Текст книги "Бусидо. Кодекс чести самурая"

Глава 2
Истоки бусидо

Начать следует с буддизма. Он дает чувство спокойного доверия к судьбе, смирения перед неизбежным, учит владеть собой перед лицом опасности, презирать жизнь и дружить со смертью. Говорят, что один мастер клинка, увидев, что его ученик постиг высшую премудрость искусства владения мечом, сказал ему: «Отныне дзен займет место моих наставлений». Дзен – это японский эквивалент дхьяны, который, по словам Лафкадио Хирна, «представляет собой стремление человека при помощи медитации достичь областей мысли за пределами словесного выражения». Метод его – созерцание, а цель, насколько я сам ее понимаю, – постичь принцип, лежащий в основе всех вещей, а если это возможно, то и сам Абсолют, и таким образом достичь гармонии с ним. Дзен, понимаемый таким образом, – нечто большее, чем догмат одной секты. Человек, постигший Абсолют, возвышается над повседневностью и пробуждается. Ему открываются новое небо и новая земля.

Дхьяна (санскр. ध्यान) – общее понятие всех основных индийских религий, означающее успокоение сознания, требующее особых дыхательных упражнений и концентрации внимания в одной точке. Дхьяна – освобождающее прозрение, тождественное открытию высшей реальности.

Чего не смог дать буддизм, того в изобилии хватало в синтоизме. Такой верности правителю, такому почтению к памяти предков и уважению к старшим не учит ни одна другая религия. Учение синто внушило высокомерным самураям покорность. В теологии синтоизма нет догмата о первородном грехе. Напротив, согласно ей, человеческая душа изначально блага и чиста, подобно Богу. Она почитается так же, как та святая святых, в которой изрекают откровения божественные оракулы. Всякий, кто бывал в синтоистских храмах, несомненно, заметил, что там нет объектов для поклонения и ритуальных принадлежностей. Самый важный предмет в них – зеркало, висящее в святилище. Присутствие его там легко объяснимо: оно символизирует человеческое сердце, в котором, если оно безмятежно и чисто, отражается образ Божий. Представ перед святилищем, вы видите собственное отражение в зеркале, и обряд поклонения, таким образом, сводится к древнему велению Дельфийского оракула: «познай самого себя». Однако ни в греческих, ни в японских учениях самопознание не подразумевает постижение физической стороны человека, его анатомии или психофизики; это нравственное познание, постижение собственной моральной природы. Моммзен, сравнивая греков и римлян, говорит, что греки, поклоняясь богам, поднимали глаза к небу и молитва их была созерцанием, тогда как римляне покрывали голову – их молитва была размышлением. Размышление японцев над собственной природой подобно римскому представлению о религии в том, что на первый план оно выдвигает не столько нравственное, сколько национальное сознание личности. Свойственное японцам преклонение перед природой внушило нам сокровенную любовь к нашей стране, а обычай почитания предков, передающийся из поколения в поколение, придал императорскому роду статус прародителя всего народа. Для нас Япония – не просто земля, на которой можно сеять пшеницу и добывать из нее золото. Это священное обиталище богов и духов наших предков. Император для нас – это не Верховный Констебль правового государства и даже не Патрон государства культурного. Он – телесное воплощение Неба на земле, олицетворение его могущества и милосердия. Если месье Бутми не ошибается, говоря в своей книге «Англичане» об английской монархии, что «она есть не только образ власти, но и гарант и символ национального единства», то по отношению к японской монархии сказанное им справедливо вдвойне или втройне.

Синто (яп. 神道), букв. «путь богов» – традиционная японская религия, исходящая из того, что все японцы – дети и потомки богов, что контакт с душами предков постоянен; и потому всякий японец, когда не отступает от пути богов и проходит через регулярные очищения, свят и входит в число своих святых предков.

«Познай себя» (др.-греч. Γνῶθι σεαυτόν) – знаменитая древнегреческая надпись на фронтоне храма Аполлона в Дельфах. Вероятно, изначально обозначала: обращайся к божеству только со своими просьбами, не говори за других, не исповедуйся за других, но только за себя. Сократ понял эту надпись как личный девиз самопознания, постоянного испытания себя и своей совести.

Теодор Моммзен (1817–1903) – немецкий историк и политик, лауреат Нобелевской премии по литературе. Считал, что Рим явил пример межкультурного взаимодействия, открытости различных культур друг другу, в отличие от замкнутой греческой цивилизации, и что уроки Рима поэтому актуальны для современной Германии.

Эмиль Бутми (1835–1906) – французский юрист, историк архитектуры и социолог, создатель французской школы политологии.

Доктрине синтоизма соответствуют две главные черты характера нашего народа – патриотизм и верность. Артур Мэй Нэпп в своем труде «Феодальная и современная Япония» справедливо замечает, что «читая еврейскую литературу, часто трудно сказать, говорит ли автор о Боге или об Израиле, о Небе или об Иерусалиме, о Мессии или о самом народе». Подобную путаницу можно усмотреть и в наших национальных верованиях. Я употребил слово «путаница» потому, что руководствующийся строгой логикой разум может усмотреть двусмысленность в словесных определениях их основных понятий. Однако синтоизм, будучи опорой для национального самосознания и чаяний народа, никогда не претендовал на звание строгой философской системы или рационально обоснованной теологии. Эта религия – или, может быть, правильнее сказать, те чувства народа, которые она в себе воплощает? – пропитала бусидо любовью к родной земле и верностью к правителю. И то и другое – скорее инстинктивное чувство, нежели доктрина. Синтоизм, в отличие от средневековой христианской церкви, не предписывал, во что должны верить его последователи, а лишь давал простые и ясные указания того, как им следует поступать.

Артур Мэй Нэпп (1841–1921) – американский протестантский богослов и миссионер, создатель протестантского догматического изложения христианства для японцев, в котором подчеркивал рационализм христианства и опускал другие исторические подробности.

Из чисто этических доктрин самым плодотворным истоком бусидо было учение Конфуция. Выделив пять видов моральных отношений: между хозяином и слугой (правителем и подданным), отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшим братом, а также между друзьями, – Конфуций лишь подтвердил то, что японский народ ощущал инстинктивно еще задолго до того, как конфуцианство пришло в Японию из Китая. Взвешенность, благожелательность и житейская мудрость его политико-этических принципов оказались особенно близки самураям, из которых состоял правящий класс. Его аристократический и консервативный тон полностью отвечал требованиям этих воинов и государственных деятелей. После Конфуция огромное влияние на бусидо оказал Мэн-цзы. Его убедительные, во многом демократические теории были весьма притягательны и потому даже считались опасными и губительными для существующего общественного порядка. Труды этого выдающегося мудреца долгое время порицались, но слова его все же нашли вечное пристанище в сердцах самураев.

Мэн-цзы (372–289 до н. э.) – философ, систематизатор учения Конфуция. Обосновывал допустимость свержения безнравственного правителя как утратившего связь с Небом.

Сочинения Конфуция и Мэн-цзы стали главными учебниками для молодых и высочайшим авторитетом в спорах между старейшими. Однако само по себе изучение трудов этих мудрецов не было в почете. Человек, постигший труды Конфуция одним лишь разумом, высмеивается в известной пословице как прилежный ученик, не понимающий его слов. Один самурай сказал, что от ученого «пахнет книгами, как от пьяницы вином»: мало читающий имеет слабый запах книжной пыли, а от начитанного ею разит, но оба одинаково неприятны. Другой сравнил ученость с дурно пахнущим овощем, который надо долго варить, прежде чем съесть. При этом он имел в виду, что ученость становится истинным знанием лишь тогда, когда она усваивается и отражается в характере человека. Чистого интеллектуала тогда сочли бы машиной. Разум рассматривался как нечто подчиненное по отношению к нормам этики. Между человеком и Вселенной находили как духовное, так и этическое родство. Приверженцы бусидо никогда не согласились бы с Гексли в том, что космический процесс безнравственен.

«Запах книжной пыли» – можно сравнить эту насмешку с расхожим выражением «книжный червь» – что-то малоприятное на вид.

«Дурно пахнущий овощ» – можно сравнить с тезисом античного ритора Исократа, создателя первой риторической школы: «Корень учения горек, а плод – сладок». Изучать многие вещи бывает неприятно, но эффект правильных знаний и открытий оправдывает эти муки.

Томас Генри Гексли (1825–1895) – английский естествоиспытатель, жесткий рационалист, «бульдог Дарвина». Гексли настаивал на том, что эволюция есть общий принцип развития и неживой, и живой природы и что индивидуальные воззрения людей базово эволюционно обусловлены.

К знанию как таковому они относились без уважения. Для них оно было не самоцелью, а инструментом для достижения мудрости. Поэтому остановившийся на пути к истинной цели, не достигнув ее, считался не более чем удобным автоматом, выдающим вирши и максимы по первому требованию. Таким образом, знание приравнивалось к его практическому применению. Величайшим приверженцем этой сократической доктрины был китайский философ Ван Янмин, неустанно повторявший: «Знать и делать – одно и то же.

Ван Шоужэнь Янмин (1472–1529) – китайский философ, создатель неоконфуцианства. Учил, что только голос сердца – критерий истины. Его можно сопоставить с западными позднесредневековыми христианскими реформаторами, также настаивавшими на мистической внутренней жизни как критерии истинного опыта, как Франциск Ассизский в Италии или Григорий Палама в Византии.

Здесь я позволю себе сделать небольшое отступление, поскольку сочинения этого мудреца оказали большое влияние на благороднейших из буси. Западные читатели найдут в них множество параллелей с Новым Заветом. Учитывая различия в терминологии учений, новозаветную мысль «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33) мы обнаружим едва ли не на каждой странице трудов Ван Янмина. Его японский последователь Мива Сиссаи говорит: «Повелитель земли, небес и всего живого, обитая в сердце человека, становится его разумом (кокоро), посему разум есть нечто живое и вечно сияющее», и далее: «Духовный свет нашей сущности чист и не подчиняется человеческой воле. Он стихийно возникает в нашем разуме и дает нам знать, что хорошо, а что плохо; тогда он называется совестью. Это и есть тот свет, что исходит от Бога небесного». Как сильно эти слова напоминают мысли Исаака Пеннингтона и других философов-мистиков! Я склонен считать, что японский народ по своему образу мыслей, основы которого отражены в простых принципах синтоизма, особенно восприимчив к воззрениям Ван Янмина. Этот мудрец довел свою доктрину непогрешимости совести до крайнего трансцендентализма, приписав совести способность не только различать добро и зло, но и видеть природу психических и физических явлений. В своем идеализме он зашел столь же далеко, как и Беркли и Фихте, а возможно, и дальше их, отрицая существование вещей вне человеческого восприятия. Хотя его учение содержит все логические ошибки, в которых обвиняют солипсизм, оно все же обладает силой твердого убеждения. Невозможно отрицать то, что оно способствует развитию индивидуальности и обретению самообладания.

Мива Сиссаи (1669–1744) – японский философ и поэт.

Исаак Пеннингтон (1616–1679) – английский мистик, один из создателей общества квакеров, мистиков-интеллектуалов, отвергавших любые внешние формы церковности.

Солипсизм – философское убеждение, согласно которому мы не можем достоверно утверждать какую-либо реальность вне нашего «я». Ни Беркли, ни Фихте не были солипсистами в строгом смысле. Беркли настаивал на том, что существует Бог как источник наших идей, хотя нет никакого прямого соответствия идей и вещей, а Фихте – на том, что «я» в своей самодостаточности порождает «не-я» как необходимую часть собственного развития и что реальность тем самым реализуется независимо от нас.

Каковы бы ни были истоки бусидо, основные принципы, почерпнутые из них и усвоенные им, – просты и немногочисленны. Но и этих простых и немногочисленных принципов хватило, чтобы создать правила безопасного поведения в период жесточайшей смуты в нашей стране. Эти обрывочные поучения и крупицы житейской мудрости, подобранные на путях и дорогах древней мысли, питали безыскусную и здоровую природу наших предшественников-воинов, и из них, в соответствии с требованиями эпохи, был взращен новый, уникальный тип человека. Проницательный французский ученый Мазельер дает Японии XVI века такую оценку: «К середине XVI века вся Япония – правительство, общество, религия – погрузилась в хаос. Но междоусобная война и возвращение к варварским нравам, вынуждающим каждого творить правосудие по собственному разумению, создали человеческий тип, сравнимый с итальянцами XVI века», которых Тэн хвалит за «энергичную предприимчивость, привычку быстро принимать решения и бросаться в отчаянные авантюры, умение переносить великие страдания и достигать великих свершений». В Японии, как и в Италии, «грубые нравы Средневековья превратили человека в великолепное животное, воинственное и стойкое по самой своей сущности». Поэтому именно в XVI веке сильнее всего проявилось главное качество японского народа – огромное разнообразие умов (esprits) и темпераментов. Главными отличиями между людьми в Индии и даже Китае я полагаю меру их энергичности и умственных способностей, в Японии же они различаются еще и своеобразием характера. Индивидуальность же следует признать признаком высших рас и развитых цивилизаций. Воспользовавшись любимым выражением Ницше, можно сказать, что характер народов Азии воплощают в себе ее равнины, а характер японца, как и европейца, олицетворяют прежде всего горы.

А. Р. Мазельер (1843–1928) – автор восьмитомной «Истории Японии».

Итальянцы XVI века – имеются в виду военные, внешнеполитические и торговые авантюры деятелей таких итальянских государств, как Флоренция, Венеция или Генуя.

Ипполит Тэн (1828–1893) – французский философ-позитивист, эстетик. Настаивал на связи культуры с жизненной средой, например авантюризм и жизнелюбие итальянцев выводил из теплого климата их стран.

Эспри – французское многозначное слово, означающее ум, разум, остроумие, общее умонастроение и использующееся для наиболее общего обозначения интеллектуальной способности, объединяющей наблюдательность и проницательность.

Обратимся же теперь к неотъемлемым качествам тех людей, о которых пишет Мазельер. Я начну с праведности.

Глава 3
Добродетель или справедливость

Праведность – самое неоспоримое понятие во всем кодексе самурая. Для самурая нет ничего отвратительней подковерных интриг и подлых махинаций. Иногда праведность определяют слишком узко, но это неверно. Один известный буси понимает ее как решительность: «Праведность есть способность принимать решение о том, как следует поступить, согласно с разумом, без колебаний: умереть, когда нужно умереть; нанести удар, когда нужно нанести удар». Другой говорит о ней так: «Праведность – это кость, придающая крепость и статность телу. Как без костей голова не может удержаться на позвоночнике, руки не могут двигаться, а ноги стоять, так и без праведности никакие способности или знания не могут сделать из человека самурая. Праведному же человеку нечего стыдиться, не имея других заслуг». Мэн-цзы называет человеколюбие сердцем человека, а справедливость или праведность – его путем. «Как жаль, что люди оставляют свой путь и не сообразуются с ним; теряют свое сердце, а потом не знают, как найти его! Люди, отпускающие на волю кур и собак, знают, как найти их, но те, кто отпускает на волю свое сердце, не знают, как его вернуть», – восклицает он. Разве мы не видим здесь, «как сквозь мутное стекло» (1 Кор. 13:12), притчу, рассказанную триста лет спустя на другой земле другим, более великим учителем, называвшим Себя Путем праведности (Ин. 14:6), следуя которым обретаешь потерянное? Но я отвлекся. Итак, справедливость, согласно Мэн-цзы, – это прямая и узкая тропа, которой должен следовать человек, чтобы вновь обрести потерянный рай.

Даже на закате феодализма, когда благодаря наступлению продолжительного мира у воинского сословия появилось время для досуга, а вместе с ним и возможности для развлечения и упражнения в изящных искусствах, титул гиси («справедливый человек») почитался выше всех прочих, свидетельствующих об учености или мастерстве в каком-либо искусстве. Сорок семь верных ронинов, о которых полагается знать всякому образованному представителю нашего народа, в повседневной речи называются «Сорока семью гиси».

Гиси – правильнее было бы перевести: все правильно делающий, профессионал.

В те времена, когда коварные уловки считались тактическими приемами, а откровенная ложь – военной хитростью, праведность, как подобающая мужчине добродетель прямоты и честности, сияла подобно драгоценнейшему из камней и превозносилась выше других достоинств. Праведность – близнец доблести, еще одной воинской добродетели. Но прежде чем перейти к разговору о доблести, скажем несколько слов о понятии, производном от праведности. Изначально разница между значениями этих слов была невелика, но производное слово постепенно отдалялось от исходного все сильнее, пока не стало обозначать в повседневном обиходе нечто совсем иное. Я говорю о гири. Буквально это слово означало «благоразумие», но со временем приобрело значение чувства некоего смутного долга, исполнения которого ожидало от человека общество. Исходное значение гири – долг. Мы говорим о гири в отношении родителей, начальников, подчиненных, общества в целом и так далее. Во всех этих случаях гири равнозначно долгу, ведь что есть долг, как не то, исполнения чего требует от нас благоразумие? Не должно ли тогда благоразумие стать нашим категорическим императивом?

Гири (яп. 義理) – японское моральное понятие, означающее необходимость действовать против своего желания ради благодарности, например дарить подарок в ответ на подарок, оказывать услугу в ответ на услугу.

Хотя гири – не более чем долг, замечу, что история возникновения у этого понятия иная. В обращении с родителями, к примеру, единственным мотивом наших поступков должна быть любовь, но при ее отсутствии необходимо нечто иное, что обязало бы нас соблюдать почтение к старшим. Из этих справедливых соображений и было сформулировано понятие гири. Действительно, если любовь не побуждает человека к совершению добродетельных поступков, то эту задачу приходится брать на себя его разуму, которому требуется некий толчок для того, чтобы убедить человека в необходимости поступать по справедливости. Сказанное верно в отношении любых моральных обязательств. Когда долг становится обременительным, благоразумие не позволяет нам уклониться от его исполнения. Гири, понятое подобным образом, – это строгий надсмотрщик с розгами в руке, заставляющий лентяев выполнять то, что должно. В этике это сила второго порядка; в качестве побудительного мотива она неизмеримо ниже христианской любви, которой надлежит быть высшим законом. Я полагаю, что гири – продукт искусственного общества, в котором в силу случайных факторов рождения и незаслуженных привилегий установились классовые различия, семья считалась прежде всего ячейкой общества, старшинство по возрасту имело большее значение, чем превосходство таланта, а естественные привязанности приходилось обуздывать ради соблюдения искусственных, придуманных человеком обычаев. Именно в силу этой искусственности гири превратилось со временем в смутное представление о нормах приличия, исходя из которого отвергают одно и одобряют другое, требуя от матери пожертвовать остальными детьми ради спасения первенца, а дочь обязуя торговать собой, чтобы выручить деньги на выплату долгов промотавшегося отца. Возникнув как благоразумие, гири, как мне кажется, часто превращалось в казуистику и даже вырождалось в трусливую боязнь осуждения. В отношении его справедливы слова Вальтера Скотта о патриотизме: «Под маской этого прекраснейшего из всех человеческих чувств чаще всего скрываются другие, низменные». Выйдя за пределы благоразумия, понятие гири чудовищно исказилось. Оно пригрело под своим крылом софистические уловки и лицемерие и легко превратилось бы в рассадник трусости, если бы бусидо не воспитывало дух смелости и выдержки, пробуждая настойчивое стремление к мужеству.

Вальтер Скотт (1771–1832) – британский прозаик, создатель стандарта исторического романа. В его произведениях реконструируются и одновременно конструируются механизмы создания нации и национального самосознания. Он различал истинный патриотизм как чувство товарищества, превращающее отдельных людей с их разнообразными интересами в единую нацию, и ложный патриотизм как маскировку эгоизма или агрессивности.

Софистические уловки – здесь: неправильно построенные аргументы вроде «А кто мне сказал, что я должен?» или «Сначала ты мне отдай долг». Нитобэ имеет в виду замену мужества взаимным оказанием услуг и взаимным снисхождением друг к другу, из-за чего люди прощают друг другу пороки.