Текст книги "Прыжок через быка"

Бабочка

На Крите была найдена статуэтка «Великой Богини» в короне с крыльями бабочки между рогами быка. Почему бабочка? Вот стихотворение Ивана Бунина о бабочке:

 
Настанет день – исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
 
 
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
 
 
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно,
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой.[48]48
  Извините за назойливость, но море вы заметили?


[Закрыть]
 

Бабочка – древний символ вечной жизни – погибающей и возрождающейся. Раскроет крылышки – жизнь, закроет – смерть. Раскроет вновь – опять жизнь. И так далее.

А вот древнеегипетский фетиш «джед» из орнамента на стенах гробницы Джосера – символ умирающего и возрождающегося бога Озириса. Джед состоит из вставленных одна в другую нескольких связок тростника:

Я приводил уже этот рисунок в книге «Портрет слова» (говоря о чередовании эпох-эонов). Но и в этой книге вы уже видели джед – на росписи, изображающей Изиду, слева от анха.

Чем это не полет бабочки? Сжатие – расширение – сжатие – и так далее. А что такое лобок-треугольник «Великой Богини», как не схематическое изображение взмаха крыльев бабочки, как не расширение из сжатия? В джеде вы видите серию таких треугольников, вставленных один в другой.

А что такое крест, как не чередование расширения и сжатия, если в него всмотреться? Ведь он пульсирует! Линии то разлетаются, то вновь сходятся в срединную точку.

И не напоминает ли все это также фонтан?

Вместе с тем джед – Мировое Древо.

Посмотрите на лист – не напоминает ли он дерево? Это послужило отправной точкой для Гёте в его поисках Urpflanze, прарастения, архетипического растения. Чтобы найти прарастение, нужно не столько думать, сколько смотреть.

Рудольф Штайнер в работе «Естественно-научные труды Гёте» пишет:

«Короче, в живом организме развитие одного из другого, переход друг в друга состояний не есть готовое замкнутое бытие отдельного, но суть постоянное становление. В растении это бытие каждого отдельного члена, обусловленное целым, выступает постольку, поскольку все органы построены по одному и тому же образцу.

17 мая 1787 года Гёте высказывает Гердеру эту мысль следующими словами: “Мне открылось, что в том органе растения, который мы обычно называем листом, лежит скрытым образом истинный Протей, который присутствует и может открыться во всех остальных обликах. Вперед и назад растение – это всего лишь лист, с которым так нераздельно связано будущее семя, что одно без другого немыслимо”.

<…>

Когда мы рассматриваем гётевское учение о метаморфозе в том виде, как оно было предложено в 1790 году, мы находим, что у Гёте это было понятием попеременного растяжения и сжатия. В семени растительное образование сжато (сконцентрировано) сильнее всего. С появлением листа происходит первое развертывание, расширение образующих сил. То, что в семени было сжато в одну точку, пространственно развертывается в листьях. В чашечке силы снова стягиваются к оси, в венчике происходит следующее развертывание, тычинки и пестик образуются в результате следующего сжатия, плод образуется посредством следующего (третьего) расширения. Затем вся сила растительной жизни (принцип энтелехии[49]49
  Энтелехия – целенаправленность как движущая сила, некое активное, нематериальное жизненное начало, превращающее возможность в действительность.


[Закрыть]) снова скрывается в высшей степени сжатом состоянии – в семени. Если бы мы могли в достаточной мере проследить все подробности хода мыслей Гёте о метаморфозе, вплоть до окончательного оформления их в виде статьи в 1790 году, то оказалось бы, что с понятием расширения и сжатия дело обстояло не так легко. Но мы не ошибемся, если посчитаем, что эта, глубоко укоренившаяся в духе Гёте, мысль уже в Италии была сплетена с понятием растительного образования. Поскольку содержание этих мыслей о большем или меньшем пространственном развертывании, обусловленном образующими силами, заключается в том, что растение непосредственно предлагает глазу, то оно образуется легче всего, если попытаться делать зарисовки растений согласно законам естественного образования. В Риме Гёте нашел куст гвоздики, демонстрирующий принцип метаморфоза особенно ясно. Он пишет об этом: “Не видя никакого средства для сохранения этого удивительного облика, я попытался точно его зарисовать, и при этом я значительно продвинулся в своих взглядах на основное понятие метаморфоза”. Такие зарисовки, по-видимому, делались нередко, и это могло привести к понятию, о котором шла речь.

<…>

Гёте пытается в духе повторить то, что происходит в природе при образовании ее существ. 17 мая 1787 года он пишет Гердеру: “Далее я должен тебе сообщить, что я вплотную приблизился к тайне растительного зачатия и что это самое простейшее из того, что только можно себе представить. Прарастение – это удивительнейшее творение в мире, из-за которого мне должна завидовать сама природа. С этой моделью и ключом можно затем находить еще бесконечное множество растений, которые, если и не существуют, то могли бы существовать, и они не являются какими-нибудь художественными или поэтическими образами, но обладают внутренней истинностью и необходимостью. Тот же самый закон распространяется на все живое”».

Не правда ли, этот рисунок напоминает ассирийское Древо Жизни, которое мы уже видели? Напоминает он и древнеегипетского священного скарабея:

Сравните также, смеха ради, с гербом СССР (в котором, помимо прочего, есть и свой круг и крест – серп и молот):

Скарабей, по поверьям, рождается из песка (он действительно вылезает из песка). Скарабей катит шарик навоза с востока на запад, а затем зарывает его в землю (все это делается, конечно, для разведения потомства). Египтяне считали, что подобно тому, как земной скарабей катит навозный шарик, небесный скарабей катит Солнце. Священный скарабей – бог созидательной силы Солнца, а также возрожения в загробной жизни.

В одном из писем к Шарлотте фон Штейн Гёте пишет:

«Что мне в настоящее время дает наибольшую отраду – так это жизнь растений. Все само навязывается мне, мне нет необходимости думать об этом, все само идет мне навстречу, и все огромное царство становится столь простым, что я тут же вижу ответ на наиболее сложные вопросы. Если бы я только мог сообщить свою догадку и радость кому-либо, но это невозможно. И это не греза и не причуда: я начинаю замечать существенную форму, которой, видимо, Природа постоянно играет и из которой она производит свое великое разнообразие».

Ну, а как Гёте связан с Изидой, это и зайцу в поле понятно: Фауст ищет Елену Прекрасную:

 
Своими ли глазами вижу я
Тебя, источник красоты волшебный?
Твоя ли жизни полная струя
Влилась мне в душу, как поток целебный?
Мой страшный поиск[50]50
  «Страшный поиск» – вот и Гёте говорит об опасности этого пути.


[Закрыть] дивный плод мне дал:
Весь мир мне был ничтожен, непонятен;
Теперь, когда твоим жрецом я стал,
Впервые он мне дорог, благодатен,
Незыблем, прочен! Лучше пусть лишусь
Дыханья жизни, чем теперь решусь
С тобой расстаться! Образ тот туманный,
Что мне в волшебном зеркале сиял, —
Был только отблеск твой непостоянный,
О красоты роскошный идеал!
Тебе всю жизнь, все силы мощной воли,
Мольбу и страсть безумную мою,
Мою любовь и нежность отдаю![51]51
  Перевод Н. Холодковского.


[Закрыть]
 

И дальше:

 
У ног моих зияет бездна горная;
Всхожу я на вершину с думой светлою
И тучу покидаю, что несла меня
В дни ясные над морем и над сушею.
Не расплываясь, тихо отделяется,
Меня оставив, облако, и медленно,
Клубясь, оно к востоку вдаль уносится,
И взор за ним стремится с восхищением.
Плывет оно, волнуясь, изменяя вид,
И в дивное виденье превращается;
Да, это так: я различаю явственно
На пышном изголовье гор сияющих
Гигантский образ женщины божественной.
Юнона ль это, Леда ли, Елена ли?
Своим величьем взор она пленяет мой.
Увы! Она вдали уж расплывается,
Покоится бесформенной громадою,
Подобно льдистых гор верхам сияющим,
И отражает смысл великий прошлых дней!
 

В гостях у Белой Богини

Мария Гимбутас в книге «Цивилизация Великой Богини: мир Древней Европы»[52]52
  Книга совершенно не научная, как, впрочем, большинство гуманитарных «исследований». Ненаучность – не беда, неприятна лишь претензия на научность. Помимо того что в книге есть, тем не менее, интересный фактический материал, она примечательна тем, что ее взяли на вооружение феминистки и образовали на ее почве свою мифологию – мифологию Великой Богини. Якобы было в доисторическое время всеобщее и повсеместное почитание Великой Богини-Матери, а потом пришли нехорошие воинственные индоевропейцы со своим агрессивным мужским богом и все поставили с ног на голову. Не понимают, дурочки, что Афродита мерещится как раз мужчинам! А женщинам, по идее, должен мерещиться Аполлон! Тогда что получается? Кто пришел и все испортил? (Шутка).


[Закрыть] рассказывает, в частности, о столбообразных могильных скульптурах. Это, условно говоря, «Белая Богиня» – богиня смерти. Белая – поскольку изготовлялась из белого материала, чаще всего из кости или из мрамора. Не случайно, конечно, но потому что белый цвет нередко выступает в обрядах как цвет смерти – как того, что становится невидимым, исчезает.[53]53
  В романе Г. Мелвилла «Моби Дик» есть знаменитая глава «О белизне кита» – как раз обо всем об этом, подробно.


[Закрыть] Эта «Белая Богиня» изображалась с большим ртом и крупными зубами, без грудей, однако с большим лобковым треугольником: «Даже в смерти в них сохраняется обещание возрождения, ибо их чрево – вечный промежуток между небытием и новой жизнью».

Мария Гимбутас сравнивает эту богиню с немецкой фрау Холле – богиней зимы и смерти в немецких сказках:

«…старая уродливая ведьма с длинным носом, большими зубами и всклокоченными волосами… Ее сила заключена в зубах и волосах; по ее воле идет снег, восходит солнце и происходит возрождение природы. Раз в году она является в виде белой голубки, как благословение, приносящее плодородие. В виде лягушки эта самая Холле достает из колодца закатившееся туда во время сбора урожая красное яблоко, символ жизни».

Вы узнали, конечно, во фрау Холле – скарабея? А также Снежную королеву? И фрау Холле, и Снежная Королева – повелительницы снега, снежной стихии, снежной «первоосновы».[54]54
  У Мандельштама не только вода, но и снег может быть «первоосновой жизни». Например: «И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен». А также:
Снег пахнет яблоком, как встарь.Мне хочется бежать от моего порога.Куда? На улице темно,И, словно сыплют соль мощеною дорогой,Белеет совесть предо мной.

[Закрыть]

Похожа на фрау Холле и русская Баба-яга:

«Баба-яга может оборачиваться птицей или змеей; она высока ростом, тоща, у нее большой нос крючком и костяная нога, а живет она в избушке на курьих ножках. Анализ происхождения этого имени выявляет характерные черты доисторической богини. В древнерусском и сербскохорватском языках “баба” означает “женщина”, “старуха”… а “яга” (от yega) – “болезнь”, “страх”, “гнев”, что как раз указывает на Богиню смерти. В протосамоедском языке “nga” означает “Богиня смерти” или “Бог”».

«Великая Богиня» (термин, введенный Марией Гимбутас) дает и жизнь, и смерть. Есть изображения богини, в которой подчеркнута ее животворящая функция, есть изображения, в которых подчеркнута функция смерти (сравните с традиционным европейским изображением смерти как старухи с косой), есть изображения, в которых функции жизни и смерти объединены. Изображения эти – доисторические, из каменного века.

А в те далекие времена, насколько можно судить как по современным племенам, ведущим первобытный образ жизни, так и по свидетельствам, сохранившимся в мифах, сказках и народных песнях, юноши повсеместно проходили обряд посвящения. То, что во всех племенах подростков собирали и уводили на обряд посвящения, общеизвестно и описано во множестве книг. Обряды проходили по-разному и с разной степенью жесткости, но схема одна: мальчик должен был как бы умереть и затем родиться заново. Он должен был вернуться в «первооснову жизни» (говоря словами Мандельштама), а затем воскреснуть в земном мире, почерпнув, взяв с собой из «первоосновы» ощущение единства жизни, всех жизненных связей. А также ощущение божества, к которому он в дальнейшем мог бы взывать и знаки которого, поданные ему лично, он мог бы впоследствии разбирать. Только после этого он считался пригодным к тому, чтобы успешно идти по жизненному пути и решать проблемы. Он считался взрослым: мог жениться и охотиться.

Достигалось это и символически, и практически.

Символически: во время обряда посвящения имитировалось погружение в «первооснову жизни»: мальчиков уводили в лес, заставляли погружаться под землю или под воду (в христианстве этот обряд остался как погружение в воду или поливание водой в момент крещения). При этом «первооснова» воспринималась не как материя, а как нечто живое, как «Первооснова» (с большой буквы), как божество. Поэтому, например, погружение в нее изображалось как поглощение, пожирание посвящаемого мифическим зверем, часто змеем (мальчики тогда, например, покрашенные в белый цвет – цвет смерти, проникали через изображение пасти змея в подземный туннель, проползали его и выходили наружу с другой стороны). Но вместо змея могла быть рыба, кит и т. п. (Змея, кстати, древний символ жизни. Она – водный и земляной-подземный зверь. Но еще и потому, что она способна сбрасывать шкуру, то есть возрождаться.)

Змеиная богиня, Готланд (Швеция)

Этот мифический зверь одновременно воспринимался как «Хозяйка зверей», как «Великая Богиня-Мать».[55]55
  На изображении Астарты (богини любви и плодородия, но при этом и богини сражений) вы видели черепа под ее ногами.


[Закрыть] Человек входил в нее, чтобы заново от нее родиться (и стать хорошим охотником, получив власть над зверьми, научившись читать следы и разбирать приметы). Так произошло, например, с библейским Иосифом, которого братья бросили в глубокую яму, а потом продали торговцам, направлявшимся в Египет. Одежду Иосифа они пропитали кровью заколотого козла, чтобы их отец Иаков поверил в смерть Иосифа от хищного зверя. Иосиф же таким путем обрел мудрость и дар предвидения.

Вхождение человека в чрево «Великой Богини» воспринималось одновременно как поглощение человека богиней в качестве пищи и как половой акт: человек должен был сам себя зачать, чтобы родиться заново. (И отсюда христианская идея «непорочного зачатия» – отца-то при этом втором рождении нет. Да и у древнегреческих героев подчас есть только мать, а затем они отправляются на поиски отца. Собственно, герой – тот, кто прошел обряд посвящения, приобщился к миру богов, родившись заново. Например, у Тесея есть земной, «формальный» отец – Эгей, а есть божественный – Посейдон.) Иными словами, «Великая Богиня» – одновременно и жена, и мать человека. (Что и нащупал Зигмунд Фрейд, размышляя над придуманным им «Эдиповым комплексом».)

Клод Леви-Строс в книге «Путь масок» рассказывает об индейской Бабе-яге Дзоноква – людоедке-великанше, похитительнице детей:

«В более общем виде термин «дзоноква» обозначает класс сверхъестественных существ, чаще всего женских существ, но, каков бы ни был их пол, наделенных большими женскими грудями. Поэтому будем использовать это слово в женском роде. Дзоноква живут в самой чаще леса, это свирепые великанши, а также людоедки, похищающие у индейцев детей, чтобы съесть их. Вместе с тем они поддерживают с людьми двойственные отношения – то враждебные, то наделенные определенным сотрудничеством».

Вот одна из индейских историй о Дзоноква, которую приводит Леви-Строс:

«Людоедка похитила всех детей, которых она сперва ослепила, залепив им веки смолой. Мать исчезнувших малышей так сильно плакала, что из ее носа вытекла на землю сопля, из которой родился ребенок. Став большим, он отправился на поиски своих братьев, повстречал закопанную женщину, сообщившую ему, где людоедка спрятала свое сердце, чтобы быть неуязвимой. Под предлогом украсить герой убил ее, но она тут же воскресла. Наконец он совсем умертвил ее, оживил своих братьев и поднялся на небо».

Поскольку для зачатия в «Великую Богиню» должен войти сам человек целиком, посвящаемый воспринимается как фаллос. Таким он и изображается – как во время обряда, так и после. Например, во время обряда, бывает, у посвящаемых выдирают все волосы, а после обряда, как рассказывается в русских сказках, посвященный надевает на голову бычий пузырь и на вопрос, как его зовут, отвечает: «Плешь». (Сравните с безобразным выражением: «загнать лысого» – какой-либо бабе.)

К символической стороне обряда относился рассказ (сопровождаемый показом – обрядовым действием) о божестве и о божествах, а также обучение магическим танцам и песням. И, конечно, принесение жертвы «Хозяйке зверей». Тут были варианты. В некоторых племенах убивали одного из мальчиков – и его кровью окропляли остальных. Так все посвящаемые становились единым существом, единым мифическим зверем, приобщались к «первооснове жизни». Убитого мальчика затем съедали. След этого обряда, конечно, очевиден в христианском причастии.

Монумент в честь Диониса на острове Делос, около 300 года до н. э. Сверху сами видите что, хотя и отломано, а под ним – петушок с фаллической головой

Вместо своего мальчика могли принести в жертву пленника или какое-либо животное. Смысл тот же: мы съедаем «Первооснову», «Хозяйку зверей» и приобщаемся таким образом к ней, к «Великой Богине», все вместе становимся ею. Поэтому, кстати сказать, Юрий Живаго жует ягоды рябины. (Интересный психологический момент: происходит жертвоприношение и поедание жертвы, а зверь ли поедает человеков или человеки – зверя, для обряда неважно.[56]56
  Мы уже заметили это в отрывке из повести Льва Толстого «Казаки».


[Закрыть] Главное: все смешать воедино.) В древнегреческих Элевсинских мистериях резали свинью – и окропляли всех ее кровью. Что еще происходило во время этих мистерий, почти неизвестно, поскольку разглашение тайны сурово каралось. Элевсинские мистерии были посвящены богине Деметре – богине плодородия. Возможно, в самый ключевой момент мистерий, когда участники были приведены в исступленное состояние, происходило срезание колоса (кстати, в подземной комнате). (Сравните со средневековой старухой-смертью, которая выходит косить людей, словно злаки.)

Практически: при обряде посвящения мальчиков старались привести в состояние транса, близкое к состоянию клинической смерти. Для этого их подвергали жестоким физическим испытаниям (настолько жестоким, что не все выживали, а некоторые, хотя и выживали, сходили с ума). Представьте себе, каково это, когда вырывают все волосы на голове. Или отрубают мизинец, или выбивают несколько зубов. Или когда надрезают кожу на спине, продевают под кожу ремни или палки – и подвешивают. Или когда связывают и кладут возле костра – освободиться возможно лишь после того, как огонь пережжет веревки на теле. Или когда в глаза втирают горячую кашу (сравните с ослеплением детей смолой в истории об индейской людоедке). Или когда нужно просидеть несколько дней под землей в помете. И тому подобное.

Тут надо заметить, что невозможно разделить символическую и практическую стороны обряда. Разрезание, всяческая порча тела посвящаемого – это что: средство для достижения транса или же символическое изображение поедания мифическим зверем, возвращение в «первооснову жизни»? То же можно сказать и о просиживании под землей, и о временном ослеплении, и обо всех остальных удовольствиях обряда посвящения. (А что это значит, что невозможно разделить символическую и практическую стороны? Может быть, это означает реальность «Великой Богини»?)

Для пущей уверенности в успехе обряда мальчиков опаивали всяческим зельем – из трав и грибов. Это тоже происходило повсеместно. Ну и на фоне транса, вызванного мучениями и зельем, им сообщали о божествах и обрядах, показывали священные предметы и действия. То есть сначала мальчики должны были добраться до иного мира, а затем им устраивали по этому иному миру экскурсию.

Схему обряда, как известно, хорошо сохраняют сказки. Возьмите, например, сказку про волшебную лампу Аладдина: мальчика уводит колдун-магрибинец, прикинувшийся его дядей (очень часто мальчиков на обряд уводил именно дядя), и помещает его в подземелье. И хочет оставить там Аладдина, то есть убить. Затем мальчику удается выбраться из-под земли с помощью джинна, а кончается это все свадьбой и благосостоянием.

Как описанные ужасы обряда посвящения сохранились в русских народных сказках, вы можете прочесть в книге В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки»: и об уводе ребенка (или детей) в лес, и о вхождении в «избушку на курьих ножках» (которая есть то же самое, что мифический зверь, а вместе с тем и заветная дверь между миром живых и миром мертвых), как в избушке происходит встреча с Хозяйкой зверей (с Бабой-ягой, с белой богиней смерти, которая, опознав живого человека по его запаху: «фу-фу, русским духом пахнет», испытывает пришедшего, а затем оказывает ему помощь, чтобы он смог пройти в царство смерти, забрать оттуда, что ему надобно, и благополучно вернуться в мир живых), а также о всяческих оставшихся в сказках следах расчленения и оживления посвящаемого. Осел-Луций у Апулея, кстати, на протяжении своих злоключений то и дело подвергается угрозе разрезания или растерзания. И, конечно, то, что волк растерзал коня Ивана-царевича, а не самого царевича (о чем мы уже сообщали ранее), – это лишь смягченный вариант. Мы шутили, что волк – это его Муза. Но это не совсем шутка, если вспомнить судьбу Орфея, растерзанного менадами:[57]57
  Менады («безумствующие») – спутницы и почитательницы Диониса.


[Закрыть]

Аладдин в волшебном саду[58]58
  Уоллес в рассказе Герберта Уэллса: «Таким образом, в один миг он очутился в саду…»


[Закрыть]. Иллюстрация Макса Либерта

Альбрехт Дюрер. Смерть Орфея. 1494 год

В наших сказках тоже есть осел-Луций, это братец Иванушка, обернувшийся козленочком (сказка «Сестрица Аленушка и братец Иванушка»):

«Одному козленочку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:

– Аленушка, сестрица моя!

Выплыви, выплыви на бережок…

Узнала об этом ведьма и стала просить мужа – зарежь да зарежь козленка».

В. М. Васнецов. Аленушка. 1881 год

И потом – happy end, level passed: «А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой». Вы узнаёте, конечно, в Аленушке Изиду, которую Луций молил о помощи – тоже на берегу. Чтобы вернуться в человеческий облик, а не то зарежут.

Можно вспомнить и греческий миф об Актеоне, который во время охоты нечаянно увидел купающуюся в реке Артемиду. (Артемида – одновременно девственная богиня охоты, богиня-покровительница детей и детенышей и богиня луны. Узнаёте, конечно.)

Артемида. Вотивное изображение из слоновой кости

Культовыми животными Артемиды были лань[59]59
  Что-то от Артемиды, как ни удивительно, есть и у пушкинской Татьяны из «Евгения Онегина»:
Дика, печальна, молчалива,Как лань лесная боязлива,Она в семье своей роднойКазалась девочкой чужой.

[Закрыть] и медведица. Вместо того чтобы в священном страхе удалиться, Актеон, зачарованный, стал наблюдать. Заметив охотника, разгневанная богиня превратила его в оленя, который попытался убежать, но был настигнут и разорван собственными охотничьими собаками.[60]60
  По более ранней версии, Актеон был растерзан псами из-за того, что осмелился утверждать, будто он искуснее Артемиды в охоте.


[Закрыть] (Так-то вот, подглядывать за богиней! А мы с тобой, любезный читатель, чем занимаемся?)

В сказке Вильгельма Гауфа «Карлик Нос» мальчик Якоб, продавая с матерью на рынке овощи, неуважительно обращается со старухой-покупательницей, дразнит ее. Это, конечно, опрометчивый поступок, ведь у тети был «длинный-предлинный нос, который спускался до самого подбородка». Богиня гневается. Старуха просит отпустить мальчика с ней, чтобы он донес купленную капусту до ее дома:

«– Хорошо, хорошо, – проворчала она. – Пусть будет по-твоему. Я возьму у тебя эти шесть кочанов капусты. Но только у меня в руках костыль, и я не могу сама ничего нести. Пусть твой сын донесет мне покупку до дому. Я его хорошо награжу за это».

Костыль – это здесь вместо «костяной ноги». А вместо чего кочаны? Слабонервным лучше не читать дальше, здесь уж расчленение, так расчленение, можно даже сказать: расчлененка, не говоря уж о том, что мальчика еще и окуривают:

«– Садись, сынок, – ласково сказала старуха и усадила Якоба на диван, пододвинув к дивану стол, чтобы Якоб не мог никуда уйти со своего места. – Отдохни хорошенько – ты, наверно, устал. Ведь человеческие головы – не легкая ноша.

– Что вы болтаете! – закричал Якоб. – Устать-то я и вправду устал, но я нес не головы, а кочаны капусты. Вы купили их у моей матери.

– Это ты неверно говоришь, – сказала старуха и засмеялась.

И, раскрыв корзинку, она вытащила из нее за волосы человеческую голову.

Якоб чуть не упал, до того испугался. Он сейчас же подумал о своей матери. Ведь если кто-нибудь узнает про эти головы, на нее мигом донесут, и ей придется плохо.

– Нужно тебя еще наградить за то, что ты такой послушный, – продолжала старуха. – Потерпи немного: я сварю тебе такой суп, что ты его до смерти вспоминать будешь.

Она снова свистнула в свой свисток, и на кухню примчались морские свинки, одетые как люди: в передниках, с поварешками и кухонными ножами за поясом. За ними прибежали белки – много белок, тоже на двух ногах; они были в широких шароварах и зеленых бархатных шапочках. Это, видно, были поварята. Они быстро-быстро карабкались по стенам и приносили к плите миски и сковородки, яйца, масло, коренья и муку. А у плиты суетилась, катаясь взад и вперед на своих кокосовых скорлупках, сама старуха – ей, видно, очень хотелось сварить для Якоба что-нибудь хорошее. Огонь под плитой разгорался все сильнее, на сковородках что-то шипело и дымилось, по комнате разносился приятный, вкусный запах. Старуха металась то туда, то сюда и то и дело совала в горшок с супом свой длинный нос, чтобы посмотреть, не готово ли кушанье.

Наконец в горшке что-то заклокотало и забулькало, из него повалил пар, и на огонь полилась густая пена.

Тогда старуха сняла горшок с плиты, отлила из него супу в серебряную миску и поставила миску перед Якобом.

– Кушай, сынок, – сказала она. – Поешь этого супу и будешь такой же красивый, как я. И поваром хорошим сделаешься – надо же тебе знать какое-нибудь ремесло.

Якоб не очень хорошо понимал, что это старуха бормочет себе под нос, да и не слушал ее – больше был занят супом. Мать часто стряпала для него всякие вкусные вещи, но ничего лучше этого супа ему еще не приходилось пробовать. От него так хорошо пахло зеленью и кореньями, он был одновременно и сладкий, и кисловатый, и к тому же очень крепкий.[61]61
  Супчик явно галлюциногенный.


[Закрыть]

Когда Якоб почти что доел суп, свинки зажгли на маленькой жаровне какое-то куренье с приятным запахом, и по всей комнате поплыли облака голубоватого дыма. Он становился все гуще и гуще, все плотней и плотней окутывал мальчика, так что у Якоба наконец закружилась голова. Напрасно говорил он себе, что ему пора возвращаться к матери, напрасно пытался встать на ноги. Стоило ему приподняться, как он снова падал на диван – до того ему вдруг захотелось спать. Не прошло и пяти минут, как он и вправду заснул на диване, в кухне безобразной старухи.

И увидел Якоб удивительный сон. Ему приснилось, будто старуха сняла с него одежду и завернула его в беличью шкурку. Он научился прыгать и скакать, как белка, и подружился с другими белками и свинками. Все они были очень хорошие.

И стал Якоб, как они, прислуживать старухе. <…> Так Якоб прожил у старухи лет семь».

Не случайно, конечно, в центре всего происходящего – еда.[62]62
  В романе Пушкина «Евгений Онегин»:
И, кстати, я замечу в скобках,Что речь веду в моих строфахЯ столь же часто о пирах,О разных кушаньях и пробках,Как ты, божественный Омир,Ты, тридцати веков кумир!

[Закрыть] Это зашифрованное жертвоприношение.

Снится ли Якобу, что он превращен в белку или это на самом деле происходит? И то, и другое. Такая вот правдивая греза. Так обычно и поступает с человеком Хозяйка зверей. И вы видите, что она действительно амбивалентна: и плоха эта старуха, и хороша. С одной стороны, лишила родителей сына, превратила мальчика в белку (приобщила тем самым к животному миру, к «первооснове»). С другой стороны, Якоб через семь лет профессиональной подготовки стал настоящим мастером, чудо-поваром.

Якоб, превращенный в белку-повара. Иллюстрация Карла Оффтердингера (1829–1889)

Пираты, спасающиеся от Диониса и превращающиеся при этом в дельфинов. Человек с головой зверя (и к тому же расположенный головой вниз) – это человек, проходящий через обряд посвящения, обряд соединения с мифическим зверем.[63]63
  Сравните в «Сказке о царе Салтане»:
Родила царица в ночьНе то сына, не то дочь;Не мышонка, не лягушку,А неведому зверюшку.

[Закрыть] Когда обряд посвящения был забыт, возникла сказка о Дионисе и пиратах (нужно же было как-то объяснить, почему они превратились в дельфинов). Интересно, что есть изображения Геракла, несущего двух побежденных им разбойников, подвешенных на шесте. Разбойники свисают кверху ногами по обе стороны от Геракла, причем то в виде людей, то в виде обезьянок. Геракл вообще такой: еще в детстве он задушил двух змей, подосланных Герой.

Может быть, и современному человеку нужен обряд посвящения? Может быть, такова потребность человеческой природы? Например: не хотелось ли тебе, любезный мой читатель, в детстве залезть в какую-нибудь норку, пещерку, шалашик? Мне, например, очень хотелось, и я в меру своих малых сил это осуществлял.

Или посмотрите на молодых людей – то они хиппи, то они панки, то еще кто-нибудь. И испытания сами себе устраивают, и зельем всяческим интересуются. Они, сами того не ведая, устраивают себе обряд посвящения. Только обряд этот, к сожалению, жутко растягивается во времени и часто оканчивается неудачно. Молодой человек может сказать: «Ну и дурак же я был!», образумиться и начать ходить в офис. Или же молодой человек может окончить жизнь под забором. И то и другое – неудача. Level failed.

А самый ужасный обряд, который могут устроить себе молодые (и не очень молодые) люди, – это война. Вот уж действительно прохождение через смерть и поливание одних кровью других!

Одним из первых эту проблему современного общества почувствовал Фридрих Ницше – и лучше всех выразил: в книге «Рождение трагедии» (1872 год – до Первой мировой войны! Хотя и после франко-прусской войны 1870 года, где Ницше побывал санитаром). Эта книга – предупреждение. Если люди не приобщатся к духу Диониса, то есть к духу бога вина и безумия, к «первооснове жизни», к богу иррациональному (в отличие от Аполлона, своей противоположности, – бога рационалистического, гармонического, уравновешенного – так, по крайней мере, понимал это Ницше), то они будут не живыми людьми, а чем-то вроде восковых фигур. И не только не смогут вкусить подлинной жизни, но в какой-то момент просто начнут уничтожать друг друга.

Дионис – «дважды рожденный» (поскольку его донашивал сам Зевс, зашив в бедро), бог растительности (влажных плодов – в отличие от сухих злаков, которые находятся в ведении Деметры), виноделия, поэтического вдохновения и религиозного экстаза. Недаром блоковская «Незнакомка» оканчивается строкой: «Я знаю: истина в вине». Вот это стихотворение целиком – вглядитесь в Незнакомку. И обратите внимание, что Блок так же снижает пафос, как это проделывал Апулей. Это на самом деле не только техника безопасности (о чем мы уже говорили), но и свидетельство того, что символическое и реальное (в смысле: бытовое) едины:

 
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
 
 
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
 
 
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
 
 
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
 
 
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
 
 
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
 
 
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
 
 
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
 
 
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
 
 
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
 
 
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
 
 
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
 
 
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
 

Дионис – сын верховного бога Зевса и смертной матери, Семелы. По одному из преданий, когда Семела родила сына от Зевса, ее отец Кадм заключил ее в бочку вместе с Дионисом и бросил в море (вы узнаёте, конечно, «Сказку о царе Салтане»). Бочка в море – это то же самое, что поглощение посвящаемого мифическим зверем. Сравните с русской народной сказкой «Марья Моревна»: «Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича, изрубил его в мелкие куски и поклал в смоленую бочку, скрепил железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увез». Остался след расчленения и в дионисийском обряде: спутницы Диониса менады, впадая в состояние безумия, получают нечеловеческую силу и разрывают голыми руками домашних животных (в частности, быков) и диких зверей, а то и человека, если попадется под горячую руку. Или Дионис, превратившись в льва и медведицу, готов разорвать попытавшихся пленить его пиратов (они прыгают, спасаясь от него, в воду и превращаются в дельфинов).