Текст книги "Любовь отменяется. Сентиментальная история. Прошлый век. Городок в Донбассе…"

Любовь отменяется
Сентиментальная история. Прошлый век. Городок в Донбассе…
Инна Георгиевна Цурикова

© Инна Георгиевна Цурикова, 2024

ISBN 978-5-4483-6882-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любовь отменяется

Глава 1. Обычное время

Давно… а точнее – в начале девяностых лет прошлого тысячелетия, в донбасском городе на востоке новой страны под названием Украина, было самое обычное время. Может, оно казалось странным тем людям, что родились гораздо раньше, или позже, и привыкли к иным странностям жизни? А Наташе исполнилось тогда 12 лет, и ничего странного не было в обыденной жизни. Всё вокруг было как должно быть, если и не хорошо, то привычно, а если плохо, то ничего не поделаешь.

Вот только мама заболела. У неё была высокая температура. Она у неё долго была немного повышена. И мама пошла в больницу. Её заставили сдавать анализы, и ходить на рентген, и пройти обследование, и в конце концов выдали направление в областную больницу на операцию. Мама возмущалась такой медициной, которая здорового человека норовит записать в больные. А бабушка, приходя в гости, ворчала:

– Я знала, чем всё закончится, когда ты замуж выходила за этого. – Бабушка не любила папу.

Младший брат Серёжа говорил: – Ма, я с тобой поеду. Конечно, он не поехал. Поехала с мамой бабушка. Перед отъездом мама коротко остриглась, совсем коротко, как солдат-новобранец. Она сказала: – Это сейчас модно. У меня правильная форма головы. И лечиться так удобнее. Бабушка вздохнула, а папа выпил лишнего и спал на диване.

Мама долго была в областной больнице, а потом вернулась. И все увидели, что она и правда больная. От неё пахло каким-то лекарством, и лицо было усталое. Она улыбалась. Наташа обняла маму, а Серёжа притаился на диване и смотрел исподлобья. Мама его затормошила, рассмешила, потом занялась уборкой, потом устала и легла. И потом она быстро уставала. А папа то был дома, то его не было.

В доме поселился запах лекарства. Наташа привыкла и не замечала, а знакомые не привыкли и не хотели приходить в гости. И папа не привык и не очень любил сидеть дома.

Наташа теперь была главной хозяйкой. Она готовила обед, кричала в окно: – Серёжа, иди есть!

Она бегала на базар и каждый раз покупала продукты по новым ценам. Картошка стоила тридцать купонов за килограмм, потом – сто, потом – двести.

Папа работал на шахте, и они бастовали. Это было обычное дело. Скажет им начальство – завтра бастуем, и все идут на площадь, сидят там в шахтёрских касках и требуют чего-то. Потом им повысят зарплату – например, сто тысяч. А у врача в поликлинике ещё прежняя зарплата – одна тысяча. Врачи тоже попробовали забастовать. Мама пришла к врачу – извините, приёма нет. Безобразие. Потом врачам повысили зарплату – стала десять тысяч. А буханка хлеба подорожала: то она стоила сто купонов, а теперь тысячу. Все говорили: деньги – ерунда, они ничего не стоят. Вот дача – это да, и огород, а лучше два огорода.

Картошка росла повсюду. И правильно. Зачем месту зря пропадать? Все увлечённо рассказывали, как колорадских жуков травить. «Я их потравил, гадов, а сегодня гляжу – опять ползают!». Наташе некогда было травить жуков, и жуки съели всю ботву. Остались одни сорняки – их жуки не едят. И папе было не до картошки. Его дома не было.

А маму положили в больницу на профилактику. Папа сказал: «Опять на химию отправилась. Чего она цепляется, не понимаю. Всё равно один конец». Наташа только поморщилась. У них с мамой принято было смеяться над всеми знакомыми, и над папой, оттого что все они ждали маминой смерти. Наташа с мамой знали, что это – бред, мама умирать не собирается, и точка. Иногда Наташа передразнивала мамину подругу. «Подходит, осторожно так, говорит: эээ… мэээ.. мама как… ещё? А я говорю: да, представьте, ей лучше, нет ли у вас на работе места?» Мама смеялась.

Больница была в другом городе, и автобусы туда не ходили, потому что постепенно все поломались. Ну и ерунда – идти-то всего ничего, от города до города километров пять. Наташа с сумкой отправлялась в поход, и шла по правой стороне дороги, а встречный поток пешеходов шёл по левой. Все шли весело, быстро, тащили сумки-кравчучки на колёсах и детей на плечах. Было очень здорово. Некоторые катили на велосипедах. А некоторые проезжали с ветерком на мерседесах. Наташа приходила в больницу весёлая, румяная, мама очень радовалась, и они ели обед, который Наташа принесла. Мама про папу не спрашивала. А чего про него спрашивать, всё и так ясно.

Мама спросила:

– Что у тебя в школе?

– Двойка по геометрии. Контрольная была.

– А почему не списала?

– Ну… не у кого мне.

Мама подумала и спросила:

– Какая у тебя кличка в школе?

– Выдра.

Мама нахмурилась. – Ну-ка, встань, дай посмотрю на тебя.

Наташа встала и повернулась всеми сторонами. Она вытянулась, похудела, рот большой, юбка старая. Откуда эта юбка?

– Наташенька, я же тебе покупала такие милые вещи.

– Я выросла и потолстела.

– То-то руки висят, нигде попу не цепляют. Швабра тебя нужно назвать, будет правильно. Нет, девка, нужно тебя одевать. Знаешь, что мы сделаем…

Глава 2. Как сделать платье

Деньги у Наташи были. У других не было, а у неё были. Это потому, что бабушка получала пенсию, и маме стали пенсию приносить после операции. Наташе говорила подруга: «Тебе хорошо, пенсионеров куча. А если у нас все работают, то где мы деньги возьмём?» Это потому, что на шахтах не стало денег для зарплаты. На заводах тоже не стало денег.

И вот Наташа пошла на базар и взяла напрокат итальянский журнал «Бутик». Он стоил жутко дорого, но напрокат было дешевле: всего двести тысяч купонов. На обложке была фотография прекрасной женщины, стоящей на палубе яхты, и синее море было такого же цвета, как её платье. Наташа полюбовалась на красавицу, посмотрела другие журналы, и всюду были прекрасные люди, красивая мебель, и вообще там всё было замечательно. И Наташа взяла журнал до завтра, и в больнице они с мамой стали внимательно рассматривать картинки.

Потом они разогнули скрепки, которыми были сшиты страницы, и вынули лист с выкройками. Там всё рябило от пунктиров, волнистых линий, зигзагов. Выкройка платья с обложки там тоже таилась среди многих других, как головоломка. Мама попросила у доктора несколько старых плакатов, и они стали на обратную сторону плаката о вреде курения переносить выкройку с листа. Очень просто: положили лист с чертежами на плакат, и стали иголками прокалывать линию кроя. Доктор пришёл на обход и строго сказал: «Я не помешаю?» Мама испугалась и сказала: «Нет, мы немного ещё, мы заканчиваем. Наташа, убери всё с пола, видишь как загородила». Наташа свернула листы, а доктор, улыбаясь и хмурясь, стал осматривать маму и записывать что-то в тетрадь. Мама внимательно смотрела ему в лицо, и спросила:

– Ну что, буду жить?

Доктор посмотрел ей в глаза и сказал:

– Конечно, будешь. Мама вытерла глаза, высморкалась и сказала: – Лекарства очень дорогие.

Дома Наташа стала вырезать выкройки. Все детали были очень странными, с плавными изгибами, и было трудно сообразить, как их совместить. В шкафу Наташа нашла материю – плотный шёлк чудесного цвета, лучше, чем на обложке. Материя была бирюзовой, тёмно-светлой, с светящимися из глубины искрами. Нужно было готовить еду, но уже лихорадка охватила Наташу, и она с азартом стала переносить детали на материю и кроить. Тем временем пришёл Серёжа, и спросил, когда ужинать.

– Серёженька, почисти картошку.

Серёжа недовольно поплёлся на кухню. Наташа торопливо соединяла детали, смётывала, и вначале всё было бесформенно, и пришлось распускать нитки и менять детали местами, и вдруг – стоп – возникло платье. Оно соскользнуло с иголки и лежало на полу, прекрасное и ещё не законченное. Серёжа дочистил картошку и кричал с кухни:

– Чего дальше?

– Серёженька, порежь картошку.

Наташа приложила к себе платье, и уже знала, что оно чудесно изменит всё вокруг. И впрямь, из зеркала на неё глядела раскрасневшаяся юная девушка с бирюзовыми, тёмно-светлыми глазами. Наташа засмеялась, закружилась и стала подшивать низ. С кухни доносился запах подгоревшей картошки. Наташа закричала: – Серёжка, картошка горит! – Я уже почти всю съел, – ответил брат.

Поздно вечером Наташа легла спать в счастливом ожидании завтрашнего дня. А наутро была суббота. Наташа приготовила еду для Серёжи и для мамы, сложила сумку, потом переоделась в новое платье, восхитилась и отправилась в путь. Она вышла, сияя, на улицу, и все взгляды летели к ней навстречу. Она шла по оживлённой трассе, и все люди с сумками кравчучками улыбались ей. А сзади её догнал велосипедист, затормозил и сказал: – Хочешь, подвезу?

Наташа посмотрела на велосипедиста. Он был её ровесник, или чуть старше, лет пятнадцати. Он был весёлый и добрый. Он был лучше всех. Наташа сказала: – А как ты меня подвезёшь? Я боюсь запрыгивать на багажник. – Это потому, что неправильно думаешь. Нужно думать не так: «Сейчас грохнусь!» а так: «Сейчас полечу!» – Ну да, полечу! – засмеялась Наташа. Велосипедист уже спрыгнул с седла и шёл рядом.

– Меня зовут Джон, а тебя?

– Я Наташа. А ты правда Джон, или это в шутку?

– Ну ладно, я вообще-то Александр. Давай свою сумку. Хочешь, садись на велик и езжай до троллейбуса, а я твою сумку принесу.

– Ты что, я в платье!

– А велик видишь какой, с косой рамой. Так что не бойся.

Наташа запрыгнула на велосипед, немного повиляла рулём и поехала. Саша-Джон побежал рядом, но отстал. Наташа проехала по мосту над узкой речкой, а потом – по большому мосту над широкой рекой, а потом мимо рощи, садовых участков, огородов, заборов, и приехала к троллейбусной остановке возле большого завода. Здесь она подождала нового знакомого.

Он подбежал, смеясь, и они прошли немного рядом, ведя велосипед за руль. Наташа рассказала, куда идёт, а Саша-Джон сказал:

– А у меня мама в Одессе. А отец где-то на Севере. Поехал на заработки, поработал… да и женился. А мама тоже на заработки поехала. И тоже нашла себе мужа. А я с бабушкой живу. И ничего.

– Да уж… вообще сейчас многие родители на заработках. А мой папа хоть и не уехал… Вон больница, мне нужно к маме.

Наташа помахала рукой Саше-Джону и побежала по лестнице.

Её поразил сумрак больницы, и лёгкий запах хлорки, и неуместность нового платья и праздника, который ещё звенел в ней. Она прошла коридором, где всё было так по-больничному чисто, и вошла в палату к маме. В палате было ещё три женщины, и они прекратили разговор, обернувшись к Наташе. Она пожалела, что не надела старую одежду, опустила глаза и присела рядом с мамой. Мама смеялась, глядя на неё, и была немного растеряна.

– Наташка, какая ты уже большая. Невеста.

Возле маминой соседки по палате сидел её муж. Он с улыбкой смотрел на Наташу, и жена сказала ему с досадой: «Шею не сверни».

Пришёл доктор, кивнул маме, и вначале пошёл к крайней кровати осматривать больную. К маме он подошёл в последнюю очередь, устроился на стуле и сказал: – Ну что, Люба. Как успехи?

Мама улыбнулась и ответила:

– Видишь, какая у меня невеста выросла.

Доктор поздоровался с Наташей и стал разговаривать с мамой. Они говорили о лечении, о каких-то лекарствах и анализах, и мимоходом о других вещах, и им было интересно говорить друг с другом. Наташа достала из сумки еду, поставила всё на мамину тумбочку, тихо попрощалась и ушла

Глава 3. Что было потом

Потом маму выписали из больницы, и прошло лето, и настала осень. Стало рано темнеть, а свет горел по расписанию – его экономили. Большие дома вдруг гасли, и там в окнах бродили огоньки. У всех были запасены свечи. Магазины стояли пустые и холодные, а на улицах торговали всем подряд. Иногда и Наташа брала какую-нибудь вазу или кастрюлю и бежала продавать. Базар вышел из своих пределов, занял тротуары, там стояли столы с товарами, и до позднего вечера толпились продавцы, освещали свечами свои самодельные прилавки – надеялись что-нибудь продать. Какая-то беда случилась с городом, и с мамой, и с Наташей.

Мамино здоровье всё время улучшалось. Она часто говорила: «Ну вот, уже лучше». И правда ей становилось лучше, она вставала, начинала что-нибудь делать. Но потом, как назло, вдруг что-то случалось – упала и ушиблась, и пришлось покупать костыли, или сильная боль, нужен укол, а потом – опять лучше. Всё лучше и лучше, и всё меньше времени впереди.

Наташа не могла думать о том, что будет делать в будущем году, когда кончит девятый класс. Этот будущий год был закрыт мраком. И о том, что будет летом, она не могла думать. И о том, что будет весной. Они скользили к какому-то неотвратимому, страшному пределу, и никто не удерживал их. Наташа одна пыталась удержать маму, и мама сопротивлялась болезни, как солдат в окружении, до последнего патрона. Но все были против них. Все взгляды, слова, шепот – лишь подталкивали. Всюду был вопрос: Ещё? Уже?

Вот время совсем сжалось, или растянулось, или исчезло – уже невозможно сказать, что будет завтра, и даже неясно, какое сегодня число. Бабушка и Наташа сидели с мамой по очереди, а мама кричала в забытьи. Желать продолжения жизни маме было невозможно, желать её смерти – невозможно, и Наташа вообще ничего не хотела. Ей не хотелось есть – но бабушка иногда посылала её на кухню, и она ела, не чувствуя вкуса еды. Спать не хотелось – всё было и так словно во сне.

Однажды пришёл Саша-Джон. Наташа вышла к нему в подъезд. У него была куртка нараспашку и лицо, словно освещённое солнцем. Рядом с ним было хорошо. Наташа положила руки на его свитер, и руки согрелись – свитер был очень тёплый. Соседки шли по лестнице, и Наташа слышала, как они ворчат. «Совсем обнаглели».

Саша-Джон сказал:

– Вот именно. Гражданка, прекратите обниматься на лестнице. Пошли, чего тебе надо помочь.

– Чем же ты поможешь? – удивилась Наташа. Потом вспомнила: – Бабушка сказала, что надо поменять занавески.

Они зашли в комнату, и Наташа настороженно посмотрела – что Саша подумает? Но он ничего не подумал. Никаких «ещё». Он сказал:

– Занавески потом. Сперва давай проветрим комнату.

– Холодно будет, а мама больная.

– Маме тоже дышать надо.

Наташа открыла окно и увидела, что зима кончается, и в тумане блестят лужи, и грязные остатки снега лежат в мокром сквере, среди голых чёрных акаций, и ветер доносит запах земли и облаков.

– Как ты меня нашёл? – Соскучился.

– Смотри, нужно стать на стул и отцепить занавеску, ты дотянешься. Саша-Джон запрыгнул на стул и стал большими руками осторожно снимать лёгкую занавеску. Мама снова стала стонать, потом затихла, и Наташа увидела, что мама очнулась.

– Джончик, уходи, пожалуйста. Мамочка, это Саша-Джон. Мама улыбнулась из своей дали, попыталась приподняться, но не смогла. Саша сочувственно вздохнул и сказал: – Ну ладно, я пошёл. Не унывайте. Выздоравливайте.

В ночь, когда мама умерла, бабушка разбудила Наташу. Наташа вначале подумала, что случилось чудо и мама выздоровела – так легко она дышала и улыбалась. Но бабушка плакала, а мама смотрела мимо Наташи, и дыхание её становилось реже, и в конце концов прекратилось. Наташа плакала, а Серёжка, тоже проснувшийся, сидел на корточках возле стены и испуганно смотрел. Папа пришёл утром, хмуро постоял возле маминой кровати; потом пришли соседки, и сотрудницы, и профорг с папиной шахты, и в доме стало многолюдно и суетливо.

Вечером люди отхлынули. Мама лежала в гробу со светлым спокойным лицом. Наташа сидела на диване и думала о разных вещах. Серёжка притащил свои машинки и возился с ними на полу. Пришла бабушка, поворчала, отправила спать Серёжу, а потом и Наташу. А сама осталась сидеть. Было тихо.

А потом маму похоронили. На кладбище Наташа поцеловала маму в холодный лоб и разрыдалась. Папа тоже поцеловал маму и нахмурился. А дома помогала готовить поминальный обед какая-то женщина с тонкими губами.

Глава 4. Много событий в один день

Бабушкина подруга сказала, что маму похоронили неправильно. Потому что не позвали священника. Бабушка вздохнула.

– Я всю жизнь неверующая. У нас всех так хоронили. И меня так похоронят.

Подруга сказала:

– Ты-то ладно, а о дочери подумала? Хоть запечатайте могилу-то. Немного земли взять надо, в церкви освятить и на могиле рассыпать. Наталья, на тебя вся надежда.

Наташа носила траур – чёрную косынку. Потому что ещё не прошло сорок дней. Она пошла на кладбище, собрала немного земли с маминой могилы, завязала в узелок и отправилась в церковь. На воротах церкви было объявление: «Прихожанкам в брюках, с накрашенными губами и простоволосым в храм не приходить». А Наташа была в джинсах. Она постояла в задумчивости и побрела домой. Подходящей юбки, тёмной и длинной, у неё не было. Нужно было что-то придумать.

Наташа так задумалась, что на кого-то налетела. Конечно, это был Саша-Джон. Он стоял на тротуаре возле Наташиного дома и улыбался. Рядом лежал его велосипед. – Джончик, хорошо, что ты тут. Постереги узелок, пока я домой зайду. Эту землю нельзя в дом заносить.

Саша-Джон удивился.

– Ты что, колдунья?

– Джончик, я в церковь иду, а туда в брюках нельзя.

Саша-Джон хотел ещё понасмехаться, но Наташа сунула ему узелок и побежала на свой пятый этаж. Дома никого не было: Серёжка бегал на улице, папа как всегда где-то, бабушка переехала снова в свой дом. Наташа открыла шкаф, и среди кусков материи, которых накупила мама, выбрала тёмную ткань. Она быстро заложила складки на ткани и сколола булавками, обернула вокруг талии почти дважды, закрепила ещё несколькими булавками – получилась юбка. Не очень-то красивая, но ладно. Наташа побежала на улицу, где Саша-Джон терпеливо стоял с её узелком.

– Как, тебе нравится? – спросила Наташа.

Саша-Джон окинул её взглядом, посмотрел из-под руки и изрёк:

– Давай я тебя на дачу поведу. Нужно грачей погонять, чтоб рассаду не портили.

– Дурак.

Они пошли к церкви, и Наташа рассказала, что она будет делать.

– А теперь иди. Дальше я сама.

– Почему это?

– Ты будешь меня смешить.

– А ты не боишься одна на кладбище?

– Нет, – сказала Наташа и удивилась.

Немного подумала и объяснила:

– Там мама.

Церковь долго была складом, но не разрушилась, и сейчас её ремонтировали. Священник во дворе среди досок спорил о чём-то со строителями. Наташа остановилась, ожидая, а потом они зашли внутрь, стали перед иконами, и священник стал читать молитвы. Наташа тоже молилась: Господи, помилуй маму. Освящённую землю нужно было рассыпать на могиле так, чтобы получился крест.

Когда она снова пришла на кладбище, солнце стояло ещё высоко. Наташа рассыпала землю, как ей сказали. Всюду пробивалась трава. Весенние ярко-жёлтые цветы цвели вдоль дорожек. Наташа прислушалась к тишине: может ли быть, что мама здесь? Нет. Наташа ощущала её присутствие дома, особенно когда они были вместе с Серёжей и папой. Есть ли бессмертие души? Что сейчас с мамой? Может ли быть, что кто-то оценивает теперь её жизнь, взвешивает хорошее и плохое? Наташа сказала: Боже, прости мою маму, если она в чём-то виновата. И пошла прочь.

Ей захотелось спуститься к реке, посмотреть, цветут ли ландыши, и она стала сбегать вниз по крутой тропинке между деревьями.

У реки рос дубовый лес, и было ещё прозрачно – дубовые почки не распустились. На полянах стрелы ландышевых побегов пронзали опавшую листву, но цветов пока не было. По реке плыла лодка-байдарка, и парнишка, сидевший в ней, делал крутые повороты. Наташа смотрела на него с берега, он тоже её увидел, подплыл поближе и стал выполнять виражи возле берега.

– Привет! – крикнул он. – Я Женя, а ты?

Наташа не ответила, потому что парень потерял равновесие, и байдарка перевернулась вверх килем. – Ах! – сказала Наташа. Киль качался туда-сюда, Жени не было видно. Наташа вбежала в воду и сразу провалилась по пояс. Байдарка энергично качалась, до неё было далеко. Женя вынырнул и стал отфыркиваться, потом погрёб к берегу со своей байдаркой. Наташа помогла ему вытащить лодку на берег. Женя был смущён.

– Я хотел показать тебе оверкиль, но не получилось.

– Ове… что?

– Оверкиль. Переворот через киль – нырнул вправо, вынырнул слева. Давай бегать, чтобы согреться. Пошли к нам на лодочную станцию.

Они взяли байдарку и потащили её по берегу. Женя сказал:

– Я вообще классно плаваю, у меня летом будет первый разряд.

– Ага, классно. Ври больше. Ух, как я замёрзла.

– Нет, ты не думай, я не хвастаю. У меня знаешь какие данные. Тренер меня включил бы в команду, если бы соревнования областные были.

Байдарка оказалась тяжёлая, у Наташи заболели руки. Кое-как ребята тащили ношу к старому водному стадиону, где слышались голоса.

Вдруг из-за деревьев показались ступенями спускающиеся по склону к реке зрительские трибуны и причал для лодок. Несколько байдарок скользили по реке, и мужчина на причале командовал. Увидев мокрых Женю и Наташу, он вздохнул и сказал:

– Я тебе больше лодку не дам. Твой спорт – это спортивная ходьба домой и побыстрее. Хватит с меня одного инфаркта. Женя понуро стоял, изображая раскаяние. Потом сказал:

– Нужно девчонке сухую одежду найти. Она тоже в реку упала.

Тренер хмыкнул, а к Наташе подошёл загорелый высокий парень. Наташа настороженно смотрела на него – слишком он был красивым и взрослым. Все здесь, на причале, казались красивыми – несколько парней и девушек, и тренер. Наверно, потому, что им было здесь интересно и радостно. Наташа смутилась и опустила голову. Ей стало неловко оттого, что она пришла туда, где весёлые люди, а у неё траур, и ей нечего здесь делать.

– Эй, у кого что сухое! – крикнул красивый парень. – Женя девчонку в воду уронил!

Наташу повели в раздевалку и выдали спортивные штаны и свитер. Она переоделась и ушла, не стала кататься на лодке, как ей предлагали. Да и всем пора было собираться: солнце клонилось к закату.

Дома было шумно. Папа был дома – его куртка и ботинки были в прихожей. Была ещё чужая одежда, и слышались голоса, и пахло пережаренным луком. Наташа заглянула в комнату и увидела накрытый стол и неприятную тонкогубую женщину, которая уже приходила с папой, её звали Лиля. Серёжка сидел на диване с тоской на лице. Папа был слишком весёлым. Наташино одеяло и подушка почему-то лежали на диване, а не на кровати в спальне. Всё было сдвинуто, нарушено, какой-то ребёнок крутился возле Лили и привычно ныл.

Папа радостно сказал:

– А, дочка! Сейчас будем ужинать. Люля, неси вареники. Женщина суетливо пошла на кухню, принесла кастрюлю с варениками и стала всем раскладывать. Наташа настороженно смотрела на Лилю. Все уселись, и на столе стояли праздничные чашки. На них красной, зелёной и золотой красками нарисованы цветы и листья. Тарелки тоже были из сервиза.

– Это праздничный сервиз, – сказала Наташа. Лиля хмыкнула и опустила глаза. Она, может, считала, что у неё праздник. Наташа и Серёжа одинаково тревожными, испуганными глазами смотрели на взрослых. Папа глядел в тарелку. Так, глядя в тарелку, он сказал:

– Лилечка будет жить у нас. Будет вам вместо мамы.

Наташа ахнула. Эта… эта… вместо мамы…

Серёжка хмыкнул. Он бы, может, разревелся, но мужская гордость не позволяла. Малыш, пришедший с Лилей, прижался к ней и доверчиво смотрел на всех карими глазёнками. – Ешьте, дети, – заботливо сказала Лиля. Серёжка скривился и стал глотать вареники. Он проголодался, и Наташа видела, что ему мало того, что на тарелке. А в кастрюле уже не осталось. Наташа подвинула Серёже свою тарелку, взяла один вареник. Он был с картошкой.

– Это Ромочка, ваш сводный братик, – сказала Лиля. – Он будет спать в комнате с Сережей. Наташа, я удивляюсь. Ты большая девочка, а с братом в одной комнате. Тебе надо спать здесь, на диване.

Наташа потрясённо молчала. Она смотрела на Лилю, и всё в ней казалось противно и отвратительно. Зачем она здесь? Почему не останется там, где была?

– Вам что, жить негде? – спросила Наташа. Лиля блеснула глазами и требовательно посмотрела на папу. Он смотрел в тарелку и со строгим лицом жевал вареник. Потом вздрогнул, даже слегка подпрыгнул на стуле – видно, Лиля наступила ему на ногу – и сказал:

– Мы поженимся. Не сейчас, погодя. Сейчас рано.

Все молча жевали.

За окном совсем стемнело, лампочка светила тускло. Почему такая тоска? В доме больше не ощущалось присутствие мамы, не казалось, будто она вышла на кухню, или забежала поболтать к соседке и скоро вернётся. Теперь мамы не было окончательно, даже дома. Это предательство. Наташа посмотрела на папу, на Лилю, засмеялась и заплакала. Она убежала в спальню, где ей больше не полагалось спать, и плакала, пытаясь уменьшить тяжёлый ком горя. Серёжа пришёл и сел рядом.

Потом все легли спать. Серёжа и Рома – в детской спальне, а папа с Лилей – в другой спальне. А Наташа на диване в большой комнате, в которую выходили двери из обеих спален.