Текст книги "Инночкины сказки или Маленькие сказки для взрослых людей"

По реакции народа мы поймем где мы уроды,

по улюлюканью гостей накупим мы себе сластей!

Карась Ивась и хлопцы бравые

Как в озёрах глубоких

да в морях далёких

жили-были караси-иваси

жирные, как пороси!

И ходили они пузом по дну,

рыбку малую глотали … не одну!

Говорили иваси с набитым ртом.

А о чём шли разговоры? Ни о чём!

Но говорят, от разговоров тех,

да от прочих карасьих утех

озёра тихие дыбились,

моря глубокие пенились!

И жил средь них один карась

по фамилии Ивась,

а по прозвищу … пока не придумали,

да и не о том они думали,

а о новых морях мечтали,

старые им стали малы!

И сказал тогда Ивась:

«С насиженного места слазь

и бегом на разведку!

Судачат, что где-то

есть у наших вод суша,

вот там пенить пиво и будем

да раков едать полезных!»

Решил и смело полез он

на сушу, на берег моря,

воздух глотнул: «Нет соли.»

* * *

Встал на хвост свой могучий,

пошёл по траве колючей,

доплясал какой-то до деревни,

встал перед первой же дверью,

плавником тихонько стучится.

И надо ж такому случиться,

дверь карасю открыли —

хозяева дома были.

А в хозяевах у нас

хлопцы Бойкие. Припас

достают и ужинают,

зовут гостя дружненько:

– Ты поди, карась Ивась,

да на стол скорей залазь,

у нас вяленые караси-иваси,

ну а к ним картоха, щи!

Как услышал Ивась:

«Ты на стол скорей залазь,

у нас вяленые караси-иваси…» —

так вон из хаты, и ищи-свищи!

* * *

От хлопцев Бойких открестясь,

побрёл дальше наш карась

себя показывать,

на людей посматривать.

Доковылял он до града большого,

града шумного Ростова.

Видит, дедок Ходок на ярмарку едет.

Запрыгнул Ивась к нему в телегу

и начал речь вести

о той местности,

где жил он в озёрах глубоких,

плавал в морях далёких,

да про то как они,

караси-иваси,

друг с другом смешно разговаривают:

ртами шлёпают – пузыри идут!

Слушал дедок Ходок, слушал, плюнул:

– Везти тебя я передумал, —

и скинул рыбину с телеги. —

Погуляй, сынок, побегай!

Угодил карась прямо на лавку торговую,

там пузатый продавец гремит целковыми,

а на прилавке караси-иваси лежат грудами,

чешуя блестит на солнце изумрудами!

Обрадовался Ивась родственникам,

обниматься полез плотненько:

пощупал, потрогал рыб, а они мёртвые.

И полились из глаз его слёзы горькие!

Прыгнул карась на мостовую,

да прокляв толпу людскую,

запрыгал куда глаза глядят —

подальше от людей, а то съедят!

* * *

Допрыгал он до речки Горючки,

зарыдал у какой-то колючки.

Глядь, а это крючок рыболовный

для рыбной, так сказать, ловли.

Заметили горемыку мужички Рыбачки

вот и выставили крючки:

к себе зовут порыбачить,

ну или как сами ловят, побачить.

Подкатился к рыбакам Ивась

уселся на свой хвост – не слазь!

И задумчиво в воду уставился:

что-то ему там не нравилось.

А в воде удила клюют,

Рыбачки разговоры ведут:

про уловы свои рассказывают,

усищи длинны разглаживают.

А в ведре караси-иваси

да рыбы лещи

плещутся, задыхаются,

в тесноте да в обиде маются.

И налились тут кровью глаза

у отважного карася,

пошёл он на Рыбаков ругаться,

просить, молить, заступаться

за карасей-ивасей

да рыб лещей,

чтобы их на свободу выпустили,

в речку Горючку выплеснули.

Засмеялись мужички Рыбачки,

пригрозили самого его в сачки

да в ведро посадить надолго!

Тут умолк он:

не пожелал карась поганой участи,

он и так на земле намучился!

* * *

Прыгнул Ивась в речку буйную,

и понесло теченье шумное

его в озёра глубокие,

в родные моря далёкие.

А как домой воротился,

отъелся, карась, откормился

и стал приставать ко всем рыбам:

рассказывать то, что сам видел,

пугать и стращать морских тварей

человеческой, то бишь, харей!

Ртом шлёпает, пузыри идут —

ничего не понятно. И тут

прослыл Ивась дурачком великим,

не-от-мира-сего-ликим!

* * *

Ай люли, люли, люли,

живите долго караси!

Ай люли, люли, люли,

плывите в море, Иваси.

/ Ну на этом и хватит.

А мы пойдем по полатям

таких дурачков выискивать:

гостей дорогих обыскивать —

сказки старые искать,

из карманов изымать

да подкладывать новые,

а взамен брать целковые. /

Гордость карасей и предубеждение царей

Как иси на небеси

жили-были иваси,

иваси-карасики

по небу-морю лазили!

И у этих карасей-ивасей

каждый день другого был чудней:

ай, расхаживать на длинных хвостах,

говорить на разных языках

да на землю смотреть свысока.

Вот такая у них душа!

Но про эту душу вам скажу:

мне молчать велели, ни гугу!

А рассказ я поведу о другом:

жил средь них карась Ивась, он не ртом

разговоры глупые вёл,

а мозгами жирными плёл

паутину думок своих:

«Вот спущусь на землю, под дых

дам любому кто ниже меня:

кто на небе, тот и главный, то есть я!»

Как сказал, так и сделал, свалил

он с небес на землю, а за ним

то ли слухи, а то ли молва:

мол, упал Ивась – разъелся, как свинья!

И летел карась Ивась до земли,

а вослед ему смеялись караси,

насмеявшись, разошлись по домам:

по кучнистым, белым, серым облакам.

А карась упал в ту среду,

где я, братцы, тотчас умру:

опустился он на дно глубоких вод.

Глядь, там кружат дружный хоровод

жирные такие караси,

а за ними сельдь иваси

быстрыми хвостами гребёт,

косяками холёными прёт!

Стало дурно карасю Ивасю:

«Как же так, я что-то не пойму

почему карась и ивась

раздвоились, жизнь не удалась?»

Но не смотрели рыбы на него,

веселились, плавали, на дно

опускались и снова всплывали,

да зачем-то ртом воздух глотали.

Захотелось карасю Ивасю

тоже глотнуть воздух, он по дну

своим мощным хвостом пошёл

и до берега быстро дошёл.

Вышел он на сушу голяком

да на брюхе по песочку ползком.

Так добрался он до центра земли —

до скрипучей деревенской двери.

Постучалась скотинка и вошла,

а семья в дому не поняла

чи корова, чи бык перед ней?

И к столу зовут его: «Смелей!»

А на ужин у них уха

из карасей, ивасей… Потроха

затряслись у гостя, он вскипел,

вылил на пол уху и скорей

из страшного дома вон!

Бежал и бубнил: «Это сон!»

И домчался до Ильмень-реки,

там сидят, рыбачат рыбаки:

то плотва попадётся, то карась.

Увидали Ивася, кричат: «Залазь

поскорее в наше ведро!»

Глядь Ивась, там рыбы полно,

задыхается она и бьёт хвостом.

«Не о том мечтал я, не о том!» —

схватил наш герой то ведро,

прямо в реку выплеснул его.

И поплыли караси по реке.

Взбеленились рыбаки, айда ко мне:

так и так «Иванна, твой Ивась

нам житья не даёт, эка мразь!

Унеси его отсель на небеси,

где гуляют толсты караси,

жирными боками трясут,

разговоры ни о чём свои ведут.»

Я вздохнула глубоко и поняла:

зря с небес Ивася содрала,

то гордыня была не его —

моя душенька вселилась в него!

Как же быть? Да надо б душу изымать

и свою гордыню усмирять.

Но что станет тогда с Ивасём,

как же будет он с пустою душой:

куда пойдёт, зачем и что поймёт,

может, кинет кого или убьёт?

Так я думала долго, год-другой.

И решила: надо жить уже самой!

Вылезла из Ивася я и ушла.

Села, Азбуку пишу, а сама

наблюдаю: как там мой карась?

Рыбаки кричат: «Иванна, слазь,

уходи из сказки, пошла вон!»

Всё, ушла! Ивась пошёл домой.

И ведь дом придумал он себе:

в топком иле сидит на дне

да глазами пустыми глядит:

не пройдёт ли мимо бандит?

Тут пришёл бы ему конец,

да захотел покушать молодец.

И додумался ведь покинуть дом:

вылез, по дороженьке побрёл.

А дорога деревенская узка,

прёт лошадка на него! Глаза

рыбьи округлились до небес,

и воскликнул Ивась: «Мне трындец!»

Но протянулась до него рука

и схватила молодого едока —

это дед Ходок-туда-сюда

пригласил в телегу паренька.

И карась смекнул, сообразил:

разговоры длинны заводил

о жизни той в заоблачных мирах,

где караси-иваси в облаках

на землю глядят свысока:

дескать, боги мы, такие дела!

Разозлился дедок Ходок,

слез с телеги, Ивася поволок

прям в торговые ряды, туда

где в продаже караси да плотва.

Кинул рыбину на лавку и бегом,

прыг в свою тележищу. «Пошёл! —

дёрнул за уздечку коня. —

Видно, бес попутал меня!»

Огляделся карась Ивась

и сказал дохлой рыбе: «Ну, здрасть!»

Не услышали его караси,

в ряд лежат, в зрачках застыло: «Спаси!»

Растолкать Ивась пытался друзей.

«Ишь ты, выискался тут добродей! —

продавец отпихнул Ивася. —

На убой отправлю; жирный, как свинья!»

Заплохело божьей твари, спрыгнул он

и до дома нового ползком!

Как дополз запыхавшись, упал,

в ил зарылся, отлежался, встал

и о небушке вспомнил своём:

«Как же мне вернуться домой?»

Ох, пытался он прыгать и летать!

Но важну тушу где там оторвать

от земли, от матери сырой.

Зарылась рыбина в песок с головой

и сидела там тридцать три дня,

море сине вспоминала, где плотва,

караси, иваси живут,

плавают да песенки поют.

Захотелось и ему туда:

«В море братья мои, в море, да!»

И нырнул Ивась в Ильмень реку

да пошёл на хвосте по дну,

добрался до устья реки,

глотнул солёненой воды

и поплёлся искать своих

хвостатых, таких родных!

Но куда там! Ведь он ростом с мужика,

убегает от него плотва,

караси в друзья не идут,

а иваси в холодных водах живут.

Тут взмолился карась Ивась:

«Тётя Инна, с детской Азбуки слазь

и верни меня, пожалуйста, домой!»

Ручку бросила я: «Чёрт с тобой!»

Да как дуну в небо! Бог вздохнул,

он мой замысел сразу смекнул:

и посыпались с небес караси,

прямо в море бултыхались их хвосты,

а размером каждый – с мужика,

плавники – могучая рука.

Они застлали море собой!

Что мне делать с такою горой?

И решила всё пустить на самотёк,

коль сожрут акулы их, знать, срок истёк!

Но не тут то было, подплыла

к ним поближе морская свинья

и зовёт за собой на бережок:

«Айда бока прогреем, там песок!»

И пошли караси-иваси

косяком по суше, а хвосты

закрыли собою весь брег!

В ужасе крестился человек,

чайки плакали: «Сожрут нашу жратву

эти твари, мир идёт ко дну!»

Ан нет, не угадали, мир стоял

и по швам нисколько не трещал,

только рыбой пропахло вокруг.

Вон смотри, и наш шагает друг

карась Ивась впереди.

«Он здесь видел всё уже, за ним иди!»

Вот дошли они до центра земли —

до скрипучей деревенской двери.

А что было дальше, не скажу,

лишь на руках, на пальцах покажу.

И до ярмарки тоже добрались,

с торгашами рыбы расквитались.

Стал тут думать уездный люд:

как разбойников изжить иль обмануть?

И зовут они на помощь мужика

деревенского Ивана Большака.

Но Большак, он вовсе не гора,

а всего лишь, как три мужика.

Потёр Иван лобище и смекнул:

длинны сети рыбацки развернул

и накинул их на карасей.

Свистнул мужикам, а те быстрей

волокут их к центру земли —

к царской размалёванной двери.

Выходил царь на злато крыльцо,

чесал пузо, в ус дул, тёр чело

и решил, что скот нельзя терять,

приказал их в армию отдать.

Ай, как шили мундиры сорок дней

швеи, мамки, няньки! И взашей

гоняли ребят-пострелят,

приходили те глазеть на солдат.

Вот истёк срок: сто дней, сто ночей.

Не узнать карасей-ивасей,

бравые ребята, на подбор,

сабли востры, головной убор,

под шеломами морды блестят,

порубить желают всех подряд!

«Мы готовы сечь, рубить!» Ох, царю

вложить бы в голову умища суму,

а не толстые, смешные калачи

(предупреждали ведь его врачи).

А теперь… Глазища рыбьи глядят

выстроившись в бесконечный ряд

и готовы искромсать весь народ.

Ещё минуты две и вперёд!

В ужасе зовёт царь Большака,

но пока Иван ходил туда-сюда,

потоптало наше войско народ

и уже до Германии прёт!

А в Германии кричат: «Эх, пора

звать богатыря Большака!»

Скорописную грамотку пишут

да почтового голубя кличут,

и по ветру письмо пускают,

мол, голубка дорожку знает.

И пока голубка шла туда-сюда,

на Руси стояла тишина,

да весёлый рассудком народ,

нарожал малых деток и вперёд:

пашем, жнём да снова сеем —

себя никогда не жалеем!

Вот и Ивану от печки зад открывать неохота:

«Больно надо спасать кого-то!»

Пока поднялся, обулся, оделся,

из дома вышел, осмотрелся,

караси пол-Европы помяли,

стеной у Парижа встали

и уходить не хотят,

вернуть себя требуют взад:

то бишь, обратно на небо!

Но во Франции не было

умных в голодные годы.

Побежали спрашивать у Природы.

Природа молчала долго,

потом кивнула на Волгу,

откуда шагал Большак

примерно так:

«Ать-два, левой,

нам бы с королевой

хранцузкой породниться —

на фрейлине жениться!»

Подходит Большак туда,

куда его не ступала нога,

а там караси в мундирах

и бравый Ивась командирах:

стоят, сыру землю топчут,

о небесищах ропщут.

И попёрся Иван

по крестьянским дворам:

«Нужна машина кидательная

увеличенная стократено —

тварей божьих закинуть на небо.

Плотников сюда треба!»

Прибегали плотники: рубили,

пилили, строгали, колотили

и сляпали огромную махину —

камнеметательную машину.

Как сажали в неё солдатушек

да забрасывали в небо ребятушек,

и так до последнего карася!

Ой, вздохнула мать сыра земля!

А на небе синем иваси

глотнули своей среды

и давай расхаживать на длинных хвостах,

говорить на разных языках

да на землю смотреть свысока.

Вот такая у них душа!

Ну, а Ванька в героях ходил,

так как всей Европе угодил.

Королев да принцесс целовал,

милу фрейлину к замужеству звал.

Теперь точно сказке конец.

Большак ведёт под венец

девку нерусску, та плачет:

увезут далеко её, значит,

а там жизнь, говорят, нелегка —

у царя больна голова!

Да и на небе не легче,

ведь господу мозги калечат

стада карасей-ивасей,

и нет никого их мудрей!

Емеля еси на небеси

Было дело,

лежал на печи Емеля,

а что делать теперя

он не знал.

Ходил, в кулак собирал

свои прошлогодние мысли:

«В доме чисто,

хата побелена

не чужая – Емелина!»

И на селе дивились:

«На Емелю б мы матерились,

да не за что, вроде.

Был Емеля уродом,

а теперячи Емельян!»

«Глянь, мож во дворе бурьян?»

Мы во двор к Емеле заглядывали,

бурьян да репей выглядывали,

но ни крапивы, ни чертополоха,

лишь капуста да репа с горохом!

Но что же это такое?

«Дело есть непростое

у меня до тебя, Емельян,

сооруди-ка мне эроплан!» —

царь-батька пристал к детине

и план той махины вынул.

Долго тёр ус Емеля

и промолвил: «Дай токо время

да наёмных работников кучу

и самый быстрый получишь

ты, царь-батюшка, аэроплан!»

«Хороший у тебя план!»

Но Емеля, он не дурак,

чтобы думу думать за так,

поэтому речь зашла о целковых.

«Ну ты кумекать здоровый! —

лоб почесал царь-батька. —

А не легче тебя сослать-ка?»

И выслал Емелю в сибирь:

«Эх, после поговорим!»

А в сибири народец дружный:

топориком самых ненужных

и закопать ближе к речке,

чтоб полакать сердечней.

Вот в тако душевно село

Емелю на печке несло.

А там его уже ждали:

строганину строгали

да колья вбивали в землю,

чтоб ссыльный не бегал

далече отсюда,

царь кумекал покуда.

Встретили с плясками, хороводами,

заговорами и обводами

по осиновому кругу:

«Да кто ж его знает, паскуду?»

Емеля ж не удивлялся,

лежал на печи, ухмылялся

и знал ведь, собака,

что хошь не хошь, будет драка!

А как ему карму почистили,

так за стол посадили и выпили,

а затем закусили слегка:

вкусна свиная кишка

набитая кровушкой!

Повёл Емельянушка бровушкой

стукнул в грудь кулаком

и повёл разговоры о том,

как он был повелителем щуки,

а селяне – его, то бишь, слуги.

Не понравилось это сибирякам,

хвастуна напоили в хлам

и с суровыми кулаками:

«Теперь дни коротать будешь с нами!»

Дальше всё пошло по накатанному:

больше всех доставалось невиноватому.

А Емеля устроился писарем:

сидел и описывал

свою жизнь приключений полную,

а бумаги сдавал Зубковой,

та их слегка подправляла

и за свои выдавала.

Вот таки людишки таёжные:

и не то чтобы сильно сложные,

а в массе своей хамоваты.

Мол, климат злой, не виноваты!

*

А тем временем царь пригорюнился,

над планом своим задумался:

«Не построить мне эроплан!

И пошто я Емелю сослал?»

Но верстать его гордыня мешала,

да и Зубковские сказки читала

вся Рассея, купцы да бояре,

которые щедро клали

золотые червонцы в казну.

«Я, царь, тебе подмогу! —

сказал звездочёт Аристарх. —

Вот жили бы мы впотьмах,

да оракулы народились,

а народившись влюбились

в звёздные эти силы,

и судьба за судьбой красивой

натальной картой легла.

Ты сам знаешь где у меня?»

Царь-батюшка уже знал:

и звездочёта сослал

на далёки сибирские руды

выспрашивать у Гертруды

направление местных комет

да передать Емельяну привет.

Ну, сибирь не была бы зла,

ежели б ни пригрела даже козла!

А нашего звездочёта

обожали там и без счёта.

Бесконечное количество раз:

«Аристархушка, с крыши слазь,

золотишечко мы намыли,

барыши сосчитай нам, милый!»

И звездочёт наш слазил,

кряхтел, считал. И вдруг сглазил

все полезные ископаемые:

перечисляли ему по названиям

облагаемые оброком камни —

золото, платина, сланцы…

Аристарха в итоге сослали

к Емеле на печь: ведь знали —

полезно ссыльным быть вместе.

Им приглядели в невесты

бабу Ягу с подружкой,

так нужно.

Но Яга быть смерду женой отказывалась.

И у ведьмы, подруги её, не складывались

отношения с звездочётом:

то бишь, орден почётный

на бабьей груди, как седло —

к земле тянуло оно.

*

И придумали ссыльные братья

над царём продолжать насмехаться,

а сибирь так и вовсе покинуть:

«Ну, смогём ароплан тот осилить?»

Заказали кузнецу скелет машины,

тот кивнул и молот вынул.

А двигатель паровой

делал местный мастеровой.

Бабы крылья шили,

новосёлов материли:

«Шоб вы не вернулись обратно,

хватит в тайге разврату

и без ваших наук мудрёных!»

Но Емеля, он опалённый.

А звездочёт Аристарх

и вовсе в Иисусах Христах

не разбирался,

он на небо глядел, не сдавался!

Поэтому наша дружина

села в конструкцию, двинула

не куда-нибудь, а на Луну:

там воля вольнее! «Угу.»

На Луну они до-о-олго летели,

а прилетев, обомлели:

там безоблачно, серо и сухо,

в кратере спит Плакса-скука,

а рядом летают Печали:

«Вы бабу Ягу не встречали?»

Смутились наши герои:

«Баба Яга в загоне —

пыхтит в таёжной заимке,

числится в мамках у Иннки,

её сватали даже к Емеле,

но он ноги унёс еле-еле!

А зачем вам баба Яга?»

«Да как-то сдохла здесь она

и призвала Степного духа,

он ей шептал чего-то в ухо,

а потом унёс отсюда на Землю.

Вот и мы бы хотели ейну

судьбу развесёлу такую.»

«Печали, вас не пойму я,

дык, вроде у нас аппарат,

вас завсегда буду рад

доставить в родную Рассею,

седлайте сюда скорее!» —

зареготал Емельян.

Печали за словом в карман

не полезли,

на аэропланер влезли.

И вот рулевой звездочёт

Печалей на Землю прёт.

*

А на земле без них было грустно:

в огородах весёлая брюква

и на ярмарках смех да пляски,

а в руках у детей раскраски.

Вот такое большое горе:

плескайся себе на море

и не жди беды ниоткуда,

Печалей несёт покуда

нелюбимый людьми Емеля.

Вот и теперя

потеря грядёт за потерей?

А, впрочем, сиди и жди!

«Царь, в небо сине гляди!» —

кричал ему писарь Яшка.

Но за тучкой не флаг-разукрашка,

а аэроплан летит:

Емеля на нём сидит,

звездочёт Аристарх и бабы.

«Не, это не бабы, а жабы! —

царь-батюшка сжался в комок. —

Никак Емеля беду приволок.»

А Печали сорвались и вниз,

уселись на царский карниз,

свесили ноги, поют:

«Баю-бай, баю-бай, баю…»

Уснуло все государство.

Емеля взобрался на царство.

Звездочёт починял эропланер.

Хорошо каторжанин правил:

народ вповалку лежит.

Дух Степной к Печалям летит.

Прилетел и спрашивает:

«Чего вы не накрашены?»

Хохочут печали: «Ох,

кабы царь наш батька издох,

вот бы было на Руси счастье.

Протеже у нас есть…» Участливо

дух Степной на Емелю взглянул:

«Красалевишнам помогу!»

И навалившись на царя

вынул дух его: «Зазря

я к вам что ли прилетал?

Друго задание давай!»

Вздохнули Печали тяжко:

«Хочется нам, бедняжкам,

стать настоящими бабами

и замуж пойти нам надо бы!»

Дух Степной покумекал,

облетел спящий люд, нагрехал

четыре души из старух

и запустил их дух

в безобразных Печалей,

те сразу стали

румяными девками-плаксами,

которые тут же заквакали:

«Хотим женихов себе справных!»

«Да хоть самых на свете славных!» —

вздохнул дух Степной, улетел.

Звездочёт на девок глядел

и непривычно крестился.

Емельян в царя превратился,

и издал свой первый указ:

«Найти женихов для плакс!»

А так как песня печальная смолкла,

проснулся народ и толком

не понял причин смены власти,

поклонились Емеле: «Здрасьте,

а что делать с телом царя,

может, рыбам скормить? Зазря

жрал что ли он щи да сало!»

«Этого ещё не хватало! —

нахмурился грозный Емеля. —

Ложите его в мавзолею.»

Но нахальный народ

сделал всё наоборот:

скормили царя медведям

и к Емеле: «На печке поедем?»

А Емеля, он не дурак

щуку гонять за так,

за поездку брал по рублю:

«Скоко ж смердов ещё подавлю!»

И опять невзлюбил народ

Емелю, ведь печка ж прёт

по бабью, мужичью и детям!

И неважно, что на ней едет

не новый царь, а свои

родные, честны мужики.

Но народ – не Емеля,

знал что делать теперя:

«Посадить самозванца на кол,

нечега трон наш лапать!»

Завидя такое дело

девки-плаксы не захотели

лишиться батюшки-царя

и сама смелая пошла

белой грудью на крестьян:

«Ну-ка, кто из вас Иван?»

А Иваны – это мы,

стоим, ковыряем носы

да чешем репу:

«Нам бы хлеба!»

Но хлебов мы давно не едали,

их бесплатно не раздавали,

нас дразнили лишь оплеухами

да тыкали дохлыми мухами

на барском столе, а во сне

нам мечталось о деве-красе.

«О, по этой части ко мне!» —

одна из Печалей сказала

и девкой-плаксою зарыдала.

Иванам пришлось жениться,

не век же в постель материться

да семки на лавке грызть.

А посему свадьбе быть!

Пока свадьбу играла страна,

а заставушка крепко спала,

Емеля и звездочёт,

взяв за печь последний расчёт,

в аэроплан свой сели

да спокохонько улетели,

а мирянам махали с неба:

«Трогать убогих не треба!»

*

Прилетели друже в лес.

Емеля с машины слез

и понял:

«Не умищем Русь я тронул,

а ногами потоптал!»

Потом шёл, дрова рубал

на постройку дома:

«Буду сызнова, по-ново

жизнь свою проживать

да добра не наживать.»

А безумный звездочёт

надумал строить самолёт.

Так они и стали жить:

Аристарх мастерит,

а Емеля рубит двор.

Такой у них, мол, договор.

В помочь Яга приходила,

но нос от неё воротило

всё мужско населенье заимки,

та грозилась, что Иннке

пожалится на мужланов.

«Иди, иди отседова, сами

справимся со своею потребой!»

А вскоре отправились в небо

на самолётике братья,

долетели аж до Хорватии,

там заправились и во Францию.

Дескать, вынужденная эмиграция,

а у самих глаза так и зыркают:

звездолёт чи ракету выискивают!

Но у французов прогресс

лишь в шар воздушный залез.

Аристарх как шары те в небе увидел,

то сам себя тут же обидел:

«У них планиды растут как грибы,

я за такими ходи!»

Припёрся к ним на самолёте,

рассмотрел поближе: «Э-э, врёте!»

А у Емели глаза загорелись, как звёзды:

«Космос! – орёт. – Настоящий космос!»

На том им пришлось расстаться.

Емеля в шары влюблялся:

шил и штопал их за пистоли,

да млел на вражеской воле.

Звездочёт же улетел в Израиль:

говорят, там к богу отправят

очень быстро да без скафандра.

А нам того и нада.

*

На этом сказка не заканчивается.

Емеля назад ворачивается,

но не в родную деревню,

а куда-то подальше. И тему

о иси-небеси продолжает.

Собрал всё село и гутарит

очень строго да по-нерусски:

«Видел я во Франции шар

высокий, но и не узкий,

очень большой, колеса поболее,

по небу плывёт, по воле.

И надо бы нам, содруги,

от зависти, а не от скуки,

такую же смастерить шарину.

Ну, смогём головою двинуть?»

Закивали крестьяне дружно:

«Смогём, коли богу то нужно!»

«Тогда тащите льняную тканю,

бабы сошьют полотняну,

какую я укажу,

по их французскому чертежу!»

Хошь не хошь, а баб засадил за работу,

мужикам же придумал другую заботу:

плести большую корзину,

а сам за верёвками двинул.

Девки тем временем шьют

и песни поют,

старухи порют да плачут,

утки голодные крячут,

а нам до уток какое дело?

Лишь бы шарина взлетела!

Мужики корзину плетут

да приметы про тучи врут,

коровы мычат не кормлены,

не до них, пусть стоят хоть не доены!

Тут дело великое, братцы:

с неба бы не сорваться!

Ну вот, шар вышел косой, зато наш!

Рот раззявил последний алкаш:

бечёвки ведь крепко натянуты,

кострища спешно запалены

и дымом заполняем шарину,

Емелю сажаем в корзину

да с богом!

Шарик воздушный с порога

в небо поднялся.

Емельян чего-то там застеснялся,

кричит: «Снимите меня!»

А народец благословя,

машет Емеле и плачет:

«Вот сила прогресса что значит!»

Но дальше что было? Да ничего

разговоров ещё лет на сто,

а потом историю эту забыли.

Теперь вот вспомнили,

и говорят: «Шар тот (Емелин, значит),

до сих пор в небесах маячит

и не хочет Земле сдаваться!»

Вот таки дела на небушке, братцы.

А в Рассеи царь новый прижился.

Люд шибко в него влюбился,

но через стоко-то лет передумал.

Народ, он тоже не умный,

дурной на планете народ:

не прёт же на Марс? Не прёт.

Жилец (правдивая сказка)

Жил-был Жилец.

Все говорили:

«Какой Жилец молодец,

живёт долго,

гуляет по волге,

сеет и пашет,

хвастается кашей

да руками могучими.

Нет круче его

никого на свете,

это знают и дети.

Но вот однажды

(не один раз, а дважды)

его поборол Илья,

и молва богатыря

одарила велико,

а Жилец возьми б и сникни,

да нет же,

жив как прежде:

сеет да пашет,

на дуде играет, пляшет

и ждёт царской воли.

– Сидеть тебе, Жилец, в неволе! —

народ мирской судачит.

(Это что-нибудь значит?)

– А то! На воле скучно,

а в яме получше, —

отвечает царь Горох.

– Что б ты, батька, издох! —

говорит Жилец

и ведёт под венец

Настасью русскую красу.

Золоту её косу

по корень срезает

и строго так бает:

– Не ходи краше царицы,

а то будешь материться

из-за серых облаков! —

сказал Жилец и был таков,

увез семью в сибирску глушь.

– Ну уж? —

народ дивился

и отчаянно постился,

чтобы тоже долго жить,

и царю верней служить.

Время солнце подгоняет,

но лишь время злое знает,

как текут наши года.

Не увидим никогда,

где схоронил жену и внуков

наш Жилец. Но та порука

была замечена людьми.

Царской морде донесли:

– Царь Горох 32-ой,

говорят, в лесу есть свой

дядька маг и чародей,

ну, а лет ему… длинней

токо жизть богов на небе,

вот тебе бы, вот тебе бы

тожеть долго так прожить.

Царь намерен ворожить!

Он послал гонца к Жильцу.

Нашёл, откланялся отцу:

– Ты, Жилец, молодец!

– А ты гонец в один конец, —

и расправился с гонцом

очень острым топором.

/ Я, как писатель, не мудрю,

а всю правду говорю:

ежель есть в душе грехи,

ты их бережно храни,

и не думай о том,

что чужим большим грехом

перекроется твой грех.

Но то наука не для всех. /

Мы ж дичь усиленно жуём

да пушнину «на отъём»

решено не отдавать,

а подальше заховать

в резны дубовы сундуки.

Вот и сиди, крути мозги:

ведь долго жил наш Жилец,

ходил с Настасьей под венец,

пашню сеял да жал,

соболя убивал,

медведя валил

и гонца не пощадил.

Что же делать теперь,

куды бежать то? Ведь степей

и тех на всех не хватат.

– Жаль хозяйство кидат!

Жаль не жаль, а надо:

на Руси засада,

а за морем худо —

ходють там верблюды

да затаптыват людей.

А посему наш добродей

решил податься в Колыму.

/ Что-то я не пойму,

туда своими ножками? /

Пусто там, да бросьте вы!

До ГУЛАГа целый век,

а чукче дать оберег

не сбиралось даже небо:

«Трогать их тебе не треба!»

Но кака тут дружба?

Кушать тоже нужно.

Завалил мужичка и в ярангу,

а чукчину мамку

сделал своей.

Вот тебе и добродей!

А дальше скушно:

жил Жилец, но душно

ему жилось среди снегов!

Решил припомнить праотцов.

Пошёл к шаману.

Тот манит

на Кудыкину гору

(нету которой)

и говорит:

– На ней твой прадед и сидит,

колдует,

то снег, то ветер надует.

Твоя задача его усмирить,

потише дуть уговорить.

Дураку дорога в рай,

ну, а наш Жилец: «Встречай

меня, прадед!»

А тот: «Да я рад бы,

но нет меня на свете,

это знают твои дети.»

Но Жилец, он не дурак,

знает и так,

что на белом свете деда,

нет, но ветер, ветер, ветра

так безжалостно балует,

дует, дует, дует, дует.

– Дух дедка ворку-воркует,

изжить меня он хочет, хочет

вон как метелью хохочет!

И пошёл Жилец на Кудыкину гору.

Телепался он так до измору,

но залез и поставил флаг —

платок жены: «Пусть хоть так.»

И развел тот платок его страхи,

скинул шубу, остался в рубахе

да закричал: «О, боги,

заберите меня, я убогий!»

И боги его прибрали,

долго мудрить не стали,

ведь ЗА ДОЛГОСТЬЮ ЛЕТ

НИЧЕГОШЕНЬКИ НЕТ.

А метель по сопкам выла!

Не шучу, всё это было.

А коли не было, плюньте,

или на кол меня засуньте,

мне и так уже жизнь не мила,

потому как я долго жила

да жаль, никого не убила,

и от этого выла всё, выла…

Былинки от Инки

Как Емеля на воздушном шаре летал

Ну дык, слухайте сюды,

рассказывать два раза не буду:

вернулся, значит, Емеля не из-за моря-воды,

а откуда-то там оттуда.

Собрал всё село и гутарит

очень строго да по-нерусски:

– Видел я во Франции шар

высокий, но и не узкий,

очень большой, колеса поболее,

по небу плывёт, по воле.

И надо бы нам, содруги,

от зависти, а не от скуки,

такую же смастерить шарину.

Ну, смогём головою двинуть?

Закивали крестьяне дружно:

– Смогём, коли богу то нужно!

– Тогда тащите льняную тканю,

бабы сошьют полотняну,

какую я укажу,

по их хранцузкому чертежу! —

и достаёт из-за пазухи бересту

всю исчёрканную: «Не разберу!»

*

Хошь не хошь, а баб засадил за работу,

мужикам же придумал другую заботу:

плести большую корзину,

а сам за верёвками двинул.

Девки тем временем шьют

и песни поют,

старухи порют да плачут,

утки голодные крячут,

а нам до уток какое дело?

Треба нам, чтоб шарина взлетела!

Мужики корзину плетут

да байки про небо врут,

коровы мычат не кормлены,

не до них, пусть стоят хоть не доены!

Тут дело великое, братцы:

Емеле с неба бы не сорваться!

Ну вот, шар вышел косой, зато наш!

Рот раззявил последний алкаш:

бечёвки ведь крепко натянуты,

кострища спешно запалены

и дымом заполняем шарину,

Емелю сажаем в корзину

да с богом!

Шарик воздушный с порога

в небо поднялся.

Емельян чего-то там застеснялся,

кричит: – Снимите меня!

А народец, благословя,

машет Емеле и плачет:

– Вот что сила прогресса значит!

*

А дальше что было? Да ничего,

разговоров ещё лет на сто,

а потом историю эту забыли.

Теперь вот вспомнили,

и говорят, шар тот (Емелин, значит)

до сих пор в небесах маячит

и не хочет земле сдаваться!

Вот такие дела на небушке, братцы.

Не отдай меня, мать, куда зря помирать

Не отдай меня, мать,

за рубеж умирать!

Не отдай меня, отец,

заграницу под венец!

Не отдай меня, родня,

я у вас чи как одна!

Не пущайте меня к князю —

чужеземнейшей заразе!

Двери позапирайте,

никуда не пускайте!

Замков навесьте,

на каланчу залезьте

и смотрите в поле чистое:

не идёт ли сила нечистая

во главе с князем Володимиром

да с воеводой Будимировым.

Как увидите их, так кричите,

скоморохи из ворот выходите

и спляшите же пред дураками,

замордуйте моими стихами!

И падёт князь, падёт войско!

А вы силок бросьте

на Будимирова,

богатырешку всеми любимого,

и волоком к нам тащите,

да под замки заприте

вместе со мною,

красой молодою.

А там и за свадебку

хвалёну да сладеньку!

Гуляй Украина

без Будимира!

*

Вот и мы в Саратове

ничем не хвастали

доселе,

пока на богатыря не насели!

Как степные казаки за чудом ходили

Ай, степной казак,

да всё ему не так:

«Надоела родна степь,

за бугром бы умереть!»

Вот собрался сход:

«Надо нам идти в поход

во Индию далёкую,

во сторону глубокую,

посмотреть на Чудо-юдо.

Знать бы, ждать его откуда?»

Ну надо, так надо,

выползли из полатей,

взяли штыки боевые,

пищали (пушки полевые)

и в поход!

Тяжело, но вперёд.

А где и сядут, помечтают,

серых уточек постреляют,

костерок запалят,

поедят и в путь вдарят: