Текст книги "Ритуал прощения врага"

Глава 8. Шибаев и Алик

– С чего бы ты начал розыск человека? – спросил Шибаев Алика, когда они уселись ужинать. – В большом городе.

Сегодня дежурным по камбузу был Дрючин – адвокат по бракоразводным делам, как мы уже знаем, друг и сожитель частного детектива Александра Шибаева. Сожитель в том смысле, что, пребывая временно в статусе холостяка, он оставался ночевать у Ши-Бона – ленился ехать домой, да и веселее вдвоем. С этой точки зрения Алик приветствовал развод друга, хотя не одобрял. Кроме того, он побаивался экс-половины Шибаева Веры, которая его не жаловала и не скрывала этого. Хотя и уважал. «Уж очень она у тебя… правильная, аж страшно!» – говорил он Шибаеву, выбирая самые нейтральные выражения, щадя его чувства. Он так и не поверил до конца, что Александр переступил через развод, ни о чем не жалеет, и с чистой совестью… насколько это возможно в его ситуации… гм… не обремененный грузом воспоминаний и сожалений, устремился в новую жизнь и окунулся с головой в работу частного сыщика, ненавидимую от всей души за мелочность и неглобальность задач. В свое время они даже поссорились, когда Алик, литературно и ораторски одаренный, как все адвокаты, составляя объявление об услугах частного детектива, упомянул в их числе «установление супружеской неверности». Шибаев тогда схватил хлипкого Алика за грудки и прошипел:

– Никогда, слышишь, никогда! Шестерить, шпионить – ни-ког-да! Понял?

Алик хладнокровно стряхнул с себя руки друга и процедил:

– Таковы правила игры, Сэм. – Валяя дурака, притворяясь крутыми ковбоями, они называли друг друга Сэм и Билл, или Эл и Джек, или еще как-нибудь в масть, хотя Шибаев и считал, что с фамилией «Дрючин» кличка без надобности. – Бабки не пахнут! Установление супружеской неверности такой же бизнес, как и всякий другой. Так что попрошу!

Шибаев смирился – а куда денешься? Не каждый день обламываются командировки в Америку[2]2
  «Американская» командировка Шибаева описана в романе «Голос ангельских труб».


[Закрыть], не каждый день человеку фартит. После его нью-йоркской поездки прошло полтора года, и надежда, что его услуги серьезного сыскаря понадобятся снова, растаяли без следа. Почти растаяли – известно, что надежда умирает последней. Он был как волк, которому приходится питаться падалью или травой, чтобы не помереть с голоду. Он сам, своими руками, поставил крест на собственной карьере, проколовшись на… не хочется и вспоминать! И теперь до конца жизни пробираться ему сомнительными кривыми дорожками мелкого соглядатая и шестерки. Права была бывшая, упрекавшая его за никчемность…

– Розыск человека? – переспросил Алик. – Какого человека?

– Любого. В данном случае мужчины. Меня попросили найти мужика. Дано: внешность и машина. Причем машину описывала женщина. Правда, она принесла картинку из Интернета, но я очень сомневаюсь.

– Молодая?

– Молодая.

– Зачем она его ищет?

– Говорит, забыла в салоне рукопись романа. Он ее подвозил, а она оставила на сиденье пластиковую сумку с рукописью. Видела его впервые, номер тачки не запомнила.

– Она писатель?

– Вряд ли. Она соврала про рукопись.

– Откуда ты знаешь? – удивился Алик.

– Сначала она сказала – бумаги. Ни один автор не назовет свой роман бумагами. Так я понимаю. Бумаги – это отчет. Вначале она имела в виду «отчет», а потом решила, что он может стать опознавательным знаком, перестраховалась и сказала «роман».

– Не факт.

– Имя она тоже назвала вымышленное, адрес фальшивый. Все вместе – факт.

– Ну, то, что скрыла имя, ни о чем не говорит. Народ сейчас осторожный и пуганый. А зачем этот тип ей нужен?

– Зачем-то нужен. Она могла попросить меня найти его и забрать… у него рукопись. Но ей нужна только информация, разбираться она будет сама. И я почему-то думаю, что рукописи не было. Ничего не было.

– Может, она хочет познакомиться с ним поближе? Он ее подвез, понравился…

– Если бы так, то она сразу спросила б у него номер телефона. Это делается проще. Поставь себя на место молодой женщины, которую подвез домой не очень молодой мужчина…

– Он не очень молодой?

– Она сказала, лет сорока пяти примерно. Седой, крупный. И еще. Женщины обычно наблюдательнее мужиков, сам знаешь. Они видят даже то, чего нет, и обращают внимание на всякие мелочи. Форма носа, цвет глаз, руки, подбородок, обручальное кольцо, галстук и так далее. А тут только седые волосы, примерный возраст и черная машина. И красный светящийся шарик на зеркале раскачивается. Все. И распечатка из Интернета с машиной. Сказала, у него такая же, как на картинке, «BMW».

– И о чем это говорит, по-твоему?

– О том, что она видела его издали. Не думаю, чтобы он ее подвозил.

– А зачем он ей тогда?

– Черт ее знает. Возможно, она свидетель, видела его в… нестандартной ситуации.

– Думаешь, шантаж?

– А ты что думаешь?

Алик пожал плечами.

– И что ты собираешься делать?

– Искать. Я же сыщик. Мне заплатили, я нашел. Точка.

– Красивая?

– Ничего. Самоуверенная, держится высокомерно. Очень серьезная, ни разу не улыбнулась. Сильно накрашена, без маникюра. В затемненных очках. Без украшений, одета дорого.

– И о чем это говорит? – Алик настороженно уставился на Шибаева. – Что она без украшений? Что ты хочешь этим сказать?

– Повторяю: сильно намазана, без украшений, без маникюра.

– И что? – недоумевает Алик.

– Это может говорить о серьезности намерений. Откуда я знаю, что хочу сказать. Но чувствую… как бы тебе это… – Он положил вилку на стол и задумался.

– Цельная натура, не до украшений, что-то случилось, потеряла к ним интерес. Да?

– Видишь, ты и сам все понимаешь. Примерно. И она сильно намазана.

– Да при чем тут «намазана»? – вскричал Алик, всплескивая руками. – При чем?

– Похоже на маскировку.

– На маскировку? Какую маскировку?

– Мне показалось, у нее синяк под глазом и царапины. Сколько нужно времени, чтобы исчез синяк, как по-твоему?

– Ну… зависит от его размера и силы удара. Недели две, я думаю. Или больше.

– Я тоже так думаю.

– Ты считаешь, это он ее?

– Откуда я знаю? Может, и он.

– И она хочет его… заказать?

Шибаев промолчал.

– А как ты его найдешь?

– Уже нашел. Элементарно. Пробил по базе данных ГАИ, таких машин в городе восемь. Черных – две. Просмотрел данные владельцев. Подходящий один. Его зовут Николай Степанович Плотников, владелец фирмы «Электроника-импорт».

– Ты ей уже звонил? – Алик сделал вид, что не услышал про базу данных ГАИ.

– Пока нет. Позвоню… сегодня.

– Ши-Бон, а может… – Алик замялся. – Может, не надо спешить, а? Потяни время, прислушайся к интуиции, у тебя же нюх. Ты сам говоришь, здесь что-то не так.

– Алик, успокойся. Не нужно быть таким пессимистом. Ты еще скажи, чтоб я сдал ее в ментовку. Это не моя задача. Картошка несоленая, между прочим.

– Много соли вредно, – ответил Алик. – Я бы на твоем месте подумал.

– Когда будешь на моем месте, тогда и подумаешь. За что пьем? Давай за погоду! А то этот дождь уже достал. Лето, блин!

Шибаев не сказал Алику, что вычислил также и заказчицу, не хотел ставить трепетного адвоката перед роковым выбором – убедить его, Шибаева, ввязаться, проследить, выяснить… или закрыть глаза. Что делать с добытой информацией, он пока не решил. Да и пошел за клиенткой скорее по привычке ищейки не оставлять ничего недосказанным, а когда увидел машину, запаркованную за два квартала от его офиса, понял, что поступил правильно, и от всей на первый взгляд невинной истории смердит жареным. Он вычислил ее по номеру машины. Имя, адрес, место работы. Аккуратно записал, положил в ящик письменного стола. Что делать дальше – покажет время. По обстоятельствам. Он допускал, что может опоздать, но считал, что время для маневра у него пока есть.

А с другой стороны, он занимается частным сыском, и в его задачи не входит выяснять, что именно клиент собирается сделать с оплаченной информацией. Формула «заказ – товар – деньги» не предусматривает глубокого бурения и моральной составляющей. Другими словами: не лезь куда не просят! Доложился – и свободен.

Он накладывал себе жареной картошки, пил водку и беседовал с Аликом о международной обстановке, а в сознании крутились большие и маленькие шестеренки мыслительного процесса, итог которого можно выразить единственной фразой: что делать?

Глава 9. Возвращение

Татьяна шла по городу, испытывая волнение и радость. Два года, целых два года – и столько перемен. Новые магазины, шикарные витрины, роскошно одетые манекены. Жизнь в городе продолжалась, а ее жизнь стояла на месте. Она останавливалась у каждой витрины, рассматривала с удовольствием одежду, сознавая, что сама одета плохо и бедно. Цены… конечно! Но если найти работу… Она вдруг с особенной остротой поняла, как соскучилась по всему этому! Как хотелось ей вернуться, как она скучала… Марина сказала, иди поживи, теперь ты можешь выбирать. Татьяна чувствовала, что уже выбрала. Небогатая Маринина хата, Городище… старое, в лесу, жизнь без магазинов и электричества, без кино, кафешек, красивых шмоток – все это отодвинулось, казалось временным и чужим.

…Марина повела ее в лес. Не в Городище, а «на Городище» – тоже странность. Татьяна ожидала увидеть руины, остатки крепостных стен, но ничего этого не было и в помине. Были поляна и лес вокруг. И несколько замшелых валунов по периметру. А вокруг – белые березы и осины, лещина с молодыми, еще зелеными, гроздьями орехов, благоухающие соцветия бузины. И колодец посередине, едва заметный, сложенный из дикого камня, «придавленный» временем, мелкий, без видимого дна – оттуда поднимались мощные стрелы дудника. От него пахнуло на Татьяну такой седой стариной, что захлебнулось сердце, и она остановилась, переводя дыхание.

В колодце не было воды, и Марина объяснила, что он высох – источник ушел. А может, и не было его вовсе. Чуток в стороне есть еще один, и там могла быть вода. Только в одном. А второй… сухой. Зачем, не поняла Татьяна. Зачем нужен сухой колодец?

– Колодец – ход в другой мир, – объяснила Марина.

– Куда? – не поняла она.

– Колодец – это связь, вход, понимаешь? И жертвы ему приносят – бросают мак, деньги, соль. Обмывают младенцев водой из него, особенно на праздники – от судорог, кланяются, просят здоровья, удачи и защиты от нечистой силы. На Троицу обкладывают татарским зельем и обливаются водой в полнолуние. Вода в полнолуние имеет большую силу.

– Как я… тогда?

– Как ты.

– А сухой?

– Сухой тоже.

– Но зачем?

– А где, по-твоему, копают колодец? – спросила Марина.

– Ну… где источник.

– Да, где источник. А сухой – для дождевой воды. Чтобы собирать ее. В ней своя сила.

– Так колодец – это магия? Если вокруг него совершают обряды…

Марина пожимает плечами:

– Все, что человек не понимает, магия. Травы – магия. Полнолуние – тоже магия. А ты знаешь, что если собрать травы на Ивана Купалу, то они крепче действуют? Чем не магия? Да и старые обжитые места, вроде нашего Городища, тоже магия. Ты спрашивала, если заболеет кто, куда бежать? Так вот, скажу тебе, что не болеют здесь, поняла? Катя сестру привезла, эпилепсия у нее, припадки были частые, разбивала в кровь голову, а у нас не было ни одного. Оришка старая ни разу не посещала врача, все на травах да на воде местной. До девяноста двух дожила в трезвой памяти и крепости духа. Знаешь, я иногда думаю, что время у нас стоит… как стало тыщи лет назад, так и не продолжается больше. Вроде шара или пузыря. Или кармана. Ученые, что приезжали, говорили, тут карстовые карманы под землей. У нас гора есть невысокая, из громадных валунов составлена – сходим потом, покажу, – их ледником пригнало, пещеры там и, говорят, еще бездонные шахты – карманы. Еще говорят, что люди там прятались от татар. Правда ли, нет ли… никому то не ведомо. Если бы спуститься и посмотреть, но лучше ничего не трогать, да и некому.

У нас течение жизни другое. Электричество провели лет пятьдесят назад, да все перебои были, все выбивало, пока совсем не пропало. Не нужно оно тут. Природа протестует, не хочет насилия – в городе ее обуздали, а здесь она хозяйка. Часы вот тоже останавливаются.

Ты говорила, а что, если война… как мы? Так было ж воен немерено, орды приходили, да и гинули, а Городище оставалось нетронутым. Тут и курорт хотел строить один богатей, привозил ученых, якобы источники у нас целебные и вода в речке тоже – родники со дна бьют, анализы брали, жили чуть не месяц – каждый день гулянки, водка, блуд.

– И что?

– Плохо кончилось. Самый главный исчез без следа, а остальные собрались в одночасье и съехали. И с тех пор никого не было. Шесть лет уже. Да и с профессором беда случилась, я тебе говорила.

– Как он исчез?

– Кто ж знает как. Тут топи есть, кто не знает, лучше не соваться. Не дай бог, провалишься. А может, кто из своих прибил – женщину не поделили, или еще чего. Лес все скроет.

Марина смолкла. Наступила пауза. Тишина стояла удивительная, только лес негромко шумел…

– Положи руку на камень, – сказала вдруг Марина. – Вот сюда. – Она показала на край замшелого грубо обработанного камня в стене колодца. – И закрой глаза. Слушай!

Татьяна послушно положила руку на теплый шершавый булыжник, закрыла глаза.

Негромкое пошумливание леса стало чуть громче, словно проявилось. Жужжали насекомые. Оглушительно пахли цветы бузины. Татьяне казалось, что камень под ее ладонью слегка пульсирует. Как живой.

– Повторяй за мной, – говорит Марина. – Прошу покоя. Говори!

– Прошу покоя, – покорно повторяет Татьяна.

– Каюсь в грехах вольных и невольных…

– Каюсь в грехах вольных и невольных…

Она повторяет, испытывая странное чувство оторопи, игры, действа «понарошку». Камень под ладонью бьется, как живой. «Язычество какое-то!» – думает она и послушно повторяет.

– Защити и спаси… – негромко, нараспев выговаривает Марина.

– Защити и спаси… – нараспев, невольно следуя ее интонациям, повторяет Татьяна.

– Теперь брось что-нибудь, – говорит Марина. – Вроде как подарок.

– Бросить? У меня ничего нет!

– Подумай.

Татьяна нерешительно расстегивает золотую цепочку с голубым камешком, медлит секунду-другую – жалко, – и бросает в колодец. Цепочка с легким шелестом проваливается сквозь толстые стебли и листья дудника…

Марина смеется дробно.

– Теперь связана цепью и золотом, причастилась! Не жалей, не убудет.

…Они собирают травы. Марина рассказывает о каждой. Потом ведет Татьяну на земляничную поляну, красную от ягод и белую от мелких цветов. Татьяна замирает от невиданной красоты.

В эту ночь и последующие ночи она спит спокойно, ей ничего не снится…

…Она поднимается на свой пятый этаж по заплеванной лестнице, звонит соседке Лизе Евдокимовне. За дверью движение, ее рассматривают в глазок. Голос Евдокимовны неуверенно спрашивает:

– Танюша, ты?

– Я, теть Лиза, – отвечает она, чувствуя, как перехватывает горло. – Откройте!

Дверь немедленно распахивается, и Евдокимовна, постаревшая и растолстевшая, обнимает ее.

– Танечка! Приехала! Да где ж ты была, родная? И соседи спрашивают, а я не знаю! Боялась, не случилось ли чего. – Соседка даже заплакала от потрясения.

– Не случилось. Вот, вернулась. Не плачьте, тетя Лиза. А Лена все еще живет у меня?

Лена – дочка Евдокимовны. Когда Татьяна сказала, что уезжает, та попросилась пожить, а то от матери житья нет, совсем задолбала.

– Ленка вышла замуж, да они уехали, дом купили в деревне. Сад, огород… Год уже, почитай.

– А как вы?

– Я? Ну как… здоровье сама знаешь какое в мои годы. Ты насовсем?

– Да, тетя Лиза. Насовсем. Найду работу, и заживем.

– Ты не голодная? А то пошли, накормлю! Я борщ сварила.

– Город очень изменился, – говорит Татьяна, когда они сидят за столом. – Я шла пешком с вокзала.

– Разве? Не заметила, – отвечает Евдокимовна. – Да я и не выхожу почти. Только разве в магазин. Да и куда идти? Кино – дома по телевизору, девочки иногда зайдут, посидим, маму твою помянем. Рано ушла… – вздыхает соседка. – А ты как? Замуж не вышла?

– Не вышла.

– Трудно сейчас найти человека, мужик нынче балованный, до денег жадный. Ленкин, ничего плохого не скажу, работящий. А работа на селе – не приведи господь! Пока молодые – хорошо, а потом? Я у них гостевала, огород обихаживала… Я тебе так скажу, Татьяна: не нужны мне ихние ранние огурцы и редиска, чтоб так корячиться!

Татьяна вспоминает обильный огород Марины и непроизвольно вздыхает.

– По мне город, хоть какой, а лучше. Свое отработала – и отдыхай, а на селе – без продыху! И ночью и днем, с утра до вечера! Ленка дурная, любовь у них, и еще эта… эко-ло-гия! Все без нитратов. А по мне – пускай нитраты, не помер Гаврила, так болячка задавила. Зато в окно гляну, а там – двор, люди ходят. Участковая врачиха придет, давление померяет, аптека рядом. Мы городские, нам тут и помирать. Не приживаемся мы там.

«Вот и я не прижилась, – думает Татьяна. – Вернулась».

– Ты уже надумала, куда на работу?

– Нет пока. Посмотрю объявления.

– Хочешь, позвоню Ленкиной подружке? Хорошая девка и с головой. Может, им люди нужны.

– Позвоните, тетя Лиза, конечно.

– А где ж была почитай два года? – спрашивает Евдокимовна, сгорая от любопытства.

– Жила в деревне.

– В деревне? – Соседка смеется. – Видать, несладко жилось, раз прилетела назад. Не люблю деревню – грязь непролазная, горячей воды нету, дорог нету… пойти некуда, клубы и те, говорят, позакрывали. Народ темный…

Татьяна краснеет, вспомнив Марину. Она чувствует невольную вину за то, что теперь вроде как с Евдокимовной заодно, и досаду против соседки – подумаешь, барыня городская! Всю жизнь проработала на ткацкой фабрике вместе с мамой, копейки считала, всю жизнь в спальной хрущобе, а туда же… Но и права соседка, нельзя не признать. Ей, Татьяне, тоже не хватало города с магазинами, чистыми тротуарами и телевизором…

Глава 10. Результат

Жанна шла на разведку, сжимая в руке бумажку с адресом. Сыскарь не подвел, справился на удивление быстро и ни о чем не спросил. Протянул листок с адресом, сунул какой-то квиток, где она расписалась – изобразила нечитаемую закорючку. Ее трясло, она держалась из последних сил – сыскарь хоть и не производил впечатления мощного интеллекта, тем не менее мог что-то заподозрить. Спокойно, спокойно… прощаемся, благодарим и – вон! Теперь к машине, запаркованной за два квартала для конспирации. Усевшись за руль, она закрывает глаза. Ей хочется броситься на пол, забиться в истерике, колотя пятками в резиновый коврик, и закричать от злобной радости…

…Она идет по его адресу, он живет на противоположном конце города в парковой зоне. Идет пешком, растягивая удовольствие – последние минуты перед… штурмом. Улыбается. С трудом сдерживает смех. Чувствует себя счастливой впервые за последнее время.

И вдруг… за два квартала до нужной улицы она натыкается на черный джип с синими и белыми треугольниками на капоте! Несмотря на страстное ожидание – неожиданно. Машина стоит на светофоре, а за рулем – седой убийца. Лица не рассмотреть, но это неважно. Она знает, что это он. Она провожает взглядом черный «BMW», отмечает переулок, куда он свернул. Номер врезался в память навсегда. Жанна громко смеется. Сует руку в сумку, нащупывает нож – зазубрины колют пальцы. От радости начинает кружиться голова, и она присаживается на первую попавшуюся скамейку. Закрывает глаза. Облегчение, усталость – ей страшно хочется спать. Ей хочется улечься прямо здесь и уснуть. Зверь попал в капкан. Почти попал. Все!

…Она уже знает, где он живет. Знает дом, подъезд, этаж. Она проехала с ним в лифте, он вышел на четвертом. Крупный, холеный, с седыми волосами, лет пятидесяти. Козырный, с запахом приятного парфюма. Она стоит рядом с ним, нагнув голову – нельзя, чтобы он ее узнал. Не время. Она с трудом сдерживает дрожь, сцепляет зубы. Сует руку в сумку и нащупывает нож. Сжимает так, что больно пальцам, едва не вскрикивает. Скользит взглядом по его груди, животу – примеривается. Она уже решила, что ударит в живот. Потом в грудь и снова в живот. После чего – нож в полиэтиленовый мешок и… Нож она выбросит с моста прямо в пакете. Или нет, не так – нужно вытряхнуть его из мешка… пусть вода смоет отпечатки! В квартире она осмотрит одежду, а лучше – выбросит, причем подальше от дома. В тот же день. Или ночью.

И тут он выходит из кабины, приветливо кивнув, а она остается.

…Она лежит в теплой воде, думает. Макс сидит на коврике рядом. Он как императорский пес, которому позволено присутствовать на церемонии царственного омовения. Он поправился, шерсть лоснится. Солидный ошейник придает ему шарма. В нем уже не узнать бродяжку со свалки. И манеры изменились – он перестал бояться. Не скулит больше, привык оставаться один в пустой квартире. На морде – интеллект, ясность в рыжих глазах. И ни разу ничего себе не позволил! Терпит, мучается, но ни-ни! Не всякий человек выдержит. В собаке больше благородства, чем в людях, думает она.

Говорят, врагов нужно прощать. И ставить за них свечку. Она идет в церковь поставить свечку за своего врага. Одну теперь, другую потом. Одну за живого, другую за мертвого. Надо прощать. Она покупает тонкую коричневую свечу, затепляет ее от горящей и втыкает в мелкий белый песок. Ритуал прощения врага, часть первая. Некоторые свечи горят, огоньки трепещут на легком сквозняке. Другие погасли. В храме прохладно, тихо и сумрачно. Мягко мерцают серебряные оклады, везде цветы. Пахнет увядшей зеленью и ладаном. Она садится на скамейку около церкви. Ей кажется, она подключила к своей охоте какие-то силы, спросила разрешения, получила «добро». Все путем.

Это произойдет в предпоследний день. Последний она отведет на отдых, потом – на работу. Или через неделю. Или через месяц. Неважно. А потом можно будет смотаться в Испанию. Снять стресс.

Она изучила график его жизни. Видела его жену с ребенком, с любопытством рассмотрела ее лицо. Молодая, тонкая, никакая. Ее удивляет ребенок, в Жаннино понятие высшей справедливости не входит наличие ребенка. Но он ничего не меняет. Седой ласкает чадо руками, которыми выбросил ее из машины. Она удерживает приступ тошноты.

В восемь утра он выходит из подъезда. Машина стоит во дворе. В пять вечера возвращается. Двор пуст. Дети на каникулах. Не видно даже старух на скамейке у подъезда – горячая пора, дачи. Она зайдет за ним в лифт и… Нет, сначала посмотрит ему в глаза! А потом… Он должен ее узнать! Не может не узнать!

Она сидит на детской площадке. На коленях бирюзовая сумка. В сумке нож. Рука стискивает его. Она спокойна. Каменно спокойна. Только пересыхают губы, и Жанна поминутно облизывает их. Вокруг ни души.

Без десяти пять. Без пяти. Без трех. Без одной. Черный джип въезжает во двор. Она идет к подъезду, седой замешкался у машины, и Жанна делает вид, что поправляет туфлю. Ждет его. Он достает из машины ребенка и идет к подъезду. Мальчик – крупный, в красном костюмчике. Он кивает ей, как доброй знакомой. Они заходят в лифт. Седой нажимает кнопку четвертого, она – пятого. Ей кажется, что время остановилось и вокруг нее густой липкий сироп.

Ее трясет. Рука в сумке сжимает нож. Она смотрит на его грудь, высматривая место… на живот… сглатывает. Слабость в коленках. Она прислоняется спиной к стенке лифта, чтобы не упасть, чувствует его запах и запах ребенка…

Седой выходит на четвертом, кивнув на прощание. Он ее не узнал. Она кивает в ответ. Не выходя на пятом, нажимает кнопку первого этажа. Вылетает из кабинки, ныряет в темный закуток, где ее стошнило.

Дома она допивает коньяк, аккуратно кладет пустую бутылку в мусорный бачок. Макс, деликатный и терпеливый, напоминает о себе легким вздохом. В глазах его сочувствие и любовь. Она тупо смотрит на пса. Внутри пусто, в голове тоже, от выпитого коньяка поднялась горячая волна в желудке. Она собиралась ударить седого в живот. Жанна кладет руку себе на живот. Если бы не мальчик…

Макс вздыхает с тихим подвывом. Он голоден, но терпелив. В холодильнике единственное сиротливое яйцо. Она достает его. Макс знает, что это для него. Он ждет. Вода закипает, и Жанна бросает в кастрюльку яйцо. Оно разбивается, и белые сопли повисают экзотическими пауками. Больше в холодильнике ничего нет. Она не помнит, кормила ли Макса утром. Она смотрит на него вопросительно. Он снова вздыхает. Кажется, не кормила. Садюга. Она помнит, что пила кофе. Часы показывают семь. Голод – как удар под дых.

Она берет поводок. Макс подставляет шею. Они идут в гастроном. Она не уверена, что щенку можно туда, но таблички «Собакам вход воспрещен» нет, и они входят. Макс впервые в магазине. Он робеет, уменьшился в размерах, идет на полшага сзади, чинно подталкивая боком ее ногу.

Тележка полна, но Жанна не может остановиться. Гребет, гребет все подряд – хлеб, мясо, рыбу, яйца, молоко. От запахов еды мутится в голове. Сок, овсянка, сыр, маслины. Ветчина, паштет. Застывает перед трюфельным тортом, протягивает руку, берет. Шампанское. Водка. Ликер.

Хватит!!

Водку, ликер, сок – в высокий стакан. «Пойло», – кокетничая, любил говорить бывший муж, сноб, эстет и зануда. Влюбился и ушел. Господи, как больно! Она выпивает пойло залпом. И начинает хватать с тарелок хлеб и мясо. Давится, запивает водкой, ликером, соком. Кашляет, разрывая горло, глотает непрожеванные куски. Наконец утирает рот рукой. Салфетка лежит рядом, но она предпочла руку. Так выразительнее. Так она чувствует. Ела тоже руками. Она кладет ладонь на живот, чувствует, как он раздулся. Теперь – чай в тяжелой керамической кружке и кусок торта. Кусман! И Максу. Пес деликатно ест торт. На его морде школяра-отличника – шоколад. Он деликатно облизывается. Блестят рыжие усы. Она чувствует такую любовь к нему, что начинает плакать. Откусывает здоровенные куски, жует и плачет.

Взрывается телефон. Ирка в истерике – ей сообщили, с кем ее бойфренд дунул в Непал! С этой дрянью! На что польстился! А она, дура, подарила ему кинокамеру, и теперь он с ее кинокамерой в Непале! А обещал с ней в Египет! Два года жизни псу под хвост! Два года!!

Жанна вдруг начинает смеяться. Подготовительная фаза закончена. Она собрала информацию. Она его вычислила. Теперь главное – ударить!

…Впервые за много дней Жанна спит спокойно. Ей снится залитая солнцем лесная поляна, она в белом до пят платье кружится, разбросав руки, запрокинув голову… А потом – новая картинка. Маленькая темная комната, тусклый свет. Их двое. Она бьет его ножом в живот, лезвие натыкается на твердое, она давит изо всех сил… фонтан крови, она кричит, бросает нож… теплая струя в лицо!

Она проснулась от собственного крика. Рывком села, с силой провела ладоням по лицу…