Текст книги "Поэты людям не пишут. О творцах и романтиках"

Поэты людям не пишут
О творцах и романтиках
Инна Фидянина-Зубкова

© Инна Фидянина-Зубкова, 2017

ISBN 978-5-4474-5508-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О писателях

Поэты людям не пишут

 
Я знаю, поэты людям не пишут,
потому что поэты выше,
выше людей!
Но иногда без страстей
живут и поэты,
умирая за это.
 
 
Если ты меня никогда не увидишь
и ртом не надышишь
моё возрождение,
знай, что каждое воскресенье
я сама воскресаю,
к тебе прилетаю
и спрашиваю: «Как дышишь?»
 
 
Меня ты не слышишь,
занят чем-то серьёзным,
а я о звёздах
хотела поговорить.
Ну ладно, не буду тебя будить.
 

Если нам рты завяжут

 
Мы стихи писать не перестанем,
пока есть мел и забор.
Перед нами хоть дверь закройте!
Но есть столб, есть листок.
 
 
Конечно, сегодня не модно
на заборах писать стихи,
но если нам рты завяжут,
то мы это возродим.
 
 
Листовка – это так просто,
это бумага и стих.
А если бумаги не будет,
то мы её изобретём:
берестяные свитки,
пергаментные слова.
 
 
Я знаю, ты злишься, начальник,
ведь муза не умерла.
 
 
Она умирать не умеет,
она будет рождаться вновь.
Эх ты, маленький тролльчик,
булавкой стирающий кровь
с моей стареющей кожи.
 
 
Да, может быть, я мертва.
Но муза, она всех  больше,
муза всегда жива!
 

Как-то плохо поэтам мы верили

 
Верили мы поэтам, верили.
Сами себе отмерили
годы и расстояния,
душ больных раздевание.
 
 
И как бы поэтам ни верили,
мы совесть свою не измерили,
не вычислили линейкой:
сколько ещё километров
до невозвратности мыслей,
мыслей не очень чистых.
 
 
Мысли рождают поступки,
поступки бывают преступны.
И чёрт знает, кому мы поверили!
Верили им мы и делали
не наши идеи в дела воплощая.
 
 
Поэты в книгах зависли, прощая.
И молчат на всё это —
на то они и поэты.
 
 
*
Верили мы поэтам, верили.
Но не по их всё делали.
 

Забери меня с собой, самурай

 
Каждый мой стих – окошечко в рай.
Забери меня с собой, самурай!
Я пойду так осторожно,
насколько это возможно.
 
 
Невозможно только остаться.
 
 
Самурай обещает сдаться
и с собой меня забирает.
Он, пропащий, не знает:
не по плечу ему ноша —
его танка изношен,
его хокку замучен.
 
 
А стих мой колючий
лежит под церковью золотой и плачет.
Он, безбожник, не значит
для крещённой Руси ничего.
 
 
Что ж в рай пойду без него.
Я пойду так осторожно,
что самурай ничтожный
зарыдает над своим танку.
 
 
Прощай, вояжка, я партизанка
ещё тех лесов!
 
 
И не слушая голосов,
я уплываю в небо…
Эх, туда и тебе бы!
 

Душа поэта

 
Ничего не понимая,
ветер носится за мной!
Эх, была бы я живая,
то попёрлась б за тобой
и сказала: «Бесконечность —
это лишь твоя душа!»
 
 
Ты ответишь: «Как же вечность?»
 
 
«Запиши мои слова
под диктовку, нашепчу я
буйных тысячу стихов!
Счастье – это делать что-то.
Я мертва, но ты готов
на планетище весёлой
воевать и танцевать.
Милый мой сегодня болен?
Ну лежи, нельзя вставать.»
 
 
Поцелую, улечу я,
а мой муж допишет стих,
он живой, его волнует
на земле ваш каждый чих.
Встанет он и повоюет,
а в бою слова, слова!
Щёки приставы надуют.
 
 
Всё прощай! И я ушла:
полетела, поспешила
собирать небесну пыль…
Моё имя было Инна,
нынче же – бумажный Вихрь.
 
 
А на свете горе, беды,
развесёлые стихи,
и любимые мужчины
как-то глупо полегли.
 

Когда-то я читала

 
Я когда-то любила читать,
любила читать и листать,
перелистывать старые книжки.
 
 
Росли, подрастали малышки,
а я продолжала читать,
перелистывать новые книжки
уже для своих малышек.
 
 
Я любила читать когда-то,
когда было совсем маловато
телевизора, не было «нета» —
чудовища интернета.
 
 
Я любила читать и люблю:
ежедневно листаю, смотрю
электронную свою книгу,
но не воинов лики вижу,
а политиков. Плаху же
я готовлю Пушкиноведам.
 
 
Сама себя не люблю за это —
за то, что почти не читаю.
 
 
И о рыцарях светлых мечтая,
пишу свою книгу прилежно,
а в глазах тоскою безбрежной
плывут, плывут великаны,
карлики и болваны
древних цивилизаций.
 
 
Я несчастная женщина, братцы!
И все это уже понимают:
«Тебе б замуж иль в бой!» – вздыхают.
 

Войны сей, войны все и поэты

 
Войны катились войнами,
а мы учили добру.
Войны. Поэты не воины,
поэтов поберегут.
 
 
Сила мужицкая, сила!
К поэтам она не шла.
Бабья краса. Это было?
Поэтесса, как тень из сна.
 
 
Войны, войны и войны!
Поэты же учат добру.
Я родилась поэтом.
Вот, сижу, себя берегу.
 
 
А вокруг бесконечное горе.
Я упорно пишу про добро.
На воле, в тюрьме и в поле
я твержу: «Мне не всё равно!»
 
 
Лист бумажный исписан.
Вдовы слёзы устали стирать.
Я стихи несу тем, кто выжил:
– Возьмите исчёрканую тетрадь.
 
 
Листочки сложат живые,
мёртвых схоронят опять,
прочтут стихи над могилой,
стихи тех, кто устал их слагать
в тиши чужих чемоданов,
в гуле лихих поездов.
 
 
Память. Вечная память.
И море, море цветов
несут почему-то поэтам —
не героям всех этих войн.
 
 
Я устала писать в это Лето.
Поговорим потом.
 

Видимо, фантастам так лучше

 
Думал ли ты об этом,
каким вдохновенным бредом
врывается в мозг тоска!
Одиночество. И глаза
не пропускают мимо
всё, что в них заходило.
 
 
Книжные переплёты,
ядерные бои, пехоту
прохожих спешащих,
котов на диванах лежащих,
сов Гарри Потера,
орков, троллей и хоббитов.
 
 
Ах, гениального мальчика
поманит редактор пальчиком:
«Пиши свой роман,
я его подороже продам!»
Ты к этому привыкаешь,
к спешке, к деньгам. А знаешь,
мы с тобой очень похожи.
 
 
Я поэтесса, ты тоже
болен безумной идеей:
«Я ничего не успею,
старость уже стучится,
роман ещё не случился,
она голой по кухне не ходит.»
– Он блинов моих больше не просит.
 
 
Мы выбрали жизнь свою сами:
короткими волосами
думать о длинном пути
в одиночестве. Не подходи!
 

Как я стала поэтом

 
«Как вы стали поэтом?»
– Помню: не было ни весны,
ни зимы, ни лета,
а лишь кочевая луна
над пашней стояла.
Я в чёрную землю упала
и закричала: – Паши!
 
 
«Пиши! – зашумело эхо. —
О наших делах и грехах.»
– Зачем? – пробурчала я,
но всё же перо взяла
и поломала его о бумагу.
Это первая была моя сага.
 
 
Сага вторая – жизнь поломатая.
А третья сага занятная,
самая домоседная:
«Здравствуй кошка – соседка моя.»
 
 
Вот и всё. Ай выйду ль я в поле,
пройдусь ли ещё по воле?
Закричу! Нет, не буду, я воин,
теперь не больна я, а болен.
 

Лучше бы я не читала

 
Не читала б ты, Инна, книжек,
не стала бы поэтом:
не ходила б тогда за летом,
а ходила лишь за зимою
и во все двери стучалась:
кто-нибудь да откроет.
 
 
Откроет и в дом запустит,
накормит и больше не пустит
во все двери стучаться,
а позовёт венчаться.
 
 
Счастливое было б время,
если бы ты не читала,
а детей нарожала
и считала у мужа зарплату,
ставила на его пиджаке заплату,
да говорила подружкам:
«У меня есть пивная кружка
прямо из Чехии!»
 
 
Вот так веха за вехою
и катилась твоя история,
если б ты не читала Толстого,
Чехова и Ахматову.
 
 
А теперь вся душа в заплатах
и больное, разбитое сердце.
 
 
Выросли дети без детства,
без детства пошли в институт.
Они там, а ты тут.
 
 
Твои дочки книг не читают,
потому что кое-что знают:
нет поэтам на земле места,
поэт – ни жена, ни невеста,
поэт – вечное одиночество.
 
 
Так зачем себе портить отрочество?
 

Поэт неизвестник

 
Её никто не узнает,
её не знает никто.
Нет, она не из рая,
она надевает пальто,
шапочку, белые бусы
и идёт в магазин,
чтобы сказать: «Как пусто!»
или «Пропадом пропади!»
 
 
Да, да и тут же исчезнет,
как будто и след простыл.
Она поэт неизвестник,
ей белый свет не мил,
из которого слеплено чудо:
реки, озёра, моря.
 
 
Да что же это такое?
«Как пусто!» – мои слова.
 

Поэты политики

 
Поэты каменных веков.
Я не любила вас за это.
Поэты каменных веков —
политики, а не поэты!
 
 
Не муза сдохла. Нет, чиста
рука, стирающая чудо.
И рифма вроде бы проста.
Откуда ж ненависть, откуда?
 
 
Я на любви построю храм,
я Русь прославлю до Курил!
Но я ни строчки не отдам
на ваш полузаморский пир.
 
 
Поэты каменных веков
мне братьями всегда казались.
Поэты каменных веков
врагами стали. Отписались.
 

Странности поэтов

 
Странные поэты бывают:
про Русь они забывают,
мужик к ним не ходит в гости,
и мы их уже не просим
быть к народу поближе,
 
 
потому что всё выше и выше
они над нами взлетают
и про народ забывают.
А мы им хлопать устали —
наверно, плохими стали.
 
 
Да ладно уж,
ведь средь поэтов
кто-то стар,
кто-то устал,
кто-то слишком долго молчал.
 
 
Вот так мы на всё глаза и закрыли.
Нас за это в лучшую жизнь не пустили.
 

Споры поэтов

 
Спорили поэты, спорили,
сами себя проспорили,
а проспорив, отправились дальше:
– Кто из нас самый старший?
 
 
«Старший – не значит умнее.»
 
 
– Ну, всё равно, сильнее,
сильнее силою духа!
 
 
«Проспорен и он, где Старуха?
Старуха нас всех рассудит!»
 
 
Старуха: – А с вас не убудет,
от ваших споров великих?
 
 
– Не убудет! Уж проспорены лики!
 

Воин Привычки

 
Зачем ты, воин Привычки,
спорил всё время с судьбой?
Умирая, ты просил спички.
 
 
И они пришли. За тобой.
«Какого же чёрта!» – мохнатый
в душу заглянет твою. —
Демона звал, писатель?
Я над тобой хохочу!»
 
 
Расплескалось синее небо,
растворилась чёрная даль.
Это в душе поэта
навсегда засела печаль.
 
 
Одинокому одиноко,
глубокому глубоко.
Нет, жизнь не выжмет соки,
ему теперь будет легко!
 
 
Легко ковыряться в душах,
легко в белый свет плевать.
Конечно, друзей он не слушал,
он с белой войной воевал!
 
 
Белые, белые войны.
Всё белым, белым, бело.
На почерневшие кости
легло золотое перо.
 
 
Как легло, стало мёртвым.
На скелет похож новенький стих.
Что же ты, воин Привычки,
в постели своей притих?
 
 
Видишь, алеет алым
какой-то другой отряд.
Да, он тоже кровавый,
но иначе не вытравишь смрад.
 
 
Нет, в этот строй не встанет
полумёртвый поэт,
он с лёгкой руки закидает
планету своим памфлет.
 
 
Так зачем же ты, воин Привычки,
споришь всё время судьбой?
«Прикури!» – подержу я спички,
потому что ход теперь мой.
 

Я стихами лезу в драку

 
А стихов у нас, стихов!
В русской армии полков
столько не было, однако.
 
 
Я стихами лезу в драку,
я стихами погибаю,
со стихами воскресаю!
 
 
Не было у нас полков,
сколько писано стихов.
Не было у нас наград,
сколько строчек и тирад!
 
 
Мы, любимые поэты,
благодарны вам за это:
нас вам хочется читать
много больше, чем стрелять.
 

Стихи рисовались и пелись

 
Как-то быстро стихи слагались,
за ними мы не угнались.
Стихи рисовались и пели
лёжа в тихой постели,
и в автобусе шумном,
а на работе отдушиной
выплывали из-под пера.
 
 
Была б вечно я молода,
так вам бы совсем надоела,
вы б только моё и пели,
а допев, плюнули и растёрли.
А я листочек протёрла
и новую песню сложила,
если б вечно я жила!
 
 
*
Как-то странно слагались стихи:
ни хороши, ни плохи,
а совсем интересные.
Что приглядываешься? / Неизвестная.
 

Я миф

 
Я легенда, я миф, я мечта!
Была на Земле, не была?
 
 
Не была, потому что земля
былью красною проросла,
байками, плясками, лебедой,
поговорками. Я сюда ни ногой!
 
 
Не буду никогда тут я,
потому что я не Марфута,
потому как я и не Маша.
Не Маша, а значит, не ваша.
 
 
Ведь много мне и не надо,
я миф и моя награда —
читающая планета!
 
 
А тут я иль меня нет —
никому не может быть дела.
Лови, поэма новая полетела!
 

Стихи о любви

 
«Напиши нам стихи о любви».
– Не умею,
я любовью совсем не болею,
а болею жизнью проклятой,
краем родным и хатой.
 
 
0 любви я писать не умела,
в окно глядела, старела,
года считая: век, вечность.
Ах, о чем вы? Сердечность, сердечность.
 
 
Не могу я, устала, не буду!
О каждом мужчине забуду,
лишь останется дом мой да вечность,
и сердечность, сердечность, сердечность.
 

Награды для писателей

 
Бывает такой писатель,
он пишет и пишет, кидает
в пространство свои куплеты:
«Бери, пространство! И нет
мне дел до того, что читают
или совсем не листают
мои смешные тирады.»
 
 
Смерть всё рассудит: награды
раздарит,
быть может, не тем, кто блистает
сегодня.
А тем, кто голодный.
 

Убить поэта

 
Не так-то просто убить поэта
за то, за это и за это.
Но он пытался, он старался.
Поэт писал, поэт зазнался.
 
 
А он, ломая свои руки,
рыдал от скуки:
«Зачем нескромному поэту
писать о том, о сём, об этом,
и сидя дома в тишине,
плевать на киллеров в окне?»
 
 
Не так-то просто убить поэта,
как оказалось, но об этом
расскажет только сам поэт.
Цветы к могиле? Это бред!
 

Листовки для будущих забастовок добра

 
«Стихи, значит, пишем?»
 
 
Нет, мы видишь,
в вечность кидаем листовки
для будущих забастовок
добра.
Вспомнят потом и меня,
наградят у памятника цветами
(не люблю я цветы, но шут с вами).
 
 
Мы, значит, пишем стихи.
И они, чёрт возьми, хороши!
 

Пишу вам с другой планеты

 
Кто-то сравнил меня
с Анной Ахматовой,
кто-то даже с Цветаевой.
 
 
А я сидела лохматая
в полном, полном отчаянье,
перебирая в жизни
какие-то странные числа:
«число рождения, число смерти».
 
 
Жива я, мертва? Не поверите,
пишу вам с другой планеты
в смешное, смешное Лето.
 

Я сама для себя

 
Я сама себе сделаю имя,
я сама себе вырублю гроб,
сама себе памятник вскину,
и умру точно к дате и в срок.
 
 
Я сама себя славить буду,
и с небес кричать себе «ура»!
А если вы стихи мои забудете,
я скажу: – Пришла моя пора.
 
 
Снова на Земле рожусь поэтом диким,
и опять я напишу вам кучу строф!
Не стереть уже мои вам лики,
улыбающиеся между строк.
 

Как же хочется рецензии писать

 
Уберите руки с «Призмы»!
От рождения до тризны
не пристало унывать.
 
 
Как же хочется гулять,
как же хочется прощаться,
расставаться и встречаться,
в гости семьями ходить,
крепко-накрепко дружить
и рецензии писать
в интернет, едрени мать!
 

О романтиках и творцах

Любовь просилась к лицедею

 
Любовь не станет ворожить,
любовь намеренно и просто
заставит с музою дружить
и вознесёт чуть ли ни к звёздам.
 
 
А ты, рассерженный актёр,
сбежавший от любовных мук,
зачем-то ночью говорил,
что наша жизнь – всего лишь лук:
«И горечь, вроде бы, сладка.
И неминуемо раздеться.
На сцене – это ж всё игра!»
 
 
Но не пора ль, дружок, вглядеться
в девчонку, рядом что стоит,
и смотрит преданно и нежно.
 
 
Она актриса, говоришь?
Ну что ж, любовь ещё прилежней
в среде шутов и лицедеев.
Смотри, какое счастье между
двух одинаковых обит!
 

Музыкант и реки людей

 
Уличный музыкант,
на серые стены похожий,
на гармошке играл,
играл не для прохожих,
он играл потому что душа просила,
страстно просила, с невиданной силой!
 
 
От его музыки даже дома
серость свою теряли,
и пусть ненадолго, но расцветали
и танцевать пытались —
шатались, шатались, шатались.
 
 
А заблудшие кошки
про голубей забывали
и подвывали немножко.
И голуби, не боясь, летали —
крылами своими махали.
 
 
Какой-то уличный мальчик
подошёл да сплясал, как мог.
Ну и маленький солнечный зайчик
устоять на месте не смог!
 
 
Солнце вылезло из-за тучи.
Распахнулись окна в домах,
в них тётушек целая куча,
головами качали: «Ах!»
 
 
Эх, усталость не мука!
Музыкант сыграет на бис.
С тихих улиц исчезнет скука.
И реки людей полились!
 

Я и историки все на свете

 
О том как Герда Кая искала —
я, наверное, тоже писала,
и другие сказочные истории.
А чёрствые наши историки
вещали лишь о диктаторах
да о царях узурпаторах.
 
 
Мне от этого очень плохо!
Полюбить историка сложно,
я ему о Кае и Герде,
а он о министрах и герцогах.
И ему, видишь ли, не скучно
описывать каждый случай
виселицы или казни.
Историк, он не проказник,
а просто вампир —
о каторгах с упоением мне говорил.
 
 
А я на выселках живу.
Зачем-то Герду в гости жду,
и думаю о Кае холодном,
как об историке злобном.
Чем-то они похожи.
Но чем? Ответить несложно.
 

Жизнь Ивана в стране Синема

 
Иван Иванов жил в далёкой стране,
веселил там детей. Так надо.
Иван Иванов жил в такой-то стране,
смех и страх там шли вроде бы рядом.
 
 
Иван Иванов, не думая о себе,
на героя похож был очень,
он и свет кому-то в окне,
и артист, и в политику хочет.
 
 
Далёкая смешная страна,
только странная очень.
Дочка чья-то по улице шла.
Она от вида Ивана хохочет!
 
 
То ли не было шума шумих,
или всему своё место,
но Иван Иванов привык:
кого бы он не сыграл – интересно!
 
 
Иван Иванов в загадочной жил стране.
Совершил в жизни кучу ошибок.
Но женщины, дети, собаки – к весне!
Таяли девушки от улыбок.
 

Играл музыкант

 
Играл музыкант – никто не слушал,
только серые стены домов,
город спал или скучно
было от трелей и слов.
 
 
Скучно было от песен милорда,
но он упорно аккорд за аккордом
выводил свои трели.
Вот и каши в печах поспели,
кошки устали мурлыкать.
 
 
«А как, музыкант, тебя кликать?»
– Меня зовут Боже.
«Боже… На что-то это похоже:
на нимб или на небо.
Ты там по случаю не был?»
 
 
– Нет, не был, я тут играю.
О небесах слагает
моя дуда и бандура.
«Развелось тут вас, трубадуров!» —
ушёл прохожий.
 
 
А город взял и отложил
своё молчание.
И помчались
по окнам аккорды!
Ай да, милорд ты!
Не быть тебе боже,
но всё же.
 

Чем пахнут журналисты

 
Журналисты пахнут газетами,
да, да, типографскою краской,
кнопками клавиатуры,
мониторами, фото-раскраской.
 
 
А ещё они пахнут снегом,
потому что им всё равно
зима это или лето.
Бегут, сезонам назло!
 
 
Журналисты пахнут рассветом.
Они встают в шесть утра,
и невзирая на это,
не сходят, не сходят с ума.
 
 
И суета суетою
пахнут, наверно, они.
Двери редакций открою,
принцессы там и короли.
И от запаха жизни
кружится голова!
 
 
В каком веке мы все повисли?
Если бы не она,
страна больших телекамер,
диктофонов, статей «сырец»,
и даже тех, кто не с нами —
павших в боях сердец.
 
 
Журналисты пахнут победой,
праздниками, суетой,
солнечным, солнечным светом!
А теперь и немножко тобой.
 

За штурвал держись

 
На кладбище пропавших кораблей
не найти потерянных вещей.
Где-то затерялась твоя жизнь.
Не найти тебе её? Тогда держись!
 
 
За штурвал держись или за мачту.
Я ещё лет десять здесь потрачу,
но найду пропавшие суда.
Где они? Там где вода, вода.
 
 
А в воде обломки кораблей,
и свихнувшийся Джек Воробей
ищет «Чёрную жемчужину» свою,
а она идёт, идёт ко дну!
 
 
Там на дне медузы, крабы, ил.
Ты ещё то дно не посетил?
На кладбище пропавших кораблей,
посреди потерянных вещей
где-то затерялась твоя жизнь.
Удержись за неё, милый, удержись!
 

Ко мне парень с бедою

 
Лес не лес, дол не дол,
просто город у моря.
Плыл не плыл, шёл не шёл
ко мне парень с бедою.
 
 
Территория страха не страшна,
территория страха смешна.
Глаз-алмаз бьёт без промаха`,
но куда? Лишь печаль и видна.
 
 
Шла не шла, плечом навалилась
на собственную тоску.
Спала не спала, проснулась,
и вот я сама иду!
 
 
А ко мне парень с бедою.
Я его не тороплю,
пусть побудет в героях,
за это же и люблю.
 
 
В героях побыв, он покинет
Землю, не встретив меня.
Этому парню с бедою
и там будет мало огня!
 
 
* * *
Лес не лес, дол не дол,
в города ни ногою!
Плыл не плыл, шёл не шёл
ко мне парень с бедою.
 
 
Секира – полмира!
А пуля – родня.
Я не любила,
когда ратью шла
за мной туманов завеса
да дождей пелена.
Я не звалась невестой,
но рать настоящая шла.
 

Думки Добра смешного

 
Можно каяться, можно не каяться.
Никого в живых не останется,
лишь Добро пойдёт по белу свету,
ну а нас, убогих, считай, нету.
 
 
«Нет вас, совсем не осталось,
все давно куда-то растерялись —
ни собрать, ни подобрать. Серым цветом
расплескались, не призвать и к ответу!
Я по радуге пройдусь лишь душою,
потому то и зовусь у вас смешною.
Не было меня и не будет,
а умру – никто не забудет,
(да чего уж там, и вспомнят то не сразу),
как я не была у вас ни разу,» —
расходилось Добро, разгулялось!
 
 
Мы искали его. Не встречалось.
 

Повесть про небо

 
Небеса обетованные, повесть дивная.
Деревянный дом, земля не глинная,
луг зелёный и поле,
а на небе целое море:
там корабли на небе.
Ты на них не был,
не был на них и не будешь.
Завтра же позабудешь
эту дивную повесть.
 
 
Не с кем мне будет спорить
об обетованном небе,
где ты ни разу не был,
где я шагами шагаю,
время своё измеряю:
сколько мне тут осталось?
Сколькие с нами не знались
челове-человеки,
павших в этом веке?
Всех я пересчитаю,
сложу, прибавлю. Узнаю
страшную, страшную тайну.
 
 
Небеса обетованные, повесть дивная.
Деревянный дом, земля не глинная.
В памяти ничего не осталось.
Иди в дом. Как то странно смеркалось.
 

Девочки и мальчики

 
Правильные девочки поступают правильно,
правильные мальчики нарушают правила.
 
 
Правильные девочки никогда не лягут
с неправильным мужчиной, им не до отваги.
 
 
Правильные мальчики лягут с кем угодно,
правильный мужчина, он всегда голодный.
 
 
Правильная дама правильно скучает:
жизнь проходит мимо, она не замечает.
 
 
Правильный джентльмен тоже очень скучен:
дом, работа и дела. Не бытие, а случай.
 
 
Правильные девочки поступают честно,
правильные мальчики «дело шьют» невестам.
 
 
А правильная девочка плачет, но не может
отступить от правил. И чёрт ей не поможет!
 

Анатомия тела, умиротворение

 
Человек, бегущий по солнечному сплетению,
пробегая умиротворение,
зажигает нервные окончания
и нечаянно
прикасается к сердцу.
А сердце,
перекачивая ампер/герцы,
побеждает «конечность движения»:
даже в умиротворении
оно бьётся, бьётся и бьётся!
 
 
Человек бегущий смеётся
и несётся, несётся, несётся
в твоём беспокойном теле.
Вы б его пожалели
и отдохнули —
умиротворённо уснули.
 

Летит метеорит

 
Летит, летит, летит, летит,
летит к Земле метеорит!
Он просто летит к нам в гости,
разрывая орбиту. И космос
красивый, на страх наш не глядя,
метеориты любовно гладит
и запускает их в разные стороны.
 
 
Замысловатые траектории
метеоритов
на непослушных землян сердиты:
«Ожидают они конец света!»
Метеорит видит это
и на зов наш летит, летит.
 
 
«Видимо, бог сегодня сердит!» —
говорит писатель великий,
глядя в космос безликий,
и мурашки бегут по коже.
Не до наук ему сложных.
 

Спасите нас, нам скучно

 
Спасите наши души!
Нам тесно тут на суше,
нам тесно, то ли скучно.
И лишних слов не нужно,
лишь бы глаза улыбались,
лишь бы губы смеялись.
 
 
Но руки брали гитару,
и все вокруг вспоминали
о том, как души тонули,
как мы их наружу тянули,
а после сидели и пели,
да спали в тёплой постели.
 
 
Ну а кому не спалось,
тому в ночи сочинялось:
то ли стихи, то ли проза.
Капала свечка воском,
а душа всё рвалась куда-то —
спасать во всем виноватых!