Текст книги "Александр Македонский"

Портрет Александра Македонского из погребения Филиппа II в Вергине

Слоновая кость. Салоники (Греция), Археологический музей.

Во время свадьбы Клеопатры, дочери Филиппа II, и эпирского царя Александра знатный, еще совсем молодой македонянин Павсаний убил македонского владыку (336 г.) [Диодор, 93–94; Юстин, 9, 6, 3–8]. У Павсания имелись личные мотивы для такого поступка. Но смерть Филиппа была выгодна прежде всего Олимпиаде и Александру. Она устраняла постоянную опасность, угрожавшую им с момента его женитьбы на Клеопатре, открывала Александру дорогу к власти. Так что представляется весьма правдоподобным, что и Олимпиада, и Александр подстрекали Павсания к убийству, хотя Плутарх и называет подобные слухи клеветой.

Сам Александр, чиня расправу над своими возможными соперниками, а также в своих политических выступлениях уже во время войны с Дарием III пытался изобразить гибель Филиппа II как результат заговора, инспирированного персами [Арриан, 2, 14; Руф, 4, 1, 2]. Однако убийство царя настолько естественно вытекает из внутрисемейного конфликта, что эти утверждения Александра кажутся попыткой снять с себя обвинения в отцеубийстве или подстрекательстве к нему и взвалить вину на чужие плечи.

Глава III. ЗАВОЕВАНИЕ МАЛОЙ АЗИИ

Гибель Филиппа II открыла Александру дорогу к власти. Однако на этом пути перед двадцатилетним царем стояли другие члены династии Аргеадов, имевшие право на царский венец. По свидетельству Сатира, биографа Филиппа [Афиней, 13, 557b – с], от иллириянки Авдаты у него была дочь Кикнанна, от фессалиянки Ферэи – дочь Тетталоника, еще от одной фессалиянки, Филиппы, – сын Филипп Арридей. Впрочем, слабоумный Арридей не представлял серьезной угрозы и сколько-нибудь сильная придворная клика за ним не стояла, так что его можно было во внимание и не принимать. Олимпиада родила Филиппу сына Александра и дочь Клеопатру, а последняя жена, Клеопатра, за несколько дней до его кончины родила дочь Европу [ср.: Диодор, 17, 2, 3]. Сама Клеопатра (с дочерью) тоже не была опасна, но за нею стоял ее дядя Аттал, уже пытавшийся однажды поставить под сомнение права Александра. По-видимому, от Филы, происходившей из правившей семьи элимиотов, или, возможно, от Меды, дочери одного из фракийских царей, у Филиппа был еще один сын – Каран [Юстин, 11, 2, 3], притязавший на власть. Страшным, смертельным врагом являлся двоюродный брат Александра. Аминта, которого Филипп отстранил от власти. Теперь же многие („вся скрытовраждебная Македония“) видели в Аминте законного претендента на царство [Плутарх, О судьбе, 1, 3; Руф, 6, 9, 17]. Опасными соперниками, пользовавшимися поддержкой враждебных Александру группировок, были сыновья линкестийского царя Аэропа – Аррабай, Геромен и Александр.

Тем не менее в момент смерти Филиппа II Александр оставался признанным наследником царского венца и его приход к власти не встретил явного сопротивления. По-видимому, он был в соответствии с македонскими обычаями провозглашен царем на сходке войска. Поддержку „толпы“ новый царь обеспечил себе обещанием продолжать политику Филиппа; он говорил, что изменилось только имя царя, тогда как в управлении все останется прежним [Диодор, 17, 2, 2]. Юстин [11, 1, 10] пишет, что Александр даровал македонянам свободу от всех повинностей, кроме военной службы. Последняя сулила возможность обогатиться за счет добычи в азиатском походе, а обещание продолжать деятельность отца делало такие ожидания вполне осуществимыми.

Однако пока были живы реальные претенденты на власть, Александр не мог быть спокоен. Для устранения линкестийцев Аррабая и Геромена было использовано обвинение в том, что они участвовали в убийстве царя [Арриан, 1, 25, 1] и действовали по заданию персидского правительства [там же, 2, 14, 5]. Оба были казнены [Плутарх, Алекс, 10; Диодор, 17, 2, 1; Юстин, И, 2, 1]. Только третьему брату, Александру, хотя и его подозревали в соучастии, удалось избежать гибели главным образом потому, что он первым признал Александра, сына Филиппа II, царем [Юстин, 11, 2, 2; Арриан, 1, 25, 2; Руф, 7, 1, 5–7]. Вопрос, насколько обвинения против Аррабая и Геромена соответствовали действительности, при нынешнем состоянии источников не может быть разрешен удовлетворительно. Ясно только, что эти казни позволили Александру отвести от себя подозрения и выступить в роли мстителя за погибшего отца. Еще одной жертвой Александра стал Каран [Юстин, 11, 2, 3]. Аминта, сын Пердикки III, также был обвинен в организации заговора с целью свержения нового царя [Руф, 6, 9, 17; 6, 10, 24–25] и казнен [Юстин, 12, 6, 14; Арриан, Преемн., 22].

Расправу с Клеопатрой Александру очень облегчила Олимпиада. Сразу же после кончины Филиппа II она решила отомстить ненавистной сопернице: дочь Клеопатры была убита на руках у матери, а саму ее заставили удавиться [Юстин, 9, 7, 12; Павсаний, 8, 7, 7]. Александр отсутствовал, когда разыгралась эта трагедия; вернувшись, он получил возможность выразить свое негодование [Плутарх, Алекс, 10]. Оставался Аттал. Находясь в Азии вместе со своим тестем Парменионом во главе македонских войск, он привлек на свою сторону солдат [Диодор, 17, 2, 4] и поддерживал подозрительные контакты с враждебными Александру кругами в Греции [там же, 17, 2, 4], в частности с Афинами [там же, 17, 3, 2; 17, 5, 1; Плутарх, Демосфен, 23]. Александр послал в Азию одного из своих приближенных, Гекатея, с заданием доставить Аттала в Македонию живым или расправиться с ним на месте. Гекатей выполнил поручение: Аттал был убит, возможно, при участии Пармениона [Диодор, 17, 2, 5–6; 17, 5, 2; Руф, 7, 1, 3; 8, 7, 5]. Несколько позже, отправляясь в персидский поход, Александр приказал уничтожить всех родственников Клеопатры и Аттала [Юстин, 11, 5, 1],

Внешнеполитическая ситуация, в которой оказался Александр, приняв отцовское наследство, была не менее тревожной. В Греции гибель Филиппа II привела в движение все антимакедонские силы. Призывы Александра, обращенные к греческим городам, чтобы те оставались благосклонными к нему, как прежде они были благосклонны к его отцу [Диодор, 17, 2, 2], серьезного успеха не имели. Особенно сильное возбуждение царило в Афинах. Узнав о смерти Филиппа, Демосфен, у которого за неделю до этого умерла дочь, явился в афинский совет и сказал, что ему привиделся сон, возвещающий добрые вести для Афин. Когда гибель македонского царя подтвердилась, по настоянию Демосфена было принято постановление об увенчании Павсания; в праздничных одеждах и с венком на голове знаменитый оратор участвовал в благодарственных жертвоприношениях [Плутарх, Демосфен, 22; Эсхин, 3, 77]. Александра он называл мальчишкой, Маргитом [Плутарх, Демосфен, 23; Эсхин, 3, 160]; скоро, правда, выяснилось, что эта оценка была слишком поспешной и для противников македонского господства гибельной. Как бы то ни было, афинское правительство начало переговоры с Атталом о совместных действиях против Александра. После убийства Аттала Демосфен установил контакты с персидскими сатрапами в Малой Азии [Плутарх, Демосфен, 20; Диодор, 17, 4, 8; Юстин, 11, 2, 7]. Однако основных и самых надежных союзников Афины искали в Греции. Надежды на успех казались достаточно обоснованными. В самом деле, этоляне постановили вернуть из Акарнании на родину тех, кого раньше по требованию Филиппа пришлось изгнать, т. е. противников македонского господства; в Амбракии по предложению Аристарха был восстановлен демократический режим и из города удален македонский гарнизон; Фивы также изгнали македонский гарнизон и заявили о своем отказе признавать Александра гегемоном; аналогичное решение приняли в Аркадии; Аргос, Элида, Спарта и некоторые другие общества Пелопоннеса подтвердили свое стремление к независимости [Диодор, 17, 3, 3–5]. Уже в начале лета 336 г. молодой царь явился в Фессалию; произнося дружественные речи, раздавая всевозможные обещания, он убедил местных правителей, чтобы на общем собрании Фессалийского союза его не только избрали архонтом (это подразумевалось само собой), но и признали гегемоном всей Эллады [там же, 17, 4, 1]. Из Фессалии Александр прибыл в Фермопилы и там заставил синедрион Дельфийской амфиктионии принять аналогичное решение [там же, 17, 4, 2]. Собственно, цель была достигнута, но требовалось преодолеть сопротивление Фив, Афин и пелопоннесских городов. Обратившись к Амбракии, он обещал в самом близком будущем предоставить ей автономию [там же, 17, 4, 3]; то же обещание было адресовано и другим городам. Свои примирительные речи Александр сопровождал внушительной демонстрацией силы. Совершив трудный переход, его войска вступили в Беотию и расположились недалеко от Кадмеи. Этого оказалось достаточно, чтобы парализовать сопротивления и Фив, и Афин. Последние прислали к Александру послов с извинениями по поводу того, что не сразу признали нового македонского царя общегреческим гегемоном. Царь отвечал послам в дружественном тоне; угроза войны как будто миновала [там же, 17, 4, 4–9]. В Фивах снова водворился македонский гарнизон. Теперь Александр мог созвать в Коринфе новый конгресс Панэллинского союза; там он был избран стратегом-автократором Эллады. По договору, заключенному в 338/7 г. в Коринфе, Александр, по-видимому, и без того имел право на положение, которое в Панэллинском союзе занимал Филипп II, однако новый македонский царь должен был заставить сообщество греков подтвердить прежние соглашения и признать его права. Конгресс 336 г. еще раз принял решение о войне против персов [там же, 17, 4, 9; Арриан, 1, 1, 2–3; Юстин, И, 2, 5; ср. также: Тод, И, 183],

В Коринфе произошла знаменитая встреча Александра с киником Диогеном. Последний был хорошо известен и своими воззрениями (он, в частности, являлся одним из создателей античного космополитизма – индивидуалистической теории мирового гражданства, отрицавшей связи человека с определенным конкретным полисом), и своими чудачествами, своим поразительным, с точки зрения нормального обывателя, образом жизни. Всем своим поведением Диоген демонстрировал равнодушие к мирским благам, презрение к обществу, в котором вынужден жить, бессмысленность всякой деятельности. Вот и теперь, когда весь Коринф был взволнован пребыванием в городе македонского царя, когда вокруг Александра теснились государственные деятели, философы, все сколько-нибудь значительные люди, один Диоген, казалось, но обращал на суету ни малейшего внимания. Влекомый любопытством Александр сам решил посетить философа и застал его лежащим на солнце. Слегка приподнявшись, Диоген вопросительно посмотрел па царя, и тот не нашел ничего лучшего, чем спросить, не нужно ли Диогену чего-нибудь. „Немного отойди от солнца“, – тотчас последовал ответ [Диоген Лаэрт., 6, 38; Плутарх, Алекс, 14; Арриан, 7, 2, 1; Сенека, О благод., 5, 4, 3, и др.].

И вопрос, и ответ по-своему весьма значительны. Александр не был готов к тому презрительному равнодушию, с каким его, могущественнейшего человека в Греции, встретил нищий философ; но именно поэтому он и мог задать лишь банальный в устах царя и, учитывая характер и образ жизни Диогена, совершенно никчемный вопрос. Тем не менее в его вопросе был определенный смысл: перед философом открывалась возможность вернуться к „нормальной“, обеспеченной жизни, стать придворным македонского царя, и вот именно эту возможность философ отверг. Диоген предпочел „греться на солнышке“, предпочел позицию бунта, позицию полного отрицания всего топ; жизненного уклада, наиболее ярким представителей и защитником которого был Александр.

Беседа не получилась, однако сам философ произвел на царя сильное впечатление. На обратном пути спутники Александра издевательски высмеивали Диогена, и только сам он высказался иначе: „А я, если бы не был Александром, то был бы Диогеном“. В этой фразе все примечательно. Александр был фактическим властителем Греции; очевидно, он (и, можно думать, не только он) высоко оценивал и свои потенциальные возможности. И вот теперь он встретил человека, которому не нужны ни Александр, ни находящиеся в его распоряжении жизненные блага, человека, не зависящего ни от кого, а потому абсолютно свободного, равного любому правителю. Ставя между собой и Диогеном знак равенства, Александр фактически признавал все это. Признавал он и высокий авторитет Диогена в греческом мире и не мог не понимать, что этот авторитет (нравственный) более высокого качества, т: ем его собственная власть, которую нужно было утверждать хитростями, угрозами и в конце концов – силой. Александр потому и пошел к Диогену, что рассчитывал привлечь его к себе. Но властвовать над Диогеном было нельзя; у устья его бочки проходила граница создаваемого Александром государства.

Есть и еще одна сторона вопроса. И Александру, р его окружению, и самому Диогену было понятно, что оба они представляют диаметрально противоположные, враждебные друг другу общественные идеи и устремления. Александр не мог не знать, что на вопрос, из какого металла следует отливать статуи, Диоген ответил: из того, из которого отлиты статуи тираноубийц Гармодия и Аристогитона. В этих условиях фраза, вырвавшаяся у Александра, могла значить только одно: самому Александру безразлично, кем быть, важно лишь первенствовать, так или иначе добыть себе славу и господствующее положение в эллинском мире.

Возвращаясь из Коринфа в Македонию, Александр посетил Дельфы. Эта поездка сыграла заметную роль в его жизни; позже говорили, что оракул уже тогда признал Александра сыном Зевса (впрочем, уже в древности известия об этом событии были поставлены под сомнение [см.: Страбон, 17, 1, 43]). Значительно достовернее другой рассказ [Плутарх, Алекс, 14]. Александр попал в Дельфы в дни, когда не дозволялось совершать прорицания. Не обращая на это внимание, он послал за прорицательницей, но та отказалась явиться. Тогда царь сам отправился за нею и, схватив за руки, потащил в храм. Пифия, словно побежденная его настойчивостью, воскликнула: „Ты непобедим, сынок!“. Александр тотчас отпустил ее: именно эти слова он хотел услышать.

Настойчивость Александра объясняется довольно просто: благоприятное предсказание ему нужно было для того, чтобы внушить своим воинам, всем участникам похода уверенность в победе. Не лишне напомнить и о другом: по обычаю, колонизация новых земель совершалась с одобрения дельфийского оракула. В том, что предсказание будет благоприятным, Александр не сомневался: Демосфен недаром говорил, что „пифия филиппизирует“:

В эпизоде с пифией, о котором рассказал Плутарх, еще раз ярко проявилось свойственное Александру нетерпение, стремление во что бы то ни стало, не считаясь ни с чем, немедленно добиться своего. В поступке Александра нашло свое отражение и другое: он явно и дерзко обнаружил свое нежелание считаться не только с людскими, но и с божественными установлениями. И если Александр мог себе это позволить и не встретить осуждения, по крайней мере явного, то только потому, что он был „свободен“ в том смысле, который вкладывал в это слово Исократ, т. е. не был „опутан“ законами, обязательными в человеческом общежитии. Македонскому царю, могущественнейшему человеку Греции, все дозволено. Таков был еще один жизненный урок, твердо усвоенный Александром к началу его царствования.

Александр возвратился в Македонию из Греции, покорно склонившейся перед его властью. Весной 335 г. он отправился в поход против иллирийцев и трибаллов – исконных врагов Македонии [Диодор, 17, 8, 1; Арриан, 1, 1–6]. Выступив из Амфиполя и переправившись через р. Несс, Александр на 10-й день подошел к горе Эмон (соврем. Шипка). Там его ожидали горные и так называемые автономные фракийцы. Лагерь последних располагался на вершине горы; это был типичный вагенбург (стоянка, окруженная повозками, за которыми в случае нужды можно было обороняться). Фракийцы рассчитывали сбросить свои телеги сверху на македонцев и тем заставить их отказаться от дальнейшего продвижения на север, Александр приказал воинам либо разбегаться, когда они увидят падающие телеги, либо, если это будет невозможно, ложиться, плотно прижимаясь друг к другу и прикрываясь сверху щитами. В результате телеги не причинили македонянам вреда. Когда начался бои, македонская фаланга без труда сломила сопротивление фракийцев, и они бежали.

Миновав перевал, Александр двинулся на трибаллов и подошел к р. Лигин, протекавшей в трех переходах от Истра (Дуная). Сирм, царь трибаллов, отправил женщин, детей и все ценности на о-в Певка на Истре; сам укрылся там же. Однако многие трибаллы бросились навстречу македонянам к р. Лигин. Александр устремился к ним. Когда македонские войска приблизились к неприятелю, тот был занят разбивкой лагеря. Застигнутые врасплох, трибаллы спешно построились в боевой порядок в лесу. Обстреляв их из луков и пращей, Александр выманил противника, а потом наступлением фаланги и конной атакой обратил его в бегство.

Через три дня Александр подошел к Истру. Там он застал военные суда, присланные ему из Византия, и попытался высадиться на о-в Невка, но безуспешно. Тогда Александр решил переправиться на другой берег Истра, где находились геты. Македонская фаланга заставила последних бежать в степи.

Успехи Александра обеспечили ему господство на севере Балканского полуострова. Царь трибаллов, а также галлы, жившие у Ионического залива, обратились к нему с предложением заключить союз и установить дружеские отношения. Александр, по-видимому, охотно пошел им навстречу, ибо это должно было оформить подчиненное положение новых союзников. Признания именно данного факта добивался Александр, когда задавал галлам вопрос: „Кого из людей они больше всего боятся?“ – и рассчитывал услышать в ответ: „Конечно, тебя“. К его глубокому разочарованию, галлы сказали, что боятся только, как бы на них не упало небо. Этим ответом они отвергли претензии македонского царя на господство и подчеркнули равноправный характер договора между ними и Александром. Последний тем не менее принял союзнические отношения с галлами, хотя и назвал их хвастунами.

Устроив свои дела во Фракии, Александр направился в сторону Иллирии, вступил на территорию Агриашга и Пэонии. Лангар, царь агриан, выказал дружеское расположение к Александру (позднее мы встречаем в армии Александра отряды агриан); однако македонскому властителю здесь противостояла сильная коалиция, в которой принимали участие иллирийский вождь Клит, сын Бардилея, а также Главкия, царь тавлантиев – иллирийского племени, жившего на побережье Адриатического моря. Еще одна угроза была со стороны автариатов – племени, обитавшего на севере Иллирии, в районе современной Черногории. Впрочем, эту опасность ликвидировал Лангар, разгромивший и разграбивший автариатов.

Александр переправился через р. Эригон и подошел к г. Пелию, где засел Клит. Войска последнего занимали горы, окружавшие город, и если бы Александр решил брать город штурмом, то македоняне оказались бы в кольце. Чтобы обеспечить себе помощь богов, воины Клита решились на крайние меры: принесли в жертву трех мальчиков, столько же девочек и еще трех черных баранов. После этого они устремились па македонян, но их атака была отбита. Александр задумал блокировать город, соорудив вокруг него осадные стены. Между тем к Пелию подошел Главкия – и положение Александра стало еще более сложным. Однако выход нашелся. Александр отправил сильный отряд под командованием Филоты на поиски продовольствия и фуража. Главкия бросился за Филотой и окружил его. Александр поспешил на помощь Филоте. Приближение Александра заставило Главкию отступить, так что Филота получил возможность вернуться в лагерь. Тем временем Клит и Главкия устроили засаду на пути Александра, но, не осмелившись напасть на фалангу, отошли к Пелию. Еще через три дня, воспользовавшись беспечностью противника, Александр атаковал осажденных и заставил их бежать в страну тавлантиев.

Между тем события потребовали, чтобы Александр спешно воротился в Грецию: там снова начались антимакедонские выступления [Юстин, 11, 2, 9 – 10; Диодор, 17, 8, 2]. Центром этого движения стали Фивы·

Все началось с того, что по Греции разнесся слух» будто македоняне разгромлены трибаллами, а сам Александр погиб. Этот слух особенно энергично поддерживал Демосфен [Юстин, И, 2, 8; Арриан, 1, 7, 2–3]. В Фивы возвратились изгнанники-демократы; они убедили народное собрание подняться на борьбу за освобождение от македонского ига [Арриан, 1, 7, 1–2]. Фиванцы осадили Кадмею, где находился македонский гарнизон, и окружили ее рвами и частоколами [Диодор, 17, 8, 4J.

Восстание в Фивах послужило сигналом для вол-пений и в других городах. Фиванцы обратились за помощью в Аркадию, Аргос, к элейцам и в Афины, Отовсюду они получили поддержку. Афины выразили Фивам свое сочувствие; Демосфен из своих личных средств дал им деньги на приобретение оружия. Пелопоннесцы выслали сильный отряд, занявший Истм и перегородивший, таким образом, Александру путь на Пелопоннес, создавший угрозу с юга на тот случай, если бы он решился вторгнуться в Беотию.

Александр не заставил себя ждать. Ему понадобилось всего 13 дней, чтобы, уйдя из Фракии, вторгнуться в Беотию и занять Онхест – стратегически важный пункт, позволявший создать угрозу Фивам [Арриан, 1, 7, 4–5]. Подойдя вплотную к Фивам, Александр не предпринимал решительных действий. Однако на его мирные предложения фиванское правительство ответило призывом присоединиться к Фивам, обращенным ко всем тем, кто вместе с великим (персидским) царем и фиванцами желает освободить Элладу и уничтожить тирана [там же, 1, 7, 7; Диодор, 17, 9, 2–5]. В фиванскую армию были включены освобожденные рабы и метеки [Диодор, 17, 11, 2]. Вместо того чтобы прислать в македонский лагерь послов с мольбой о пощаде, фиванцы напали на македонян. Они были отброшены, и Александр через три дня начал штурм города.

В нашем распоряжении имеются различные свидетельства об этом событии. То из них, которое сохранилось у Арриана [1, 8], взято из воспоминаний Птолемея, сына Лага, – одного из ближайших друзей Александра, впоследствии египетского царя; оно отражает официальную македонскую версию. Согласно этому рассказу, македонский военачальник Пердикка, не дожидаясь приказа царя, разметал палисад и напал на вражеское охранение. За ним в бой устремился со своим отрядом и Амиита, сын Андромена, а потом Александр двинул в бой лучников и агриан. Пердикка и Аминта встретили ожесточенное сопротивление фиванцев, и их отряды обратились в бегство. Тогда Александр ввел в бой фалангу; фиванцы не выдержали ее натиска, и македоняне ворвались в город. На улицах Фив сопротивление оборонявшихся было окончательно подавлено.

Другое свидетельство дошло до пас в изложении Диодора [17, 11–12]. Судя по тому, с какой патетикой здесь восхваляются мужество и свободолюбие фиванцев, это повествование восходит к традиции, явно враждебной Александру. Не случайно именно Диодор замечает, что македонский царь «озверел душой», когда фиванцы отказались вести с ним переговоры [там же, 17, 9, 6]. Согласно этому рассказу, события развивались следующим образом. Александр разделил свои войска на три отряда. Первому из них он приказал разрушать частоколы, второму – сражаться с фиванцами, а третьему – находиться в резерве. Когда битва началась, Александр, видя стойкость фиванцев, ввел в действие резерв, однако сломить противника все не удавалось. Наконец, он увидел какую-то дверь в городской стене, остававшуюся без охраны, и послал туда Пердикку. Через эту дверь македоняне проникли в город и в уличном бою разгромили фиванцев.

Судьба Фив была ужасна. Арриан пишет: «И тогда, охваченные яростью, не столько македоняне, сколько фокидяне и платейцы, и другие беотийцы уже не оборонявшихся фиванцев без всякого порядка убивали, – и тех, кого застигали в домах, и тех, кто сражался, и даже тех, кто умолял б пощаде перед алтарями, не щадя ни женщин, ни детей» [1, 8, 8]. Что Арриан (или, вернее, его источник Птолемей) стремится свалить вину за гибель Фив на беотийцев и фокидян, очевидно. Диодор [17, 13], не снимая вины с беотийцев, подчеркивает роль, которую сыграли македоняне в истреблении фиванцев.

Гибель Фив, одного из крупнейших городов Греции превращение в рабов всех уцелевших жителей привели страну в состояние шока. Все, казалось, трепетала все спешили выразить свою покорность. Однако Александр понимал, что за этой устрашенностью и покорностью скрывается жгучая ненависть, которая в любой момент может выплеснуться через край. Пройдет время, и даже преждевременную смерть Александра объяснят гневом Диониса, покаравшего царя за разрушение Фив – его родины [Афиней, 10, 434], Когда Диодор говорит, что Александр «озверел душой», он выражает широко распространенное мнение современников. Для того чтобы ликвидировать такое впечатление, была сконструирована версия, делавшая главными виновниками страшного несчастья другие греческие общества, враждебные Фивам. По Греции начали циркулировать всевозможные слухи, которые должны были в благоприятном свете представить поведение самого Александра во время катастрофы. Говорили даже, что потом он часто выражал сожаление по поводу бедствии, постигших Фивы, и обращался с фиванцами милостиво [Плутарх, Алекс, 13].

Все эти запоздалые сожаления ничего не изменили в судьбе обреченного города. Более 30 тыс, захваченных в плен фиванцев были проданы в рабство. Исключение сделали только для жрецов, лиц, находившихся с македонянами в отношениях гостеприимства, для тех, кто противился антимакедонской политике фиванского правительства, а также для потомков великого греческого поэта Пиндара, которого Александр высоко ценил. Впрочем, весьма вероятно, что особое отношение к ним объясняется более прозаическими мотивами: Пиндар, сложивший энкомий в честь Александра I, считался благодетелем македонского царского дома, б это накладывало на Александра III определенные моральные обязательства [там же, 11; Арриан, 1, 9, 9 – 10; Элиан, 13, 7; Дион Хрис, 2, 33]. От продажи фи-· ванцев в рабство Александр выручил 440 талантов серебра [Диодор, 17, 14, 4].

Решение вопроса о судьбе Фив Александр передал общеэллинскому съезду [там же, 17, 4, 1]. Само собой разумеется, тон задавали там старые враги фиванцев – фокидяне, платейцы, феспийцы, орхоменцы; отсюда, естественно, сложилось и мнение, будто Александр предоставил определить судьбу Фив своим союзникам, непосредственно участвовавшим в военных действиях [Арриан, 1, 9, 9], а они настаивали на полном уничтожении ненавистного города. Вспоминали и традиционный союз фиванцев с персами, в том числе и тот факт, что они во время Греко-персидских войн дали персам «землю и воду», т. е. власть [ср.: Геродот, 7, 132]. Вспоминали и то, как фиванцы во время перемирия захватили Платеи и продали в рабство жителей этого городка. Вспоминали и другие их преступления. Впоследствии все эти аргументы были усвоены промакедонской пропагандой, настойчиво уверявшей, что Фивы сами виноваты в своей гибели [ср.: Арриан, 1, 9, 6–8]. Съезд эллинов решил разместить в Кадмее воинский гарнизон, а сами Фивы срыть до основания; он санкционировал продажу в рабство пленных фиванцев, немедленный арест всех фиванцев, запрет давать им приют, раздел их земель между победителями. Все эти решения были исполнены в точности [там же, 9, 9 – 10; Диодор, 17, 14, 3–4; Юстин, 11, 4, 7–8; Плутарх, Алекс, 11].

Чудовищная расправа с Фивами произвела, как говорилось выше, на остальную Грецию именно то впечатление, на которое Александр рассчитывал. Аркадяне, уже отправившие свои войска на помощь Фивам, поспешили приговорить тех, кто вносил соответствующее предложение, к смертной казни [Арриан, 1, 10, 1]. Элейцы вернули на родину изгнанников – сторонников Македонии [там же]. Этолийцы (каждое племя отдельно) отправили послов к Александру с мольбой о прощении [там же, 1, 10, 2].

В Афинах о падении Фив узнали в момент, когда там совершались очередные элевсинские Великие Мистерии (т. е. между 15 и 23 боэдромиона по афинскому календарю; иначе говоря, в сентябре – октябре). Прервав религиозную церемонию, афиняне бросились свозить свои пожитки под защиту городских стен. Город готовился к осаде; его население открыто выражало скорбь по поводу гибели Фив и сочувствие их жителям; именно Афины, вопреки решению общеэллинского съезда, предоставили убежище беженцам из Фив. Тем не менее, желая избежать вооруженного столкновения, афинское народное собрание по предложению оратора Демада отправило к Александру послов, которым было поручено поздравить его с благополучным возвращением из похода против иллирийцев и трибаллов, а также с подавлением фиванского мятежа. Александр милостиво принял афинян, однако, обратившись непосредственно к афинскому народному собранию, потребовал выдачи руководителей антимакедонской партии во главе с Демосфеном. В Афинах ото требование вызвало новые волнения. В конце концов было принято постановление с просьбой о помиловании Демосфена и его сторонников, а также с обещанием покарать тех, кто окажется заслуживающим наказания. Александр, определенно желая во что бы то ни стало достичь соглашения, отказался от своего требования; только Харидем по его настоянию должен был уйти в изгнание. Видимо, при этом были произнесены речи о том, насколько велико в сущности почтение Александра к Афинам, и даже о том, что если с ним, Александром, что-нибудь случится, именно Афины должны взять в свои руки управление Грецией ^Арриан, 1, 10, 2–6; Юстин, 11, 4, 9 – 12; Диодор, 17, 15; Суда, БнфЯрбфспт; Плутарх, Алекс, 13; Демосфен, 23; Фок., 17]. Миролюбие, которое Александр обнаружил во время переговоров с Афинами, должно было еще раз показать эллинам, что он исполнен самых лучших чувств по отношению к Греции и ее народу.

Весной 334 г. во главе небольшой армии Александр переправился в Азию. По имеющимся в нашем распоряжении сведениям [Плутарх, Алекс, 15], он располагал войском из 30–43 тыс пехотинцев и 4–5 тыс, всадников [ср. также: Плутарх, О судьбе, 1, 3; Ливии, 9, 19, 5]. Согласно другому источнику [Диодор, 17 17, 3–4], под командованием Александра состояли 30 тыс. пехотинцев, в том числе 12 тыс. македонян, 7 тыс. союзников (греков?), 5 тыс наемников (всеми командовал Парменион), а также 5 тыс. одрисов, трибаллов и иллирийцев, 1000 стрелков из лука. Всадников, по этим же данным, у Александра было 4.5 тыс, в том числе 1.5 тыс македонян под командованием Филоты, сына Пармениона, 1.5 тыс. фессалийцев под командованием Коллата, сына Гарпала, 600 греков под командованием Эригия, 900 фракийцев и пэонов под командованием Кассандра. Арриан [1, 11, 3] пишет, основываясь на официальных македонских материалах, что пехоты у Александра было немногим более 30 тыс., а всадников – свыше 5 тыс. Наконец, по сведениям Юстина [И, 6, 2], Александр имел 32 тыс. пехотинцев и 4.5 тыс. всадников; Фронтин [4, 2, 4] дает общую цифру – 40 тыс. человек. В битве при Гранике Александр располагал шестью «полками» пеших дружинников, а при Гавгамелах – семью. В любом случае численность армии Александра в начале военных действий не превышала 50 тыс. человек.