Текст книги "Короткие рассказы. О мечтах, изменах, потерях и находках"

Короткие рассказы
О мечтах, изменах, потерях и находках
Инна Гри

© Инна Гри, 2017

ISBN 978-5-4485-6079-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Отвали.

– Ну, не надо, пожалуйста.

Побег

– Отвали.

– Ну, не надо, пожалуйста.

– Отвали, я сказал, – Генри откупорил бутылку и сделал несколько жадных глотков.

– Дай.

– Иди к чёрту.

– Дай. Тебе нельзя.

– Сам решу. Убирайся.

Дженни свернулась в маленькую чёрную точку.

– Ты где?

Дженни развернулась.

– Здесь.

– Уйди.

Дженни свернулась и скинула подбитые эмоции в мусорный ящик. Свежая порция отходов вальяжно разлеглась на поверхности и с упрёком взглянула на хозяйку. Ящик вспух от ненужных слов, забытых обещаний, бездумных подарков, неотвеченных вопросов и одиноких вечеров.

«Надо бы найти время и разобрать этот хлам», – подумала она.

– Дженни! Я поехал. Охраняй дом.

– Куда ты?

– Не твоё дело.

– Можно с тобой?

– Нет.

Генри ласково погладил собаку и тут же пнул её, чтобы та не испачкала его слюнями

«Да что же это?» Дженни сглотнула и вильнула хвостом. «Не включайся, – приказала она себе. – Делай что-нибудь. Включи музыку и делай».

«Душа моя, ты рвёшься на простор, забором огненным из песен и разлуки

Очерчиваешь контур ты, но в нём не будет радости…»

Она возила мокрой тряпкой по полу, собирая пыль. «Надо было пропылесосить сначала. Тогда бы не попались эти волосы. Вообще не надо было ничего мыть. Тогда не нашлись бы эти шпильки, трусы». Дженни протяжно завыла, зашлась лаем, потом опять завыла. Всполошились соседи.

****

– Какого хрена? – Генри дёрнул поводок. – Какого хрена ты воешь?

– Погуляй со мной. Я с утра тут сижу. А надо бы кое-что купить.

– Жди.

– Генри, я не могу больше терпеть. Генри! – она скребла входную дверь и скулила.

– Не надо было выть. Теперь жди, – он прошёл в кухню, оставляя на чистом полу размытые грязные следы запахов.

«Лучше бы у меня не было вообще никаких талантов. Зачем мне всё это слышать?» Дженни прикрыла нос, но запахи все равно просачивались: «Пивная, дешёвая помада, второсортные духи. Не очень опасно».

Генри вернулся из кухни:

– Готова?

– Да.

– Пошли.

На улице он всё время её одёргивал:

– Куда ты бежишь?

– Генри, посмотри, снег сошёл, скоро уже мать-и-мачеха распустится. Генри, Генри, почки набухли, понюхай, как они пахнут!

– Слушай, хватит метаться из стороны в сторону. Иди помедленнее.

– Генри, ты видишь? Таточка идёт. Давай спросим, как дела.

– Нет.

– Она же обидится.

– Плевать.

Дженни затихла. «Таточка. Единственная подружка. Генри важнее Таточки. Отвлеку его», – подумала она и сбавила шаг.

– Ах! Какое платье! Зайдём?

– Тебе надо, ты и иди.

– Ладно, я потом, – Дженни удивлённо повела бровями, пытаясь понять, когда он переменился. Ещё совсем недавно Генри любовался каждым её шагом, нежно приглаживал растрёпанные волосы, требовал, чтобы она разрешала носить себя на руках. Совсем недавно. Что с ним?

– Дженни, домой.

– А ты?

– Я позже приду.

*****

– Дженни?

– Да?

– Я приеду через полчаса.

– Ага.

– Накрой на стол. Друзья со мной.

Она тут же развернулась на весь дом, смела ненужное, выложила нужное, настрогала салат и свернулась. Шумная компания пахла в точности как утренний Генри. Пивная, дешёвая помада, второсортные духи, низкопробные амбиции. Дженни зарычала, когда кто-то попытался усадить её к себе на колени. Вырвалась, убежала в свою комнату.

«Что? Плакать? Слёзы не идут.

Порог у боли перепрыгнув с лёту,

По улице пустынной я бреду

В толкучке бесконечного полёта».

– Ты на кого рычишь, дура?

– Рррррр, – Дженни показала зубы и склонилась над плюшевым медвежонком.

– Дура! – Генри протянул руку, чтобы забрать игрушку.

– Рррррр, не тронь! Ты не умеешь обращаться с детьми.

– Дай! – он отнял щенка и принёс ей плошку с салатом. – Поешь.

Дженни видела, как любимый подсыпал в еду порошок. Теперь она будет несколько дней жить сквозь сон. Ну, и ладно. Может, оно и к лучшему. Замереть и не слышать, не чувствовать.

Наслаивающиеся в полуобморочном состоянии мысли выдавливали друг друга.

«Сплести обрывки прошлых мыслей?

– Налить и выпить! Налить и выпить!» – вспомнилось ей.

Бежать. Но как, если ты уже меньше половины? На одной ноге? А цепь?

*****

– Мммм, какая ты толстенькая. Пампушечка моя, – Генри заботливо подтыкал одеяло, укладывая её спать. Дженни млела и кушала, кушала. А потом ещё кушала.

До побега ей казалось, что перемена была внезапной, но сразу после обрывки разговоров закружились в хороводе, выстроились в ряд и слились в невнятный гул раздражения и претензий.

– Что-то ты раздалась. В дверь-то проходишь?

Она перестала есть. Вернулась в прежнюю форму.

– Фу, какая худая. Иди, поешь что-нибудь, – Генри презрительно отворачивался.

«Понюшка табака – цена.

Краюшка солнышка – расплата.

Живое чувство —

Никогда – Не бьётся».

Всё цело. Только цепь порвалась. Притяжение исчезло, и цепь порвалась. Дженни дёрнула ещё раз, и слабое звено выпало. Выскочила в открытые ворота и понеслась прочь. Она бежала, и сильный ветер отсекал ненужные мысли, скорость сдувала лишнее, выстраивала вдоль дороги миражи прошлого, показывала забытые разговоры, поездки, идеи и желания, отвечала на вопросы:

– Разве я не охраняла дом?

– Охраняяяялаааа, – говорили обочины.

– Может, мои волосы были недостаточно длинными?

– Ерундаааа, – шелестели деревья.

– Наверно, я была слишком маленькой!

– Ты хорооооошенькая, – с шуршанием выгибался словами асфальт.

Обрывок цепи клацал и мешался. Дженни остановилась, наклонила голову, ошейник скользнул по мокрой шерсти и свалился в канаву. Девушка перевела дух и присела на корточки. «Иллюзии. Я тоже чья-то иллюзия». Сунулась носом под хвост – не всем понравится такой запах. «Впрочем, я не каждому позволю и под хвост заглядывать», – подумала она.

В очередной раз мысленно пересмотрела запись их единственного выхода в свет, на выставку. В тот день она была настолько лучше остальных, что ей присудили первое место, несмотря на шушуканье и заранее распределенные награды. Он гордился каждым её шагом, каждой ниточкой на её одежде; с умилением застёгивал сапожки и надевал шапочку.

Но больше он её не выводил. «Незачем, – говорил. – И так понятно, что ты лучшая. А пробиться все равно не дадут». И она верила. И никуда не ходила. Молчала и терпела.

«Удар, второй, – замри!

Молчи и слушай,

Слушай и молчи!

Вот это случай:

если бы не ты…»

**********

Дженни вернулась. Дом, милый дом. «Ctrl + Z» не поможет, надо «Ctrl + A и delete». Она сожгла мусорный ящик. «Это всё не моё. Я точно знаю, что складывала сюда только лишнее. Не буду разбирать», – решение пришло мгновенно и не нуждалось в аргументах.

«Сумка, ключи, документы», – три проверочных слова для любой поездки. «Ключи?» – Дженни вынула из сумочки ключи, подхватила с крыльца медвежонка, стряхнула налипшие осколки пропавших дней и не спеша пошла прочь. Хотелось оглянуться, привычно помахать рукой, но она удержалась. Идти стало легче.

Чья я?

Высоко-высоко в горах, куда не доходит ни одна тропа, живут мечты. Большие и маленькие, цветные и чёрно-белые, растрёпанные и пригожие, свежие и потёртые, – они порхают, веселятся, радуются, печалятся, но никогда не унывают. Время от времени каждая из них ненадолго пропадает, исполняется и возвращается назад.

Лишь одна – самая юная – прячется в уголочке, стесняется своей детской нескладности: что ни шаг – то синяк, что ни движение – то ушиб. То ногу подвернёт, то крылышком зацепится, то платье порвёт, то на что-то наткнётся.

«Никто меня не мечтает», – переживает она, – «Как же так? Неужели я лишняя? Разве я не нужна?»

Так она сидела и сидела и уже почти совсем зачахла, как вдруг кто-то из старших шепнул:

– Не жди Провидения, лети и сама поищи, чья ты.

Маленькая и слабенькая, потерявшая в унынии половину сил, она осторожно вышла на улицу. Поднявшийся тут же вихрь чуть не унёс её прочь, но принятое решение и намерение исполниться были такими прочными, что ветер мгновенно стих.

Какие только ошибки не делают люди, куда только не летят их мысли и слова. О чём только не подумают впопыхах или сгоряча; необдуманно или в отчаянии. Многозвучие выпущенных в эфир желаний перекрыл тоненький настрой печальной девы, она открыла своё лукошко с плюшками и принялась со всей непосредственностью доверчиво раздавать их на каждый зов. Волновалась, спешила и не заметила, как всё раздарила. Посмотрела на творение рук своих и расплакалась: торопливая исполненность не дала наполненности. Вместо удовлетворения и благодарности она услышала в свой адрес сетования и негодование. Одному было мало, другому – не то, третьему цвет не подошёл, четвёртому – фигура, пятому было слишком рано, шестому – поздно…

****

Домой мечта вернулась к ужину. В обеденном зале было шумно. По левую руку блестящее сияние сервированных изысканными яствами столиков мелькало огоньками радости, – за ними смаковали каждый глоток. Справа, за чёрно-белыми бесплодными столами, быстро поедали чьи-то жизни.

Она хотела тихонечко пройти на своё место, но споткнулась об стул и чуть не упала.

Гул голосов затих, все обернулись в её сторону и наперебой стали зазывать:

– Иди к нам, – просили переливающиеся радугой как капли воды на солнце разноцветные подружки, – мы научим тебя подгадывать время исполнения.

– К нам, к нам, – басили торопливые едоки, – с нами легче. С нами всегда что-то происходит, мы живём быстро. Чем меньше ждёшь, тем неожиданнее результат. Сегодня у тебя получилось.

«Как же быть? Я для них чужая. Чужая и для них, и для людей. Просто чужая мечта», – подумала она и сказала:

– Нет! Первый раз я исполнилась, как смогла, а теперь подожду, пока кто-нибудь шепнёт: «Хочу свою собственную мечту».

Реставратор

Гружёная фура выскочила из-за поворота и тут же начала складываться. Огромный прицеп разворачивался наперерез плотному потоку машин, набитых дачниками, рассадой, бутербродами и стремлением вырваться из душного города.

Как же мне не хотелось ехать на этот пикник, кто бы знал!

Жму на педаль, но у тормозов тоже есть предел. Предел терпения и боли. Они сражаются за себя. За меня. За нас.

– Стой. Стой, тебе говорят! Надо сейчас же остановиться, – нога вжимается в мясо, в плоть, в кишки автомобиля, продавливает его насквозь, и пятка как будто до кости истирается об асфальт. Руль ничего не может сделать. Хочет, но не может.

«В машине дети. Отпусти педаль и выровняй колёса», – на мысленном экране всплывает подсказка.

Бесполезно. Инстинкт выскакивает и… прикрывает разум непробиваемым колониальным шлемом. Вечно у меня так. Зажатый дверью палец я тоже не раз немедленно выдирала, не дожидаясь, пока откроют.

Инстинкт один на всех – увернуться, выжить, отскочить в сторону.

В обе стороны от дороги – как шашки с доски – на обочины слетают автомобили и тормозят о столбы и деревья.

Не могу на обочину, нельзя рисковать. Жму на педаль. Знаю, что нельзя, но жму. Вижу, что дорога уходит вправо, и нас разворачивает жизнью на смерть.

«Марина, ты уже не чувствуешь ногу. Что будешь делать?» – Спрашиваю я себя и отвечаю: «У меня есть булавка.»

«Ну?» – Интересуется педаль. «Некогда», – выкручиваюсь я. «Тогда просто представь», – визжат тормоза.

Организм призвал нервный импульс, – и тормоза высвободились, вдохнули, и колодки с новой силой вцепились в диски. Этого хватило, чтобы выровняться. Второе дыхание открывается не только у бегунов. Автомобиль остановился.

Катя захныкала. Ванька раскрыл рюкзак и вытащил мешок с конфетами.

«Воображуля», – дразнили меня в первом классе. «Не придумывай», – говорили в пятом. «Хватит врать», – твердила мама. «Как тебе это в голову пришло?» – Спрашивали сокурсники. «Откуда вы знаете?» – Интересовались пациенты.

Исчезнувший поворот событий вспышкой одного кадра унёсся прочь: срезанная об раму прицепа крыша нашей машины.

Последнему в длинном ряду легче тормозить. Ему не надо думать о тех, кто сзади. Чем ближе к концу, тем легче остановиться. Посмотри на цепочку идущих: без верёвки каждый следующий будет чуть дальше от предыдущего. Не догнал – и не надо, и уже не стыдно, что отстал.

«Вырвался вперёд», «Нас не догонят», «Хороший старт», – о первых. «Отстающий», «Тормоз», «Потеряшка», – про последних.

Почтительное расстояние, спасибо. Твоё присутствие бесценно. Можно познакомиться с твоими родителями? Кто тебя воспитывал? Кто научил соблюдать границы допустимого? Кто помог заморозить энергию догонявших и оставить их вдалеке от меня?

– Ребята, из машины не выходить. Скоро вернусь, – говорю детям.

Небо спрыгнуло и выставило коридор. Расстояние до фуры – как сто километров и один миг. Уходящие в никуда и в бесконечность стены. Глухие и слепые. Ничего не вижу, ничего не слышу; двигаюсь механически. Иду на зов.

Перепрыгиваю через обломки, перешагиваю через огонь. Чистая пустая голова. Наготове руки и адреналин.

Дистанция – в метрах. Что за ними? Не знаю. Ничего не чувствую.

Возможно, потом эмоции собьют меня с ног, затянут под воду, ударят под дых, вольют горячей водки. Пусть.

Иду по этому коридору пустоты. Обостряется – как заточенный карандаш – лишь ген спасателя. Все остальные состояния, ощущения и мысли уходят прочь. За эти непрошибаемые небесные стены. Надо спасать. Даже если не просили. Даже если нельзя и страшно.

– Аааааа, – доносится справа.

Прохожу мимо. Осознанный крик. Это не мне. Иду на молчание. На бессознательное.

– Помогииииите, – слышу из-под обломков.

Тоже мимо, тут нет даже боли. Просто придавило.

Вылетевшего через лобовое стекло переехали дважды. Он ещё жив, но его не спасти. Транспортировке не подлежит. Дальше.

Что меня ведёт?

Иду на тишину. В ярком полыхающем грохоте слышу тонкую тишину в маленькой машинке. Внутри месиво. Пахнет ужасом.

Посмотрите на мои руки. Сама не вижу. Перед глазами только то, что должно быть, но чего нет. Восстанавливаю картину как реставратор прорисовывает пропавшие детали.

– Боооольно, – молчит пострадавший.

Мысленно отвечаю:

– Потерпи.

Ожог

– Если ты разлюбила, то лучше убей. Ножи наточу, только ты не жалей.

– Нет, я не знаю, хочу ли сама оставить наш дом, сказать: «Я ушла».

Мечусь между счастьем своим и твоим, теряюсь в потёмках, меня не брани.

Тебе не скажу: поняла, что люблю, но жить всё равно без него не могу.

***

Марыся сбавила скорость и съехала на грунтовку. Через полчаса, когда шум шоссе скрылся за очередным поворотом, она выключила двигатель и зашлась в крике:

– Ыыыыыыыы. Ыыыыыыы. Ыыыыыы. Дура, дура, дура, какая же я дура! Ыыыыыыы. Зачем отпустила её? Ыыыыыы. Ыыыыыы.

Она орала, и орала, и орала, пока не вывернулась наизнанку. Орала громче, чем когда летела в пропасть. Только в этот раз не было спасительной руки. Орала, пока не прошёл надрыв. Пока не стал тихим голос.

– Ы, – выдавила она, но крик не шёл.

«Лучше бы я сама пошла к Мареку. Ыыыыы. Ыыыыыы. Ыыыыыы,» – мысль перескочила на крик. Как хлыстом огрела себя мужчиной.

***

Десять лет назад она влюбилась в горы, срослась с ними, доверилась им. Поднималась на самые неприступные вершины и не думала, что с ней может что-то случиться. В тот день они шли хорошим темпом, но Марыся решила ускориться и поспешила. Наверно, плохо закрепилась… и сорвалась; увидела испуганные глаза и руку, но это была не его рука.

У Селены так и остался шрам от ожога – она перехватила летящую верёвку.

***

Марыся разобрала фотографии, нежно коснулась любимых губ, очертила кудряшки и швырнула в камин кусочки прошлого. Разложила оставшиеся на столике и замерла. Потом тряхнула головой, собрала и перетасовала боль и нежность «колоды», сдвинула, подсунула одну часть под другую и, помедлив, перевернула верхнее фото. Опять.

Девушка со злостью кинула стопку в огонь, вышла на веранду, подхватила пакет с дисками и отправилась в мастерскую.

– Все подряд. Я помню, – приветствовал её приёмщик, – завтра после 16.00.

***

Марыся разобрала фотографии, нежно коснулась любимых губ, очертила кудряшки и под шелест пластинки швырнула в камин…

Селена тихонько открыла дверь. Музыка. Марыся никогда не угадывала. Не то, что Марек. Он и из дерева любые фигурки мог вырезать. Сейчас он терпеливо ждёт. Пишет: «И кровь моя, с твоей сливаясь воедино, питает сердце сына».

Утром Селена ушла, и Марыся опять подсела к камину. Другого способа избавиться от отпечатков подруги на своей жизни она не знала.

Бумага чернела, корчилась в огне, рассыпалась пеплом воспоминаний. Девушка перетасовала оставшиеся снимки, сдвинула, переместила части и открыла верхнее фото. Судорожно раскрыла всю стопку. Ушла.

Она кинула «колоду» в огонь, вышла на веранду, подхватила пакет с дисками и отправилась в мастерскую.

***

Марыся разобрала фотографии и пошла в сарай за дровами. На березовых чушках, в углу, лежал нож, на рукоятке которого Марек искусно вырезал портрет Селены, прорисовав каждую ресничку. Марыся всмотрелась в любимое лицо.

***

– Не точи мои ножи, не спеши,

– Деревянные они, без души.

Спектакля не будет

В шестом классе они с подружками выучили слово «любимый» на языках тридцати шести самых далёких планет. Девочкам казалось, что новые звуки оттеняют чувства и придают им сказочные смыслы незнакомых символов.

– —

В последний четверг месяца августа Дебора подключила новую систему. Теперь, заслышав звук уведомлений о входящих сообщениях, не надо было искать телефон – все тексты отображались на стенах квартиры.

– Приму душ и помогу тебе разобраться с настройками, – сказал Дэвид в пятницу утром, но не успел.

«Geliebte» и следом: «Moppie, Ciccio, Snuggle pup, Yawne…»

Сообщения длинной цепочкой выстроились вдоль окна: «Любимый, Любимый, Любимый».

Она схватила пульт и быстро отключила систему, но его телефон лежал рядом, и сообщения продолжали высвечиваться на экране.

Вечером они собирались в театр.

Дэвид редко оставлял свой телефон без присмотра. «Вдруг срочный вызов», – говорил он, а сам гордился своей предусмотрительностью: с любовницами молодой человек переписывался только на иностранных языках, а для подстраховки рассказывал Деборе о новых проектах на удаленных планетах. «Браво!» – каждый раз говорил он себе и мысленно передавал привет разработчикам Гугл-транслейт.

***

Дебора была наивной до непредсказуемости. Девушка таяла в его руках, но оставалась неуловимой. Ему хотелось уменьшить её, сунуть в карман, – сделать так, чтобы она принадлежала ему одному. После Мелиссы, с которой он расстался полгода назад, Дебора была лучшей.

Им было весело. Лёгкий трепет, утренние пробежки, всплывающие мелодии, рассветное солнце, – всё это умножалось на совместную радость. Оба любили музицировать и часто играли в четыре руки. Такие разные и такие похожие, они касались друг друга даже на расстоянии.

Дэвид сетовал на то, что при всей своей одарённости не имеет ни одного таланта, а Дебора восхищалась его умениями. «Золотые кудри, золотые руки, золотая память», – говорила она.

Молодые люди познакомились полгода назад на «Вечеринке Контрастов». Белокурый стройный юноша и темноволосая изящная девушка. Ведущий объявил музыкальный конкурс, и молодые люди чуть не столкнулись у рояля. Дэвид учтиво отошёл в сторону, дождался, пока она усядется на крутящийся стул и начнёт играть, и подхватил мелодию, раскрывая её на верхних октавах.

Они встречались всё чаще и чаще. И вот уже лишь изредка Дэвид ночевал у себя. Только когда задерживался на работе. Только когда не хотел тревожить её сон.

 
***
 

За полтора часа до начала спектакля Дэвид сидел в кафе напротив театра и беззаботно флиртовал с девицей за соседним столиком.

– Увидимся завтра?

– Увидимся.

– Пиши, как договорились. Запомнила?

– Да.

Дэвид вышел на улицу и набрал Дебору.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – неожиданно услышал он.

«Милая, ты где?»

«Вы не можете отправлять сообщения этому адресату», – ответили все мессенджеры.

***

Всю ночь он просидел под её окнами, отмахиваясь от ненужных посланий ненужных женщин. Утренняя Дебора шла к подъезду усталой походкой, – она всю ночь выгуливала, вышагивала, выжимала Дэвида из себя. Мысль о предательстве постепенно вытеснилась принятием и пониманием.

– Почему? – он не мог поверить, что именно она разгадала его игру.

– Смотри, – она свернула два кораблика и поставила их на землю. – Вот твоя жизнь. Ты плывёшь куда попало. К твоим бортам притягиваются разные судёнышки. На твоём пути новые земли, и твой киль касается каждой. Возможно, эти метания по мелким заводям износят твой двигатель, и обшивка потеряет былой блеск, зато ты познаешь многих. – Она повернула второй кораблик носом в противоположную сторону. – А это моя жизнь. И мне нужен один-единственный флагман. Я иду к Большой Земле.

– Дебора, у меня никого нет, кроме тебя! – взвыл Дэвид. – Мне никто не нужен, кроме тебя! Все эти гавани и судёнышки – пустой звук!

– Я не обижаюсь, Дэвид. Просто мне в другую сторону.

– Прости!

– За что? Это же твоя жизнь. Ветер сменился, и мы уже не будем вместе смеяться. Как можно обижаться на автобус номер девять за то, что его маршрут отличается от маршрута автобуса номер семь? Плыви, Дэвид, плыви, – она взъерошила его кудри. – Прощай.