дней, и я почувствовал тревогу. Не столько из-за денег, которые он перестал мне подавать, а из-за… одиночества. Да! Я вдруг осознал, что человек этот стал для меня близким. Я чувствовал от него какую-то доброту, понимание, сочувствие, и теперь это всё исчезло, мне стало его не хватать. Я не вспоминал тогда о деньгах в банке, я был настоящим бомжом – безработным и бездомным, пропитанным перегаром и зловонием. Поэтому я близко к сердцу воспринял внимание того человека, не проявившего брезгливости и презрения. И когда он пропал… пропал всего на несколько дней… мне стало страшно. На меня вдруг надавил этот бездушный и холодный мир, надавил всей своей тучной бесформенной массой, готовый вот-вот раздавить жалкого человечишку, своенравно обособившегося от него в своей гордой самодостаточности. Казалось, я потерял для себя самое дорогое…

Он появился неожиданно. И он шёл прямиком ко мне с широкой улыбкой, искрящимся взглядом, всё в той же широкополой шляпе и черном драповом пальто, лёгкий серый шарф небрежно обвивал его длинную жилистую шею… Густые тёмные брови, бородка клинышком, аккуратные усики, морщинистый лоб – кажется, я готов был расцеловать всё это! Я впервые, не отрываясь, смотрел на него, не украдкой, как обычно, а прямо в глаза, так, как хотел этого он! Право же… он это заслужил.

– Милейший, здравствуйте! Как ваше имя?

– Прохор, – немного растеряно ответил я, не ожидая вопроса в лоб.

– Прохор! Какое замечательное греческое имя!

– Я русский, – немного обиженно ответил я и опустил голову.

– И это замечательно! Скажите, Прохор, вы не могли бы оказать мне одну маленькую услугу?

– Я? Услугу? – я не смог скрыть своего изумления, – и чем же я могу быть вам полезным?

– У меня тут дом неподалёку. Вот за Пятницкой, второй поворот, а там за магазином, знаете? – начал показывать прохожий, но я смотрел ему в глаза и никак не реагировал. – У меня там проблема нарисовалась… Давеча ветер сильный был, так он, сорванец, повалил во дворе старое сухое дерево, и оно теперь мешается на проходе – ну никак не пройти, чтобы не задеть.

Интеллигент наклонился ко мне, почти к самому уху, и вкрадчиво произнёс вполголоса:

– Вы не помогли бы его убрать? У меня есть пила, топор и всё, что ещё нужно, но нету здоровья… ну ни капельки!

Заложив правую руку за спину, прохожий с натугой и морщась от боли выпрямил позвоночник и посмотрел мне в глаза.

– Вы не откажете? Я заплачу. Очень прошу.

Я не отказал. В тот день я не только разломал упавшее дерево, но и прошёлся граблями по лужайке перед красивым двухэтажным домом, затем вдоль кирпичного забора с железными решётками, сжёг мусор и перевесил почтовый ящик у входа. Обо всё этом меня попросил Лаврентий – тот самый прохожий у церкви, где целыми днями просиживал на паперти бездомный горемыка.

У Лаврентия была семья – молодая жена и дочка лет шести, самому ему было лет пятьдесят и он руководил отделом культуры городской управы.

Я стал приходить к нему каждый день – так хотел Лаврентий и так хотел сам я. Работа в саду с граблями и тяпкой, подрезание кустов, сбор урожая, мелкие строительные работы во дворе – всё это заряжало бездомного энергией, он отдавал её тут же, и снова получал взамен. Этот круговорот позволял мне жить, а не существовать. Меня кормили на роскошной веранде, щедро платили и даже провожали и встречали каждый раз у ворот.

Однажды, когда я драл сорняки на заднем дворе между огуречными грядками, ко мне подошёл Лаврентий, молча положил руку на плечо и кивнул в сторону дома. Я видел несколько раз, как хозяин входил и выходил через заднюю покосившуюся дверь в подсобку своего особняка, а потом в какой-то момент заместо этой двери появилась новая, прочная и солидная. Вот к этой двери Лаврентий и подвёл меня, открыл её и пропустил вперёд.

Внутри пахло краской и сосновыми досками. Ярко горел свет, бросая блики на свежеокрашенные в лазурный цвет стены, посредине небольшой комнаты стояли сколоченные им самим деревянный стол и табуретка, а всю дальнюю стену занимала аккуратно застеленная антикварная железная кровать. У правой стены стоял небольшой отреставрированный комод, а по левой стене были закреплены в несколько рядов ровные фанерные полки.

– Теперь ты будешь здесь жить, Прохор. Видишь, я тоже кое-что сделал для тебя, – Лаврентий широко улыбался и смотрел на меня горящим воодушевлённым взглядом.

Я не знал, куда себя девать. Бомж во мне тыркался на пороге, боясь сделать шаг вперёд, пока хозяин дома слегка не подтолкнул его вперёд. Я спустился на пару ступенек, ведущих в комнату от входной двери, на ватных ногах прошёлся до дальней стены, зачем-то потрогал дрожащей рукой дужку кровати, медленно подошёл к столу и слегка погладил рукой свежую древесину.

– Нужно ли что-нибудь ещё тебе для счастья, Прохор? – спросил Лаврентий. – У тебя есть жильё, работа, еда и друг!

– Нет… наверное, нет… – мой голос был скомканным и нерешительным, как будто я боялся своего ответа.

– Тогда живи! Хочешь ли ты остаться здесь? Остаться навсегда? Не будет больше теплотрасс и помоек, склонённой головы на паперти и бесконечного пересчитывания мелочи перед магазином. Оставайся!

– Не знаю. Это всё так неожиданно… мне надо подумать… Наверное, да. Я готов остаться!

Я уже давно начал жить в другой реальности. Даже ночуя в подвале после работы у Лаврентия, я там не находился. Выходя за ворота особняка, я погружался в туман, и туман этот рассеивался только тогда, когда я снова возвращался утром к тем же воротам. Я жил только внутри этой благоухающей зоны, огороженной кирпичным забором с железными решётками. Всё остальное у меня проходило, как во сне. Я напрочь забыл о своих деньгах, надёжно спрятанных в зарубежном банке, и, по-видимому, это меня полностью устраивало.

– Ты готов остаться, Прохор? Отлично! Это одна из самых радостных вестей в моей жизни! Но у меня к тебе есть разговор, Прохор… Разговор непростой.

Лаврентий опустил и склонил набок голову, стараясь заглянуть в глаза человеку, стоящему перед ним в нерешительности.

Я оторвал взгляд от деревянного стола и недоумённо посмотрел на хозяина дома. Лаврентий наконец спустился по ступенькам вниз, усадил меня на табурет, а сам прошёл вперёд и присел на кровати, скрестив руки на коленях.

– Человеку для счастья надо совсем немного, Прохор. И всё, что у него есть больше – это лишнее. И это лишнее рано или поздно становится обузой, оно мешает счастью и наконец отбирает его у тебя. Этот аппендикс надо решительно вырезать, не жалея. Надо принять решение, дорогой Прохор. Многим людям не хватает для счастья того, что тебе совсем не нужно, но ты лелеешь его в закоулках своих страхов. Это мёртвая часть тебя, но кому-то она может дать жизнь. И если она не даст жизнь другому, она убьёт тебя.

Я всё ещё не понимал, куда клонит хозяин. Но лицо его вдруг осунулось, стало серым, глаза впали, а руки под столом сжали друг друга до боли в пальцах. Подсознание уже говорило мне, что оно знает, что произойдёт дальше.

– Я езжу по стране, бываю в самых заброшенных её уголках, у меня такая работа. Много раз я был в детских домах, мы проводили там культурные мероприятия. Но знаешь… недавно я оказался в совершенно особенном детском доме. У каждого из этих домов свой мир, обособленный от окружающей действительности, но мирок этого дома отличался от всех остальных пристанищ. Там совершенно особенные дети! Я не знаю, как это описать… но у них такие глаза, такие взгляды… Они никогда не бегают и не прыгают. Они всегда сидят вместе, будь то в комнате или на улице. Они ходят только колонной, или группой, друг за другом, и при этом воспитатели совершенно не заставляют их это делать! Даже наоборот, я говорил с несколькими взрослыми из обслуги – они всячески стараются отвлечь детей друг от друга, но у них ничего не получается. Возможно, дети держатся вместе из-за внутренних страхов, возможно, их связывает особенная внутренняя нить. Но дело не только в этом. Если им не помочь, они вырастут взрослыми, которые не будут приспособлены для внешней жизни, для жизни в социуме. Они не смогут быть там рядом друг с другом, и потому потеряют себя. У них практически нет самостоятельных личностей! У них есть только коллективный разум, и если он распадётся… а он распадётся, такова жизнь… они разъедутся по всей стране, может по всему миру, и будут… белыми воронами. Ты знаешь, что такое быть белой вороной, Прохор?

Я молчал, склонив голову, не отвечал и не двигался.

– Ты знаешь. А хочешь ли ты подобной участи для другого человека? Эти дети будут обречены на несчастье, если им вовремя не помочь. А надо им совсем немного. Эти полуразрушенные стены захолустного детдома давят на них, заросшая кустарником детская площадка искажает восприятие, серые однообразные будни убивают в них так и не родившихся художников, поэтов, инженеров и лётчиков. Они совершенно оторваны от внешнего мира – у них нет ни телевизора, ни радио, только бесконечно потасканные и ломанные старые игрушки, да зачитанные рваные книжки. Им нужен новый детский дом, Прохор! Им нужны такие же свежевыкрашенные стены, новая мебель, телевизор, радио, книги! Этих детей нужно спасать, Прохор… спасать, пока они ещё дети. Ты ведь знаешь это, Прохор. Потом будет поздно. Потом они станут Прохорами, но у них не будет своего Лаврентия, который сможет им помочь. Лаврентий только один, и это я. Я могу помочь только одному человеку, и я это делаю. Но этот человек может помочь гораздо большему количеству людей, сейчас это возможно сделать, а потом будет уже поздно.

Хозяин дома перевёл дыхание и закончил:

– Я дарю тебе эти выкрашенные стены, эту пахнущую свежим деревом комнату и даю другую жизнь. Но мне в ответ нужно совсем немного – только то, что тебе совсем не надо. У тебя есть деньги – вложи их в постройку нового детского дома, в его благоустройство, сделай счастливым себя и этих детей! И весь мир тебе будет благодарен, как никому другому. Мы все ждём от тебя этого поступка, Прохор! Не подведи нас. Но если ты откажешь… Мы никогда больше не увидимся. Сейчас или никогда, Прохор. Сделай свой выбор.

– И что ты сделал? – Инспектор, сидя на тахте, смотрел в глаза Прохору, которые во время этого рассказа смотрели куда-то в бесконечность, затянутую тяжёлым прошлым.

– Я сбежал. Сказал, что мне надо подумать, второпях собрался, ушёл и больше не появился. Я собрал все оставшиеся деньги и уехал за границу. Но Лавр оказался прав – я не нашёл там другого счастья. В тот самый момент своего малодушия я его потерял и не могу найти до сих пор. Я раскаялся в своём поступке, вернулся через год, но было уже поздно. Лаврентий умер, скончался от тяжёлой болезни. Не в силах находиться в одном городе вместе с тем особняком, где я был когда-то счастлив, я покинул это место. Я купил квартиру здесь, в тысяче километрах от злополучного города, пустился в запой, а затем шальная мысль снова толкнула меня на паперть – в безумной надежде, что Бог даст мне ещё один шанс, и я снова встречу своего, пусть нового, но такого родного Лаврентия.

Это всё.