Текст книги "Девятая квартира в антресолях"

Уже смеркалось, и Лиза вглядывалась в каждую редкую коляску, проезжающую по переулку. Весь сегодняшний день провела она в городе, и ей скорей хотелось поделиться с папой всем, что накопилось за это время. Ведь уже завтра – открытие Выставки.

Утром за ней заехала Нина со своей мамой, и они направились через реку, прямо к новому выставочному городку, потому что Савва решил примерку произвести сразу в павильоне, заодно дав девочкам возможность освоить новое пространство. «Концепция» его заключалась в том, что все номера своего эклектичного представления для публики, Савва придумал связать с жизнью двух рек, стрелка которых и определила выбор места открывающейся Выставки. Бурлацкие напевы, песни, посвященные двум великим русским рекам, поволжские сказания и в завершение – номер с лентами, олицетворяющий в данном контексте, слияние Волги и Оки.

В закрытой от публики части павильона, где находился кабинет Саввы и несколько подсобных комнат, в одной из них были аккуратно разложены детали новых костюмов и ожидали, чтобы подогнать их точно по девочкам, модистка и две ее помощницы. Платья, мягкие тапочки и плотные чулки для выступления были темно-синего цвета, а новые ленты – ярко голубыми. В завершение примерки, которая длилась более часа, в павильон вошла институтская преподавательница девушек по гимнастике и, под ее аккомпанемент на установленном на импровизированной «сцене» рояле, Нина с Лизой несколько раз прорепетировали знакомое упражнение в новых уже нарядах. Немногочисленная публика, состоящая, кроме уже упомянутых персон, из уборщицы, секретаря, наводящих последние штрихи в убранстве нескольких рабочих и руководящего ими Борцова, были в восторге и пророчили завтрашний успех выступлению.

Переодевшись в свое, барышни вышли из кабинета, и увидели ожидавшего их Савву Борисовича, который повел первых своих посетителей с обзором экспонатов по всему павильону, к ним присоединились Борцов и княгиня Чиатурия. Огромные паровые машины, занимавшие пространство чуть не до потолка, сверкающие маслом, новенькие, ни разу еще в деле не употребленные, завораживали своими размерами и мощью. Один из образцов, чуть поменьше ростом, был работающим, и Савва специально для своих нынешних гостей велел привести механизм в действие. Добившись восторгов и широко раскрытых от восхищения глаз, довольный собой Савва перевел экскурсантов в соседнее помещение:

– Лиза, посмотри внимательно. Тебе это будет наиболее интересно!

Больше половины этого зала занимали витрины «Товарищества Полетаева». Под стеклом, снабженные каждый подробным описанием, были разложены традиционные ножницы и ножи – перочинные, столовые и складные; охотничьи кинжалы; морские кортики – матовые, блестящие, с гравировкой и без, с костяными, серебряными или цельнолитыми рукоятками. На тумбах высились кованые сундуки и мелкие шкатулки, все запертые на висячие замки и замочки, ключи от которых на цепочках висели рядом. Каждый желающий мог попробовать открыть их, но подвох был в том, что каждый запор имел свой секрет, и ни один из них не повторялся. Продолжали эту вереницу экспонатов хирургические, акушерские и прочие медицинские инструменты: скальпели, пинцеты, мелкие щипчики и устрашающего размера огромные щипцы. Завершала экспозицию совсем небольшая витрина с кронциркулями, измерителями и циркулями, похожими на изящных балерин.

– Почему только Лизе? – восхитилась Нина. – Это нам всем интересно! Лиза, это всё – твой папа?

– Ну, почему только папа? Много людей свой труд вкладывают, пока мы вот такую красоту увидеть сможем. Кто придумывает, кто сам руками умеет. Кто-то кует, кто-то вырезает, кто-то гравирует, кто-то все это перевозит, а кто-то документы оформляет. Потому, наверно, и называется «товарищество». Савва Борисович тоже ко всему этому непосредственное отношение имеет – он и в правлении, и вот дал возможность выставиться в своем павильоне! – и тут Лиза не удержалась, – Я, Нина, тоже теперь буду, пусть маленькую, но свою лепту вносить. Я к папе в секретари напросилась, стану ему с бумагами помогать.

– Лиза, какая ты молодец! Самая первая из нас себе дело нашла. Ну, ты этим всегда славилась, поздравляю тебя с началом трудовой деятельности!

– Секретарем? К отцу? Лиза, не уезжайте, если сможете пока. – Савва как будто вспомнил что-то внезапно и теперь издалека подавал призывные знаки своему секретарю. – Этери Луарсабовна, вы же никуда не спешите? Часик-полтора всего могли бы подождать? Я давно тут про одну вещь думал! А теперь все складывается, только за ней послать надо.

– Мы до вечера свободны, Савва Борисович, только дела свои здесь вроде завершили, может быть, в другой раз? Я еще хотела с девочками погулять где-нибудь в парках.

– Вот и замечательно! Вот и погуляйте по Выставке, пока такая возможность есть, и народ не набежал. Лёва! Покажи нашим гостьям что возможно, ты же тут всех знаешь, – И он пошел к выходу из зала, на ходу отдавая указания подбежавшему секретарю срочно ехать к нему домой и привезти какого-то Ундервуда.

– Лев Александрович, я предпочла бы посидеть в тени, и обождать нашего отъезда под крышей. – Мать Нины не была настроена к осмотру павильонов. – Можно ли попросить чаю?

– Я сейчас распоряжусь, княгиня. В кабинете Саввы Борисовича Вам будет удобно? – приняв на себя «по наследству» хозяйские обязанности самовольничал Лева.

– Да, конечно, вполне. Я прошу Вас принять заботу о девочках, я полностью Вам доверяю, Лев Александрович.

***

– Прошу вас, медам. – Лева, назначенный развлекать барышень, сделал приглашающий жест к выходу. – Лиза, я, кажется, смогу сразу выполнить и второе, данное Вам обещание!

– А что, было и первое? У вас уже есть общие секреты? – хитро прищурилась Нина.

– Никаких секретов, Ниночка, – взгляд Лизы говорил совершенно об обратном, она заговорщицки косилась в сторону Борцова. – Кстати, я Вас еще не поблагодарила за книгу, Лев Александрович. Большое спасибо, мне очень понравилось! Нина, а второе обещание тесно связано с первым, и касается одного литературного персонажа, всего лишь!

Все-таки при Лёве Лиза незаметно для себя начинала слегка кокетничать.

Борцов повел их к художественному павильону. На входе, узнав архитектора, его со спутницами пропустили внутрь, и, войдя, они сразу уловили в атмосфере некую нервозность, возможно происходящую от суеты, предшествующей любому открытию или премьере. Лев Александрович по пути рассказывал девушкам предысторию возникновения и создания двух картин, предназначение которых было не только творческим, но и утилитарным – они призваны были прикрывать большие пустующие пространства под потолком, чем и объяснялись их гигантские размеры и необычная форма. Разъясняя сложность задачи художника в подчинении изображения заданному пространству, Лева указал рукой на полукруглое завершение торцевой стены, где недавно еще было натянуто панно, и сам замер в немом недоумении. Оно было пустым. Он огляделся, желая получить разгадку этакой метаморфозе, и заметил сидящего на табурете посреди полутемного зала человека, обхватившего голову руками и явно страдающего. Они подошли к нему, тот поднял глаза:

– Лёва, Лёва! Всё прахом! – Это был личный помощник Саввы Мамонтова , по заказу которого и создавались упомянутые полотна. – Михаил Александрович как узнал – уехал из города, а Савва Иванович свирепствует, не отошел еще.

– Что случилось-то, Володя? – спросил Борцов. – Ты толком-то скажи!

– Комиссия. Забраковала, – страдал Левин знакомец. – Повторная. В последний момент! Сказали «нехудожественно» и «недоделано». Велели снять. Но все вокруг говорят, что это потому, что свежестью красок и новизной они затмили развешенные внизу экспонаты. Да уж теперь всё равно!

– О, господи! – Лева понимал, каково сейчас было что создателю, что вдохновителю. – Расстроились оба сильно?

– По Михаилу Александровичу не поймешь, он всеми мыслями сейчас в предстоящей женитьбе. А Савва Иванович говорит «Не позволю!» и уже распорядился еще один павильон закладывать, у входа, но фактически за территорией Выставки. Специально под них! Под полотна! Вот скатываем в срочном порядке.

– Уже оба убрали? – расстроился Лева. – Жалко, а я вот барышням обещался показать.

– Никодим Петрович! Оба скатали? – крикнул куда-то в полумрак человек, которого Лев Александрович величал «Володей» и оттуда ответили:

– «Селяниновича» ужо. А «Невеста» прислоненная пока у своей стены стоит.

– «Невеста» – это надо полагать «Принцесса Грёза»? – Догадался уже видевший ранее полотна Лев Александрович. – Она-то нас, по большей части, и интересует. Позволишь взглянуть?

– Никодим Петрович, электричеству ей включи на четверть часика! – снова крикнул в темноту Левин собеседник.

Загорелось нижнее освещение, и глазам девушек предстала, склонившаяся над умирающим музыкантом, бледная фигура Мелисинды. Бертран в кровавом одеянии наблюдал за их предначертанной встречей.

– И правильно, что забраковали. Я ее боюсь. Она страшная. – Шепотом сказала Нина. – У-ууу, нависла.

– Княжна, милая. Вы представьте, что смотрите на изображение не с такого расстояния, а, например, если бы оно находилось на фронтоне какого-либо здания, а Вы – напротив него, на другой стороне широкого проспекта? Давайте отойдем подальше! – Лева пытался защитить нравящееся ему своей смелостью творение.

– Ах, какая мысль, Лёва! – подхватил идею помощник Мамонтова. – Надо будет Савве Ивановичу обязательно рассказать. Можно же ее из изразцов где-нибудь повторить! Лёва, ты – гений!

– А тебе, Лиза, нравится? – посмотрела на подругу Нина.

– Не могу точно сказать, пока не поняла, – Лиза всматривалась в тускло освещенное изображение. – С впечатлением от книги ничего общего я не чувствую. Но, смотря на этот плывущий корабль, мне кажется, что я слышу звуки арфы.

– Лиза! Вы правильно всё уловили. Гармонию тут создают ритмы, схожие с музыкальными, – подхватил Лев Александрович. – А то, что рельефы почти скульптурные – так в этом и есть новизна и смелость. Они пугают вас отсюда, но не забывайте о размерах и предназначении. Мне даже незавершенность картины импонирует, напоминая фрески, растворенные в пространстве, не ограниченные условностями рамы. А по форме все вписано идеально, как орнамент на ковре.

– Все равно от нее веет чем-то холодным, чем-то… – Нина не смогла подобрать сравнение.

– Смертью? – спросил Лев Александрович. – Тогда, задача художника достигнута. Она такая и должна быть. Холодная, недосягаемая, неземная. И невидимый нам Никодим Петрович тоже прав! Она именно «невеста», это очень метко! Она никогда не сможет стать женой, она вечная невеста. Мне кажется, что это замечательное воплощение мечты о прекрасном… О мечте, которая недостижима в этом мире!

– Как это всё грустно! – сказала Нина. – Пойдемте отсюда на солнышко.

Они поблагодарили, простились и вышли из полумрака павильона на выставочное пространство. Еще с час осматривали они различные постройки и здания, Лев Александрович рассказывал девушкам про стили архитектуры, использованные в том или ином строении и об инженерных новшествах, примененных в зодчестве. Пора было возвращаться к павильону Мимозова, где, по всей вероятности, их уже ждали. Проходя мимо высокого ангара, они увидели, как из него вывозят огромный воздушный шар.

– Штабс-капитан, не прокатите нас с барышнями по воздуху? – крикнул Лев Александрович военному, руководившему процессом.

– Милости прошу, господин архитектор! Но только в любой день после открытия. Сегодня полетов шара не запланировано, мы лишь сигнальный аэростат из эллинга «проветриться» выводим. Господа офицеры в корзине шара сопровождают. А показательный полет для публики занимает два-три часа, учтите.

– Ох, нет, таким временем мы не располагаем. А если ненадолго, а? Вместе с господами офицерами? Девушки миниатюрные, весят немного.

– Лев Александрович! Мама бы ни за что меня не пустила! Лиза, Лиза, ты как? – было видно, что Нина уже загорелась желанием.

– Эх, была-не-была! Нина, представляешь – летать по небу. Как птицы! Давай попробуем?

Все низшие и высшие офицерские чины, находившиеся рядом, одобрительно улыбались решительности девиц, а двое солдатиков уже притягивали за тросы корзину к самой земле, чтобы подсадить в нее драгоценный груз. Подъем удерживаемого канатами шара длился от силы минут десять, но девочки успели увидеть всю Выставку как на плане в путеводителе – павильоны, клумбы, фонтаны, пруд у входа, ровные ряды ярмарки невдалеке, Оку, впадающую в Волгу, пароходики, снующие по ней. Лизе показалось даже, что она смогла узнать крышу своего дома на ее высоком противоположном берегу. Раскрасневшиеся, запыхавшиеся и абсолютно счастливые явились они в павильон, когда мать Нины начала уже проявлять свое беспокойство, а Савва всячески ее успокаивал. На его столе сияла черным глянцем и золотыми буквами «U-N-D-E-R-W-O-O-D» новенькая пишущая машинка.

– Лиза. В качестве секретаря прими на баланс фирмы этот агрегат, – торжественно провозгласил Савва Борисович.

– Нет, нет! – замахала ладошкой Лиза Полетаева. – Папа не позволит. Мы не можем принять такую дорогую вещь.

– Опять-двадцать-пять! – видимо так выругался Савва. – Полетаевская порода! Лиза, вы со своей щепетильностью меня до края доведете. Прости, прости, девочка! – тут же дал он задний ход. – Я же говорю – э-ээээ… на баланс! Не тебе лично, а это мой вклад в Товарищество. Во-первых – это торговый образец, и мне он ничего не стоил. Его фирма мне прислала, они начинают продажи в России и опытные образцы с нашим алфавитом рассылают возможным покупателям. Во-вторых, это тебе не просто так, а с заданием. Э-эээ… Освоишь, скажем, так, месяца за три? И дашь мне отчет, насколько удобно сие устройство в работе. Тогда я или откажусь, или закуплю такие во все свои конторы – и на завод, и в Пароходство, и везде. Ясно, секретарь ты мой милый? – он утер пот после долгой речи и улыбнулся. – Говорят удобная штука, от привычных «Ремингтонов» отличается тем, что сразу видно, что набираешь, не надо тележку приподнимать каждый раз, чтобы посмотреть текст под валиком. Научишься? Ты ж смышленая! А отцу передай, что его день – четверг, мы так решили. В четверг, в полдень. Легко запомнить. Передай обязательно, он знает, о чем это. Да, хотя я завтра сам ему скажу, если не забуду. Завтра суетной день. Мне утром еще поезд встречать – мои приезжают. Ну, до свидания!

Секретарь погрузил коробку с печатной машинкой в коляску, и Нина с мамой отвезли Лизу домой. Егоровна кликнула дворника, и тот отнес машинку в кабинет хозяина. Лиза простилась с княгиней и княжной Чиатурия до завтра. Переодевшись в домашнее, она прошла на кухню к Егоровне:

– Няня, я такая голодная после прогулки! Дай чего-нибудь перекусить, и я папу буду ждать обедать.

– Чего его ждать? Он и в сумерках может явиться. Иди в столовую, я сейчас нормальный обед тебе подам.

– Не могу я одна, Егоровна! Давай тогда я тут, у тебя поем. А потом пойду новую машинку осваивать. Ты не знаешь, где у папы бумага?

– Подождет твоя агрегатина! – сдвинула брови няня. – Поешь, и ложись, отдохни. А то пока благодетеля нашего дождешься, пока поужинаете, да опять за полночь заговоритесь. Иди, дитёнок, поспи. Нагулялась!

И вот отоспавшись, опробовав новинку, а потом, напившись с Егоровной чаю, сидела Лиза в бывшей людской и ждала возвращения отца, глядя в темнеющее окно. Наконец послышался уже знакомый Лизе цокот подков, показался силуэт лошадки с высокой фигурой кучера на облучке и седым седоком в пролетке, и через минуту Лиза уже во дворе встречала отца. Поужинав, они завели, уже ставшую традиционной, вечернюю беседу.

– Папа, а что это про четверг тебе было сказано?

– Видишь ли, Лиза, – Полетаев откинулся на спинку глубокого кресла, – Выставка призвана не только демонстрировать наилучшие образцы достигнутого в каждой области, но и должна нести, так сказать, некую просветительскую миссию. На предстоящем Съезде обмениваться наработками станут профессиональные сообщества. А для широкой публики прямо у экспонатов решено проводить разъяснительные лекции. В павильоне Саввы Борисовича, как ты сегодня видела, представлено несколько различных производств. Вот наш день и будет – каждый четверг. Начиная в двенадцать часов дня, я буду читать получасовой доклад в популярной форме. Конечно, каждый образец снабжен подробнейшим описанием, но эти устные сообщения предназначены для особо заинтересованных, например, для слушателей профессиональных училищ из других городов. Мы с Саввой и остальными экспонентами определили оптимальное время, чтобы донести основную суть, но не утомить слушателей. Кстати, это будет твоим первым заданием. У меня собраны разрозненные материалы, они уже почищены, выкинуто все лишнее, но в единый текст я их пока не успел объединить. Ты этим займешься, а я потом сочиню небольшое вступление. Хорошо бы уложиться именно в тридцать минут.

– Папа, а ты видел у себя на столе машинку? Очень удобно, я уже пробовала. Только я еще, конечно, очень медленно на ней набираю.

– Там, где нужна скорость, будешь пока писать от руки, у тебя хороший, красивый почерк, я его прекрасно разбираю. А машинописный образец я видел, это великолепно! По нему вообще кто угодно может бегло читать. Если я, например, не смогу по какой-то причине вести лекцию, меня можно будет легко заменить. Хорошее приобретение!

– Папа, пойдем спать. Завтра открытие, я волнуюсь.

– Что ты, дочка, ты у меня такая умница, у вас все получится, я уверен. И вот еще что, Лиза, – отец запнулся, собираясь сказать, видимо, что-то неприятное. – Мы будем встречать на Выставке и в городе множество людей – знакомых, близких и не очень. И у меня к тебе просьба. Только не подумай, что я учу тебя лгать! Просто не надо всем сообщать о нашем бедственном положении, прошу тебя. Кто надо, и так знает, а в деловом мире такие новости – лишний козырь против конкурентов. Я надеюсь к осени наши дела поправить, поэтому просто не нужно распространяться о них. Хорошо, дочка?

– Конечно, папа. Я понимаю.

– Ну, вот и умница! А если, например, тебя подружки спросят, почему мы в усадьбу на лето не едем, то ты что им ответишь?

– Правду, папа, – улыбнулась отцу дочь. – Правду говорить легче всего. Скажу, что у тебя лекции, у меня работа твоего секретаря, и у всех нас – Выставка. А остальное просто никому не нужно знать – это наше семейное дело.

Полетаев встал, подошел к дочери, поцеловал Лизу в макушку и прижал к себе.

***

Концерт удался на славу! Савва был горд и доволен и после торжественного открытия позвал всех участников и гостей отобедать в один из ресторанов при Выставке, где у него заранее был заказан отдельный зал. Еще днем, пройдя в служебную часть павильона, Лиза услышала детские голоса в кабинете, и увидела, как из его дверей выходит рослая барышня, на целую голову выше нее самой. Заметив Лизу, та остановилась.

– Елизавета? – барышня вопросительно застыла посреди коридора.

– Аринушка, душечка! – Лиза совсем по-детски кинулась к ней на шею.

– Боже-ж-мой, что делается! Встретила б в городе – не узнала! – Старшая дочка Саввы отодвинула Лизу на длину вытянутых рук и, держа за плечи, рассматривала как диковину. – Это сколько ж мы не виделись?

– Так с зимы, Аринушка!

– С зимы. Так не с этой зимы, а с прошлой! – качала та головой. – Ты ж в этом году рождественские каникулы в Институте просидела. Хоть с толком?

Окончив полугодие с хорошими показателями, Лиза поняла, что ей просто не хватит учебного года прочесть все то, что требовалось, если она действительно хочет рассчитывать на какую-либо награду. Можно, конечно, было натаскать книжек домой, но она прекрасно отдавала себе отчет, что гости, ёлки, катания, святки и гуляния просто не оставят ей на них времени. И она, будучи настроена очень серьезно и имея привычку делать все по лучшему разряду, если есть такая возможность, рискнула попросить отца не забирать ее на каникулы домой. Тогда она была удивлена, с какой легкостью он на это согласился, и только сейчас ей стали ясны истинные причины этого.

– С толком, Аринушка. Золотой шифр у меня! – улыбнулась Лиза.

– Поздравляю, подружка! Какая ты у нас умница! Аглаша, иди к нам! Лиза шифр получила.

Из кабинета вышла вторая дочь Саввы.

– Ой, Лизонька, здравствуй! Мы так за тебя рады. А дашь посмотреть, он красивый?

– Обязательно дам, он у папы в футляре. Я переоденусь в выступной костюм и приколю. И с подружкой своей лучшей вас познакомлю, у нее такой же. И спасибо вам огромное за выпускное платье! Я знаю, что вы все в нем участие принимали.

– Скажи, скажи! Ты была королевой на том балу? А кто тебя приглашал? Ты много танцевала?

Обсуждая самые важные и насущные девичьи вопросы, девушки стайкой удалялись по коридору. На порог своего кабинета вышел Савва и долго смотрел им вслед, горделиво улыбаясь и подкручивая ус.

Девочки легко сошлись с Ниной, с восторгом ждали упражнения с лентами и долго ему хлопали, благо здесь, не в пример Институту, подобное проявление чувств только приветствовалось. Выступление понравилось не только им, но и всей остальной публике, и аплодисменты долго не стихали. Когда общий дивертисмент завершился, а артисты переоделись обратно в цивильное, то они по одному стали пропадать в кабинете Мимозова. Пригласили и преподавательницу девочек из Института, она пробыла там недолго, но вышла довольная и сияющая. Девушки все еще делились впечатлениями от номеров остальных участников концерта, когда к ним подошел секретарь Саввы и пригласил Лизу и Нину также проследовать в кабинет к Савве Борисовичу. Когда они вошли, то на краю стола лежали два одинаковых голубых конверта. Савва Борисович ответил на недоуменные взгляды:

– Вознаграждение. За выступление.

– Но, Савва Борисович! – начала, было, возражать Лиза.

– Вот-вот, знакомая песня! Потому и позвал вас вместе. А теперь попрошу выслушать старшего и не перебивать, – Савва Борисович стал даже отстукивать по столу ребром ладони ритм своим заготовленным словам. – Это деньги ваши. Прошу взять. Вы, конечно, можете тут же их в церковь снести, или бедным раздать, или просто передать родителям, снимая с себя ответственность за них – всё, что угодно. Распоряжайтесь.

– Но, действительно, Савва Борисович, это лишнее, – поддержала подругу Нина.

– Вы так считаете, княжна? – Савва сейчас вел разговор на равных, безо всяческих скидок на молодость и на то, что перед ним барышни. – Только вам? Изо всех участников? По какому принципу отличия, скажите на милость? Или вашей преподавательнице они тоже лишние? Сколько в год получает воспитательница Института? А? А на месяц из них сколько приходится? А ведь у нее есть родные, у тех дни ангела и рождения, случаются болезни, праздники. Подарки, гостинцы, знаки внимания… А она, пардон, лишние чулки себе, может быть, не всегда позволить может. А актёрам, для которых это вообще – единственный хлеб? Вы что, какие-то особенные? А? Вы живете в другом мире? Здесь всё стоит денег. Вещи, еда, обучение, удовольствия, дорога. Всё! Вы, конечно, можете гордо отказаться. Но, прошу вас, подумайте, что это за гордость? Вы откажетесь взять их у меня, но завтра возьмете у своих родителей.

– Простите, Савва Борисович, Вы правы. Мы по глупости. Спасибо Вам! – пролепетала Лиза, подумав об отце.

– Благодарим, Савва Борисович, – присоединилась слегка пристыженная Нина.

– Это ваши деньги, девочки, заработанные, честные. Первые, – Мимозов облегченно откинулся на спинку кресла. – От того, как вы ими распорядитесь, возможно, будут зависеть ваши взаимоотношения с финансами. А их наличие, поверьте многодетному отцу, вещь не последней важности в этой жизни. И помните, что они ваши, и вы имеете полное право поступать с ними, как считаете нужным. Вот вам еще один экзамен. Прошу!

Лиза и Нина взяли со стола по конверту, и присели в книксене. Заглянув в них, они увидели, что там было по десяти рублей в каждом. Это была довольно приличная сумма. Чтобы получить столько, хороший рабочий должен был трудиться с неделю, а домашняя прислуга, возможно, и с месяц.

– И ещё, барышни. У меня сегодня трое солидных людей спрашивали ваш номер на свои домашние события. Я, конечно, вам ни в коем разе не антрепренер, и ваших планов знать не могу, о чем им и сообщил. Об этом им надо говорить с вами и вашими родителями, как они к тому отнесутся. Но сумму данную не скрывал, когда спросили, сколько я сам вам гонорару положил. Костюмы остаются у вас, мне они без надобности и свою службу уже сослужили. Дальше – воля ваша. А я вас сердечно благодарю за участие и выступление, вы были украшением моего праздника. Спасибо!

***

Несмотря на то, что до вечера было еще далеко, новенький ресторан был полон. Как и везде, основные завсегдатаи в нем собиралась после семи вечера, но и днем залы не пустовали. Провинциалы, гости города, студенты и прочая публика могли отобедать здесь за полтора-два рубля, приобщившись к ресторанной жизни Выставки. А многие ходили по ресторациям вообще не ради кухни, а чтобы время провести, как говорится, «людей посмотреть и себя показать». Появлялись и солидные посетители, например, такие как Савва – семейные и с детьми.

Сегодня в общей зале, через которую следовали в отдельное помещение гости Мимозова, гуляли несколько разношерстных компаний. Большинство из них состояло из представителей так называемой богемы. Юноши, мнившие себя маститыми художниками и поэтами, молодые актеры и несколько девушек и дам постарше пили дешевое вино, занимая столы в угловом полумраке и иногда перемещаясь между ними. Узнав в проходящих мимо парочку своих сослуживцев, некий худосочный служитель Талии и Мельпомены сидя помахал им рукой, но в ответ ему лишь небрежным кивком дали понять, что заметили внимание, но, увы, сегодня они совсем в другом обществе и подойти никак не могут – званы-с! Этот немой диалог привлек внимание остальной компании за столиками.

– Татьяна, это что за Лесная Царевна? – спросил у кудрявой соседки уже немного знакомый нам владелец длинной челки и куритель вишневого табака. – Я, кажется, видел ее на твоем выпускном балу?

– А, это? Лиза Полетаева, – ответила Танюша Горбатова, потому что это была именно она.

– В приглашенных у самого Мимозова?! А кто ее родители?

– Не помню точно. Папаша, кажется, каким-то кустарным производством владеет рядом со своим загородным поместьем, – скучающе цедила слова Таня.

– Ну, давай, сестренка, вспоминай! Что слышала о ней, что она любит, чем интересуется?

– На фортепиано играет, – отмахнулась Таня. – Да мы близко не сходились, откуда я знаю?

– Давай, давай!

– Ну, Луговое своё всё поминает: «Ах, лето! Ах, белый рояль!». Сереженька, ты что, влюбился что ли? А-ха-ха! – Таня откинулась на спинку стула и глядела на брата почти презрительно.

– Не глупи! Познакомь нас, – велел ей брат.

Брат и сестра были совершенно не похожи друг на друга. Крепенькой и румяной Танюше очень льстило сопровождение Сергея – высокого, бледного, с длинными прямыми волосами и, главное, гораздо старше нее. Она никогда не представляла его никому как своего брата, пока их не спрашивали, кем они друг другу доводятся. Наличие такого кавалера прибавляло ей веса и значимости в глазах подружек, так она считала. А весь секрет был в том, что у них были разные матери.

Некогда, в семье Горбатовых росли двое детей – сын Осип и дочка Гликерия. Сын с молодых ногтей пошел по военной части, оказался к ней сильно приспособлен и карьеру делал быстро и как-то легко. Женился он по сговору родителей, долго жил в браке без детей, особой любви между супругами не случилось, но мир и порядок в доме были. А дочь, как считали родители, у них не удалась. Выросла она с откровенно некрасивым лицом, крупной и почти мужской широкоплечей фигурой и со склонностью к дотошной аккуратности. «Эх, была бы парнем – тоже в армии пригодилась бы. А так – куда нам два солдата!» – шутили родители и на ее возможном замужестве поставили крест. Отец, Иван Горбатов, пережил свою супругу и, умирая, отписал все не сильно большое, но вполне приличное наследство целиком сыну. Если бы он хоть часть оставил дочери, то возможно, кто-то польстился бы на приданое, и она еще могла бы устроить свою личную жизнь. Но решение родителя – его воля. Тем более, что в этот момент у ротмистра Осипа Горбатова жена ходила уже беременная долгожданным наследником. Гликерия жила на милости брата, и часто занимала себя помощью монашкам в полковом лазарете.

Тут ее и приметил, будучи со смотром частей, генерал от инфантерии Удальцов, вдовец, и, говорили, обладатель огромного состояния, размеров которого точно назвать никто не мог, но судя по его особнякам и выездам, было оно ого-го. Он понаблюдал за тщательностью, с какой разглаживала складки на белье Гликерия, а особенно умилило его то, как она точно, до мельчайших крупинок разделила пайковой сахар на всех, кто в этот день числился в лазарете. Лет ему было уже под семьдесят, и он как раз собирался уходить на покой с царской службы. Двое взрослых сыновей его давно жили своими семьями, да и в других городах, и он сделал Гликерии Горбатовой неожиданное предложение. Вряд ли поводом к нему послужила надежда на любовные утехи, скорей он приглядел себе надежную хозяйку и сиделку на старость лет. Так и вышло.

Получив разрешение архиерея, «молодые» обвенчались и уехали на постоянное место жительства мужа в Нижний Новгород. Первые два года брака муж учил свою жену хозяйствовать в новых масштабах, и она была прилежной его послушницей. Увидев результаты, превосходящие его ожидания, генерал все движимое и недвижимое имущество перевел на свою благодарную ученицу: «Чтобы не намудрить туманящимся на старости рассудком чего-нибудь, а все в твоем светлом разумении чтобы было». После силы его стали слабнуть и последние пять лет жизни он провел в нежнейших заботах своей молодой жены и почил счастливый и умиротворенный, оставив ей все свое состояние.

После поминок вдова Гликерия Удальцова рассудила, что вступив во владение, она уже выполнила волю покойного мужа, и теперь может принимать любые решения – по велению своей души. Она предложила приехавшим на похороны его сыновьям на выбор – или пожизненное вспомоществование по двенадцати тысяч в год, либо единовременно по триста тысяч серебром. Кто сколько проживет – то только Господь ведает, и оба согласились на единовременные выплаты, занесли ее имя в семейные синодики и по гроб жизни молились об ее здравии.

Как иногда бывает, судьбы близких родственников следуют схожими маршрутами. Через месяц внезапно померла жена брата Осипа. Похоронив ее, он в кои веки вырвался из полка, и приехал к сестре с двумя предложениями: он, так и быть, возьмет на себя непосильную для женских плеч заботу об оставленном ей наследстве, а ее только просит исполнить чисто женское предназначение и взять на себя воспитание племянника. На второе она сразу согласилась, а от первого твердо отказалась. Наследство только ее и хозяйство вести она умеет сама. Точка. Осип Горбатов, на тот момент уже подполковник, был рад и этому, потому что ребенок на шее был немыслим при его «казарменной» жизни, а отказываться от этой, единственно милой его сердцу среды обитания, ему и в голову не приходило. Так к Удальцовой попал избалованный и не шибко сильный здоровьем шестилетний племянник Сергей.