Текст книги "Убойная линия. Крутые меры"

Убойная линия
Крутые меры
Илья Бушмин

Фотограф pixabay.com

Иллюстратор pixabay.com

Корректор Юлия Ким

© Илья Бушмин, 2017

© pixabay.com, фотографии, 2017

© pixabay.com, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-0241-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

…И вот зашел я в двери пивной. Сама пивная представляла из себя унылое, но привычное зрелище. Типичная дыра с пластиковыми столиками, с маленьким телевизором на стене, обшарпанной барной стойкой и не менее обшарпанной продавщицей – назвать ее барменом язык не поворачивается, так что пусть уж будет продавщицей. Несколько столиков были заняты, за ними типичный местный контингент. Маргиналы, алкаши, наверняка пара наркоманов, и прочее отребье.

Короче, то еще местечко. И вот вся эта публика повернула головы и уставилась на меня. Половина из них уже сообразили, что что-то происходит. Вторая половина скоро тоже сообразит. Не повернулся и не поднял глаз на меня только один человек. Сурик. Но как раз он-то мне и был нужен.

Я шагнул к его столику, ловя на себе взгляды. Некоторые из местных уже сообразили, кто я – все-таки опыт улиц дает о себе знать, и бывалые срисовывают тебя не хуже этих ваших ясновидящих, с первого взгляда – поэтому торопливо отвели глаза и сделали вид, что заняты своими делами. Чтобы не привлекать моего внимания.

Сурику было под 50. Суровое морщинистое и обветренное лицо. Седоватые короткостриженые бобриком волосы. Его столик был метрах в 10 от входа, но честное слово – мне показалось, что я шел к нему целую вечность. Сурик таращился в никуда и даже бровью не повел, когда я наконец поравнялся с ним.

На столе – тарелка с недоеденным убогим и каким-то иссохшим, как лицо старухи, бутербродом. Чекушка водки. Грязная пустая рюмка. Пустая смятая сигаретная пачка. И пепельница, наполовину полная мятых вонючих бычков.

А ведь я мог бы сказать – пепельница наполовину пустая. Мог, но не стал. Я, черт возьми, стараюсь быть оптимистом по жизни. И вам в этом скоро предстоит убедиться.

Сурик продолжает игнорировать меня. Может, реально не замечает гостя, погруженный в свои невеселые думы. Может, прикидывается. А может, и это самый реальный вариант, он уже нажрался и не может адекватно реагировать на происходящее.

Я кашлянул и кивнул на свободный стул напротив Сурика.

– Присесть можно?

Наконец он удостоил меня своим вниманием. Поднял глаза. Взгляд хмурый, но без агрессии. Скорее, даже какой-то грустный взгляд. Хороший признак. Помедлив, Сурик равнодушно пожал плечами. Я медленно уселся напротив, скосив глаза в сторону – там как раз кто-то из притихших алкашей, догадавшись, что дело идет к чему-то нехорошему, не выдержал и предпочел свалить. Более опытные сидели, понимая, что снаружи ничем не лучше – там их ждут.

И вот сидели мы с Суриком друг напротив друга и молчали. Чтобы начать двигаться в нужном направлении, я прибегнул к старому доброму способу. Куреву. Достал пачку, выудил из нее одну сигарету. Медленно положил пачку на центр столика. Все это только одной рукой – левой. Правая – она все время была в кармане куртки.

– Знаешь…

Я чуть не вздрогнул, потому что нервы – они у меня были на пределе. Голос Сурика был полон смертельной печали. Подавленный, тихий и хриплый.

– Знаешь… Если где-то и бывает любовь такая, как в стихах… Ну настоящая… То это у тех, кто сидит у хозяина. Когда человечек на зоне, то нет у него ни выгоды какой-то, ни грязи, ни этой, как ее… похабщины. Когда ты мотаешь срок, а тебя ждет женщина, ты любишь ее по-настоящему. Чисто. Светло, твою мать.

И что мне прикажете на это отвечать? Правильно – ничего. Я кивнул для солидности и чуть пододвинул курево к Сурику. Тот потянулся к пачке, закурил. Начало положено, в общем.

– Я на зоне двадцатник же провел, – Сурик с усмешкой посмотрел на меня, – Да ты уже и сам в курсах, небось, а?

Снова сдержанный кивок.

– Слышал.

Сурик вздохнул.

– С Валькой… С Валькой я во время последней отсидки познакомился. И прикинь, как? По переписке.

Он потянулся к рюмке, но обнаружил, что она пуста. В чекушке плескалось что-то на дне. Сурик допивает водку из горла, даже не поморщившись. Выпил он, судя по всему, уже очень и очень прилично, но по нему не скажешь. Голос ровный, язык не заплетается, глаза не в кучу. Я понимал, почему – всему виной адреналин. Стресс «сожрал» все выпитые градусы.

– Писал ей письма всякие с зоны. Как чувствовал, так и писал. А у нее аж крышу сорвало. Говорит, никогда у нее не было такого светлого и чистого чувства. Вот прям так и сказала, ты прикинь.

Он не требовал ответа, но я кивнул:

– Ништяк.

– Она ко мне на свиданки приезжала. За минутками этих, как ее – ласки и любви.

И вот Сурик замолчал, уйдя с головой в воспоминания. Мне это было совсем не кстати. Пришлось подталкивать его:

– А потом?

– Что? – И все-таки, решил я по этому его вопросу, Сурик был крепко пьян. – А, ну да… А потом ничего. Потом я откинулся. На воле оказался, значит. Воля… – он мрачно оскалился. – Денег нет. Работы нет. Ни хрена нет. Зато привычки есть. Да и все, что вокруг творится… Я ведь после кучи лет у хозяина и не понимаю ничего в этой жизни уже. Ну, и недостатки все мои тут, конечно, и поперли.

– Валька? – догадался я.

– Угу. Короче, не пошло у нас что-то. Так вот целый год промаялись. А, ну его нахер.

Сурик отмахнулся и уставился в никуда, давая понять, что продолжать он не намерен. Ну, нет, Сурик, так не пойдет. Говори со мной. И я решился:

– Из-за чего ты ее?

Сурик зло цокнул языком и повертел головой.

– Бабки от меня прятать стала. Я спросил, че за дела. А она мне… Крысой меня назвала. Меня, прикинь? – снова покачал головой, поражаясь, как Валька могла так необдуманно поступить. – А за такое… Такое не прощают. Сам понимаешь.

Последние его слова прозвучали неуверенно. Сурик снова посмотрел мне в глаза и, словно оправдываясь, сообщил:

– Я ее любил. Веришь?

– Верю, Сурик. Верю, – я не врал, я действительно верил ему. После стольких-то лет на этой работе. Это была не первая социальная драма, которая разворачивалась у меня на глазах. И, что хуже всего, далеко не последняя. Я дал Сурику спокойно докурить, после чего кивнул на дверь: – Ну что? Пошли?

Сурик и сам все понимал. Затушив сигарету, он спросил только одно:

– Без наручников можно?

Ты по-человечески – и я по-человечески. Такое вот у меня правило.

– Пока да. А когда в воронок погрузят… Ну ты и сам понимаешь, дальше как положено.

Сурик посопел, соглашаясь. Левой рукой – правая все еще была в кармане, ни на секунду не расслабляясь – я забрал свои сигареты со стола. А потом встал и отступил на шаг в сторону, пропуская его вперед. Сурик поплелся к двери.

Когда от его толчка дверь распахнулась, даже я был ослеплен светом фар и вспышками красных и синих проблесковых маячков. Два экипажа ППС, машина оперов из местного отделения и наша служебная тачка. Мельник, местные опера, четверо патрульных с автоматами. Все они были вооружены, и все их стволы были направлены на нас с Суриком.

Я поднял руку, сигнализируя, что все нормально. Двое ППСников и местный опер проворной змейкой метнулись к Сурику. Тот сам протянул им руки, надеясь, что с ним не поступят жестко. Напрасно. Сурика повалили мордой в землю, заломили руки, щелкнули наручниками. Грубые быстрые руки пошарили по карманам, после чего вздернули Сурика вверх и поволокли к «воронку».

Только тут я выдохнул.

Один из местных оперов подбежал ко мне. Его физиономия была перекошена от злости.

– Капитан! Я конечно не знаю, как у вас в убойном принято, но твою мать! – опер замахал в сторону Сурика, – Он всего два часа назад порешил ее! Нанес ей двенадцать, мать его за ногу, ножевых ранений! Это опасный рецидивист, и…!

– Да все уже, – отмахнулся я скорее для самого себя, чем для опера с земли, – Все под контролем, расслабься. Мы его взяли.

Я скользнул взглядом по полицейским машинам, и вдруг в голове что-то щелкнуло. Знакомое лицо? Я снова, теперь медленнее, осмотрел экипажи ППС. Так и есть. Позади них собралась небольшая, человек 15, толпа зевак. А среди них – Паяльник собственной персоной. Мы встретились глазами, и в ту же секунду Паяльник отворачивается и поспешно исчезает в темноте.

– Ты как?

Мельник. Я кивнул ему – мол, все хорошо – и наконец вытащил правую руку из кармана. От напряжения пальцы почти окоченели, а ладонь взмокла. У меня в руке был табельный ствол. Понимая, что все позади и что, слава богу, все-таки обошлось без стрельбы, я поставил пистолет на предохранитель. Расстегнул куртку – под ней был кевларовый бронежилет, который я забрал у одного из патрульных перед тем, как входить в пивную, где, по оперативной информации, полученной по горячим следам, засел особо опасный убийца-рецидивист по кличке Сурик – и спрятал ствол в кобуру.

Часть 1

1

Блеклые казенные стены. Привинченный к полу тяжеленный стол. Два обшарпанных и повидавших все на своем веку, но все еще крепких металлических стула. Окно с решетками. За окном темнота.

– Двадцать лет… Двадцать лет на зонах, начальник. Ты знаешь, что это вообще такое?

Это был Сурик. Хоть ночь уже удалась и мокруху мы раскрыли по горячим следам, но ее надо еще и закрепить. То есть, в данном случае, получить от подозреваемого признательные показания. Чем я сейчас и занимался. Я сидел напротив Сурика с кружкой крепчайшего – две ложки с горкой – кофе, просматривал его чистосердечное и, пытаясь собрать глаза в кучу, боролся с усталостью и накатывающей сонливостью.

– Я когда начинал свои университеты, все по понятиям еще было, – продолжал философствовать Сурик, – На зонах все только на авторитетных ворах и держалось. Я на них равнялся. И имя себе заработал. Меня ж лет десять назад даже смотрящим по зоне делать хотели. Веришь?

– Да ладно, – отозвался я. – А чего ж не сделали тогда?

– А я отказался.

– В натуре? Почему?

– А зачем оно мне? Все, что на зоне можно иметь, я и так имел. Курево там, ханка, чифирок… А головняки чужие решать, нахер оно мне не упало, – я понимающе усмехнулся, и Сурик продолжил набивать себе цену: – А правильно себя поставил потому что. С самого начала правильно себя поставил перед братвой, вот авторитет и был. А сейчас… – Сурик презрительно зыркает на зарешеченное окно, – Никто никого не ценит. Лишь бы бабки были. Конец зоне настал.

Спать. Хочу спать. Я протер глаза и снова закурил. Чтобы хоть как-то развеяться, встал и принялся мерить комнату шагами.

– Слушай, начальник. Ты вроде мент правильный.

Вот уж спасибо, заслужил. Не зря, что ли, битых три часа тебя обхаживаю?

– Можно тебя попросить… – Сурик помялся. – Ну, в СИЗО мне передачку какую-нибудь…? Ну, ты понимаешь, а? У меня ж и нет никого. Кто меня подогреет-то там? Некому.

Вот, казалось бы, что я могу сказать? «Не надо было бабу свою убивать»? А вот черта с два. Это неправильный подход. А у меня был правильный.

– А от чистухи-то потом не откажешься?

Сурик бросил на меня оскорбленный взгляд, всем своим видом показывая, что он поражен, как я мог так про него подумать. Про него, про такого правильного зека старой формации. Вот, кстати, к чему были эти его излияния.

– Посмотрим, – сказал я, снова присаживаясь напротив Сурика. – Постараюсь тебя подогреть. Но…

Да, мне тоже было нужно одолжение. Но Сурик не зря отмотал на зонах 20 лет – эта игра была ему знакома не меньше, чем мне. Потому что он сразу же заявил:

– Да ты мне ничего не должен, начальник, я знаю. Давай баш на баш. Ты мне, я тебе.

– Хм.

– Вот ты, начальник… Ты же по мокрухам работаешь? Правильно? Типа убойный отдел и все такое?

– Угадал. И что?

Сурик стрельнул глазами на пачку сигарет. Я согласно кивнул. Сурик закурил, пустил дым в потолок.

– Васёк один есть. Генка Фролов его звать. Живет он где-то на Юных Ленинцев. Так вот, этого Генку… Его под какое-то мокрое дело подписывают. Ты на него надави, он тебе сразу все расскажет.

Я сделал пометку в блокноте. И не удержался, невольно хмыкнул.

– Сурик, только это… Ты мне тут уже час расписываешь, какой ты правильный вор. Ну а как же понятия и все такое, а?

Сурик фыркнул.

– Помимо понятий, начальник, есть еще и человеческий фактор. Вот Генку взять. Сдавать пацана плохо? Плохо, базара нет. Да вот только Генка Фролов – он хоть и хорохорится по жизни, а сам лоховатый васёк. Ну, подпишется он на ту мокруху, допустим. Ну, повяжут его. Дадут пятнашку строгача. И что? А ни хера ничего. Он столько лет на зоне не протянет, у него кишка тонка. Так что я ему одолжение сделаю. Потом еще и спасибо мне скажет.

С этого самого разговора с Суриком и началась вся эта история.

2

Почти десять вечера. Мельник восседает за своим столом – грузный, усталый, всем своим видом вопрошающий «Когда все это закончится?» – и говорит по телефону.

– Да. Хорошо. Да базара нет. Раскрыли совместными усилиями. По сводке так и прошло, кажется. Если что, я с утра на оперативке так и скажу шефу: «Мы без оперов с земли не сработали бы». Ага. Давай.

Это было непохоже на Мельника. Я дождался, когда он положит трубку. Мы с Мельником переглянулись, и тот басовито хмыкнул:

– Ага, щас прям. В сводке их отмечай. Может, вам вообще раскрытие подарить? Может, зарплату свою вам перечислять? Упыри, мля, – он потянулся, громко хрустнули кости. – А, Макс, кстати. Местные там соседу нашли. Подружку этой убитой, как ее там, Варьки.

– Вальки. Ее Валька звали.

– Да пофиг. Короче, вечером она только с нашей убиенной болтала. И та жаловалась, что Сурик у нее бабло взял на выпивку. Догадайся, сколько? Из-за какой суммы он ее порезал? Угадай, ну?

Мельник еще не был в курсе, что у меня на руках чистуха, подписанная Суриком собственноручно.

– Сто рублей, – отозвался я. – Как раз на чекушку водки в той дыре, где мы его взяли.

Мельник покачал головой.

– На бабе двенадцать ножевых. Из-за ста рублей. Из-за гребанных ста рублей.

– Из принципа он, Дим. Не из-за денег.

– Чего он тебе там наплел? – Мельник подозрительно уставился на меня, но, не получив ответа, тут же обо всем забыл. – Зато палку срубили. Мокруха, да еще по горячим следам. Шеф такое любит. Теперь недели две можно вообще не напрягаться.

Мельник во всем находил хорошую сторону. Я тоже пытался, честно. Но не всегда выходило. Раскрытие – это, конечно, хорошо, но… Знаете, когда тебе 20 лет, когда ты после армии решаешь пойти в правоохранительные органы, чтобы искать преступников, раскрывать убийства и все такое прочее – тогда ты даже не подозреваешь, что 90% того, с чем ты будешь иметь дело – это бытовуха. Пьяные поножовщины. Семейные скандалы, закончившиеся ударом ножом, черепно-мозговой травмой, броском из окна и так далее. Я не вру, около 90%. Есть у нас, конечно, и настоящие преступления, а не только «жена пилила мужа, схватила скалку и проломила ему голову» или «муж пил, жена была недовольна, мужу это надоело и он перерезал ей горло». И когда ты сталкиваешься с чем-то серьезным, вроде заказного убийства, то понимаешь – вот оно. Ты вспоминаешь, ради чего вообще когда-то пошел на эту работу. Тебе – интересно! Ты вспоминаешь, что мы же тут вроде как сыщики, а не только эдакие санитары-уборщики, обреченные на бесконечную, безостановочную, пугающую в своей масштабности картину резни нашими дорогими согражданами ближнего своего. Но ситуация здесь в том, что действительно интересные, крутые дела нам доставались нечасто. Мы с Мельником – только одна из групп в убойном отделе. Мы не ходим у Варецкого в любимчиках, поэтому все «вкусные» дела забирают себе более приближенные к «телу» команды, либо же другие отделы. Например, отдел по особо важным, который подчиняется непосредственно начальнику городского УВД.

В общем, не верьте сериалам. Убойный отдел – это вам не романтика, секреты, роковые женщины, сложные расследования и погони наперевес с пистолетом. Убойный отдел – это когда ты в 24.00 торчишь в управлении, выслушивая сначала протрезвевшего уголовника, пустившего кишки своей матрене.

Потом мы наконец отправились по домам. Я – как всегда – был на машине, поэтому – тоже как всегда – предложил Мельнику его подбросить.

– Меня к Светке.

– А не поздно?

– Обещал ей Пашку проведать.

– Ему восемнадцать? – вспомнил я. – Взрослый уже. А ты с ним, выходит, все нянчишься?

Мельник протяжно вздохнул.

– Макс, ну так сын все-таки. Я не стану заезжать к нему, он ко мне тоже не будет. Для него же «отец» пустое слово. И что тогда? Чем все кончится? Тем, что он меня на улице не узнает, если увидит? – Мельник отмахнулся. – Я должен делать какие-то усилия. В надежде что когда-нибудь он мне, ну, не знаю, старость скрасит. Телевизор купит. Продукты там, когда я совсем старый буду. Или стакан воды хотя бы поднесет перед смертью, понимаешь?

– Пить, говорят, тогда на самом деле не особо-то и хочется.

Мельник был разведен. Как и многие из наших. Ненормированный рабочий день, постоянные сверхурочные, вечные суточные дежурства, а еще стрессы, алкоголь и прочее, прочее, прочее. За годы работы в ментуре я навидался и наслушался много жизненных драм, когда семьи разрушаются из-за проклятой работы…

…Но у меня – тфу-тьфу, чтоб не сглазить – все было совершенно иначе.

Таня вышла, когда я сидел на тумбочке прихожей и тихонько стаскивал с себя ботинки.

– С ума сойти, – она улыбалась. – Я думала, только под утро нарисуешься.

– Клиент попался сговорчивый.

– Я тебя умоляю, только без подробностей! Мне того случая хватило, когда Дашка в школе про жмура рассказывала.

– Хватит уже! – прорезался из детской голос. Топот, и в прихожей возникает это 11-летнее чудо. Длинные всклокоченные волосы и странная угловатая фигура еще не подростка, но уже и не ребенка вовсе. – Один раз было, а вы все ржёте!

– Это еще что за «ржёте»?

– Пап, привет. А я сегодня то стихотворение рассказала лучше всех. Некоторые вообще не выучили. А меня похвалили.

– Класс, – заверил я. – Пятерку хоть поставили?

– Ну я вообще не спрашивала. Но похвалили.

Прям как у нас. Устная благодарность от руководства пусть будет вам наградой. Под эти оптимистичные мысли я отправился на кухню разогревать остывший, но все-таки ужин. Когда я ковырялся в тарелке, из детской донеслось нервное:

– Это что такое? Ах ты засранка!

Вот знаете, бывает, придешь домой намного раньше, чем планировал. И, казалось бы, можно провести чуть больше времени с семьей и все такое. Но тут же выясняется, что в то время, пока ты обычно отсутствуешь, семья приспособилась замечательно жить без тебя.

Напихав в рот еды с запасом, я переместился по квартире. Дашка всхлипывала, с глазами на мокром месте разбирая постель, а сердитая Таня лихорадочно – знаете, почти что со свистом – листала школьную тетрадь дочери.

– Время ночь уже! – голос Тани, которая заметила меня, и это стало командой к началу тирады, звенел, – Ей в школу в шесть сорок вставать, в шесть сорок! Весь вечер спрашивала: «Даш, ты уроки сделала?» – «Конечно, сделала!». И что ты думаешь? Ничего она не сделала! – страницы снова засвистели. – Где? Пусто! Ничего!

– Я не обманывала, я просто забыла!

Так. Раз уж вернулся пораньше, пора и в воспитании участие принять. Раз уж случай сам представился. И пусть потом никто не говорит, что дочь растет без отца.

– Дашка, что за дела, – я был строг, – Что значит «забыла»? У тебя что, так много обязанностей? Как можно взять и забыть? А дневник тебе для чего?

– Все, Максим, хватит уже.

Я вытаращился на Таню, не веря. Но это была она. Вот тебе и поддержал жену в воспитании.

– В смысле – хватит? Вы оретесь, я прибежал, встал на твою сторону… В прошлый раз я Дашу защищал, мы с тобой потом два дня не разговаривали. Ты разозлилась, что мы не единым фронтом выступали. Ну вот, сейчас было единым фронтом. Но тут же ты меня берешь и затыкаешь. Как это вообще понимать?

Фырканье. Закатанные глаза.

– Чем так, лучше уж никак. Ты на нее наорешь, а кто ее потом успокаивать будет? Ты? Или ты с ней уроки потом делать будешь? Иди уже, ешь себе.

И вот у кого терпения бы хватило? Злой, я хлопнул дверью и вернулся на кухню. Мне вдогонку звенел голос Тани:

– И не надо дверью хлопать!

Вот тебе и вернулся домой пораньше, чем обычно. Я уже видел, как в следующий раз, когда встанет выбор, вернуться пораньше к семье или пропустить с Мельником кружечку-другую, маятник качнется в иную сторону.

Примерно в это же самое время Паяльник, которого я заметил в толпе зевак перед пивной за несколько часов до этого, возвращался домой. Около его подъезда кто-то ошивался – Паяльник хорошо видел силуэт. Это был какой-то мужик, и вряд ли из местных, иначе бы предпочел ошиваться в подъезде – ночами все еще подмораживало. Паяльник был парнем нервным и на всякий случай достал из кармана нож. Это была просто мера предосторожности – район-то не из спокойных. Но, когда Паяльник попытался проскользнуть мимо тени к себе в подъезд, тень шагнула прямо к нему. Нервы Паяльника не выдержали.

– Ну давай! – он выхватил нож и замахал им перед собой. – Рискни!

– Паяльник, ты че, с дуба рухнул?

Сначала Паяльник узнал голос. А потом и лицо. Фролов Генка. Паяльник с облегчением выдохнул.

– Это я, алё! Че так пугаешь?

– Я тут одного черта с лестницы недавно спустил, – соврал Паяльник, напустив на себя пренебрежительный вид. Имидж, как говорится, главное. – Он к моей бабе клинья подбивал. Этот черт зарядил, что найдет меня. Вот, с пером теперь хожу… А ты че тут? Ко мне, что ли?

Фролов выдохнул со свистом.

– Попал я, кажись, братан.

– Чего? – Паяльник машинально поозирался по сторонам. – Порешил кого-то, что ли?

– Не, не. У меня другое. Я…

Паяльник не дал ему договорить, ткнул в грудь Фролову указательным пальцем и провозгласил:

– Геныч, мне неприятности не нужны, понял?

Но на Фролова это не подействовало.

– Хорош, Паяльник, а, – он на всякий случай понизил голос. – Я ж знаю, что ты с мусорами корешишься. Потому я к тебе и пришел. Сейчас только ты мне, походу, помочь можешь.

Паяльник вперил в него долгий взгляд. И, наконец, убедился, что тот не шутил. Тогда выудил из кармана ключи, открыл магнитный замок подъездной двери и кивком пригласил Фролова внутрь:

– Ну пошли, хер ли.

При чем тут я? Меня эта ночная встреча догнала утром. Я как раз поднялся, прошамкал на кухню и включил чайник, потому что без кружки кофе я буквально не мог существовать. Ну, то есть вообще. Поднялся я по будильнику. Таня спала, замотавшись в одеяло.

Сегодня была моя очередь провожать дочь в школу. Дело в том, что Таня – медсестра в больнице. Работает посменно. В те дни, когда у нее на носу ночная смена, мы с Дашкой даем ей выспаться. Не по своей, на самом деле, инициативе.

Зевая и думая лишь о кофе, я прошествовал в детскую. Толкнул Дашку в плечо.

– Давай. Подъем.

– Гхм…

– Даш. Вставай.

– Угу… Гхм…

Я подождал полминуты. Убедился, что «угу» было враньем. Толкнул дочь снова.

– Я так-то тоже спать хочу. Подъем. Все, вставай давай. Прямо сейчас, – и, когда Дашка с мученическим видом спустила ноги на пол, напомнил ей самое главное: – И в туалете и ванной не грохочи. Если мама проснется, все отгребем.

Благословенный чайник закипел. Я приготовил себе кофе покрепче. И только сел, чтобы насладиться первым глотком, как в двери комнаты нарисовалась Таня. С первого взгляда я сообразил лишь, что она сонная и злая. Только со второго или третьего заметил собственный сотовый в ее руке. Телефон горел синим и усердно вибрировал.

– Черт.

– В следующий раз я его просто в окно выкину и лягу спать дальше.

Спровадив злую Таню из комнаты, я наконец ответил на звонок. И узнал в трубке голос Паяльника.

– Максим Викторович, здрасте, это я. Нам бы это, пересечься.

И вот через сорок минут я листал газету, сидя на лавочке в сквере – в условленном месте. До развода у шефа было почти полчаса, а у меня в руке был полулитровый картонный стакан с горячим шоколадом из кофейни, который бодрил ненамного хуже кофе, так что меня все устраивало. Долистав газету до конца и не найдя ничего путного, я выбросил ее в урну и тут же услышал Паяльника:

– Плохая газета?

– Плохие новости. Почитаешь, хоть вешайся. – дежурно пожал Паяльнику руку. – Слушай, не звони мне так рано, понял? Если только к тебе не ломятся вооруженные головорезы. Хотя тогда лучше вообще не звони.

Паяльник закивал – понял, мол, исправлюсь.

– Максим Викторович, а вы вчера Сурика взяли, да? Видел вас. А я его знаю. Выпивали как-то вместе.

– Поздравляю. Давай ближе к делу.

Паяльник вздохнул.

– Кореш у меня один есть. И у него типа неприятности. Короче, попал кореш.

Знаете, вот включишь любой полицейский фильм по ТВ. В большинстве из них стукачей вообще нет, хотя в любой оперативной работе помощь стукачей решают исход примерно 85—90% расследований. А в тех фильмах, где стукачи есть, это все показано так красиво, что меня как опера – только завидки берут. Рраз – опер встречается со стукачом и велит ему узнать что-нибудь эдакое. Рраз – через полчаса стукач звонит и выдает ответ. Как волшебный шар мага. И, что характерно, стукач не просит об ответном одолжении. Не просит кого-то отмазать. Или подогреть. Или решить еще одно из его сотни дел, которыми каждый стукач парит своего куратора на каждой встрече. Проза жизни.

– Паяльник, я фигею с тебя, – разозлился я не на шутку, – Ты с утра меня выдернул, чтоб я опять твоего кореша выручал? Совсем, что ли, опух?

Паяльник испугался. Потому что затараторил. Когда он пугается, всегда тараторит.

– Максим Викторович, там дело серьезное, в натуре! Генке кое в чем поучаствовать предложили. А он отказался под такое подписываться. А там люди серьезные и работа серьезная, понимаете? Генка боится, что его теперь и порешить могут. Ну, как свидетеля.

На имени «Генка» я, конечно, споткнулся. Потому что таких совпадений не бывает. Вот тебе и подтверждение, что информация от Сурика – не лажа.

– Генка, говоришь? А фамилия? Случайно не Фролов?

– А вы…? – Паяльник был сражен наповал. – Откуда вы…?

– Работа такая, – отозвался я как можно солиднее. А сам вспоминал слова Сурика. Фролова подписали на мокрое, так он сказал. – И кого Фролову сказали валить?

Паяльник аж назад шарахнулся. Нервный он стал, Паяльник-то.

– Я про завалить ничего не говорил! – глаза стукача забегали, он лихорадочно соображал. Теперь – не о том, как помочь корешу, а как выбраться из истории, потому что пахнуть история начинала нехорошо. – Так, Максим Викторович, слушайте, я тут ваще ничего не знаю. Ваще не при делах. Генка сказал, там какие-то серьезные пацаны. А я с серьезными пацанами не хочу проблем иметь, врубаетесь?

Еще бы не врубаться. Думаешь, я хочу? Но вслух я сказал другое:

– Это ты мне позвонил, а не я тебе.

– Генка попросил его с кем-нибудь из мусоров свести. Простите, с кем-то из оперов. Ну, вы поняли. И все! Больше я и сам ничего не знаю.

– Ладно. Не бей копытом, понял я. На, передай своему Генке, – я выудил из кармана визитку со всеми своими телефонами на ней и вручил Паяльнику. – Тут все мои контакты. Скажи, если дело плохо, пусть звонит сегодня же.

Эх, знал бы я заранее, что будет уже поздно…