Текст книги "Ибо сильна, как смерть, любовь… (сборник)"

Усталости как не бывало. Я вскочила с кровати, переполненная счастьем и энергией. Сейчас нужно бежать в школу, мне ведь должны позвонить туда из газеты. Впервые я бежала на работу с нетерпением. Интересно, повторится ли все? И будет ли все точно совпадать с прошлым разом?

Все повторилось, правда, не совсем точно. Учителя заходили в учительскую почти в той же очередности, но только почти. Потому что некоторые все-таки пришли раньше, другие чуть позже. И говорили не все о том же, что в предыдущую пятницу.

Мне и самой захотелось провести эксперимент, вызвать не тех детей или провести урок по-другому, но, подумав, я решила не делать этого. А вдруг я что-нибудь нарушу этим, и все изменится, и я не смогу спасти его. Еще сначала я очень волновалась, позвонят ли мне из редакции, но потом до меня дошло, что я и без этого звонка могу пойти к нему. И, кстати, пойду обязательно, и ничто и никогда не удержит меня.

Но из редакции позвонили, и точно в то же время. В этом я увидела хороший знак.

Значит, мне все-таки суждено спасти его. Когда на перемене в учительской минута в минуту раздался звонок телефона, я сорвалась с места, чтобы схватить трубку, но вовремя остановилась. В прошлый раз меня позвали к телефону, и сейчас на всякий случай лучше было повторить все действия. Замерев, я ждала, кого позовут к телефону. Позвали меня. Секретарь редакции отбарабанила мне задание, присовокупив, как и в прошлый раз, что дело неспешное.

Ага, это тебе неспешное, подумала я, а я уже больше на эту удочку не попадусь. Для меня это самое важное и самое спешное дело на земле.

Я решила идти к нему сразу после шести часов, только подождать пока уедут его родители. Целый день я думала, что я ему скажу, как смогу убедить не умирать, но так ничего и не придумала, и решила действовать по обстоятельствам. В конце концов, если у меня ничего не получится, я, как и решила, схвачу его за руки и начну кричать, пока не сбегутся все соседи. Или буду сидеть у него хоть всю ночь, но отравиться не дам. Не знаю, как мне удалось все-таки еще и провести все уроки. Чем ближе подходило время идти к нему, тем больше я волновалась. Причем, если сначала я еще и переживала, не будет ли мне страшно, когда я увижу его живым, после того как столько раз видела мертвым, то потом я про это забыла. Я просто волновалась оттого, что увижу его. Придя домой, я первым делом кинулась к зеркалу. Как я выгляжу? На сколько лет? Могу ли я понравиться ему или его интересует только эта его деревенщина?

То, что я увидела в зеркале, мне понравилось. Хотя я и вернулась в прошлую пятницу, волосы мои не отросли. Дорогая и очень модная в том году стрижка «Видаль Сесун» мне очень шла. Я надела купленные на толчке фирменные джинсы «Levi's», модный марлевый батник и босоножки на платформе. Все было классное и смотрелось очень модерново, и самое главное, больше восемнадцати дать мне было нельзя. Не может быть, чтобы я ему не понравилась. Во всяком случае, все данные для этого у меня есть, а остальное я соображу по ходу дела.

Очень тяжело было усидеть дома, дожидаясь положенного часа. В пять часов меня просто вынесло из дому, и, хотя я шла пешком и очень медленно, без четверти шесть я уже была возле его улицы. Еще немного времени заняла прогулка по соседнему переулку, но ровно в шесть я уже стояла на углу возле его дома, убеждая себя, что мне необходимо находиться здесь, чтобы не пропустить отъезд его родителей. В книгах, когда сыщику нужно следить за кем-то, на противоположной стороне улицы всегда, кстати, как рояль в кустах, находится какое-нибудь кафе или книжный магазин. Но на этой короткой улице ничего не было, даже деревьев, и мне пришлось очень нелепо торчать там у всех на виду. Все, что я могла сделать, когда кто-нибудь проходил мимо, окидывая меня недоуменным взглядом, это с недовольным видом смотреть на часы, как будто я кого-нибудь жду. Но всему приходит конец. Я все-таки дождалась, пока его родители и брат вышли из дому и направились к автобусной остановке.

Уезжают все-таки, опять оставляют его как ничуть не бывало, невольно со злостью подумала я, хотя и вполне отдавала себе отчет, что они ничего знать не могут, так как для них все происходит в первый раз.

Я решила подождать еще десять минут, чтобы убедиться, что они не вернутся, но уже через три минуты мне пришло в голову, что в этот раз он может не дождаться восьми часов, и я опоздаю. Почувствовав, как ледяной холод ужаса заполняет мою душу, я, чуть ли не бегом бросилась к его дому. У самого подъезда я притормозила, чтобы отдышаться и привести себя в порядок. Слава богу, что эта маленькая улица была пустынной, и никто не обратил внимание на мои маневры. Наконец, я вошла в подъезд и поднялась по лестнице. Сердце колотилось как сумасшедшее. Вопреки всякой логике я боялась снова увидеть возле его двери красную крышку гроба. Но, слава богу, там ничего не было, и я вдруг ясно поняла, что сейчас увижу его живого. От этой мысли сердце заколотилось еще сильнее, но я уже жала на звонок. За дверью раздались быстрые шаги, и она распахнулась. Он стоял на пороге, в глазах его светилась надежда. Очевидно, он подумал, что это она, Лена, пришла спасти его. Но там была всего лишь я, и глаза его мгновенно погасли. Разочарование было таким сильным, что он без сил прислонился к косяку двери. Да, живой, он был таким, как я и думала, высокий, стройный, смуглая кожа, темные кудрявые волосы и неожиданно синие глаза.

– Да? – тусклым голосом спросил он.

– Привет, – не придумав ничего лучшего, выпалила я.

– Привет, – равнодушно ответил он, не двигаясь с места.

– Я к тебе, – продолжила я, заранее заготовленный текст.

Он удивленно приподнял одну бровь.

– А разве мы знакомы?

Еще бы, подумала я, всю ночь, кажется, беседовали. Но вслух, конечно, сказала другое. То, что запланировала.

– Я к тебе из газеты, мне нужно взять у тебя интервью. Ты ведь теперь знаменитость.

На секунду в его глазах промелькнула радость, но тут же погасла, и он нахмурился.

– Мне не нужно никакое интервью. И, вообще, извините, но я занят.

Еще бы, подумала я, мальчик принял такое умное судьбоносное решение, готовится предстать перед всевышним, а тут какое-то интервью. Но меня этим не проймешь.

– Знаешь, если я все-таки уже пришла, может, ты разрешишь мне хотя бы зайти на минутку?

Он заколебался, но хорошее воспитание взяло верх, и он посторонился, давая мне дорогу.

– Только я действительно занят и не могу уделить вам внимание.

Я прошла в комнату. Так странно было снова находиться здесь, рядом с ним, живым и не узнающим меня. Не дожидаясь приглашения, я уселась. Он снова нахмурился и остался стоять, по-видимому, рассчитывая на кратковременность моего визита.

– Послушай, – попыталась я снова вернуться к домашней заготовке, – я, конечно, всего лишь из местной газеты, это, понятно, не очень престижно, но ведь это только начало. Если интервью получится хорошим, его могут перепечатать и республиканские газеты. Я думаю, тебе предстоит стать очень знаменитым.

– Мне очень жаль, что вы потратили время, но меня это не интересует, – упрямо ответил он.

Я почувствовала, как во мне начинает закипать злость. Я для него столько сделала, а его, видите ли, это не интересует. Хорошо, тогда будем говорить по-другому.

– Я понимаю, – как можно спокойнее начала я, – тебя не интересует интервью, так как гораздо актуальнее для меня сейчас писать тебе некролог.

Он вздрогнул и ошеломленно посмотрел на меня. Потом взял себя в руки и криво улыбаясь, произнес.

– Почему это вдруг некролог?

– Потому что сегодня вечером ты собираешься умереть, – глядя ему прямо в глаза сказала я.

Он растерянно смотрел на меня, не зная, что сказать, но затем неуверенно произнес:

– Вот еще, с чего вы это взяли?

Я молчала, все также глядя ему в лицо. Он нервно передернул плечами и снова спросил:

– Так почему вы так думаете?

– Я не думаю, глупый мальчик, я знаю.

– Откуда? – перестав притворяться, коротко спросил он.

– Садись, Леня, – серьезно сказала я. – Давай поговорим с тобой откровенно.

Как зачарованный он уселся напротив, не сводя с меня взгляда.

– Бог с ним, с интервью, давай лучше поговорим…

– Сначала скажите, кто вам об этом сказал? Лена?

– Я не знакома с твоей Леной и видела ее только один раз в жизни, но мне хватило, чтобы понять, что она из себя представляет.

– Ну и что же вы поняли? – почти враждебно спросил он.

– Что это хитрая и глупая деревенская девка, которая хотела использовать тебя, чтобы остаться в городе. Но потом ей попался другой, с квартирой и машиной, и она без колебаний бросила тебя и вцепилась в него.

Он мгновенно вспыхнул:

– Быстро же вы все поняли. А то, что вы можете ошибаться, вам не приходило в голову? Или вы всегда так мгновенно и безошибочно судите о людях?

Я поняла, что поторопилась с Леной и решила сменить тактику.

– Хорошо, – кротко сказала я, – не будем говорить о ней. Поговорим о тебе.

– А что обо мне говорить?

– Послушай. Леня, – как можно мягче начала я. – Я знаю, ты сейчас переживаешь очень тяжелый момент. Тебе, наверное, кажется, что жизнь кончена, что никто никогда не страдал так, как ты. Но поверь мне, это не так. Такое переживает в жизни каждый и не один раз. Дай мне договорить, – быстро добавила я, видя, что он опять вспыхнул и готов вскочить. – Так вот, неразделенная любовь и предательство существуют столько, сколько существует мир. И всегда кому-то казалось, что ничто не может сравниться именно с его любовью и с его муками. И в мире, наверное, нет человека, который не прошел бы через это, и если бы все кончали жизнь самоубийством, человечество давно бы вымерло. Но этого не происходит, потому что все проходит. Знаешь, у еврейского царя Соломона было кольцо, на котором он велел написать «Все уходит, все проходит, и это пройдет». И это святая правда. Время лучший доктор, и через пару месяцев ты сам будешь удивляться тому, что так переживал.

Я сделала паузу, чтобы перевести дух, и он тут же закричал, глядя на меня чуть ли не с ненавистью.

– Послушайте, я не знаю, кто вы, и откуда вы обо мне узнали, но кто вам дал право лезть ко мне в душу и вмешиваться в мою жизнь? Это моя жизнь, понимаете, и я могу с ней делать все, что хочу. И, вообще, какое вам до меня дело и какая вам разница, буду я жить или нет?

– Ах, вот как, – тоже заорала я, чувствуя, как меня охватывает не просто злость, а самое настоящее бешенство. – Это только твоя жизнь, и ты можешь делать с ней, что хочешь? А ты видел своих родителей, когда они сидели здесь у твоего гроба, черные как земля и полубезумные от горя? И твоего брата, который рыдал здесь у этого серванта? А твоя нежно любимая Лена явилась к тебе на похороны, вырядившись в свою самую короткую юбку и в самую вырезанную кофточку и, выставив здесь грудь и ляжки, делала вид, что рыдает, а сама пыжилась от гордости и самодовольства, что вот нашелся дурачок, который из-за нее отравился. А ты видел себя в гробу со слезами на глазах, потому что в последний момент ты пожалел о том, что сделал? Ты этого не видел, а я видела, потому что была здесь на твоих похоронах во вторник.

От неожиданности моих слов он на минуту растерялся.

– Послушай, ты что сумасшедшая? О каких похоронах ты говоришь? Я еще живой.

– Пока живой, последние часы, потому что ты собираешься в восемь часов проглотить тридцать таблеток снотворного, которое осталось после твоей бабушки. Что, разве не так?

Он опять растерянно помолчал. Потом неуверенно сказал:

– Откуда ты это знаешь? Ты не можешь этого знать.

– Тем не менее, я знаю, и меня послали сюда, чтобы не дать тебе это сделать.

– Кто послал? Кто мог тебя послать?

– Я не могу тебе сказать. Я и так слишком много тебе сказала.

– Ты все это выдумала.

– Выдумала? И про таблетки тоже? Ты разве говорил кому-нибудь о них?

Он молча покачал головой.

– Хочешь еще доказательство? Как ты думаешь, я была уже в вашей квартире?

– Ну, я думаю, нет, – растерялся он.

– Тогда откуда я знаю, что у вас кухонные шкафчики коричневого цвета и плита тоже коричневая? Не можешь сказать? Так вот, я заглядывала к вам в кухню. Там две женщины готовили поминки по тебе, я хотела узнать у них, почему ты умер, но постеснялась спросить. У одной из них на левой щеке большое родимое пятно. Ты знаешь, кто это?

Он беспомощно кивнул, без сил опустился на стул и задумался. Я ясно видела, что он перебирает в уме все возможные варианты, пытаясь найти хоть сколько-нибудь приемлемое объяснение и не находит его. Наконец он сдался, но, тем не менее, упрямо сказал:

– Я все равно думаю, что ты сумасшедшая и все это выдумала.

– И про то, что ты собираешься принять эти чертовые таблетки в восемь часов?

– Ну, про таблетки я не знаю, откуда ты узнала. А в квартире ты, может быть, и была. Откуда я знаю, кто к нам приходит, когда меня дома нет.

– Ты сам не веришь в то, что говоришь.

– Так что ты хочешь, чтобы я поверил в эту чушь про мои похороны? Такого все равно не может быть.

– Почему? – тут же вцепилась я в него.

– Потому что чудес на свете не бывает.

– А ты уверен в этом? А разве это не чудо, что мы вообще как-то попадаем на эту землю, живем на ней, а потом уходим неизвестно куда? Да люди просто боятся чудес, и стараются не видеть их. А ты такой сторонник скальпеля Оккама?

– Какого еще скальпеля? – удивился он.

– Ну, вот, – совершенно искренне огорчилась я. – А я думала, ты читаешь книги.

– Я и читаю, – обиделся он. – Только, может быть, не те книги, что ты.

– А какие же?

– Не важно. Ты давай объясни, что ты имела в виду.

– Оккам это древний философ. Он жил в тринадцатом веке, но был очень трезво мыслящий человек. Он сказал «Не следует увеличивать число сущностей, сверх существующих».

– Хорошо сказал, – иронически одобрил он. – Неплохо было бы еще понять, что это значит.

– Это значит, что не нужно выискивать что-то сверхъестественное, там, где можно обойтись естественными причинами. То есть, что чудес не бывает. И с тех пор мы так и живем, закрываем глаза на то, что не можем объяснить и говорим, что этого не может быть, потому что этого не может быть… никогда. Как у Чехова, знаешь?

Он кивнул.

– А на самом деле… А на самом деле «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Это тоже, между прочим, очень неглупый человек сказал.

– Так что, ты мне предлагаешь поверить, что я умер, а теперь снова воскрес и даже не помню об этом?

– А что тебе еще остается делать, как не поверить? Жаль, что я не сфотографировала тебя в гробу. Кстати, у тебя есть темно-синий костюм?

Он кивнул.

– Вот ты в нем и лежал.

Он подпер голову кулаком, некоторое время задумчиво смотрел на меня и, наконец, сделал последнюю попытку.

– Слушай. А, может быть, ты у кого-нибудь узнала, ну, про костюм и про кухню, а теперь из меня идиота делаешь?

– Да? А зачем бы мне это было надо?

– Да откуда я знаю? Разыгрываешь, может.

– Хороший розыгрыш, особенно про таблетки, которые ты собираешься проглотить в восемь часов.

– Да, – вздохнул он, – таблетки это сильная карта. Я о них вообще никому не говорил.

– Ну вот, видишь?

– Ну-ну, просто дурдом какой-то.

– Точно, – поддержала его я.

Он с минуту еще пытался что-нибудь придумать, а потом вдруг невесело засмеялся.

– Чего ты? – удивилась я. – Что здесь смешного?

– Представляешь, вот я поверю тебе и начну кому-нибудь рассказывать, как он был у меня на похоронах, а я потом передумал и воскрес, и могу ему теперь его венок назад отдать.

На меня сразу нахлынули печальные воспоминания.

– Во-первых, – тихо сказала я, – это было совсем не смешно, это было ужасно. У меня до сих пор сердце разрывается, когда я вспоминаю об этом. Но это одно, а второе, и главное, что ты никогда никому не должен об этом рассказывать. Я и тебе не должна была говорить об этом.

– Почему?

– Так.

– Исчерпывающий ответ, конечно. Ну, хорошо, давай зайдем с другой стороны. Кто ты? И почему вдруг у тебя разрывалось сердце, когда ты меня увидела?

И тут я растерялась. Конечно, дома мне приходило в голову, что он спросит это. И в ответ я должна была честно и прямо ему ответить, что это потому, что я люблю его и искала всю жизнь. Но одно дело твердить это про себя и совсем другое сказать это вслух да еще парню, который видит меня, или считает, что видит, первый раз в жизни.

– Давай, давай, колись, – подбодрил он меня.

– Ну, я пришла взять у тебя интервью, – неуверенно начала я, Но он меня перебил.

– Это я уже слышал, это твоя официальная легенда, а ты говори правду: как ты попала в эту историю? Почему именно тебя прислали спасти меня? И кто прислал, в конце концов?

Я молчала, не зная, что сказать.

– Так, придется применить допрос третьей степени, – продолжил куражиться он. – Или все-таки будешь говорить?

– Я не могу говорить, меня никто не предупреждал, но я чувствую, вернее, я точно знаю, что об этом нельзя рассказывать.

– Почему?

И вдруг в моей голове прозвучали странные слова, и я автоматически повторила их – Великое таинство, великий грех.

– Понятно, – задумчиво сказал он, – ну и что мне теперь с этим всем делать?

– Во-первых, поверить мне. А во-вторых, не делать глупостей. Чего вдруг тебе умирать? Ты умный, интеллигентный, талантливый, красивый, наконец.

Он скептически усмехнулся.

– Да уж, красавец.

– Ты что и вправду не знаешь, что ты очень красивый? – удивилась я.

– Я так не считаю.

– Тогда слушай то, что тебе говорит женщина.

– Ох, женщина. Да ты девчонка, тебе, наверное, лет восемнадцать.

– Я старше тебя. Правда ненамного, – подумав, прибавила я. – А если ты мне не веришь, пойди и посмотри на себя в зеркало, пока оно не занавешено.

– Ну, вот, опять начинаешь свой бред про похороны?

– Знаешь, ты просто свинья. Я так старалась тебя спасти. А ты обзываешь меня сумасшедшей, орешь на меня…

– Ты тоже на меня орала.

– А что мне еще оставалось делать? – с обидой сказала я. – Я ведь борюсь за тебя.

Он вдруг перегнулся через стол, положил мне руку на плечо и виновато заглянул в глаза.

– Ну, хорошо, не обижайся, я, в общем-то, понимаю это и ценю, но представь себя на моем месте. Если бы кто-нибудь пришел к тебе и говорил такое, ты бы поверила?

– Знаешь, я не из легковерных и всегда требую доказательств, но если мне их предъявляют, я не настолько ограничена, что закрываю глаза и упорно твержу, что этого не может быть.

Он снова засмеялся.

– Вот видишь, какой выбор ты мне оставляешь: или поверить тебе или признать себя ограниченным. Ладно, ты мне все еще не сказала, зачем тебе это было надо.

– Что именно?

– Ну, вот спасать меня. Ты же меня до этого не знала.

– Я слышала твою музыку по радио и еще тогда думала о тебе, пыталась понять, почему ты пишешь такую грустную музыку. А потом мне дали в редакции это задание, и я подумала, что это судьба, и мы, наконец, увидимся и сможем поговорить. А потом, когда я пришла, то увидела, что опоздала. Мне было так горько и обидно, я была просто в отчаянии. А потом она начала там рыдать на всю улицу, но я заметила, что она рыдает, а сама поглядывает по сторонам, какое она производить впечатление. Я подошла к ней и заглянула ей в глаза. Там не было горя, только самодовольство. А ты уже лежал в гробу, совершенно беспомощный и ничего не мог исправить. Тогда я решила, что это неправильно. Ты не должен был умереть из-за нее. И я решила, что верну тебя. Наверное, это было угодно богу, потому что какие-то странные силы подсказали мне, что нужно делать. Все, – отрезала я, – больше я ничего тебе рассказать не могу.

– Да, – выдохнул он, – ну и дела.

– Послушай, – снова начала я, – вот ты сейчас точно следуешь теореме Оккама. Ты пытаешься все, что я говорю, объяснить естественными причинами. У тебя не получается. А ты попробуй поверить мне, и все сразу встанет на свое место.

– Ну, вообще-то это так, – подумав, нехотя признал он.

– Но ты не мучайся. Для меня главное не то, веришь ты мне или нет. Для меня главное совсем другое.

– Да? Ну и что для тебя главное?

Ну, вот и наступил этот самый важный момент. Я положила свою руку на его и, глядя ему в глаза, сказала с нажимом и как можно убедительней.

– Главное, чтобы ты жил.

– Почему? – тихо спросил он.

– Потому что ты единственный и необыкновенный, и твоя жизнь слишком большая ценность, чтобы бросаться ею ради женщины, которая даже неспособна понять и оценить тебя и твой талант.

Я ожидала, что он опять вспылит и бросится защищать ее, но он промолчал и задумался, а потом спросил, силясь придать своему голосу иронический оттенок:

– Ну, а ты, конечно, способна понять и оценить меня и мой талант?

– Знаешь, тебе совсем не обязательно хамить мне, – обиделась я. – В конце концов, ты прав. Это твоя жизнь и можешь делать, что хочешь, а я ухожу.

Я даже встала со стула, но я блефовала. Я бы все равно никогда так просто не ушла, но момент был рискованный, и у меня замерло сердце.

– Погоди, – он тоже вскочил и схватил меня за руку. – Извини, я не хотел тебя обидеть. Не уходи, мы же с тобой еще не договорили.

Я потихоньку вздохнула с облегчением, но постаралась сохранить обиженное лицо.

– Ну, извини, – еще раз повторил он, – не обижайся. И вообще, какой же ты мой ангел-хранитель, если собираешься уйти и бросить меня? Тебя же послали меня спасти.

Он старался говорить шутливо, но глаза смотрели на меня тревожно. Он даже приобнял меня за плечи, как – будто старался удержать.

Да ведь он же боится, что я уйду, вдруг дошло до меня. Я, это единственное, что отделяет его от смерти. Если я уйду, ему придется принять эти таблетки, а ведь он не хочет этого. Острая жалость к нему пронзила мне сердце.

– Ленечка, бедный мой мальчик, – вырвалось у меня и я неожиданно для себя обняла его. Он нагнулся и прижался щекой к моей щеке, а я стала гладить его по голове. Так мы простояли несколько минут молча. Я чувствовала его дыхание на своей шее, чувствовала тепло его тела. Он казался мне таким беззащитным, я готова была отдать жизнь, чтобы защитить его.

– Глупый, глупый, ты мой ребенок, – тихо шептала я ему. – Ну, зачем ты придумал все эти ужасы на свою голову? Ну, ничего, ничего. Теперь это все прошло, теперь у тебя все будет хорошо.

Он вдруг поднял голову.

– Ну, вот, – серьезно сказал он. – Зачем же ты меня оскорбляешь?

Я растерялась.

– Разве я оскорбляю тебя?

– Конечно, – подтвердил он. – Обзываешь ребенком, ни с того ни с сего.

Я пригляделась к нему повнимательней. Глаза его смеялись, и, вообще, он выглядел значительно повеселевшим. Видно, он, наконец, понял, что ему не предстоит умирать сегодня, и словно тяжелый груз слетел с его плеч.

– Я, – продолжал он, – совсем даже не ребенок.

– Да, – радуясь перемене в нем подхватила я, – ты львенок, а не ребенок…

– Клянусь душой, – закончил он. И очень довольный прибавил:

– Вот видишь, я читаю книги.

– Хороший мальчик, – покровительственно сказала я.

– Ах, вот как ты со мной разговариваешь. Тогда не будете ли вы так добры, взрослая тетенька, сказать, сколько вам лет? Что-то мне не кажется, что вы старше.

– Ну вот, разве женщинам задают такие вопросы?

– Так то женщинам не задают. А таким девчонкам как ты можно.

– Ну, если тебе так хочется знать, то мне скоро двадцать два. А тебе, между прочим, двадцать.

– Подумаешь, два года разницы, это ерунда. А я уже и вправду подумал, что ты жила при Александре Македонском.

– Я что, так старо выгляжу? – поинтересовалась я.

– Нет, но ты же ангел. Откуда мне знать, как у ангелов года считаются. Да, а вот еще вопрос, – совсем повисел он. – Ангелы пьют кофе или по старинке все только нектар с амброзией?

– Кофе тоже пьют, – успокоила я его, – можешь предлагать.

– Вот и хорошо, давай хоть кофе выпьем, а то я с тобой уже замучался.

– Ничего себе, – возмутилась я. – это кто еще с кем замучался.

– Ну, хорошо, хорошо, пусть будет, что ты со мной, – засмеялся он. – Главное, что у меня есть отличный кофе. Я тебе сейчас покажу.

В университете, мы изучали психологию, и я знала, что душевные страдания не могут продолжаться бесконечно. Когда они достигают критической точки, срабатывает система самозащиты, и человек как бы отключается от них и наступает релаксация. Конечно, это временное облегчение, он еще будет страдать, но сейчас его боль затихла, и он счастлив и весел. Ничего, время лечит, он забудет ее. А я уж постараюсь помочь ему. Но я еще не все сделала сегодня, остался еще один очень важный момент.

– Леня, – просительно сказала я, – Перед тем, как мы пойдем варить кофе, можно мне что-то сделать?

– Что ты имеешь в виду? – он подозрительно посмотрел на меня.

– Нет, ты сначала скажи, что можно.

– Ну, хорошо, давай, – подумав, согласился он.

– Я должна забрать у тебя таблетки, – выпалила я.

По его лицу пробежала тень.

– Вообще-то, в этом нет необходимости, я… – он замялся.

– Береженного бог бережет, – твердо сказала я. – так я заберу?

– Ну, если ты так хочешь… Хорошо, я сейчас принесу их.

– Нет, – упрямо сказала я. – Я сама возьму. Скажи, где они лежат.

– Хочешь убедиться, что я все тебе отдам? – догадался он.

– Да. Откуда я знаю, может, у тебя еще что-нибудь есть.

– Тогда тебе нужно забрать все колюще-режущие предметы, – невесело пошутил он.

– Если надо будет, заберу, – я была тверда как кремень.

– В общем, хочешь сделать шмон?

– Да, – я стояла на своем.

– Ладно, пошли в ванную. Они там в шкафчике.

Он открыл дверь в ванную и пропустил меня вперед. Она была крохотной. Ванна занимала ее большую часть. Узенький проход вел к раковине, над которой висел шкафчик. Я решительно направилась к нему. Внутри лежали немногочисленные лекарства, мыло, зубная паста.

– Вот они, – он показал на флакон, наполненный таблетками. Я быстро схватила роковое лекарство и сунула в карман джинсов.

– Ну, что еще ты собираешься забрать? – насмешливо спросил он.

Он стоял сзади, почти вплотную ко мне, и я чувствовала его близость каждой клеточкой своего тела. Но сейчас передо мной стояла важная задача обезопасить его, и я не могла отвлекаться.

– Это аспирин, – он протянул руку поверх моей головы и стал показывать мне лекарства. – Это энтеросептол, это, пардон, средство от запора…

– А это что? – Я коршуном кинулась на таблетки анальгина. На вид их было штук тридцать. В таком количестве они были опасны, и я не собиралась их ему оставлять.

– Э, это всего лишь анальгин, что ты делаешь? – удивился он, видя, что я прячу и это лекарство в карман.

– Это я тоже не могу тебе оставить, – сурово сказала я.

– А что я родителям скажу, если у них живот заболит? – заныл он. – И вообще, лекарство денег стоит.

– Деньги я верну, – все тем же суровым тоном ответила я. – Скажи спасибо, что я оставляю вам средство от запора. Ну, ладно, пока все.

Я повернулась и неожиданно мы оказались совсем близко друг к другу, лицом к лицу. Наступила пауза. Его губы были совсем рядом. Я видела, что ему хочется поцеловать меня, но он не решается. Я даже понимала, почему. Всего лишь час назад он собирался умереть из-за любви к другой. Он боялся, что я буду смеяться над ним.

– Знаешь, а я ведь даже не знаю, как тебя зовут, – вдруг с удивлением сказал он. Но только я хотела назвать свое имя, он жестом остановил меня.

– Не нужно имени, – сказал он. – Ты ведь мой ангел-хранитель. Я буду называть тебя ангел.

– Я что, похожа на ангела? – спросила я.

Он отступил на шаг и окинул меня оценивающим взглядом.

– Во всяком случае, ты достаточно хорошенькая для этого.

Наконец-то, оценил, обрадовалась я.

– Ладно, при таком условии, я согласна.

– Тогда все, ангел, пошли пить кофе, – скомандовал он, и, легонько обняв меня за плечи, повел в кухню.

– Вот, – с детской гордостью он продемонстрировал мне там явно иностранную вакуумную упаковку с зернами кофе. – Ты когда-нибудь видела такое? Это двоюродный брат отца присылает нам из Израиля. Настоящий арабика.

Я, конечно же, выразила максимум восхищения столь замечательным кофе, и он, страшно довольный, вскрыл упаковку и пересыпал часть зерен в кофемолку. По кухне тут же поплыл совершенно одуряющий запах. Мне нестерпимо захотелось кофе.

– Давай я пока джезву наполню, – чтобы ускорить дело предложила я. И тут такое началось. Он даже выключил кофемолку и несколько секунд молча уничтожал меня взглядом, а потом возмущенно сказал.

– Женщина, знай свое место. Неужели ты думаешь, что я доверю тебе варить кофе? Женщины могут варить борщ, но настоящий кофе никто из них варить не умеет. Сядь и помолчи.

Пожав плечами, я уселась за стол, а он еще некоторое время продолжал молоть зерна, время от времени проверяя, что получилось и что-то бормоча себе под нос. Наконец, полученный результат его, по-видимому, удовлетворил, так как он выключил кофемолку и пересыпал все из нее в джезву.

– Вот видишь, – снисходя к моему невежеству, попутно объяснил он, – зерна не должны быть смолоты в порошок. Хороший кофе должен быть грубого помола.

Потом он стал тщательно отмерять воду, а я смотрела на него и думала, какой же он еще ребенок. Как только это ребячество могло сочетаться с такой решимостью. И каким характером нужно обладать, чтобы довести до конца решение покончить с собой.

Неожиданно он повернул голову и, поймав мой взгляд, смущенно засмеялся.

– Ладно. Не смотри на меня как на дурачка. Это один турок научил меня так готовить кофе.

Вот увидишь, как здорово получится.

Он поставил джезву на огонь и стал внимательно смотреть в нее.

– Ну, и что там такого особенного ты делаешь, что мне нельзя было доверить? – не выдержала я.

– Сейчас увидишь. Вода не должна кипеть. Нужно внимательно смотреть, и когда она вот-вот будет готова закипеть, нужно быстро выключить, немного подождать и снова включить. И так три раза.

– Ничего себе, и ты каждый раз вот так дурью маешься? – удивилась я.

– Ага, – машинально ответил он, но тут же спохватился и грозно посмотрел на меня.

– Женщина, молчи, – потом сам не выдержал и засмеялся. – Ладно, я вижу тебя все равно ничему не научишь, лучше открой холодильник и достань пирожные. Мама напекла перед уходом.

Я открыла холодильник. Там стояло целое блюдо очаровательных маленьких эклеров, часть из которых была посыпана сахарной пудрой, а часть покрыта шоколадной глазурью.

– Ой, красота какая, – вырвалось у меня. – так у тебя все время были эти пирожные, а ты собрался умереть, – хотела сказать я, но в последний момент поняла, что лучше больше сегодня не говорить об этом, и тут же переменила окончание предложения.

…а ты мне даже и не предлагал, – удалось мне продолжить без малейшей запинки.

– Я боролся с собой, – гордо сказал он не отводя глаз от кофе, – и видишь, наконец-то…

– …сумел оторвать их от сердца, – подсказала я.

– Точно, – засмеялся он. – Все, можно выключать окончательно.

– А сахар ты разве сыпишь не в джезву, а в чашку? – наивно поинтересовалась я на свою голову, и вызвала опять бурю возмущения.