Текст книги "Тень в воде"

Глава 11

Ульф ушел. Ульф Свантессон, ее босс. Никто из них не посмел его остановить, они не смогли даже открыть рот, чтобы задать вопросы, которые теснились в голове. Он ушел прочь по коридору, вниз по лестнице и далее на улицу. Звонок растерянно звякнул, когда за Ульфом захлопнулась дверь.

Ариадна подошла к окну, или, точнее, ее ноги подошли – отекшие ноги, потрескавшиеся пятки. Она стыдилась своего тела, а ведь так было не всегда.

Она выглянула в окно, но без крика, без слов, просто смотрела. Как ее шеф быстро, семенящей походкой пробирается через толпу. Сверху шея казалась слишком худой и слабой для круглой головы, которая будто бы увеличилась в размерах из-за живущей внутри опухоли. Пиджак через плечо: бумажник! – пронеслось у нее в голове, смотри не потеряй!

Ее словно окатило волной, израненные губы горели.

Издалека, словно шипение, до Ариадны донесся голос Ханс-Петера:

– Что нам делать? Что делать?

Ариадна с трудом повернулась к нему, разлепила распухшие губы.

– Он умрет? – прошептала она. – Ханс-Петер, Ульф умрет?

И при звуке этого короткого, страшного слова она заплакала.

Ханс-Петер был добрый человек. Она всегда так считала. Он помогал ей убирать комнаты и пылесосить ненавистное ковровое покрытие. Ариадна хорошо запомнила, с каким довольным видом Ульф и Ханс-Петер расстелили покрытие в коридоре. Если бы ее взяли с собой в магазин, она немедленно сказала бы «нет». В первую очередь из-за цвета: разве можно стелить светлый ковер там, где люди ходят в уличной обуви? Мужчины в таком не разбираются. Они непрактичны.

Ариадна сварила кофе и сделала пару бутербродов из хлеба, оставшегося от завтрака. Завтра утром Бритта принесет новый. Или не принесет? Как все теперь будет? Неужели она потеряет работу и пойдет на биржу труда? Она ведь больше ничего не умеет. В этом отеле она как дома, он не слишком большой, ей как раз хватает сил. И Кристу можно взять с собой, если нужно, раньше Ариадна так и делала. Здесь все было знакомо и надежно.

– Все образуется, – утешал Ханс-Петер. Он словно читал ее мысли.

Он впился зубами в бутерброд, откусил и принялся жадно жевать. Ариадна вдруг поняла, как они похожи – Ханс-Петер и Ульф. Почти одного роста, худые, угловатые. Но Ханс-Петер – брюнет с карими глазами, как она сама. Поднеся чашку к губам, она сделала осторожный глоток. Хотя уже не брюнет, отметила она, а седой. Наверное, он седел медленно, вот Ариадна и не замечала, потому что видела его почти каждый день. На макушке волосы поредели, скоро образуется лысина, как у Ульфа. Как почти у всех мужчин, с возрастом. Однако не у Томми. У него густые, коротко стриженные волосы, которые и не думают выпадать.

– Он поедет в Америку, там ему помогут, – сказал Ханс-Петер. – Там потрясающие врачи, в онкологии они давно нас обскакали, я про это читал и по телевизору видел.

– Онкология, – повторила Ариадна. Это было знакомое слово.

– Они его вылечат.

– Да, но деньги. Ему нужны деньги. В Америке врачу надо платить.

И тут Ариадна вспомнила, что Ульф говорил о продаже.

– Отели. Тогда деньги.

– Посмотрим, как все сложится.

– А мы? Что будет с нами? Он и нас продаст?

– Давай не пороть горячку. Все образуется. Так всегда бывает.

Ханс-Петер налил еще кофе себе и Ариадне. Часы показывали половину пятого. Ариадне пора было собираться домой. Она попыталась встать, но не смогла. Ханс-Петер улыбнулся ей.

– Не волнуйся так, Ариадна, – спокойно произнес он.

Она сделала глубокий вдох.

– Хорошо.

– Обещай. Тревогами делу не поможешь.

Ариадна всхлипнула. Проклятые слезы. Как бы научиться не реветь по любому поводу. Она с усилием сглотнула.

Ханс-Петер сменил тему:

– Слушай, а как твоя дочь? Давно я ее не видел.

– Криста. Все хорошо.

– Уже большая девица, наверное?

– Шестнадцать.

– Ух ты, такая взрослая?

– Да. Старший класс. У нее, как это называется… ассистент, помогает ей.

Подумав о дочери, Ариадна заспешила: надо домой, сначала на метро до Броммаплан, потом на автобусе до Экерё, неблизкая дорога, а она устала. И все же опять не сдвинулась с места.

– Сейчас много вспомогательных средств, – сказал Ханс-Петер. – Правда ведь?

Ариадна кивнула. Она бы с удовольствием поговорила о помощи для людей с нарушением зрения, но не сейчас, когда мысли заняты другим.

– Его мать, – тихо проговорила она. – Бритта. Думаешь, она знает?

– Может быть.

– Мать знает, – торжественно произнесла Ариадна. – Мать всегда знает.

Она смахнула крошки со стола на ладонь и высыпала в свою полупустую чашку.

– У матери… как сказать… радар на ребенка. А Ульф ребенок для своей матери.

Ариадна словно воочию увидела Бритту, ее пухлые морщинистые руки, бодрые, лучащиеся радостью глаза. Увидела, как на них наворачиваются слезы. И заплакала сама.

Глава 12

Ha улице перед домом, где он жил вместе с Неттой, было тесно от машин. Нетта была его матерью. Нетта с колючей панковской прической. Нетта с драконом на животе: татуировка выглядывала из трусов.

Сегодня утром она опять завелась. Стояла у вытяжки и курила.

– Микке, тебе сколько лет?!

Как будто не знает. Сама его родила, роды длились сорок девять часов, после она целый месяц не могла ходить на горшок и уж точно не могла заниматься сексом, впрочем, ей и не хотелось. Все это он знал, до мельчайших подробностей.

– Ну чего тебе? – зло отозвался он.

– Черт, Микке, тебе уже двадцать два. Так больше нельзя. Пора тебе съезжать.

Его по-настоящему бесило, когда она так говорила. В каком-то смысле это тоже было предательство.

Машины вплотную стояли вдоль тротуара, ни малейшего просвета. Он немного покружил, заранее зная, что шансов нет. В конце концов Микке сдался: поставил «шевроле» почти у самого шоссе Кварбаксвэген, хоть отсюда за ней не присмотреть, кто угодно мог испоганить. Такое случалось раньше: какой-то дебил сломал зеркало и краской из пульверизатора написал fuck на капоте. Надпись проступала, несмотря на попытки Микке закрасить ее. Интересно, кто это был. Может, та же банда, что малевала на многоэтажках тридцатых годов вдоль Дроттнинг-хольмсвэген. Не успевали каракули удалить, как они появлялись снова. Микке подумал, что можно было бы спрятаться и выскочить, когда они придут, чтобы как следует навалять. Вытрясти бы из них все дерьмо. Он бы на месте владельцев домов так и сделал.

Направляясь к дому, он увидел Нетту, выходящую из метро. Черные бриджи, высокие каблуки, на которых она еле ковыляла. Два пакета продуктов из магазина «Ика». Микке тут же почувствовал, что проголодался.

До подъезда они добрались одновременно. Микке открыл Нетте дверь, она буркнула «спасибо».

Вместе со знакомой Нетта держала «секонд-хенд» на улице Флеминггатан. Назывался магазин «Одежда и розовые штучки». Правда, многие розовые штучки были совсем другого цвета. Например, в витрине красовался выводок смертельно уродливых ядовито-зеленых фарфоровых кошечек. «Вы что, дальтоники? – язвил Микке, заглядывая в их магазин. – Назвали розовым, так продавайте розовое». Он знал, что Нетта любит, когда он приходит, ей нравилось хвастаться сыном и пререкаться с ним тоже нравилось. У Катрин, ее компаньонки, детей не было.

Но сегодня мать была не в настроении.

– Ну и чем ты весь день занимался? – язвительно поинтересовалась она, разбирая пакеты с продуктами. – Может, чем черт не шутит, работу нашел?

У него защекотало в ладонях, пальцы стали неметь. Микке взял пакет молока, чтобы поставить в холодильник, но Нетта вырвала его из рук.

– Ну? – взвизгнула она. Таким ее голос становился, только когда она была в очень плохом настроении.

Микке отошел к окну, оторвал листок какого-то растения в горшке и смял его так, что выступила влага.

– Хватит нудеть, – огрызнулся он. – Ищу уже, скоро устроюсь.

Нетта поставила на огонь сковороду и налила масла. Через минуту оно стало шипеть и дымиться. Микке слышал, как нож стучит по разделочной доске.

– Что значит – скоро?

– В киоск.

– В киоск?

– Да. На следующей неделе собеседование.

Хм.

Казалось, он ее не убедил. Нетта быстро, сердито перемешивала содержимое сковороды лопаткой. Натану она надоела. И Микке понимал почему. Натан и Нетта: хорошо звучит, как в детской песенке. Но не работает в жизни.

В одном из ящиков секретера лежала их свадебная фотография. В самом низу. Под ворохом бумаг. Иногда Микке доставал и рассматривал ее. Нетта в платье с вырезом и цветочками в волосах. Она была такой юной, с пухлыми детскими щеками. Натан в белом костюме и рубашке с расстегнутым воротом. Небритый, как из рекламы сигарет. Он обнимал ее своими широкими, грубыми руками. Такими же, как у него самого, у Микке.

Вскоре после свадьбы родились сестры-близнецы Ясмин и Юсефин. Они уже давно выросли и переехали. Микке редко их видел, но не особо скучал. Даже совсем не скучал.

Сразу после ужина Микке вызвался мыть посуду. Обычно это действовало на Нетту успокаивающе. По крайней мере, она переставала ныть. Крепкие пальцы держали щетку и чистили, и терли. Нетта болталась тут же, у раковины.

– Я ж не хочу тебя выгнать прямо сейчас, – умоляюще, с мукой в голосе произнесла она, – но ты бы хоть работу нашел. В твоем возрасте я уже давно работала. Сначала в «Гулинс», а потом в «Хеннес и Мауриц». Пока не родились девчонки. До самых родов. Прямо с работы на такси – и в роддом.

«Знаю, – думал Микке. – А через два года родился я».

Вслух он произнес:

– Найду, найду. Скоро, я же сказал.

Двадцать три года. На год больше, чем ему сейчас. Столько было Нетте, когда она, лежа на родильном столе, порвалась аж до самой огнедышащей пасти дракона. Ну, это, конечно, преувеличение, но все-таки. Микке не просил, чтобы его рожали, и все равно ее страдания словно вменялись ему в вину. Могла бы попросить кесарево!

Когда Карле Фэй Тукер было двадцать три, она зарубила двух человек с помощью pickaxe. Микке посмотрел в словаре: это было что-то вроде кирки. Разумеется, для нее определили наказание. Сначала черт-те сколько лет в камере для смертников. А потом, февральским утром, в самый обычный вторник, ее пристегнули к койке, и курчавые волосы рассыпались по белым простыням. Взгляд блуждал, сердце бешено колотилось. И вот вошел мужчина, мужчина принес шприцы.

Микке тогда было шестнадцать лет. Это был год, когда пропал Натан.

Он помнил обсуждения в школе на следующий день. Смертная казнь: «за» и «против». Эва Хультман, их учительница, принесла газеты, и весь класс участвовал в дискуссии. Око за око, зуб за зуб. Тот, кто лишил человека жизни, – есть ли у него право сохранить собственную жизнь?

Но как же, она ведь раскаялась, ведь она даже уверовала. Она вышла замуж за тюремного капеллана, стала другим, добрым человеком.

Нельзя судить ее по другим законам только потому, что она женщина, да еще белая, да еще и красотка. Какое тогда, к черту, равноправие?

Карла Фэй Тукер была красоткой, правда. Эва Хультман раздала копии статьи с фотографией. Густые курчавые волосы. Микке представил, как по ее венам растекалась смерть, и почувствовал странное возбуждение. Как она лежала с раскинутыми руками, пристегнутая, неподвижная. Как на распятии. Лежала в ожидании смерти.

Даже Папа Римский просил за нее.

Глаза Эвы Хультман блеснули за очками.

– Теперь послушайте внимательно! Был всего один человек, который мог избавить ее от казни. Кто-нибудь знает, что это за человек?

Руки взмыли вверх, рука Микке тоже.

– Губернатор Техаса, тот самый Буш.

– Верно. И знаете, что он сказал, мистер Джордж В. Буш? Несмотря на просьбы самого Папы Римского?

– Он сказал «не-а!».

– Именно. Он сказал: «Не-а!» Но мало того, он разыграл сценку, изображая, как Карла молится о спасении своей жизни. Голосом маленькой девочки он произнес: «Please don't kill me, pleeeeease don't kill me»[3]3
  Пожалуйста, не убивайте меня (англ.).


[Закрыть].

В эту минуту Мадлен Хельсинг разрыдалась. Разревелась, уронив голову на парту.

– Я всю ночь думала о ней, – хлюпала она носом. – Как она лежала на матрасе в своей камере, как вы думаете, она спала в ночной рубашке? Она вообще могла уснуть?.. Подумать только, знать, что ты ложишься спать последний раз… что вот скоро откроется дверь камеры – и все, все окончено.

Ему нравилось думать об этом. Даже теперь, хотя прошло уже больше шести лет. Иногда он запирался в своей комнате, ложился на кровать, поверх покрывала. Вызывал в сознании образы смерти – с того момента, на котором разрыдалась Мадлен Хельсинг.

Карла Фэй Тукер сидит на своей койке. Рассвет. Рядом куча одежды, которую кто-то принес в камеру, – перед лицом смерти нужно быть достойно одетой. Ее руки дрожат. Она не справляется с одеждой, ей нужна помощь. Ее одевают, точно ребенка. Белая рубаха и брюки, белые резиновые боты. Она наклоняется, пытается их застегнуть. Одетая в белое, как святая, и абсолютно уничтоженная. Может быть, отворачивается на минуту, ее рвет. Может быть, прядь волос попадает в рот и впитывает гнилостный запах того теплого, маслянисто-живого, что извергается из ее нутра. Охранник в полной готовности. Почти смущенно трогает ее за плечо. Хорошо, она убийца, она зарубила по меньшей мере одного невинного человека, но таким утром, как это, он может позволить себе быть подобрее.

На часах четверть шестого. Что она пищит? Можно ли различить слова? «Я готова встретить Иисуса, я иду к нему. Я жду вас у Господа».

Дальше – путь в комнату смерти. Ей приходится останавливаться, опираться на стену холодными кончиками пальцев. Раз за разом, задерживаясь настолько, что охранники начинают посматривать на часы.

«Пожалуйста, миссис Тукер, пойдемте, все ждут».

Она берет себя в руки и делает то, о чем ее просят. Но последний отрезок пути им все же приходится ее нести. В конце концов они оказываются в комнате с кафельными стенами – той, которой она так долго боялась. Выглядит комната именно так, как она себе представляла. Пол голый и блестящий. Единственный предмет, в центре, что-то вроде носилок. Она сразу видит его и хочет повернуть назад. Тщетная попытка.

«Достоинство, миссис Тукер, сохраняйте достоинство!»

Один из охранников, тот, что помоложе, издает какой-то звук. Но Карла Фэй Тукер уже не противится, последние шаги к кушетке она делает сама.

Дальше – ремни, стягивающие ее грудь, руки и ноги.

Иногда он воображал, что сидит в одной из зрительских комнат с большими окнами для обзора. Что он один из репортеров, получивших разрешение присутствовать на казни, чтобы потом написать о ней. Он сидит в первом ряду, ему видны даже капли пота на ее лбу и как она трепыхнулась, будто рыба, когда в комнату вошел человек в докторском халате.

Он что-то сказал?

«Доброе утро, Карла. Пора. Вы ждали четырнадцать лет, и время пришло. Если посмотрите налево, увидите родственников ваших жертв. Вы можете попросить у них прощения, – возможно, вы даже получите его. Но этого недостаточно, покоя им не будет, пока приговор не приведут в исполнение».

Затем он склоняется над ней. Три инъекции.

Раз – она лишается сознания.

Два – она парализована.

Три – редкие удары ее сердца замирают.

Глава 13

Они прибыли в удивительный голубой городок. Промышленные и жилые постройки, даже фонари на дождливой набережной были выкрашены в голубой цвет. Позже, в отеле, девушка за стойкой администрации все объяснила. Был замысел превратить весь город в произведение искусства. Идея возникла у местного художника. До Миллениума здесь все было серым.

– Не знаю, – ответила девушка на вопрос Йилл о том, что та думает о перемене. – Хотелось бы выбирать самим.

– А вам не дали?

– Ну, споры были.

Отец этой юной леди принадлежал к наиболее враждебно настроенной фаланге и отказывался перекрашивать свой дом. Даже если краску дадут бесплатно, заявил он и стал заваливать редакцию местной газеты злобными письмами. В той же газете опубликовали текст о художнике, который изложил свое видение. Родом из этого городка. Учился в Кракове, где его чуть не свели с ума серые, удручающие постройки. Там он и придумал, что можно сделать.

– Он, наверное, считал, что здесь такое же уродство, что и в Кракове, – воскликнула девушка, исполненная негодования. – Как он мог? Он же родом отсюда, как и мы!

– Но что вы думаете о результате? – не отставала Йилл.

– Он здорово разошелся. Сначала говорил, что все будет готово еще в прошлом году. Ха! Да никогда не будет готово. Всегда найдется народ, который не захочет превращать город в какое-то Синюшкино.

А Йилл понравилось. Она ходила по городу и фотографировала голубизну, пытаясь поймать нюансы. Она видела перед собой Сёдертэлье: что, если бы такой эксперимент поставили и там! «Скания» и «Астра». Больница. Церковь Святой Рагнхильды и бетонное основание моста Мэларбрун. Вокзал… Даже тюрьма Халлфэнгельсет, расположенная за городом. Было бы здорово!

К пущему восторгу, Йилл обнаружила, что фасады некоторых зданий украшены надписями. На задворках портового склада она наткнулась на хайку Лapca Соби Кристенсена:

ТОЧКА СВЕЧЕНИЯ I

 
Садовник дрожит
Палец садовника дрожит
Над тяжестью розы
 

Пока Йилл читала, мимо прошла женщина с пакетом мусора и подозрительно покосилась на нее.

– Я просто читаю, – поспешила объяснить Йилл.

– Что?

– Ну вы посмотрите, так красиво, до слез. Какой потрясающий выход поэзии на улицу.

Женщина пожала плечами и усмехнулась. Она каждый день выносила мусор, но ни разу не замечала стихотворения.

– Не, я только вот это видела. – Она указала на неприличное словечко, намалеванное неподалеку. Понять его было несложно.

Женщина словно нехотя подошла к Йилл и стала читать тщательно выписанный текст.

– Ну, не знаю, – улыбнулась она уже по-новому, будто смущенно, – понимаете, как-то не успеваешь, времени на все не хватает.

Палец садовника дрожит над тяжестью розы. Йилл старалась запомнить строчки, чтобы рассказать Тору, который остался в голубом отеле. Утром он был такой замкнутый и молчаливый. Йилл не могла достучаться до него.

Точка свечения. Есть ли точка свечения в жизни того, кто утратил близкого человека столь незавершенным образом, как Тор? Йилл подошла к книжному магазину. Небольшой, в основном открытки и канцелярия. В витрине лежала раскрытая книга с пейзажными фотографиями. Фьорды и закаты. Силуэты горных массивов. Йилл купила альбом, попросив завернуть в подарочную упаковку. Выйдя на улицу, она обнаружила, что идет дождь. Пальцы и нос озябли.

В лифте отеля она посмотрела на отражение своего угловатого лица.

Пятьдесят с хвостиком. Я, Йилл Виктория Чюлен, тетка пятидесяти с хвостиком лет. Сморщившись, она потерла зубы краешком рукава. Добела их уже не очистишь, сколько ни три щеткой с солью – хваленый способ. Глаза голубые, но не такие насыщенно-голубые, как в молодости. Выцвели, как и волосы – жидкие и серые. Иногда она их подкрашивала хной, как настоящая климактеричка. Сейчас волосы висели посекшимися прядями. Может, постричься? Может, стара она уже для такой длины?

Когда Йилл вошла, Тор курил у открытого окна.

– Могла бы постучать, напугала ведь!

– Тор, – быстро произнесла она, чтобы не передумать. – Если бы ты увидел меня сейчас впервые. Если бы ты до этого меня никогда не видел.

– Что?

– Как ты думаешь…

К ее удивлению, он выбросил сигарету в окно и закрыл его, а после подошел к ней и обнял.

Глава 14

Поведение птицы изменилось, будто что-то ее беспокоило. Она сидела, прижав крылья к бокам, и кричала так, что от пронзительных звуков закладывало уши.

– Что такое с тобой? – шептала Жюстина.

Она стояла на верхнем этаже и смотрела вниз, в густую, непроглядную зелень. Близился вечер, но жара все висела, тяжкая и неподвижная. Жюстине мерещилось то верещание обезьян, то тонкий звон мелких насекомых. Она вслушивалась в эти звуки, когда остальные спали, а она одна бодрствовала. Шорох и гомон джунглей. Жюстина дрожала, мерзла в адскую жару.

– Иду, – крикнула она и поспешила вниз по лестнице.

Просторный вольер был выстроен вокруг дерева. И птица могла прыгать с ветки на ветку, даже летать, если захочет. Обычно она спускалась к Жюстине и, разевая черный клюв, добродушно скрипела. Но на этот раз птица молча подобралась к хозяйке. Жюстина прижала лицо к сетке и почувствовала птичье дыхание, точно ветер легонько коснулся верхней губы.

– Я принесу тебе яиц, – почти шепотом сказала Жюстина. – Яиц с маслом и мясом. Не грусти. Не грусти и не бойся.

Вольер из сетки и дерева построил Ханс-Петер. Жюстина и не знала, что он такой мастеровитый.

– Птица должна бывать на воздухе, – решил он. – Ей необходим ультрафиолет.

Конечно, он был прав в том, что постоянное пребывание в замкнутом пространстве губительно для живых существ.

– Солнце и ветер в перьях – вот что нужно этой проказнице.

Птица обвыклась в вольере с первого дня. Забралась наверх и уселась успокоенная. Жюстину тревожила мысль о кошках и других птицах, вдруг ее питомица испугается, увидев их. Иногда после дождя в траве у вольера скакали дрозды-рябинники, но обитательницу вольера они полностью игнорировали – как и она их.

Птица вдруг резко отлетела к противоположной стенке вольера, врезавшись в нее. Взъерошенные перья будто поблекли. Жюстина обернулась – кажется, что-то напугало птицу.

Все было как обычно. Пышная, тяжелая зелень, маслянистый блеск воды. Йилл увидела собственную машину, припаркованную у спуска. Она подумала, что если бы Ханс-Петер поехал на машине, то давно уже вернулся бы домой. Но на работу он предпочитал ездить общественным транспортом. Иногда Жюстина забирала его на машине. Случалось также, что она оставалась в гостинице и проводила ночные часы в его служебной каморке.

– Что такое? – тихо спросила она. – Если бы ты могла рассказать, что случилось.

Птица смотрела на Жюстину, разинув клюв. Может быть, хочет пить? Жюстина открыла дверцу и вошла в вольер. В плошке еще оставалась вода.

– В чем же дело? Может, ты чего-то боишься?

Резкий взмах крыльев – и когти вцепились в ее руку. Жюстина приподняла руку, чтобы птице было удобнее сидеть. Лапы были холодные, птица кричала, вцепившись в хозяйку, а та гладила ее по спине, но это не помогало.