Текст книги "Александр Македонский"

Каковы были цели, которые ставил перед собой Александр, можно судить по его действиям. Вероятнее всего, он следовал идеям своего отца, несомненно много раз обсуждавшимся при нем и с его участием. Официально война велась от имени Панэллинского союза для отмщения персам за поруганные греческие святыни. Однако греческие города, входившие в состав союза, выставили ничтожно малое число воинов, Имеются и другие обстоятельства, позволяющие думать, что уже в самом начале кампании Александр имел в виду овладеть Ахеменидской державой, стать царем Азии и, возможно, именно ее превратить в центр своего государства.

Вернувшись из Греции после разгрома Фив, Александр созвал македонских военачальников и придворных («друзей»), занимавших особенно видное положение, чтобы вместе с ними обсудить планы будущей войны. На этом собрании он услышал от старых соратников отца, Антипатра и Пармениона, совет: сначала народить детей, а уж потом затевать такое дело, пак поход в Азию. В речах выступавших несомненно звучала мысль о необходимости обеспечить преемственность власти в Македонии на случай гибели царя, но нетрудно было при желании расслышать р сомнение в его зрелости, предложение набраться опыта и создать более сильную армию. Александр ничего не желал слушать. Позорно было бы ему, которого вся Греция назначила полководцем, ему, в чьем распоряжении находилась непобедимая отцовская армия, справлять свадьбы и ожидать рождения детей, вместе того чтобы отправляться в поход. Александр рисовал перед своими слушателями блестящие перспективы, которые их ожидают в Азии, и в конце концов добился одобрения [Диодор, 17, 16, 1–3]. Парменион и Антипатр больше не возражали, тем более что в их руках оказались ключевые позиции в армии.

Обратила на себя внимание современников еще одна деталь. Собираясь в поход, Александр щедро раздавал дружинникам всевозможные имущества и доходы: одному – участок земли, другому – деревню, третьему – налог с общины или с гавапи. Когда было раздарено почти все царское богатство, Пердикка спросил Александра: «А себе, царь, что же ты оставляешь?»·В ответ услышал только одно слово: «Надежды». «Ну, что же, – воскликнул Пердикка, – и мы, идущие с тобой в поход, будем соучастниками в этом!», С такими словами он и некоторые другие придворные отказались от царских пожалований [Плутарх, Алекс, 15; О судьбе, 2, 11]. Юстин [И, 5, 5] замечает, что все свое наследственное имущество в Македонии и Европе Александр разделил между «друзьями» и заявил, что ему достаточно Азии.

Поступок Александра должен был, разумеется, показать всем, и в первую очередь воинам, его уверенность в победе. Убежденность царя передалась солдатам; они предвкушали ожидающую их богатую добычу и за разговорами о ней как-то позабыли о трудностях и опасностях предстоящего похода [там же, 11, 5, 8–9]. Однако, хотел этого Александр или нет, его действия имели и еще один смысл. Отказываясь от принадлежавших ему в Македонии имуществ и доходов, Александр если и не отказывался вообще от Македонии, то во всяком случае делал свои связи с нею слабыми и эфемерными. Было ясно, что если он победит, то будет обладать и огромным государством, и колоссальными богатствами. В этом государстве Македонии с самого начала отводилась второстепенная роль.

В штабе Александра – ученика Аристотеля – помимо военных были крупные ученые, дипломаты, литераторы, придворные историки, чтобы запечатлевать для потомства деяния македонского царя, – Аристобул, Пиррон, Анаксарх, Каллисфен. В канцелярия Александра под руководством Евмена велся дневник похода. С самого начала Александр ставил перед собой не только военные, но и исследовательские цели.

Положение македонских войск, переправленных в Малую Азию еще при жизни Филиппа II, к веско 334 г. было очень сложным. Они терпели поражение за поражением; Мемнон, командовавший греческими наемниками, находившимися на персидской службе, овладел Эфесом, Кизиком и повсеместно в Малой Азии восстановил персидское господство и олигархические режимы, на которые оно опиралось. Ситуация стала особенно трудной после того, как Аттал по приказу Александра был убит, а Парменион отозван в Македонию для формирования армии вторжения.

Переправа через Геллеспонт потребовала значительного флота; войска, форсировавшие водную преграду, были размещены на 160 кораблях. Перед тем как отправиться в путь, Александр принес в Елэунте жертву Протесилаю – по преданию, тому участнику похода греков против Трои, который первым вступил на землю Азии. Александр собирался повторить содеянное Протесилаем и хотел заручиться поддержкой богов, чтобы его предприятие закончилось успехом (Арриан, 1, 11, 5]. Этот поступок, равно как и устройство алтарей Зевсу – покровителю высадок, Афине и Гераклу в местах, откуда отправлялись и где позже причалили греко-македонские корабли [там же, 1, И, 7], имел не только религиозный смысл. Перед нами несомненно тщательно продуманная политическая акция, которая должна была представить македонского царя (потомка Геракла, а значит, и Зевса) прямым продолжателем деяний героев греческого эпоса. Наряду с этим в действиях Александра ощущается подражание персидскому царю Ксерксу, его поступкам накануне и во время переправы в Грецию.

В этом же духе Александр продолжал действовать и дальше. Когда флотилия отплывала из Елэунта, он вел флагманский корабль; посреди Геллеспонта принес быка в жертву Посейдону и Нереидам и совершил возлияние в море из золотой чаши [там же, 1, 12, 6]. Когда греко-македонские суда приблизились к азиатскому берегу, Александр метнул во вражескую страну свое копье и первым выскочил на берег [Юстин, 11, 5, 10]. Как и другие действия Александра в данный, самый первый момент начинающейся кампании, этот поступок легко можно было бы объяснить и увлечением молодости, и пылкостью, и стремлением подражать Протесилаю. Однако при всей своей кажущейся импульсивности метание копья и прыжок на берег были несомненно политической демонстрацией. Александр хотел показать, что все, что будет захвачено в будущем на территории Азии, – это завоеванное его копьем и потому будет принадлежать лично ему, царю Александру. Тем самым четко отграничивались действия Александра в качестве главы Панэллинского союза от его же действий в качестве завоевателя и будущего царя Азии. На добычу Панэллинский союз претендовать не мог – она целиком достанется македонскому владыке.

Метание копья явилось символическим актом, утверждающим новые правовые основы монархического строя. Александр основывал свои притязания на завоеванную копьем землю исключительно на праве сильного. Он исходил здесь в сущности из старой циничной морали греческих авантюристов и наемников, вся жизнь которых зависела от военной удачи.

Македонский царь мог бы сказать о себе то же, что говорил древний, нам неизвестный греческий поэт – наемный солдат:

 
Есть у меня большое богатство – копье и меч,
И прекрасный щит, прикрытье для тела.
Им я пашу, им я жну,
Им выжимаю вкусное вино из винограда,
Им я назвал владык рабами.
Те же, кто не дерзает иметь копье и меч,
И прекрасный щит, прикрытье для тела,
Все они, к колену моему припадая,
Склоняясь ниц, меня владыкой
И великим царем провозглашают.
 

[Антол., Схолии, фрагм. 28]

Высадившись на берег, Александр направился К развалинам Трои [Юстин, 11, 5, 12]. Объяснений этому поступку много: и исключительная, отмеченная уже древними наблюдателями любовь к творчеству Гомера, и почитание Александром эпических героев, его легендарного предка Ахилла, и владевшее им непреоборимое стремление повидать достопамятные места, новые неведомые земли. Но поездка Александра в Трою являлась несомненно и политической демонстрацией, которая должна была лишний раз подчеркнуть историческую миссию Александра – прямого наследника и продолжателя Агамемнона и Ахилла, В Трое Александр принес жертву Афине Илионской, но преданию, покровительствовавшей грекам во время осады Трои; посвятив богам оружие, он взял вместо него другое, хранившееся, как рассказывали, со времен Троянской войны [ср.: Диодор, 17, 17, 7 – 18, 1]. Еще одну жертву на алтаре Зевса Александр принес Приаму, эпическому царю Трои, умоляя его не гневаться больше на его предков и сородичей, осаждавших знаменитый город. Но главная церемония состоялась у могилы Ахилла, которую Александр вместо со своими ближайшими дружинниками, по обычаю, обежал, сняв с себя одежды, а потом торжественно увенчал золотым венком; передавали, что подобный венец Александр возложил и на могилу Патрокла. Традиция донесла до нас и характерное высказывание Александра об Ахилле, который был счастлив, имея при жизни верного друга, а после смерти удостоившись того, что его подвиги воспел Гомер [Арриан, 1, 11, 7 – 12, 1; Плутарх, Алекс, 15]. Рассказывали также ([Плутарх, Алекс, 15], что Александру предложено было посмотреть лиру, якобы принадлежавшую Парису – тому самому, что похитил прекрасную Елену и из-за которого, собственно, произошла Троянская война. Александр будто бы в ответ заявил, что он ищет лиру Ахилла, с коею тот воспевал подвиги доблестных мужей.

Из Трои Александр отправился в Арисбу, где находилась вся его армия. По дороге он посетил еще один храм Афины; перед храмом в пыли лежала опрокинутая статуя Ариобарзана, персидского сатрапа Фригии. Местный жрец Аристандр истолковал этот факт как еще одно предзнаменование победы [Диодор, 17, 17, 6–7]. Традиция Диодора утверждает, что именно в этом храме Александр посвятил богам свое оружие и взял взамен то, что издревле хранилось там.

Действия Александра в Трое должны были, очевидно, побудить греческие города Малой Азии присоединиться к нему для совместной борьбы против персидского господства. Однако малоазиатские грек:! предпочитали выжидать. Исключение составил только г. Приап, сданный македонскому царю тамошними гражданами [Арриан, 1, 12, 7]. Про г. Лампсак рассказывали, будто его жители придерживались персидской ориентации; разгневанный Александр якобы хотел подвергнуть город страшной каре, и только Анаксимен, знаменитый оратор и писатель, сам происходивший из Лампсака, удержал его [Павсаний, 6, 18, 2–4; Вал. Макс, 7, 3, 4; Суда,

Причины, обусловившие поведение малоазиатский греков в начале войны, очевидны. Это прежде всего давние экономические связи с глубинными районами Малой Азии и Персидской державы в целом, Это и присутствие на западе Малой Азии значительной персидской армии, не уступавшей по численности армии Александра. Ко времени, когда греко-македонские войска высадились в Малой Азии, в эллинских городах на полуострове господствовали зависевшие от ахеменидского правительства олигархические режимы и тирании, пользовавшиеся поддержкой персидских гарнизонов.

Персидские войска, противостоявшие Александру, насчитывали около 60 тыс. человек [Юстин, 11, 6, 11]; они складывались из контингентов, находившихся под командованием Арсита – сатрапа приморской Фригии, Атизии – сатрапа собственно Фригии, Спифридата – сатрапа Лидии, Мифробузана – сатрапа Каппадокии, а также из отрядов греческих наемников, которыми командовал родосец Мемнон.

Последний – одна из наиболее примечательных фигур интересующей нас эпохи. Родившийся около 380 г., Мемнон ко времени своей встречи с Александром накопил большой военно-политический опыт. Он являлся правителем греческой Малой Азии, непосредственно прилегавшей к Эгейскому морю, и был кровно заинтересован в организации эффективного сопротивления Александру. Мемнон имел прочные родственные связи с сатрапами Фригии, активно участвовал в политической жизни Малой Азии. Наконец, Мемпон успешно сражался с Парменионом и Атталом, когда они по приказу Филиппа II высадились в Малой Азии.

На персидском военном совете у г. Зелеи Мемнон выступил со смелым предложением – отходить в глубь страны, разоряя и опустошая ее: Александр не сможет долго оставаться в стране, лишенной продовольствия. Однако этот план был отвергнут. Особенно возражал против него Арсит, заявивший будто бы, что не потерпит, если у его подданных сожгут хотя бы один дом. Персидские сатрапы Малой Азии не желали разорения своих владений; они, возможно, не слишком доверяли и Мемнону, полагая, что тот хочет затянуть войну из своих карьеристских соображений [Арриан, 1, 12, 8 – 10; Диодор, 17, 18, 2–4]. По некоторым сведениям, они рассчитывали просто убить Александра и тем прекратить войну в самом начале.

Сражение состоялось у р. Гранин (соврем. Бигачай), впадающий в Пропонтиду (соврем. Мраморное Море). Источники сохранили [Арриан, 1, 13–16; Диодор, 17, 19–21; Плутарх, Алекс, 16] различные, во многом не согласованные между собой описания боя, однако в целом ход его более или менее ясен. Персидские войска располагались на крутом и обрывистом правом берегу реки: конница, выстроенная вдоль берега, и в некотором отдалении за нею – греческие наемники-пехотинцы. Используя преимущества местности, персидское командование рассчитывало не допустить переправу и заставить Александра потерять время на маневрирование. Когда Александр приблизился к реке, Парменион, как рассказывали, обратился к царю с советом воздержаться от немедленной переправы. Он предупреждал, что персы нападут на македонян, выходящих из реки, и попытка форсировать Граник закончится тяжелой неудачей, а поражение в начале войны отрицательно скажется на всей ее судьбе. Между тем, став лагерем на левом берегу Граника, македоняне вынудили бы врага отойти, так что на следующий день они переправились бы без серьезных затруднений. «Я все это понимаю, – отвечал будто бы Александр, – но мне было бы стыдно, что я без труда преодолел Геллеспонт, а этот крохотный ручеек помешает мне переправиться сейчас же, как мы есть!». В этом рассказе, восходящем к официальной македонской традиции, чувствуется стремление противопоставить старческую мудрость и предусмотрительную осторожность Пармениона юношеской решительности и безоглядной храбрости Александра, которому было в тот момент (начало июня 334 г.) всего около 22 лет. Хотя все обстоятельства как будто свидетельствовали в пользу Пармениона, права оказывается молодость, не желающая принимать в расчет даже самые «благоразумные» соображения. В результате Парменион со всем его опытом и знаниями остается посрамленным. Чувствуется здесь, однако, и другое: Парменион хочет руководить Александром; Александр, поступающий наперекор его советам, утверждает свою самостоятельность. Пока он шуткой ставит Пармениона на место; пройдет еще немного времени и тлеющий, постепенно все более разгорающийся конфликт разрешится гибелью упрямого старика и его сына Филоты.

Александр приступил к переправе. Командований левым флангом (фессалийская и союзническая конница) он поручил Пармениону, а правый фланг (македонская кавалерия) взял на себя. Бой начался с того, что Александр приказал конным разведчикам и пэонам, а также отряду пехоты переправиться на другой берег. За ними он повел под звуки труб и призывы к Аресу-Эниалию о даровании победы правый фланг. Авангардные отряды отвлекли основное внимание персов и дали возможность Александру с его всадниками переправиться на правый берег. Бой завязался с новой силой, теперь уже вокруг царя. У него сломалось копье, и он должен был взять другое у коринфянина Демарата. В разгар боя Александр напал на Митридата, зятя Дария III, и ударом копья сбросил его на землю. В этот момент на Александра кинулся Ройсак и, ударив его кинжалом по голове, пробил шлем. Александр пронзил противнику копьем грудь, и тот свалился с коня. Сзади на Александра замахнулся кинжалом Спифридат, но жизнь царя спас Клит Черный, сын Дропида (брат царской кормилицы Ланики): точным ударом он отсек нападавшему руку вместе с кинжалом. Пока шла битва между всадниками, македонская пехота переправилась на правый берег. Персы, оттесненные от реки, постепенно прекращали сопротивление; началось массовое бегство.

Источники сообщают неправдоподобно маленькую цифру македонских потерь: 25 дружинников, павших при первой переправе, более 60 других всадников и около 30 пехотинцев. Такого рода сведения кажутся особенно невероятными, если их сопоставить с данными тех же источников о потерях персидской армии, исчисляемых десятками тысяч человек. Погибшим дружинникам Александр воздал исключительные почести: по его приказу великий греческий скульптор Лисипп изготовил их медные статуи, установленные в г. Дионе; всех своих погибших воинов Александр приказал похоронить на месте боя с оружием; родители и дети Их получили освобождение от поземельных, имущественных и других налогов, а также от трудовых повинностей. Большую заботу Александр проявил и о раненых солдатах: каждого он расспросил об обстоятельствах, при которых была получена рана, каждому дал возможность похвалиться своими подвигами. Убитые в бою греческие наемники также были похоронены; пленных греков Александр отправил в цепях на каторжные работы в Македонию за то, что они, как гласило обоснование приговора, вопреки общему решению всех эллинов воевали на стороне варваров против Эллады. Из взятой в сражении добычи 300 комплектов персидского вооружения Александр отослал в Афины в качестве посвящения богине Афине. Оно должно было сопровождаться надписью: «Александр, сын Филиппа, и эллины, кроме лакедемонян, – из взятого у варваров, живущих в Азии».

Ближайшим результатом битвы при Гранике было установление македонской власти во Фригии Геллеспонтской, управляемой прежде Арситом. Сатрапом этой области Александр назначил Каласа, сына Гарпала, и распорядился, чтобы население платило в македонскую царскую казну те же налоги, какие оно до этого вносило персам [Арриан, 1, 17, 1]. Иначе говоря, Александр с первых же шагов показал свое намерение сохранить прежним управление завоеванными территориями р статус их населения; никаких изменений в этой сфере от него ожидать не следовало.

От Граника Александр двинулся на Сарды – один из важнейших политических центров Малой Азия, некогда столицу Лидийского царства. По дороге его встретили Митрин, возглавлявший гарнизон, стоявший в тамошнем акрополе, и самые влиятельные граждане, Оки сдали город победителю. Александр послал туда гарнизон; гражданам Сард он дозволил сохранить свободу и жить по древним лидийским законам [там же, 1, 17, 3; ср.: Диодор, 17, 21, 6; Плутарх, Алекс, 17]. Как показывают дальнейшие действия Александра в Малой Азии, да и в самих Сардах, «свобода», которую он даровал, вовсе не означала освобождения пй власти верховного владыки или даже податного и повинностного иммунитета. Провозглашение «свободы)) было равносильно признанию полисной суверенности) ограниченной верховной властью царя, и, возможно, в данном случае – созданию демократического режима. Как бы то ни было, Александр назначил в Лидий своим сатрапом Асандра, сына Филоты; сбор налогов он поручил Никию, выделив, таким образом, налоговое ведомство и изъяв его из-под контроля сатрапа; командование гарнизоном в сардском акрополе было передано Павсанию, одному из дружинников [Арриан, 1, 17, 7]. Не забыл Александр и богов: находясь в Сардах, он решил построить в акрополе храм и алтарь Зевса Олимпийского. Это событие легенда украсила живописными подробностями: когда Александр выбирал место для постройки, внезапно среди лета разразилась снежная буря, сухая гроза, а потом полилась с неба вода туда, где стоял дворец лидийских царей. Александр понял, что бог указует, где должен быть построен храм, и отдал необходимые распоряжения [там же, 1, 17, 5–6].

Тем временем персидские наемники-греки, стоявшие гарнизоном в Эфесе, крупнейшем греческом порту на малоазиатском побережье Эгейского моря, узнала о результатах битвы при Гранике и, не дожидаясь победителя, бежали, захватив у эфесцев две триеры (там же, 1, 17, 9]. Явившись на четвертый день в Эфес, Александр ликвидировал там олигархический режим, служивший опорой персидского господства, и установил демократические порядки. По его приказу в город были возвращены изгнанные при персах приверженцы демократии. Как и в Сардах, в Эфесе Александр счел необходимым продемонстрировать свое благочестие, хотя и несколько иным способом: подати, которые выплачивались персидскому царю, он приказал вносить в храм Артемиды Эфесской [там же, 1, 17, 10]. Восстановление в Эфесе демократии сопровождалось антиолигархическими выступлениями народных масс; наиболее ненавистные и, очевидно, самые влиятельные олигархи – Сирфак, его сын Пелагоний и его племянники – были вытащены из храма, где искали убежища, р забиты насмерть камнями. Александр быстро прекратил беспорядки: он не желал, чтобы народное движение в Эфесе вылилось в избиение и разграбление местных богачей; вероятно, он не желал и слишком энергичной поддержки „снизу“. Власть должна была устанавливаться и политический режим должен был организовываться „сверху“ – по воле и решению царя! [там же, 1, 17, И – 12]. Той же политики Александр придерживался и по отношению к другим греческим городам Малой Азии, добровольно признававшим его власть, Отправив в различные пункты малоазиатского Побережья отряды под командованием Пармениона (в Магнесию и Траллы) и Лисимаха, сына Агафокла (в другие эолийские и ионийские города), он всюду велел уничтожать олигархию, устанавливать демократический строй, всем пользоваться своими старыми за^ конами. Александр устанавливал демократию не по. тому, что был принципиальным сторонником ее, а вследствие военно-политической необходимости, поскольку тирании и олигархические режимы придержи^ вались персидской ориентации. Мало того, теперь Александр решил отказаться от налогов, которые эти города выплачивали персам [там же, 1, 18, 1–2], Впрочем, как показывает надпись из Приены [Тод, II, 185], вообще от выплат в пользу македонского царя они освобождены не были. Однако речь шла уже не о податях в собственном смысле слова, а о взносах, которые эти города должны были вносить в царскую казну; употребление для обозначения платежей слова уэнфбойт, которым назывались и взносы в союзническую казну II Афинского союза, свидетельствует, по-видимому, о том, что вне зависимости от включения греческих городов Малой Азии в Панэллинский союз они считались союзниками Александра и выплачивали в его казну не подати, а союзнические взносы. Само собой разумеется, действия Александра ничего не изменили по существу. Как бы деньги ни назывались, они все же отнимались у плательщиков и поступали в царскую казну, а союзнический статус, как показывал опыт общегреческих союзов, надежно обеспечивал верховную власть Александра над малоазиатскими греческими городами.

Не все греческие города добровольно признали власть Александра Македонского, Исключение составил Милет, важный порт на берегу Эгейского моря, крупный экономический и культурный центр страны. По некоторым сведениям, после битвы при Гранине туда бежали остатки персидской армии во главе с Мемноном [Диодор, 17, 22, 1], который рассчитывал на персидскую ориентацию кругов, стоявших тогда в Милете у власти. Там он задержался недолго, ушел в Галикарнасс, где начал готовиться к новой встрече с неприятелем. Быстрое удаление Мемнона объясняется, по-видимому, тем, что командир милетского гарнизона Гегесистрат уже обращался к Александр) с письмом, предлагая сдать город: при отсутствии поблизости организованной персидской силы он не видел возможности защищать его. Воины Гегесистрата оставили так называемый внешний город Милета, который без труда был занят Александром. Однако приближение огромного, в 300 кораблей, персидского флота (флота киприотов и финикиян, сражавшихся на стороне персидского царя), ожидание близкой помощи побудили Гегесистрата к защите.

Персидский флот опоздал. Никанор, командовавший греческим флотом (160 кораблей), на три дня опередил персов и встал у о-ва Лада в непосредственной близости от Милета. Персы остановились у горы Микале; греческий флот и размещенный Александром на о-ве Лада гарнизон из 4 тыс. фракийцев и других наемников надежно преграждали им доступ в Милет. Персидские флотоводцы пытались спровоцировать греков на морское сражение; с такой же идеей носился и Парменион, рассчитывавший на неминуемую победу, предсказанную божественным знамением: орел сел па берегу около кормы корабля Александра. Александр отверг этот авантюристический план, заявляя, что предзнаменование истолковано неправильно. Вступать в бой с гораздо более сильным и опытным противником – значит заранее обрекать себя на неминуемое поражение. Орел, севший на берег, определенно показывает, что он, Александр, одолеет Милет с суши.

В этой ситуации милетские власти предприняли еще одну попытку договориться. К Александру явился Главкипп, представитель знатнейших горожан. От их имени он заявил о желании сохранить нейтралитет (соглашались открыть свои ворота как для персов, так и для Александра) и просил прекратить осаду. Александр велел Главкиппу воротиться и предупредить милетян, что на следующий день начнется штурм города. И действительно, на другой день с утра заработали македонские осадные машины и войско Александра через проломы вошло в город. Никанор со своей стороны ввел флот в милетскую гавань. Граждане Милета сдались на милость македонского царя. Часть милетян и наемников, спасаясь от македонян, бросилась в море и попыталась было закрепиться на обрывистом островке недалеко от берега. После коротких переговоров наемники (их было там 300 человек) согласились пойти на службу к Александру. Милетян, оставшихся в живых после уличных боев, царь отпустил на свободу [об осаде Милета см.: Арриан, 1, 18, 3 – 19; Диодор, 17, 22, 2–5].

Судьба Милета должна была показать всему эллин* скому и неэллинскому миру, что Александр не потерпит какого бы то ни было „нейтралитета“, иначе говоря, попыток отказать ему в признании его верховной власти.

На следующий год Александр был избран милетским верховным магистратом – венценосцем (стефанофором) [Силл., 272]. Конечно, такое почетное избрание во многом диктовалось стремлением горожан ублаготворить грозного победителя. Однако, учитывая поведение Александра по отношению к другим греческим городам Малой Азии, есть основания думать, что и в Милете Александр выступил как глава и организатор местного демократического движения; оно стало его опорой, что и было продемонстрировано предоставлением Александру высшей магистратуры.

Позже персидские флотоводцы па короткое время снова овладели Милетом, и военачальникам Александра пришлось еще раз его отвоевывать. Вскоре после взятия Милета Александр распустил свой флот. Источники [Арриан, 1, 20, 1; Диодор, 17, 22, 5] объясняют этот поступок двумя причинами: у македонского царя не было денег па его содержание; к тому же он видел, что греко-македонский флот не может одолеть персов на море и при таких обстоятельствах, разумеется, бесполезен. Видели здесь и тонкий расчет Александра: он будто бы хотел отрезать своим воинам пути на родину и заставить их побеждать, если они хотят избегнуть гибели. Все указанные соображения Александр, очевидно, принимал в расчет и высказывал вслух. Однако существовал, по-видимому, еще один, решающий довод: корабли нужны были в Греции и Македонии для защиты гаваней от возможных атак персов.

Другой греческий город, оказавший Александру сопротивление, – Галикарнасс па юго-западной оконечности Малой Азии, столица карийских тиранов, один. из самых надежных оплотов персидского господства. Обороной Галикарнасса руководил Мемнон, которого Дарий III назначил правителем „Нижней“ Азии и командующим всего персидского флота [Арриан, 1, 20, 3]. Александр имел основания рассчитывать в Карии на поддержку местных аристократических кругов группировавшихся вокруг Ады, дочери Гекатомна, – правительницы страны, которая в 340 г. в результате торцового переворота лишилась власти. Правителем Карий стал тогда ее брат Пиксодар, а затем – его зять, перс Оронтобат. Ада сохранила за собой только неприступные Алинды [там же, 1, 23, 7–8]. Она сдала Александру эту местность и, желая продемонстрировать свою особенную близость к македонскому завоевателю, стала называть его сыном. Александр охотно принимал это обращение: дружественные отношения с Адой, которой он вернул Алинды и, по-видимому, тогда же обещал вернуть положение карийской правительницы, позволили ему ожидать от нее и близких к пей карийцев помощи или по крайней мере сочувственного нейтралитета во время боев за Галикарнас [Диодор, 17, 24, 2–3].

Подойдя к городским стенам и успешно отбив вылазку неприятеля, Александр начал с того, что попытался овладеть соседним с Галикарнассом городом – Миндом, обладание которым должно было облегчить ему выполнение основной задачи. Однако ночной штурм закончился неудачей, сломить отчаянное сопротивление горожан не удалось, к тому же по морю к ним подоспела помощь из Галикарнасса – и Александр счел за лучшее отступить.

С тем большей настойчивостью македоняне занялись осадой Галикарнасса. Засыпав оборонительный ров, окружавший город, они подвели к стенам осадные башни и машины; попытка галикарнассцев ночью поджечь их закончилась неудачей. Через несколько дней два пьяных македонских воина, желая похвалиться своей храбростью, завязали, как рассказывали, стычку с галикарнассцами, к которой присоединилось много осаждавших и осажденных; македонцы отбросили галикарнассцев за ворота и сами едва не ворвались в город. Две башни и стена между ними рухнули, еще одна башня получила тяжелые повреждения. Галикарнассцы закрыли пролом наскоро построенной кирпичной стеной.

У стен города постоянно завязывались ночные бои. Попытки галикарнассцев уничтожить осадные орудия ни к чему не привели. Во время одной из вылазок отряд персидских наемников-греков под командованием афинянина Эфиальта нанес серьезный удар македонянам и принудил их к отступлению; положено спасли ветераны, остановившие противника. Эфиальт погиб в бою, его солдаты повернули назад. Ожесточенная схватка произошла у городских ворот: галикарнассцы закрыли их слишком рано, помешали своим воинам вернуться в город, и они были перебиты. Казалось, еще немного – и македоняне ворвутся в город однако Александр подал сигнал отбоя. Арриан [1, 22, 7] утверждает, что царь хотел „сохранить“ Галикарнасс и ожидал изъявлений „дружбы“ от его жителей.

Осажденным (прежде всего Мемнону и Оронтобату) стала очевидной бесперспективность дальнейшего сопротивления. Не желая сдаваться в плен, они подожгли склады оружия, постройки у городской стены и ушли: одни – на о-в Кос, другие – в крепость Саламакиду. Александр ввел ночью в город свои войска, велев убивать поджигателей, но не трогать галикарнассцев, которых застанут дома. Осаждать крепости, где укрылись Мемнон и Оронтобат с их войсками, он не стал. В результате Мемнон получил возможность избегнуть плена и возглавить персидскую армию, которая должна была остановить македонцев. Галикарнасский акрополь долго еще оставался в руках Оронтобата. Правительницей Карий Александр назначил Аду [там же, 1, 20–23; Диодор, 17, 23, 4 – 27, 6].