Текст книги "Романовы на фронтах Первой мировой"

Ну, а засим крепко и нежно обнимаю Вас обоих. Будьте спокойны, не падайте духом и Богом хранимы!

Может быть теперь до скорого. Прощай, родной. God bless and protect you.

Дмитрий.

Казвин. Персия. 23 апреля 1917 г.

Дорогой и милый мой папа.

Это письмо доставит тебе офицер 2-го стрелкового полка штабс-капитан Михайлов. За все эти месяцы, что я в Персии, он неофициально состоял при мне, служа сам в бронированных автомобильных частях, где и заслужил свой крест.

За его скромность я вполне ручаюсь. Он малый неглупый, очень скромный и, видимо, искренно ко мне привязан. Если ты не хочешь многое писать, скажи ему на словах, он сумеет мне всё правильно передать и не напутает.

Ты знаешь, что моё последнее письмо было вскрыто в Баку тамошним Исполнительным Комитетом, о чём этот Комитет мне любезно дал знать официальным письмом, причём адресовал письмо «гражданину Дм. Пав. Романову». По счастью, «Комитет» ничего противоправительственного в моих письмах не усмотрел, и, следовательно, факт вскрытия моих писем – мне же в плюс, ибо даже с нарочным я не писал ничего предосудительного с точки зрения нового режима.

Теперь же «суди меня Бог и военная коллегия». Мне слишком надоело думать о каждом слове, и поэтому, в надежде на то, что шт. – кап. Михайлова не обыщут по пути, я рискну всё писать, как думаю и как чувствую.

Не боясь повторять сто раз одно и то же, я должен тебе сказать, что не проходит и часа, чтобы мысли мои не шли к тебе, тоскливо окружая тебя в бессильном желании тебе помочь. Pas de nouvelles, – говорят. И потому я утешаю себя мыслью, что ты не слишком падаешь духом с точки зрения личного состояния. Мой бедный, близкий друг! Какие тебе судьба приготовила испытания! Если нам, молодым, тяжело и больно, – что же должен испытывать ты, у которого гораздо больше опыта и, следовательно, житейского понимания.

А что больно смотреть на тот хаос, который кругом происходит, – так это верно. Больно с точки зрения национального самолюбия, с точки зрения человека, горячо любящего родину и желающего ей крепости и величия. Посмотри, что сделали с нашей армией? Ведь мы никогда не могли похвастать очень сильной и крепкой дисциплиной, но теперь же её совсем уж нет. Не надо забывать, что сила и сплочённость армии является характерным показателем военной мощи страны! Не могу от тебя, мой родной, скрыть, что я необыкновенно мрачно смотрю на будущее. Мы, по-моему, победить или разбить врага не сможем. Да и за что теперь мы дерёмся? Это ужасные вещи я говорю, но ведь это сущая правда. Ты вспомни только начало войны. Уже тогда многие говорили, что из-за маленькой Сербии не стоило было затевать такую невиданную войну. И тогда, я помню, мысль о том, что у нас, русских, наконец, осуществится наша старая, историческая национальная задача – покорение Царьграда и открытие проливов, – одна способна была морально и даже физически материально компенсировать наши колоссальные затраты, наше громадное напряжение.

Что теперь мы видим? Мы отказались от каких-либо захватов или аннексий. И, значит, отняли почти главную, если не единственную цель, за которую мы пролили и проливаем столько крови! И снова я спрошу, за что мы дерёмся? Не за то ли, чтобы в лучшем случае до границы, и то уже сокращённой из-за самостоятельной Польши, и чтобы после войны 12 миллионов солдат, возвращаясь на родину, ещё больше бы увеличили тот хаос, в котором мы сейчас? Возвращаясь снова к вопросу об армии, надо сказать, что прямо страшно делается, глядя на то, что в ней творится.

Даже у нас, в Персии, на далёкой окраине, и то не проходит дня без того, чтобы какой-нибудь «Солдатский Комитет» не выгнал бы к чёрту офицера! Ведь эти факты так часты, что на них стали даже мало внимание обращать. Или, например, пришли сюда два батальона, идущие на пополнение. Оба батальона отказались идти на позиции, а многие солдаты поступили ещё проще – ушли обратно домой, предварительно выгнав по решению комитета обоих батальонных командиров. Если это всё происходит здесь, где каждый солдат ещё подумает 20 раз раньше, чем дезертировать, ибо ему с позиций, находящихся за Касрешерином, нужно пройти до Энзели, ровно 1 1/2 тысячи вёрст пешком, что же должно происходить в России? Да там, судя по рассказам очевидцев, один ужас, в особенности на дорогах.

Да! Как мы выиграем эту войну, – я не знаю. А если мы её проиграем, то мне лично будет прямо стыдно называться русским. Ты только подумай, с каким чувством позора мы посмотрим в глаза союзников. Ты только подумай о национальном стыде.

Ведь всем этим «борцам за свободу» должно быть ясно, что если только мы будем побеждены немцами, то ведь от свободы ровно ничего не останется, не так ли?

Боюсь, что я тебя, мой дорогой друг, утомил своими мыслями, своими невесёлыми словами, но поверь, что я так рад возможности, наконец, свободно потолковать с тобою, не боясь (относительно) цензуры.

Потом другая мысль мне просто покоя не даёт.

В дни старого режима, в дни того, что теперь принято называть «прогнившим строем», мы часто и откровенно говорили с тобою. Ты отлично знал мои взгляды, которые шли прямо против того, что тогда творилось. Мы все приходили к убеждению, что «старый режим неминуемо должен привести к финальной катастрофе». Так оно и случилось!

Помнишь, как я был, сам того не зная, – прав, когда умолял Ники не брать командование армиями, относиться с большим доверием к народному представительству и обращать больше внимания на общественное мнение, говоря, что в противном случае, всё рухнет! Наконец, последним актом моего пребывания в Петрограде явилось вполне сознательное и продуманное участие в убийстве Распутина, как последняя попытка дать возможность Государю открыто переменить курс, не беря на себя ответственность, за удаление этого человека. (Аликс ему это бы не дала сделать.) И даже это не помогло, и всё осталось по-прежнему, если не стало ещё хуже.

Так вот какая мысль мне не даёт покоя, видя, что творится кругом. Неужели старое правительство было право, когда в основу всей своей политики (против которой я так восставал) клало идею о том, что мы, русские, не доросли до «свободы»?

Неужели это действительно так? Неужели русский человек видит в «свободе» не увеличение гражданского долга (не за страх, а за совесть), а просто свободу делать то, что раньше запрещалось? Неужели наша русская психология не признаёт другой свободы, как свободы хамского желания, самого грубого его исполнения и абсолютное непонимания спокойного и сознательного национального самоуважения?

Вот эта мысль ужасна!

Когда я был в Тегеране, то мне пришлось очень много говорить с английским посланником Sir Marling'ом. Он большой друг Бьюкенена, и, следовательно, по его словам можно было судить и о политике этого последнего. Когда я только приехал в Тегеран, то после первого же разговора увидал, что у англичан, да и у других иностранцев несколько неправильная точка зрения на то, что происходит в России. Скажу больше. Англичане даже немного радовались тому, что писалось о нашей революции, но потом старый Marling стал призадумываться, ибо ему стали знакомы многие факты, которые он раньше игнорировал, находя, что это лишь временные явления. Как, например, вопрос об армии. В одном из наших разговоров он меня спрашивал, как я лично смотрю на всё происходящее. Тогда я ему и сказал, что лично я нахожу, что единственный способ выйти с честью из создавшегося положения, это – безусловное подчинение Временному правительству. Что, говорил я дальше, происходит в стране, кого мы арестуем, кого судим – это не касается иностранцев. Их, наших союзников, должны интересовать события лишь постольку, поскольку мы можем сдержать наши обязательства по отношению к ним. Слушал старый Marling внимательно и, наконец, совершенно согласился со мною. Когда я покидал Тегеран, у него уже больше не было того радостного отношения, обидного для русских и русского самолюбия, какое наблюдалось у него раньше.

Думается мне, что у Бьюкенена «рыло-то в пуху» относительно нашей революции. Мне кажется, что общая ошибка их, иностранцев, заключалась в том, что они думали, что революция пошла сверху и, следовательно, анархия и хаос, всегда идущий с революцией снизу, устранены!

Теперь им приходится немного изменить их точку зрения, ибо у нас именно всё теперь пошло снизу. Ужасно боюсь, что ты давно послал меня с моим громадным письмом к чертям. Поэтому я перестаю говорить о политике, ибо я свободно мог написать целый том, если не два, и перехожу к личным вопросам.

27 марта я послал телеграмму на имя председателя Совета Министров кн. Львова. Вот дословно то, что я написал.

«В вашем лице заявляю свою полную готовность поддерживать Временное правительство. Ввиду появившихся в газетах сообщений о принятом будто бы Временным правительством по отношению ко мне решении касательно моего возвращения в Россию, и не имея лично никаких данных, подтверждающих или отвергающих это, очень прошу, если найдёте возможным, не отказать сообщить, совпадают ли эти сообщения с действительным решением Временного правительства».

Ответ получился следующий от того же князя Львова.

«Временное правительство никаких решений, касательно вашего возвращения, не принимало».

Должен сознаться, что этот ответ поставил меня в тупик. А с другой стороны, я, значит, был прав, когда решил не верить в газетные сообщения, говорящие о том, что Керенский мне дал знать о том, что я могу вернуться.

Что касается моих планов, то они следующие, хотя, конечно, теперь события так быстро идут, что и планы могут меняться, как калейдоскоп. Да так фактически оно у меня и вышло, ибо я раза два менял свои решения.

Должен сознаться совершенно откровенно, что я не особенно пока желаю возвращаться обратно в Россию. Что мне там делать? Вернуться и спокойно, сложа руки, смотреть на тот хаос, который происходит, и подвергаться разным обидным инсинуациям только за то, что я ношу фамилию Романова, – я не смогу. А быть арестованным после того, что я для блага родины поставил на карту своё доброе имя, участвуя в убийстве Распутина, я считаю для себя обидным! И даже мелким!

Поэтому я и решил пока посидеть в Персии. Но, конечно, милый мой папа, это немного эгоистическое решение сейчас же распадётся прахом при одном лишь намёке от тебя, что я для тебя могу быть полезен, могу быть в пользу или просто нужен, по соображениям ли материальным или просто нравственным!

Пожалуйста, не думай о моих личных желаниях и, если только тебе действительно меня нужно, я приеду – будь то в вагоне 3 класса или для «перевозки мелкого скота».

Думал я одно время идти в строй, но потом отказался и от этой мысли, ибо и в строю не легче. На каждом шагу ложность положения сказывается с удивительной ясностью. Иногда меня демонстративно называют офицеры и солдаты «господин штаб-ротмистр», иногда никак, а иногда по-прежнему величают Императорским Высочеством, боязливо оглядываясь по сторонам! Но не подумай, что во мне говорит чувство оскорблённого величия, а просто больно за ложность положения! Скажи мне сегодня, что я больше не великий князь, а просто monsieur (гражданин) Романов, было бы во сто раз лучше. По крайней мере, положение было бы ясное и вполне определённое. Что это – справедливо нас лишать княжеского достоинства, а председателю Временного правительства Львову оставлять его титул князя – вопрос иной.

Но ведь теперь имя «Романов» является синонимом всякой грязи, пакости и не добропорядочности!

Но возвращаясь снова к основному вопросу, т. е. моим планам.

Значит, в строю (в тесном смысле этого слова) весьма трудно, особенно пока положение наше не выяснено.

В Казвине стало тоже очень трудно, ибо здешний «Исполнительный Комитет» стал весьма агрессивен.

Взяв всё это в соображение, я ухватился руками и ногами за предложение командира нашего 1 Кавказского кавалерийского корпуса ген. Павлова (твой хороший знакомый) – ехать в Тегеран, как офицер для связи при миссии, в которой много точек соприкосновения, ибо нельзя забывать, что наши войска находятся в нейтральной стране и, следовательно, наряду с военными вопросами, постоянно возникают вопросы политического характера.

Следовательно, я поеду на этих днях в Тегеран. Я там уже успел побывать на Пасхе. Там сравнительно меньше этой неприятной стороны революции и не могу я скрыть, что там отдыхаешь нравственно, причём, конечно, условия и жизни и климата несравненно лучше, чем здесь, в Казвине. Дня четыре тому назад я проехал в Хамадан повидаться по делам службы с ген. Павловым. Ему, бедному, очень здесь трудно. Он необычайно остро и болезненно переживает все перемены, новые порядки и новые точки зрения, касающиеся армии вообще и дисциплины, в частности!

Что касается климата, то уже жара бывает страшная (30) в тени по Реомюру. Но так как воздух сухой, то и переносить жару совершенно легко и совершенно без испарины!

Здоровье моё было прекрасно, но только четыре дня тому назад я страшно заболел животом. Бог знает, что у меня сделалось. Несло меня раз по 15 в день, как из брандспойта, и в три дня я так ослаб, что почти не мог стоять на ногах. Сегодня стало уже лучше, и, значит, имеются надежды на скорое поправление.

Вот пока всё, что я могу тебе написать. Кончаю это письмо в окончательном убеждении, что ты устал страшно.

Но милый мой, прости меня за это многословие. Зато я передал тебе немного своих, увы, невесёлых мыслей.

Ещё раз на прощание скажу тебе, если я тебе могу быть нужным, ради Бога только скажи, я моментально буду с тобою.

Что касается моих дел в Петрограде, то я, безусловно, доверяю моему старому другу Лаймингу. И поэтому думаю, что и там моё присутствие уж не так необходимо.

Ну, а за сим, нежно и крепко обнимаю тебя и мамочку, родные Вы мои. Будьте насколько возможно здоровыми, не падайте духом. Когда-нибудь должны же настать дни радости и света.

Прощай мой милый. Будь Богом хранимый и ради самого Создателя береги своё здоровье.

Ещё раз крепко целую как люблю. God bless you dear.

Дмитрий.

P.S. Дай Марии прочесть это письмо.

После революции Дмитрий Павлович переехал в Тегеран и поселился в английской миссии, переехал оттуда в Лондон, и наконец в Париж. В эмиграции Дмитрий Павлович вёл активную политическую жизнь – поддерживал кандидатуру великого князя Кирилла Владимировича на русский престол, являлся председателем Главного совета Младоросской партии.

Скончался в Давосе, Швейцария, в 1942 г.

Константиновичи

Константиновичами называли потомков сына Николая I великого князя Константина Николаевича – военного и государственного деятеля, реформатора русского флота, сподвижника своего брата Александра II в его либеральных реформах.

К началу Первой мировой войны эта ветвь династии была представлена семьёй великого князя Константина Константиновича и его братом, великим князем Дмитрием Константиновичем. Константин Константинович родился в 1858 г. и должен был стать моряком. Он плавал в учебной эскадре Морского корпуса, а в 1877 г. во время русско-турецкой войны участвовал в военных действиях против неприятельского флота в чине мичмана и был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени. Однако великий князь не любил морской службы. Слабое здоровье послужило поводом для перевода в сухопутные войска, в гвардию, который состоялся в 1882 г. В дальнейшем князь служил в Измайловском и Преображенском полках. В 1900 г. был назначен Главным начальником Военно-учебных заведений (с 1910 года – генерал-инспектор Военно-учебных заведений).

Под его руководством проводилась программа модернизации подготовки военных кадров.

Помимо служебных обязанностей великий князь занимался литературой под псевдонимом К.Р. – писал стихи и переводил иностранные произведения. Поддержал инициативу проведения «Измайловских досугов», направленных на повышение культурного уровня офицерства. В 1887 г. великому князю Константину Константиновичу было присвоено звание почётного члена Императорской Академии наук, а в 1889 г. был назначен её Президентом («августейший президент»). По его инициативе при Отделении русского языка и словесности был учреждён Разряд изящной словесности, по которому в почётные академики избирались известные писатели (например И.А. Бунин и А.П. Чехов). Возглавлял комитет по празднованию 100-летия со дня рождения А.С. Пушкина. При содействии великого князя было открыто новое здание Зоологического музея в Санкт-Петербурге.

В 1884 г. великий князь женился на принцессе Саксен-Альтенбургской, при переходе в православие получившей имя Елизаветы Маврикиевны. В этом браке родилось девять детей. Личность великого князя во многом отразилась и на его детях: они воспитывались в духе православного благочестия и служения Родине. Пятеро из них: Иоанн, Гавриил, Олег, Игорь и Константин, приняли участие в Первой мировой войне.

Сам Константин Константинович к началу войны был тяжело болен и находился на отдыхе в Германии на родине жены, с ней и младшими детьми. Объявление войны застало их по пути домой. Они были задержаны и выдворены из Германии. Поезд проследовал 2 августа через Гумбиннен, где великий князь выходил прогуляться на платформу. В 5 часов утра следующего дня все пленники были направлены в Шталлупенен. Там всю семью посадили в автомобили и отвезли на границу, где выкинули из машин. Великий князь К.Р. из-за болезни долго идти не мог. Только разъезд смоленских улан смог спасти их. Как писал кн. Гавриил Константинович: «Начальник разъезда штаб-ротмистр Бычко узнал моего отца и помог всем добраться до ближайшей станции железной дороги». Несмотря на то что в дневниках К.Р. все эти события записаны довольно лаконично, можно поверить словам его сына: «на отца сильно подействовали пережитые волнения, но, как всегда, он ничего не говорил, а переживал их молча, в своей душе».

Эти и другие потрясения (гибель сына и зятя) ускорили развитие болезни, и 15 июня великий князь Константин Константинович скончался в своём кабинете.

Его брат – великий князь Дмитрий Константинович всю жизнь посвятил своему увлечению лошадьми, не был женат и не оставил потомства. К 1914 году его близорукость развилась в почти полную слепоту. Великий князь был вынужден заниматься подготовкой кавалерии в тылу.

Иоанн Константинович – первенец великого князя Константина Константиновича и первый обладатель титула князи крови императорской – родился 23 июня 1886 г. в Павловском дворце, принадлежащем его отцу. С детства Иоаннчик, как юного князя называли в семье, отличался особой даже для семейства Константиновичей набожностью. В дальнейшем он содержал собственный хор и посвящал время сочинению духовной музыки[34]34
  Григорян В. Биографический справочник. – М.: АСТ: Астрель: Хранитель, 2007. – С. 196.


[Закрыть].

5 сентября был зачислен в 1-й кадетский корпус, который окончил в 1905 г. Затем поступил в Николаевское кавалерийское училище, окончил обучение по 1-му разряду в 1907 г. После принесения военной присяги и присяги Члена Императорского Дома, получил чин флигель-адъютанта.

Великий князь Константин Константинович так характеризовал своего старшего сына в канун его двадцатилетия:

«Благочестивый, любящий, вежливый, скромный, немного разиня, не обладающий даром слова, несообразительный, но вовсе не глупый и бесконечно добрый»[35]35
  Григорян В. Биографический справочник. – М.: АСТ: Астрель: Хранитель, 2007. – С. 196–197.


[Закрыть].

С 1907 г. проходил службу в лейб-гвардии Конном полку. Князь Трубецкой в своих записках вспоминает курьёзный случай, произошедший между ним и князем Иоанном ещё в мирное время:

«…Эти протесты были причиной новой нашей забавы, а именно, производства пожарных тревог. Мы с Танеевым выработали особое пожарное расписание, по которому каждый из нас кроме Мишанчика, имел свои обязанности. Жили мы все четверо на втором этаже, куда вела узкая деревянная лестница. Пожарная тревога производилась из расчета, что эта лестница горит, а, следовательно, и спасение по ней невозможно.

– Горим!.. Тревога!.. – не своим голосом вдруг принимался орать кто-нибудь из нас, и тут начиналось неслыханное безобразие. Танеев и я схватывали – кто ведро с водою; кто – кувшин или полный таз, и с этими спасательными средствами устремлялись, прежде всего, конечно, в комнату Мишанчика.

«Мишан, ты объят пламенем!» – вопили мы паническим голосом и в мгновение окатывали как самого Мишанчика, так и его постель. Мишанчик свирепел, но мы уже начинали «спасать» его пожитки, быстро выкидывая их в окно.

«Лестница в огне! – вопил Танеев, – спасайте Евменчика!» – и, покончив с барином, мы турманом накидывались на его слугу и скручивали его, пытаясь спустить на связанных простынях с балкона на улицу, причем почтенный человек беспомощно барахтался и визжал поросенком. В довершение тревоги мы с Танеевым сами молниеносно спускались с балкона на простынях, благородно спасая себя лишь в последнюю очередь.

Помню, однажды под вечер, в самый разгар такой тревоги, как раз в тот жуткий момент, когда мы с Танеевым силком переваливали за перила балкона скрученного Евменчика, и наш слуга по сему случаю от страха визжал кабаном, под самым балконом вдруг раздался чей-то грозный окрик: «Что за безобразие?!!» Мы глянули вниз и ужасно растерялись, увидав прямо под нашей дачей долговязую фигуру великого князя Иоанна Константиновича, состоявшего тогда поручиком Лейб-гвардии конного полка. Привлеченный визгом Евменчика случайно проходивший по улице великий князь остановился и заглянул в палисадник нашей дачи, где и узрел весьма странную и совсем непонятную для него картину. «Что тут происходит?! Немедленно прекратить это безобразие!» – крикнул великий князь, недоуменно разглядывая нас, покуда мы с Танеевым застыли на балконе, почтительно вытянувшись в позе «смирно». Окаченный водой и скрученный простыней, верный слуга наш, невольно подражая своим господам, тоже принял почтительную позу, вытянувшись рядом с нами. С растрепавшимися бакенами и мокрый, как мышь, Евменчик имел в ту минуту такой смешной вид, что великий князь, как видно, с трудом удерживал улыбку. «Я покажу вам, вольноопределяющиеся, как безобразить!» – крикнул он нам угрожающе и, быстро отвернувшись, зашагал прочь, не оглядываясь»[36]36
  Трубецкой В.С. Записки кирасира: Мемуары / Вступительная статья, примечания в тексте и комментарий к персоналиям В. Полыковской.
  Комментарий к военной теме и воинской атрибутике Г.В. Вилинбахова. – М.: Россия, 1991. – С. 98–100.


[Закрыть].

В 1911 г. князь вступил в брак с принцессой Еленой Сербской. На церемонии бракосочетания в Петергофе присутствовали представители обеих династий (Романовых и Карагеоргиевичей), в том числе император Николай II и сербский король Пётр I. Современные исследователи придают этому браку важное политическое значение. По мнению В.Л. Кузьмичевой, сербской династии Карагеоргиевичей, утвердившейся на престоле после так называемого Майского переворота в 1903 г.[37]37
  В результате этого переворота был убит последний король из династии Обреновичей, придерживавшийся проавстрийской ориентации, и на престол взошли прорусские Карагеоргиевичи.


[Закрыть], требовалось упрочить своё положение и занять подобающее место среди правящих династий Европы. Россия оказывала поддержку Сербии, стремясь укрепить её суверенитет против Австро-Венгрии, а свадьба между представителями двух правящих означала признание Карагеоргиевичей равнородной Романовым династией[38]38
  Кузьмичева Л.В. Правящие династии Сербии и Черногории в восприятии представителей Дома Романовых в конце XIX – начале ХХ в. // Человек на Балканах. Власть и Общество: опыт взаимодействия (конец XIX – начало ХХ в.): Сб. статей. – СПб.: Алетейя, 2009. – С. 189–202.


[Закрыть].

Когда началась Первая мировая война, князь вместе с полком отправился на фронт (о действиях л. – гв. Конного полка в первые месяцы войны см. Дмитрий Павлович). Князь находился ординарцем при начальнике 1-й гвардейской кавалерийской дивизии генерале Н.Н. Казнакове. Иоанн Константинович принял участие в Каушенском сражении. Высочайшим приказом от 13.10.1914 он был награждён орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом и мечами за то, что «в боях 2, 4 и 6 августа, состоя ординарцем у Начальника дивизии, неоднократно передавал с явной опасностью для жизни распоряжения и этим способствовал достижению успеха»[39]39
  Лобашкова Т.А. Вступительная статья: Из архива великого князя Константина Константиновича // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. – М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2007. – [Т. XV]. – С. 353–361.


[Закрыть]. 19 сентября праздновался день ангела князя Олега Константиновича, сохранилась поздравительная телеграмма от Иоанна Константиновича младшему брату:

«Из Гродно Действующей армии 19 сентября 1914 г.

Князю Олегу Константиновичу в лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк Действующая армия.

Мои и я сердечно тебя поздравляем с Ангелом. Здоровы ли Вы все. Телеграфируй в Штаб 22 корпуса. Храни Тебя Господь. Здоров. Иоанн»[40]40
  Иоанн Константинович, кн. Письмо брату Олегу Константиновичу, 19 сентября 1914 г. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. – М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2007. – [Т. XV]. – С. 455.


[Закрыть].

В 20-х числах августа князь был переведён в штаб 1-й гвардейской кавалерийской дивизии в Истенбург.

В ГАРФ сохранилось письмо князя матери. К сожалению, письмо писалось в спешке химическим карандашом, и со временем буквы расплылись, сделав некоторые части письма почти нечитаемыми:

«Восточная Пруссия 24 авг. 1914

Дорогая моя Мама́!

Очень тебя благодарю за карточку. Вот пошёл уже второй месяц как мы уехали. Я слава Богу здоров и бодр… Был три раза под огнём. Господь миловал. […] Бывает, что идёшь, идёшь, весь день, от утра и до ночи […]»[41]41
  ГАРФ, ф. 657, оп.1, д. 91.


[Закрыть].

27 августа он пишет письмо отцу:

«27 августа 1914 г.

Дорогие мои.

Вам везет, Вам письмо. Господь удивительно хранит меня. Я глубоко верю в Него и еще больше, чем раньше. Спасибо Вам от души за заботу о Пуси и Мими. Я ее видал в Петербурге. Бой под Креупишкиным никогда не изгладится из памяти. Бедный Дитрих. Все они погибли героями. Чаще телеграфируйте мне о Дуси. Храни Вас Господь. Я здоров и глубоко верю, что Господь благословит нас, братьев. О Косте известий нет. Все мы страшно дружны.

Обнимаю.

Ваш Иоанчик.

На обороте:

Пишу дальше.

Трудно описать чувство, когда находишься в бою. Страх, который стараешься побороть и, вместе с тем, хочется маску сделать. Я все время был ординарцем у начальника дивизии. Мог быть убит как угодно. Шрапнели летели над головой, но Бог меня спасал. Скверное чувство теперь сидеть здесь, когда братишки в опасности. Подчас ужасно бывает тяжело. Я не мог Вам писать всего. Даст Бог, после расскажу. Я бы мог приехать к вам, но тяжело опять расставаться. Часто думаю о тебе, дорогая Мама, как тебе, должно быть, тяжело, что мы, дети, идем против твоих же. Часто молюсь о тебе. Если мы все живы, то я считаю, что это благодаря тому, что я завещал, чтобы ежедневно шла в Мраморном (в нашей комнате) литургия о здравии всех нас, братьев. Мне все равно, сколько это стоит. Вера помогает во всем. Во время войны особенно чувствуешь.

Итак, до свидания, Отец»[42]42
  Иоанн Константинович, кн. Письмо Константину Константиновичу и Елизавете Маврикиевне, 27 августа 1914 г. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. – М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2007. – [Т. XV]. – С. 421.


[Закрыть].

Интересна дискуссия вокруг сведений о посещении Верховным главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем Восточной Пруссии. Эти сведения были плодом слухов, распространившихся по всему фронту и, очевидно, глубоко укоренившихся – даже немецкий военачальник Э. Людендорф в своих мемуарах упоминает об этом, замечая, что во время немецкого наступления Николай Николаевич лишь в последний момент успел покинуть гостиницу в Истенбурге[43]43
  Пахалюк К. Романовы в сражениях в Восточной Пруссии в 1914 г. // Рейтар. – 2009. – № 3. – С. 180–191.


[Закрыть]. Хозяин гостиницы «Дессауэр Хоф» Г. Торнер так описывает своего постояльца: «на следующий день, 27 августа, когда все было распределено, в мой отель въехал также великий князь Николай Николаевич. В противоположность генералу Ренненкампфу он был худощавым, высоким мужчиной. Великий князь поселился в так называемой башенной комнате на 4 этаже, оборудованной под рабочий кабинет. Были положены большие плиты, так что получился большой стол, на котором размещался обширный картографический материал. Великий князь, к которому все обращались «Ваше высочество», жил очень уединенно и много работал. Он почти все время проводил в своей комнате и почти никогда не ходил в ресторан. Еду, которую он получал с русской кухни, он тоже брал наверх, а прислуживал ему его слуга. Он держался в стороне ото всех мероприятий, кроме крупных официальных обедов, которые устраивал Ренненкампф, и выпивал только в обед и вечером по маленькому стакану светлого инстербургского пива, которое, однако, велел записывать на счет Ренненкампфа»[44]44
  Пахалюк К. Романовы в сражениях в Восточной Пруссии в 1914 г. // Рейтар. – 2009. – № 3. – С. 180–191.


[Закрыть].

Однако то, что Верховный главнокомандующий не въезжал в Восточную Пруссию в течение войны, точно установлено русскими историками[45]45
  Пахалюк К. Романовы в сражениях в Восточной Пруссии в 1914 г. // Рейтар. – 2009. – № 3. – С. 180–191.


[Закрыть]. Кем же был постоялец гостиницы? К. Пахалюк вслед за другим краеведом И. Афониным считает, что им мог быть великий князь Дмитрий Павлович[46]46
  Пахалюк К. Романовы в сражениях в Восточной Пруссии в 1914 г. // Рейтар. – 2009. – № 3. – С. 180–191.


[Закрыть]. Однако хозяин гостиницы вспоминает, что к князю обращались «ваше высочество», а к Дмитрию Павловичу следовало обращаться «ваше императорское высочество». Обращение «ваше высочество» применялось к князю императорской крови, а единственным человеком с таким титулом в Истенбурге был Иоанн Константинович. Внешне Иоанн Константинович похож на Николая Николаевича намного больше, чем Дмитрий Павлович, – последний, в отличие от Верховного, не носил ни бороды, ни усов. Поэтому представляется возможным предположить что в августе 1914 г. именно Иоанн Константинович жил в гостинице «Дессауэр Хоф». Однако не стоит забывать, что это лишь предположение, не подкреплённое документальными свидетельствами.

В Истенбурге князь принял участие в параде 1-й бригады 1-й гв. кав. дивизии, которые направлялись в крепость Ковно. Очевидец парада В.Н. Звегинцев вспоминает: «Раздалась команда. Под звуки полковых маршей генерал-от-кавалерии фон Ренненкампф обходил строй, здоровался с полками и благодарил их за боевую работу. По окончании молебна перед строем были вызваны представленные к Георгиевским крестам и медалям Кавалергарды и Конногвардейцы и командующий армией Именем Государя Императора роздал первые боевые награды. По окончании церемониального марша, полки разошлись по квартирам под звук трубачей и вызванных песенников»[47]47
  Пахалюк К. Романовы в сражениях в Восточной Пруссии в 1914 г. // Рейтар. – 2009. – № 3. – С. 180–191.


[Закрыть].

О пребывании князя Иоанна Константиновича в штабе оставил воспоминания генерал-майор Б.Н. Сергеевский:

«Вспоминая эти дни, нельзя не вспомнить о прикомандировании к штабу его высочества князя Иоанна Константиновича. Он был штабс-ротмистром Л. Гв. Конного полка. Однажды, неожиданно для нас, он прибыл в прикомандирование к штабу. Явившись командиру корпуса, он вошел в нашу комнату. Осмотревшись, он подошел ко мне, как старшему, весьма отчетливо представился уставным рапортом и просил представить его остальным офицерам, что я и сделал. Около месяца он жил среди нас, удивляя нас всех чрезвычайной дисциплинированностью в отношении старших и самыми простыми и сердечными отношениями с младшими. Мне приходилось видеть, как в часы досуга он мальчишески возился с лихими корнетами, адъютантами командира корпуса, которые, не стесняясь, боролись с ним.

Служебных познаний у него было немного, но усердие по службе огромное, и он всегда старался кому-нибудь помочь в его работе. Будучи человеком религиозным, он немедленно сорганизовал в штабе церковный хор и, пользуясь наличием в Рыгаловке церкви и священника, организовал говение желавших чинов штаба. 8 сентября большая часть офицеров, во главе с командиром корпуса, была за обедней и причастилась, что весьма отвечало настроению после первых боев. Сам Иоанн Константинович служил за дьячка»[48]48
  Сергеевский Б.Н. Пережитое. 1914. – Белград, 1933. – С. 67.


[Закрыть].

Позже он же вспоминал об обстановке в штабе перед началом сражений в Августовских лесах:

«Это был первый приказ «на бой» всего корпуса. Наши начальники, по-видимому, не знали, как технически осуществить это дело.