Текст книги "Ибо сильна, как смерть, любовь… (сборник)"

– Да кто же пьет такой кофе с сахаром? Сахар не просто изменяет вкус кофе, он забивает его, он, если хочешь знать, просто уничтожает его.

– Так ведь без сахара он же горький как хинин, – попробовала защищаться я.

– А ты сначала попробуй, а потом будешь говорить, – мой любимый был неумолим. – Сейчас я добавлю немного соли и через минуту можно будет разливать.

– Чего ты добавишь? – не поверила я своим ушам.

– Соли. Это для того, чтобы гуща быстрее осела, – объяснил он, действительно добавляя соль. – Кстати, чего ты сидишь? Можешь уже достать чашки и блюдца.

– Я, между прочим, здесь гость, – возмутилась я.

– Ну, хорошо, хорошо, я сам.

Он достал маленькие чашечки, налил в них кофе, потом уселся напротив меня и очень довольный сказал:

– Ну, давай, пробуй.

Я с опаской поднесла ложечку к губам. Кроме того, что кофе был очень горячий, еще и горечь была несусветная.

– Ну, как? – явно рассчитывая на мой восторг, спросил он.

– Ужасно, – честно ответила я. – То есть, запах, конечно, чудесный, но уж очень горько. Можно хоть одну ложечку сахара добавить?

– Ой, ну ладно, на, бери свой сахар.

Очень расстроенный, он поднялся, вытащил сахарницу и демонстративно поставил ее возле меня.

– Зря я так старался для тебя. В следующий раз, когда придешь, будешь пить ячменный напиток «Дружба», вместо кофе.

В следующий раз, отметила я про себя. Если он говорит о следующем разе, значит, мои дела идут неплохо.

– Я принесу с собой свою банку с кофе.

– Ага, сорта «Кофе молотый». И добавишь в него семь ложек сахара.

– Пять, – поправила я. – Я всегда кладу пять.

Он только с обидой взглянул на меня и промолчал. У меня защемило сердце, так стало его жалко. Действительно, что же это я? Мальчик так старался произвести на меня впечатление, а я?

– Я пошутила, – смиренно сказала я. – Конечно, я не буду добавлять сахар в такой кофе.

– Умница, – обрадовался он. – Это только сначала кажется горько, но постепенно ты привыкнешь. Вот увидишь, ты потом сама не захочешь класть сахар.

– Ну, хорошо, хорошо, только не расстраивайся, ребенок, – засмеялась я.

– Хм, значит, я, по-твоему, ребенок?

С минуту он загадочно и серьезно смотрел на меня, а потом вдруг встал, взял свой стул и поставил ближе ко мне. Я с удивлением смотрела на него, не понимая, что он собирается делать. Он уселся на стул лицом ко мне, наклонился и, взяв мою голову в руки, прижался своими губами к моим в долгом поцелуе.

Хотя я ни с кем никогда долго не встречалась и ничего серьезного не допускала, целоваться мне уж точно приходилось, и неоднократно. И надо сказать, что ничего приятного я в поцелуях не находила: в лучшем случае они оставляли меня равнодушной, в худшем было просто противно чувствовать на своем лице чужие слюнявые губы. Но с ним все было по-другому. Его губы были теплыми и нежными, и мне хотелось, чтобы этот поцелуй продолжался вечно. Но потом вдруг зародилось какое-то неясное чувство обиды. Почему он меня целует? Потому что та, любимая, далеко, а я под рукой? Сейчас скажу ему это.

Но когда он оторвался от моих губ, то прошептал:

– Какие у тебя нежные губы.

И снова стал целовать меня. Я обняла его, чувствуя себя самой счастливой. Но привычка к самокопанию взяла верх, и я снова засомневалась, не покажусь ли я ему слишком легкой добычей. Он оказался необычно чутким. Сразу почувствовал мое отчуждение и, перестав целовать, тревожно заглянул мне в лицо.

– Ты обиделась? Я что-то сделал не так?

– Нет, просто…, – я запнулась, не зная, что сказать дальше.

– У тебя есть кто-то? Жених? Парень?

– Я отрицательно покачала головой.

– Правда? – обрадовался он. – Странно, ты ведь очень красивая. Ты, наверное, многим нравишься.

– Ну, так ведь нужно, чтобы и мне кто-то нравился.

В его глазах отразилась неуверенность.

– Интересно, что же нужно, чтобы тебе понравиться? – деланно небрежным тоном спросил он.

– Тебе, например, нужно всего лишь быть живым, – серьезно сказала я ему.

– Ну, так я и живой, – обрадовался он.

– Но ты ведь любишь Лену, – полуутвердительно-полувопросительно сказала я.

– А, это, – он погрустнел и задумался. – Понимаешь, я и сам толком не знаю. Когда были вместе, казалось, что любил, но, скорее, просто привык к ней. Все-таки два года вместе. Потом, когда она меня бросила, вдруг образовалась такая пустота. Понимаешь, с родителями у меня вообще нет общего языка. Они считают, что если человек накормлен, одет более или менее прилично, есть где жить, значит, он просто обязан быть счастливым. А всякая психология, чувства, переживания, это все ерунда и баловство. А в последнее время мы с ними вообще только ругались. Я в училище почти не ходил этот месяц, запустил все, ну, они и начали меня упрекать, что я не учусь, у них на шее сижу, а все свои деньги на нее потратил. И правильно она сделала, что меня бросила, все равно из меня толку не будет. В училище, понятно, тоже одни неприятности. Мне на него вообще плевать, но без этого диплома в консерваторию даже документы не принимают. В общем, со всех сторон ничего хорошего, ну я и решил, что лучше возьму и со всем сразу покончу. По крайней мере, моим родителям на одного кормить меньше будет.

– Ну, что ты говоришь, твои родители тебя любят.

– Да? Странная какая-то любовь у них. Видят, что человеку и так плохо, но норовят еще и нож в ране повернуть. Нет, я думаю, плакать по мне особо некому.

– Между прочим, еще есть я, – напомнила я ему.

– А ты не исчезнешь?

– В каком смысле?

– Ну, уйдешь, и я больше тебя не увижу. Знаешь, ты все-таки скажи, где тебя искать, а то я тебя и найти не смогу.

Он старался говорить шутливым тоном, но глаза были тревожными.

– Я преподаю английский в 6-й школе. Английской.

– А где ты английский выучила?

– Я университет закончила.

– А газета? Ты это придумала про интервью?

Я вытащила из кармана джинсов удостоверение внештатного корреспондента и помахала перед его носом.

– Я, мой милый, никогда не вру.

– Так ты хочешь сказать, что все остальное, о чем ты говорила, тоже правда?

Он попытался насмешливо улыбнуться, но улыбка вышла кривой, а голос дрогнул и прозвучал хрипло. Я внимательно посмотрела на него. В его глазах появился испуг, До него вдруг стало доходить, что, может быть, я не вру, и он действительно умирал и лежал в гробу. Его взгляд стал напряженным, как будто он пытался что-то вспомнить, и вдруг я увидела, что его глаза широко раскрылись и наполнились ужасом. Я почти чествовала, как откуда-то из глубины подсознания в его душу проникают смутные воспоминания о долгой и одинокой агонии, полной боли, тоски и отчаяния. Он побледнел, тяжело задышал и, наконец, когда эти воспоминания стали совсем мучительными, закрыл лицо руками, как бы стараясь защититься от них. Меня пронзило страшное чувство жалости и вины. Я бросилась к нему, обняла его и стала целовать его лицо, руки, волосы.

– Нет, нет, это все неправда, – плача, торопливо зашептала я ему. – Ничего этого не было, не было смерти, не было гроба, ты не умирал, я это все придумала, прости меня, прости меня, пожалуйста. Ты никогда больше не будешь один, я буду всегда возле тебя, я люблю тебя, мой дорогой, милый, любимый.

Я отняла его руки и стала гладить его лицо, заглядывая ему в глаза. Постепенно его взгляд стал осмысленным, лицо снова стало смуглым, он глубоко вздохнул, как бы сбрасывая наваждение и посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться ему сквозь слезы. Он обнял меня, мы прижались друг к другу, и я все говорила, говорила, как я люблю его. Наконец, он совсем успокоился, поднял голову и виновато улыбнулся мне.

– Ну, вот, теперь ты будешь думать, что я псих. Черт, сам не знаю, что это было. Знаешь, – как-то удивленно сказал он, – я вдруг почувствовал… – он запнулся, но все-таки решился выговорить, – дыхание смерти. До этого я просто как-то и не думал, что это значит, умереть, а тут, – он снова побледнел и растерянно проговорил, – я как будто бы заглянул на тот свет.

– Не нужно говорить об этом, пожалуйста, не нужно, – мои глаза снова наполнились слезами, – ты не умрешь, я забрала эти проклятые таблетки, и я буду с тобой, пока не пройдут эти проклятые восемь часов. Прости меня, это все из-за того, что я наговорила тебе, но это все неправда.

Но он только посмотрел на меня каким-то новым мудрым взглядом и покачал головой. У меня замерло сердце, неужели он действительно вспомнил? Я заглянула ему в глаза. Он сел, притянул меня к себе и посадил на колени.

– Глупенькая, ну что ты извиняешься? Ты же спасла меня. Что бы было, если бы ты не пришла, не сердилась, не кричала бы так на меня? Это я должен тебе спасибо сказать, что ты спасла меня.

Некоторое время мы молча сидели, прижавшись друг к другу. Потом он вдруг легонько приподнял мою голову за подбородок и спросил:

– А то, что ты сейчас мне говорила, это тоже правда?

– Что? То, что я люблю тебя? – храбро спросила я.

Он только молча кивнул, не отводя взгляда.

– Да, – твердо ответила я. – Я люблю тебя. Иначе, чего бы я так воевала за тебя? Ты что думаешь, что я ко всем врываюсь в дом, и такое устраиваю?

– Очень надеюсь, что нет, – он засмеялся и снова прижал мою голову к груди. – И что никому больше такого не говоришь, на это я тоже надеюсь. И, кстати, не забудь, что ты обещала быть со мной всегда, и не покидать меня ни на минуту.

– Не думаю, что твоим родителям это очень понравится, если я поселюсь у вас, – засмеялась я.

– А знаешь, – вдруг серьезно сказал он. – Моим родителям это должно даже очень понравиться.

– С чего бы это?

– Да ведь ты же из наших, как мой папа говорит. Из наших, да? Ты понимаешь, о чем я?

– Ну, конечно, – засмеялась я. – Мои родители точно также говорят, только по латыни «экс нострис».

– Ну, вот, – довольно кивнул он. – Но это первое. Второе, ты интеллигентная девочка из приличной семьи, это сразу видно. Кто твои родители?

– Ну, папа адвокат, а мама стоматолог.

– Вот видишь. Ну, а еще ты закончила университет. Я думаю, мои родители будут от тебя в восторге. Уж чего, чего, но такого они от меня не ожидают. Я ведь у них непутевый сын.

– Почему непутевый?

– Ну, друзья у меня все фарцовщики, училище я прогуливаю, ну и… в общем, все остальное им тоже не нравится.

– Если бы мой сын училище прогуливал, я бы его тоже ругала, а за… все остальное, вообще убила бы.

– Однако я смотрю, ангел, характер у тебя далеко не ангельский, – хохотнул он, – а даже наоборот, агрессивный. Или, может, ты просто голодная? Ох, – спохватился вдруг он, – что же это я? Пирожные велел вытащить, а есть их не даю. И про кофе мы с тобой забыли.

– Да, – неохотно вставая с его колен, отозвалась я. – Но мы можем сейчас его выпить. Он, наверное, еще теплый.

– Теплый, кто же пьет кофе теплым? Теперь уже можешь насыпать в него сахар, все равно пропал. Ладно, бери пирожные.

– А можно я сначала руки помою?

– Ну, если тебе уже совсем невмоготу, можешь помыть, – великодушно разрешил он.

– А тебе разве не надо руки мыть?

– У меня, между прочим, руки от рождения чистые, – нахально заявил он. Но потом рассмеялся, – ну, хорошо, я тоже помою, а то будешь думать, что я и вправду никогда рук не мою.

Мы снова пошли в ванную. Я первая помыла руки и посторонилась, пропуская его. Мы опять оказались прижаты друг к другу, и он, не выдержав, обнял меня, крепко прижал к себе и стал быстро и нежно целовать. Я почувствовала его возбуждение. Вдруг он резко отстранился, посмотрел мне в глаза и тихо спросил:

– Хочешь побыть со мной?

Я хотела этого больше всего на свете. Я мечтала об этом с тех пор, как увидела его и еще тогда, когда даже не видела, а только придумывала его. Я хотела быть его всей душой, каждой клеточкой своего тела, но… я не могла этого сделать. Моя дурацкая гордость, или, может быть, мнительность не позволяли мне.

– Ленечка, – как можно мягче сказала я. – Я бы хотела, но я не могу. Ты ведь любишь другую. Просто ее здесь нет, а я под рукой, так ведь. Да?

Такой бурной реакции я не ожидала. Он мгновенно отпустил меня и даже отступил на шаг, – Как ты можешь так говорить? Я же тебе объяснял, что дело даже вовсе было и не в ней, а просто все так запуталось…

– Леня, а если завтра она вдруг вернется к тебе, ты уверен, что не простишь ей все и не захочешь снова быть с ней? А что тогда буду чувствовать я? Понимаешь, есть женщины, для которых все это, что стакан воды выпить, но я не отношусь к таким. Ну, что я могу сделать?

Давай подождем с этим, пока я точно не буду знать, что тебе нужна именно я.

– Глупенькая, – очень серьезно сказал он, – да я с ума схожу от нежности к тебе, а ты этого не видишь.

Ну, вот и все. После этих его слов я почувствовала, что готова на все, что сделаю для него все, что он захочет, и буду ласкать его как угодно, только бы ему было хорошо. Я решительно шагнула к нему, но теперь уже он покачал головой и нежно поцеловав меня в висок, сказал:

– Ты права. Я никогда не захочу больше вернуться к ней, но я должен сначала доказать тебе это. Даже если я скажу тебе сейчас, что люблю тебя, ты мне не поверишь. Уж очень быстро все произошло. Но ты сама это увидишь, потому что мы с тобой теперь всегда будем вместе. Не нужно спешить, у нас с тобой еще много времени впереди.

– Да, – счастливо повторила я, – У нас с тобой еще много времени впереди.

И ни он, ни я тогда не знали, что у нас нет никакого времени впереди, что на часах уже без четверти восемь, и нам осталось быть вместе ровно пятнадцать минут. Никакое предчувствие не омрачало нашу любовь, таблетки были надежно спрятаны, я охраняла его, и совершенно счастливые, закончив мыть руки, мы, обнявшись, пошли в кухню.

– Между прочим, хоть ты и твердишь все время, что ты меня старше, опыта у меня побольше, чем у тебя, это я уже успел заметить, – самодовольно сообщил он мне по дороге.

– Это смотря какого опыта, – выкрутилась я.

– Любого. Люди называют опытом свои ошибки, а я называю опытом интуитивное познание жизни, – торжественно провозгласил он.

– Это сказал не ты, а Оскар Уайльд.

– Черт, все ты знаешь, – засмеялся он, – тебе нужно на руке сделать татуировку «Я все знаю».

– Как у Санди Пруэля?

– И это ты знаешь?

– Грин вообще мой любимый писатель.

– Мой тоже, – обрадовался он. – Ну, вот видишь, мы все-таки читаем одни и те же книги.

Слушай, а не устроить ли нам с тобой праздничный ужин по поводу нашей встречи? Мне мама там столько наготовила на два дня, а я ни до чего даже не дотронулся.

– Ну, вообще-то, я тоже сегодня ничего не ела, мне было не до этого.

– Ну, тогда гуляем. Что тут у нас в холодильнике?

Не знаю, может, его родители действительно не проявляли достаточной чуткости к его переживаниям, но о том, чтобы он не умер с голоду, они точно заботились.

– Смотри, сколько мама тебе всего наготовила. А ты говоришь, что она тебя не любит.

– Так я же не говорил, что она мне хавать не дает.

– Хавать, – презрительно сморщила нос я, повторяя грубое слово.

– Так, училка, – с наигранно свирепостью сказал он, – ты давай там своих учеников воспитывай, а взрослого мужчину не трогай. Лучше давай проверим, что у нас есть.

Проинспектировав наши запасы, мы остались очень довольны.

– Так, ставим все, потому как гулять, так гулять, а не гулять, так не гулять, – сказал он. – Накрываем в гостиной. Возьми вон там, в серванте скатерть, тарелки, в общем, будь как дома. С вином только, кажется, будет проблема. У меня отец не пьет.

– А ты?

– Я тоже, но сегодня у нас праздник. Ага, вот есть какая-то бутылка. «Каберне», так, нормальное вино, неси на стол и приходи за всем остальным.

– А ты что, интересно, будешь делать? – как ярая феминистка возмутилась я.

– А я подогрею курицу и нарежу хлеб. Не пропадать же чистым рукам. О, и котлеты еще нужно нагреть, видишь, львиную долю работы я взял на себя, как истинный офицер и джентльмен.

Я вышла в гостиную и стала доставать посуду. Идеально выглаженная накрахмаленная скатерть действительно нашлась в серванте. Там же стояли и чистейшие тарелки и бокалы. Его мать, наверное, целыми днями после работы только убирает и готовит для своих мужчин. Конечно, откуда у нее еще возьмутся силы, время и терпение вникать в их проблемы.

Я стала ставить все на стол. За окном небольшая компания громогласно выясняла отношения. Особенно выделялся визгливый голос какой-то девицы, кокетничавшей с кем-то, кого она называла Вовкой. Она то сюсюкала с ним голосом маленькой девочки, то заливисто и нарочито весело хохотала, явно стараясь привлечь чье-то внимание. По мере того, как я выходила в кухню и снова возвращалась, тон их разговора менялся. Речь явно пьяного Вовки стала угрожающей, второй, Серега, как они его называли, пытался его урезонить, а голос девушки стал испуганный.

Нечего заводить было пьяного мужика, подумала я, нашла с кем кокетничать. Получит теперь от него по морде, в следующий раз будет умнее.

В это время Леня внес в комнату блюдо с курицей.

– Дичь, – торжественно объявил он.

За окном Вовка явно перешел к насилию, и девица стала тщетно взывать к Сереге, который никак не мог успокоить своего дружка. Ее голос постепенно стал плачущим и невыносимо визгливым, и начал действовать мне на нервы.

– Черт, ну что там такое? – с досадой сказала я и подошла к окну. На противоположной стороне улицы пышная блондинка тщетно пыталась вырвать руку у здорового пьяного парня, который тащил ее куда-то. Через минуту до меня дошло, что это Лена.

Господи, что я наделала, с ужасом подумала я и быстро повернулась, чтобы заслонить собой окно. Но было поздно. Леня поставил блюдо на стол и тоже подошел к окну. Лицо его окаменело, и он резко повернулся, собираясь бежать на улицу. Я схватила его за руку.

– Что ты сделаешь? – я попыталась его остановить, – там же два здоровых амбала. Ты же не справишься с ними.

– Не бойся, я два года занимался карате в школе, – самоуверенно сказал он на ходу и бросился бегом из комнаты. На секунду, правда, он остановился.

– Ты только не думай, что я возвращаюсь к ней. Я люблю тебя, но я же должен ей помочь, ты же сама понимаешь.

Я снова бросилась к окну. Он подбежал к обидчику, схватил его за плечи и отшвырнул в сторону. Пока тот с трудом поднимался на ноги, на Леню бросился второй, но тоже отлетел от удара ногой. Кажется, он справляется, немного успокоившись, подумала я, хотя они его, конечно, в конце концов, отлупят. Ничего, пусть получит за свою Леночку.

Но тут мой взгляд случайно упал на часы, и я с ужасом увидела, что стрелки застыли ровно на восьми часах. Меня словно ветром вынесло из квартиры. Я кубарем слетела по лестнице и побежала к дерущимся. По дороге я только успела заметить, как зажав что-то в руке, Вовка с силой ударил Леню в грудь, как раз там, где сердце. Он сразу же отнял руку, и я с ужасом увидела ручку ножа. Леня схватился за грудь и начал медленно оседать на землю. Я подбежала, наклонилась, схватила его за плечи. Он посмотрел на меня в последний раз, и в глазах его стоял самый настоящий укор.

– Ну, что же ты, ангел? – беззвучно прошептали его губы, а потом его взгляд погас.

– Я спасу тебя. Я снова спасу тебя, – в отчаянии тихо сказала я ему, глядя в дорогое и опять мертвое лицо. – Я же знаю, ты меня слышишь, я обещаю тебе, я снова спасу тебя. Я все равно не дам тебе умереть.

Рядом истерически начала кричать Лена. Я повернула голову. Убийцы исчезли, а к нам отовсюду бежали люди. Один мужчина кричал:

– Я уже вызвал милицию, я уже вызвал милицию. Они сейчас будут, здесь же милиция в двух кварталах всего. Они и скорую помощь привезут.

Выражение лица у него было самое счастливое. Он просто захлебывался от счастья, что ему довелось поучаствовать в таком событии. Не каждый день ведь случаются убийства прямо возле дома, но сегодня ему повезло.

Набежавшая толпа оттеснила меня от Лени. Женщины кинулись ухаживать за рыдающей Леной, кто-то нес ей валерьянку, кто-то протягивал стакан с водой. Одна женщина, самая жалостливая, наверное, вытирала ей лицо мокрым полотенцем.

Милиция действительно приехала удивительно быстро. Почти одновременно прибыла и «скорая помощь». Врач выскочил из нее на ходу и бегом кинулся к Ленечке. Он наклонился над ним, но уже через несколько минут встал и пожал плечами. Потом он отошел в сторону и закурил. Один из милиционеров стал расспрашивать Лену. Я слышала, как она, всхлипывая и заикаясь, называет свою фамилию и адрес. Другой милиционер, который говорил по рации, вдруг произнес ужасное слово «труповозка». Я почувствовала, что не могу больше, повернулась и, выбравшись из все увеличивающейся толпы, побрела домой. Проходя мимо его подъезда, я на минутку остановилась, не зная, что делать. Его квартира осталась открытой, с включенным светом, с накрытым столом. Я вспомнила, как радостно мы готовили наш праздничный ужин всего лишь несколько минут назад, и почувствовала, как сжалось горло и глаза наполнились слезами. Но я только сжала зубы и пошла дальше. Я не Лена и не стану истерически рыдать для публики. Я сделаю другое. Я снова верну время и спасу его. И неважно, что сегодня случится с его квартирой. Все равно завтра все вернется на круги своя. Завтра снова будет пятница, и он снова будет живой. Вот только, что мне делать? Опять прийти к нему незваной гостьей, совершенно незнакомой? И опять рассказывать ему о похоронах, уговаривать не глотать таблетки? А как же с его второй смертью? Нет, теперь уже ни о чем таком говорить нельзя. Он точно примет меня за сумасшедшую. И еще одно. Как я смогу выдержать, что он будет смотреть на меня как на совершенно чужую незнакомую женщину? И о чем, о чем я могу теперь с ним говорить? Ну, предположим, я опять повторю все свои доводы, уговорю не глотать таблетки, а потом Лена снова придет с этими парнями к его дому. Все ведь повторится, я же не могу ей запретить явиться туда. И чего она пришла именно к его дому, и зачем разговаривала и хохотала там так громко? Явно для того, чтобы он ее услышал. Конечно, она не ожидала такого исхода, но зачем-то он был ей нужен. Зачем? У нее ведь уже есть другой жених. Но, однако, она была там не с женихом, а с какими-то другими парнями, а жениха и близко там не было. Стоп, а если жених ее уже бросил, или она поняла, что он не собирается на ней жениться, то тогда понятно, чего ее туда принесло. Она же хотела помириться с Леней. Зайти к нему она постеснялась, так как не знала, может, его родители дома, а таким способом хотела вызвать его на улицу. Ну, вот, из этого вытекает, что пришла она не случайно, и в следующий раз опять придет. Что же мне делать?

В таких размышлениях я незаметно дошла до дому. Вообще-то, я еле держалась на ногах, но перед своим домом собралась и заставила себя выглядеть спокойной и даже веселой. Мне еще не хватало, чтобы мама накинулась на меня с расспросами или окружила заботами. Что мне сейчас нужно, это покой, чтобы я могла придумать что-нибудь толковое. Но ничего толкового на ум не приходило. Поев и избавившись, наконец, от маминых хлопот, я прилегла в своей комнате на кровать и стала опять и опять прокручивать все возможные варианты. Вот я прихожу к нему снова, чтобы взять интервью, хотя меня уже тошнит только от одного слова интервью. Он отказывается, я завожусь, начинаю ему говорить о некрологе и дальше все идет, как в прошлый раз. А потом приходит Лена с двумя парнями, и… короче говоря, это все не годится. Совершенно измученная я решила поспать несколько часов, может, тогда я смогу придумать что-нибудь путное. Усталость взяла свое, и я действительно уснула, твердо приказав себе проснуться в половине двенадцатого. И проснулась с готовой идеей. Во сне мне пришло в голову, что гораздо лучше было бы нам познакомиться с ним в других обстоятельствах. Например, как будто бы случайно на улице. Это будет нетрудно организовать, я ведь знаю, где он живет и где учится и вполне смогу столкнуться с ним по дороге. Если я понравилась ему один раз, то понравлюсь еще раз. Дело не в этом, а в том, что для этого он должен пережить пятницу. То есть, он не должен отравиться, и Лена не должна привести к нему под окно этих парней, чтобы выманить его на улицу. И лучший способ добиться этого, это убрать причины для этих поступков, то есть просто помочь Лене помириться с ним задолго до этих роковых восьми часов. Например, утром. Потом, я все равно отобью его, но если в пятницу вечером она будет с ним, это решит все проблемы. Я думаю, что я не ошиблась, и ее жених действительно бросил ее, так что уговорить ее помириться с Леней, будет совсем не трудно. Я пойду к ней утром, назовусь его двоюродной сестрой, которую очень волнует его душевное состояние. Скажу, что я живу в другом городе, поэтому она меня не видела, а сейчас я приехала к ним в гости и очень переживаю за него. Думаю, что долго уговаривать ее не придется, так как она сама хочет этого, да и, конечно, будет польщена, что ее упрашивают, что она единственная, кто может удержать его от самоубийства. Да, пойти к ней надо будет пораньше, часов в семь, иначе она может уйти на занятия. Придется позвонить Ольге, попросить ее взять мои группы на два первых урока. Скажу, что отравилась какими-нибудь консервами. На прошлой неделе я два дня брала ее детей, так что она не сможет мне отказать. У нас в школе на уроках английского языка классы делились на три группы по десять человек в каждой, так что, если нужно было отлучиться во время уроков, всегда можно было попросить учителя из параллельной группы взять твоих детей к себе на урок. Конечно, по правилам это не разрешалось, но все мы люди, и наш завуч тоже. Поэтому она смотрела сквозь пальцы на такие подмены, если они не повторялись слишком часто.

Итак, мне казалось, что выход найден. Осталось всего лишь, так сказать, малость: снова вернуть время. Я посмотрела на часы, стрелки стояли на двенадцати. В доме царила тишина. Странно, что родители пошли спать, не заглянув ко мне, и не разбудив меня, чтобы я хоть разделась и умылась перед сном. Они-то ведь не знали, что я опять собираюсь не спать всю ночь. Я решила, что мне нужно снова сесть в кресло и смотреть в темноту. Я понятия не имела, что произойдет сегодняшней ночью, но надеялась, что я снова увижу Леню. Вдруг из прихожей донесся тихий звонок телефона. Обычно телефон у нас звонил пронзительно, так что слышно во всех уголках квартиры. Но этот звонок был приглушенный. Он не доносился до родительской спальни, которая была отделена от прихожей большой гостиной, а был слышен только в моей комнате. Этот звонок явно предназначался только для меня. У меня вдруг мелькнула безумная надежда, что это звонит он, Ленечка. Я бросилась в прихожую и схватила трубку, но прежде, чем я даже успела сказать «алло», я услышала такие странные звуки, от которых у меня волосы встали дыбом. На фоне каких-то непонятных шумов, шипения, потрескивания раздавался мерный стук барабана, и мужской голос внятно произносил «ха-ха-ха-ха-ха». Он не смеялся, а именно произносил этот слог пять раз, на секунду замолкал, а потом начинал снова. Причем это происходило с такой равномерностью и безликостью, что можно было заподозрить, что эти звуки производит автомат. Я застыла, потрясенная и испуганная. Да ведь это звонок из преисподней, мелькнула в голове ужасная мысль. Кажется, я сейчас напрямую общаюсь с тем светом и далеко не с лучшим местом в тех краях. Я стояла, держала трубку и не знала, что делать. Но равномерные звуки и не собирались прекращаться. Кто бы там ни был у него, видно, в запасе была вечность, но у меня ее не было, поэтому, собравшись с духом, я положила трубку и на дрожащих ногах вернулась в свою комнату. То, что там происходило, было еще страшнее. Когда я вошла в дверь, то увидела, что противоположной от двери стены, нет. Вместо нее там находилась какая-то комната. Я даже не могла определить ее размеры, потому что ее дальний конец терялся в сером свете. Вся комната была завалена хламом, а посредине металась странная женщина в серой хламиде, с распущенными седыми волосами. Увидев меня, она стала призывно махать мне рукой, подзывая подойти. От ужаса у меня подкашивались ноги, но я подумала, что должна идти туда, чтобы спасти его. Я двинулась вперед. Я шла очень медленно. Я делала громадные усилия, чтобы оторвать ноги от земли, но как в страшном сне, когда хочешь идти, а не можешь, я двигалась точно в замедленной съемке. Когда я подошла ближе, женщина стала указывать мне в сторону. Я повернула голову и увидела, что там есть дверь. Также медленно я пошла туда. Когда я приблизилась к двери, вдруг налетел порыв ветра, и она распахнулась. За дверью стояла толпа. Огромное количество мужчин стояли неподвижными ровными рядами. Все они были одеты в темные костюмы и белые рубашки с галстуками, и глаза у них были закрыты.

Да они же все мертвые, мелькнуло у меня в голове и еще больший ужас охватил меня. Я оглянулась на старуху. Она одобрительно закивала и еще нетерпеливей стала показывать мне жестами, чтобы я вошла туда. Глаза у нее засверкали от радости.

– Не ходи туда, – вдруг раздался у меня в голове знакомый голос. – Это дверь на тот свет. Если ты войдешь туда, ты назад не вернешься. И его ты не сможешь спасти, мертвого нельзя вернуть, ты же знаешь это.

– Беги, беги, – вдруг шелестом пронеслось вокруг меня. Огромным усилием воли, я стала пятиться назад. Снова откуда-то налетел ветер и захлопнул страшную дверь. Женщина разочарованно всплеснула руками, но я уже достигла черты, отделявшей эту странную комнату от моей настоящей комнаты. Как только я повернулась и переступила эту черту, сзади меня все исчезло, и снова появилась стена.

Обессиленная, я кое-как дошла до кресла и упала в него. Да ведь это же была ловушка, пронеслось в голове. Совсем не эти силы помогли мне прошлый раз. Где же этот великодушный белый человек, что разговаривал со мной тогда?

Как будто бы в ответ на мои мысли по комнате снова начали летать облачка. Несколько минут, и вот уже белый человек снова стоит в дверях и смотрит на меня.

– Спасибо, спасибо тебе, что ты пришел, – сбивчиво зашептала я. – Я не смогла спасти его. Пожалуйста, дай мне еще одну попытку. Я знаю, что сделать, только разреши мне вернуть время. Я должна это сделать. Ведь нельзя же допустить, чтобы он действительно умер. Он же такой молодой, красивый, талантливый.

Человек молча покачал головой. Я не смогла убедить его. Наверное, я не то говорю. Нужны какие-то другие доводы.

– Смерть сильна, – раздался у меня в голове его голос.

– Я сильнее ее, – снова яростно зашептала я, – потому что я люблю его.

В моей памяти вдруг всплыли строчки, знакомые не просто с детства, а откуда-то еще раньше, может быть, из какой-то генетической памяти, и я произнесла их вслух, как заклинание.