Текст книги "Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены"

Ночью они спали часа по три в очередь.

Узкая белая полоска сна.

…Ранним утром, почти ночью, Витя мчит на грузовике по Иерусалимскому серпантину. Район Гило? Улица Мориа? Сады Сахаров? Можно. Это вчера было страшно приблизиться к большегрузу – как развернуть чудище у склада школьных пособий на узком перекрёстке? А сегодня, пожалуйста. Каждый класс в городе получит заказанный учебный материал. А Витя через месяц будет знать Иерусалим как свои пять пальцев.

Дома после завтрака он падает минут на пятнадцать в кресло.

Узкая белая полоска дремоты.

Хорошо, что хозяин, строящий себе пятиэтажный дом в центре Иерусалима, – сова, не жаворонок. И прораб, по-здешнему каблан, тоже любит поспать по утрам. Витя должен явиться на стройку не рано, в полдевятого. Это и есть та работа, что куплена у Сони за пятнадцать долларов. Основная. И самая чёрная. Если вправду ушёл из искусства, чтоб не вернуться, работа – та самая. Два ведра с песком зараз. Крупным мышцам на пользу (какие стали плечищи!), а все мелкие, те, что делают пальцы быстрыми, растягиваются и портятся. Ну, а разные связки и связочки, столь важные для музыкальной техники, провисают и вовсе выходят из строя.

Или кларнет, или два синих ведра… Или-или. Если по правде решил убить дар, ищи такую работу. Она – всё. В уши – беруши, на глаза – шоры, на мысль – кепарь. Думать теперь лишь о том, сколько вёдер в той куче, что нужно поднять по лесам, о том, сколько денег к вечеру в своём блокноте тебе обозначит каблан. И ждать одного: когда, наконец, отпустит жара – белая, слепящая, прижимающая к земле, удваивающая и без того непосильную тяжесть двух синих вёдер.

Вверх-вниз, вниз-вверх…

Однажды сказал каблану Юсупу, что в России есть тачки в одно колесо.

– Такая пройдёт по лесам. И легче, и быстрее.

– Кто из нас здесь главный, ты или я?

– Ты, конечно.

В другой раз потребовал Витя включить лебёдку.

– Что без дела стоит?

Каблан и головы не повернул в его сторону.

– Таскать на спине мешки цемента по узким настилам опасно. Занесёт, и… Если кто загремит вниз, обойдётся дороже.

– Ну… Что мешаешь работать? Хозяин нанял меня, чтобы я строил ему, как строил до этого его соседу. Почему мешаешь?

Какие у каблана были соображения против технического прогресса? Скорее всего, Юсуп и сам не знал. Зато знал, как сделать, чтобы ни одна посторонняя мысль на работе Витеньке в голову не приходила. Гневные обсидиановые глаза Юсупа отныне постоянно следили за Витенькой. И когда другие работяги таскали вёдра ещё только на третий этаж, Витенька – на четвёртый. И – чтобы «поровну» независимо от высоты, в час – по двенадцать. И за равную плату, естественно.

Выдержать. Всё выдержать. Семья должна жить нормально.

И об одном забыл Витя: дар хлеба не даёт, но от себя не отпускает. Фотограф-миллионер, стройка ли… Отовсюду вернёт к себе дар. Нет над ним на земле господ. Свободен. Но… Неужто и впрямь за пределами музыки Вите места нет?

…Был, наверное, май. Потому что каменная ограда против стройки стала малиновой. И рожковое дерево набрало щедрый цвет – алое облако. И ещё какой-то кустарник пошёл лиловыми разливами внизу у недостроенного дома, на лесах которого стоял Витенька.

Он остановился передохнуть наверху, между четвертым и пятым, последним, этажом. Привалился к стене на те три минуты, что выкроил из часа, подняв положенную дюжину вёдер досрочно. Если бы Витенька курил, он бы затянулся. Есть не хотелось – жарко. Глотать воду он привык на ходу.

Почти машинально Витя включил крохотный приёмник, выданный ему в банке «Леуми» вместе с первыми шекелями (шла война с Ираком, и гражданам полагалось узнавать о воздушных тревогах по радио). Иврит Витенька знал ещё плохо и всё равно бы не понял. Но приёмничек всюду таскал на поясе в молодёжной сумочке-«педерастке».

«Кол хамузика» передавала второй концерт Рахманинова. Слышаный-переслышаный… Лавина звуков, лавина мелодий, лавина чувств…

Мир заново захлёстывали цунами и штормы невидимых волн!

Витя смотрел сверху на Иерусалим, вечный город.

Белые группы домов не мешали вычерчиваться плавным линиям гор и холмов и не отменяли узора естественных выступов. В их женственный ритм включался и небесный купол, так близко явленный здесь, в царском городе. И солнце.

И всё это связывалось воедино золотым сиянием, пульсирующим в рахманиновском концерте.

Время от времени подъём, ликование звуков усиливалось взрывами ярких пятен и тут же растворялось в расплавленном золоте света.

– Хей! Почему бездельничаешь?

Витенька не ответил на окрик Юсупа. И, оставив на этаже пустые вёдра, пошёл вниз по доскам, не оборачиваясь.

Каблан кричал ему что-то сверху, гортанный голос требовал вернуться. Юсуп догнал его на углу.

– Асур! Нельзя! – и дальше о том, что прежде надо поговорить с хозяином. И что есть у Вити заработок, который он не получит, если вот так уйдет. И что стройка подходит к концу, и что от хозяина будет награда всем, кто дошёл до финиша…

Витя отстранил Юсупа с дороги. А Манечке дома сказал:

– Всё! С этим кончено. Так можно испортить руки.

– Что я тебе говорила? – радостно откликнулась Манечка.

Вообще-то Юсуп бежал вслед Витеньке целый квартал не без причины. За другим не подумал бы бегать. Знал: для хозяина Витя – не просто рабсила.

Отношения с хозяином Зеевом-Бен-Иегудой вились верёвочкой с первого знакомства. С того утра, когда Витя с Маней пришли в коттедж по адресу, проданному Соней.

– Жену почему привёл? – спросил Зеев о Манечке. – Тоже ищет работу?

– Да. Ищет. Но не на стройке.

– Ну, кто же предложит стройку такой женщине? Батья! Батья!

«Мароккана», красавица Батья была такой же рослой, как муж, с такой же гладкой и смуглой кожей, какая бывает у людей от хорошей еды. Она так же хорошо говорила по-английски, потому что, как и муж, «взяла» курс права в Принстонском университете. После оба оставили вполне удачную адвокатскую практику ради погружения в иудаизм и в бизнес. Как выяснил Витя, религия и деньги в Израиле не только друг другу не противопоказаны, но как бы не могут существовать друг без друга. И вопрос: если ты мудрый, то почему бедный? – здесь звучит без всяких юморных оттеночков. Любимый еврейский мудрец царь Соломон был богат несметно. Зеев и Батья были просто богаты.

Батья улыбнулась Манечке своими огромными карими глазами, Манечка ответила ей голубоглазой прохладной улыбкой.

– Хочешь помогать мне по дому? За… Ну, в день шекелей за… – и Батья назвала цифру, от которой у Манечки закружилась голова. – Еладим, еладим, боу! (Дети, идите сюда!)

Из анфилады комнат высыпали раз, два, три… Маня сбилась со счёту. Сколько-то мальчиков от двух примерно до десяти лет.

– Има, има, – пищали они, пробиваясь к матери, как пробиваются к наседке цыплята.

И от мелькания и писка у Манечки снова голова пошла кругом.

– Нет, – вырвалось у Мани. – Я не справлюсь.

Батья, хоть по-русски не знала, поняла.

– Поделим. Вот эти, постарше, будут твои. Четверо. А пятеро меньших мне.

На том же женском бессловесном языке Маня ответила, что согласна. Но берёт на себя пятерых. Потому что младший, Алан, не бился около матери, а сразу подбежал к ней и вжался головой в Манечкины колени. На том и порешили.

…Встречая или провожая Манечку (не часто, совсем не часто), Витя всегда получал приглашение Зеева «поболтать о том о сём».

Батья с восточной кротостью, не вмешиваясь в мужской разговор, приносила в кабинет кофе. А может, она просто была задумчива, потому что уже в воскресенье начинала готовиться к субботе: что поставить семье на шаббатний стол?

Тяжёлый серебряный подсвечник-менора, большие мягкие кресла, шкафы, полные книг с золотым тиснением… Неоправданная торжественность обстановки уравновешивалась тем, что беседовали на «ты», в иврите нет вежливой формы.

– Скучаешь по профессии? – спросил Витя, увидев на столике антикварный том Гражданского кодекса Наполеона на французском.

– Скучаю? – удивился хозяин. – Некогда скучать. Работаю. На стройке у меня всё в порядке. Дострою дом, заселятся миллионеры – американцы, деньги пойдут.

– Я не о том. Тебе нравилось быть адвокатом?

– Да. Тоже хороший заработок. Но не такой верный.

– Я вот о чём… Что – для души?

– Кроме денег? Кроме удачи? – Зеев провёл рукой по полке с Танахом, Мидрашами и прочими священными книгами иудеев. – Это. Меня часто принимает рав из Бней-Брака, мудрейший Блой.

– Что говорит рав, где у человека душа?

– Нефеш, как у всего живого, в крови. Поэтому резник сливает кровь курицы и кровь барана… Нельзя быть душеедами. Поэтому еврей всегда – от еврейки, кровь у плода ведь материнская.

«Да, да, кровь… Потому душа всюду, в каждой частице моего тела, пока я жив. И потому рука хочет кларнета и не хочет дужки тяжёлого ведра… Эти счастливцы не делят: одно для души, другое для жизни».

Когда Витя после очередной беседы выходил из коттеджа, в холле он видел обычно Батью, стоящую перед двумя открытыми холодильниками.

– Чего я хочу? – мечтательно вопрошала она, осматривая содержимое. – Ну, чего я хочу? – И с печалью: – Я ничего не хочу. И что нынче варить на обед? А? И в шаббат – что?

В друзья Зееву Витя не набивался. Ну, беседовали изредка «о том о сём». Ну, помогал дважды хозяину на выставке-продаже выбирать картины для будущей квартиры (в строящемся доходном доме хозяин отводил своей семье весь третий этаж). Ну, кроил и шил маркизы для полукруглого эркера к новоселью (бесплатно, за пять минут, на глазах изумлённой Батьи, такого она не видела ни до, ни после).

Конечно, уйдя со стройки, Витя собирался к Зееву зайти, проститься. Но опережающего визита не ждал.

…Он провалился в какую-то тьму после очередной трудовой ночи, впервые разрешив себе спать до вечера. С ведрами кончено! Но белая полоска сна и в тот раз была неширокой. Уже в полдень его разбудила Саша:

– Зеев требует.

– Не поеду.

– Да он сам прибыл… Ждёт.

Зеев сидел в их маленьком салоне, огромный, на узком потёртом диванчике…

Но явные странности пошли позже. В кабинете с тяжёлыми креслами, куда Зеев привёз его, вынув из кровати, и где Батья поила их, как обычно, кофе «афух», кофе «наоборот», где в чашке горячее молоко наливалось не сверху, а на дно.

– Я давно хотел сказать тебе: лопата – не твоё дело. Ты и Юсуп – у Него (палец указывал на небо) для разного, – Зеев сразу приступил к главному. – Тебе не надо работать на стройке.

– Что должен делать я, чтобы кормиться?

– Тебе лучше знать. А я знаю о себе: есть у меня от Того, чьего имени не называют, знак – помочь тебе.

– Как?

– Как умею – деньгами. Сколько тебе нужно, чтобы не спешить, не мучить себя, выбрать дело по душе на новом месте?

Витенька хохотал. Он смеялся в голос.

– Миллион шкалим! Два! Три!

Лицо Зеева приняло детское обиженное выражение.

– Я дам тебе, чтобы купил квартиру.

– Зачем тебе это нужно?

– Я же сказал – благодеяние от Него. За то, что я дам тебе взаймы, мне простятся многие грехи. И расписки с тебя не возьму. Я знаю, вернёшь. Если не сам – дети твои вернут моим детям. Видишь, как Он устроил: для тебя добро, а для меня ни одной потерянной агоры…

– И что будет?

– Объяснить человеку, не читавшему Торы, не просто. Господь, переполненный благодатью, создал души, чтобы в них излиться. Когда душа наполняется духовным светом дополна, возникает ощущение: нельзя только брать и брать всю жизнь. Стыдно. Есть «хлеб стыда» тяжело, понимаешь – надо отдавать избыток кому-то. Бог даёт и дальше, и если отринуть, впадёшь во тьму. Чтобы остаться с Ним и не нарушить Его замысла, мне надо создать сосуд, который я должен наполнить. Передать, чтобы не разомкнуть цепь, по которой идет Божественная энергия.

– Энергия – это деньги?

– Бывает по-разному В моём случае, пожалуй, да. Деньги дали покой и счастье моей семье. Дети… Ты видел, какие прекрасные у меня сыновья? Посетив меня в Пурим, мой рав намекнул, что неплохо бы с кем-то поделиться… Пора. И я решил – передам тебе деньги… На время. Тогда мои деньги будут живыми, и жизнь в моем доме благостна. Понял?

«Кто их поймёт, этих евреев, – подумал Витя так, будто не принадлежал к этому богоизбранному племени. Мне казалось, – куёт мужик деньги, и всё тебе. А у него вокруг шекеля целая философия. Кстати, почему Господь, щедрый к Зееву, не пошлёт прямо мне? Лично? А ведь посылает… Через этого иудея. Кажется, Зеев серьёзно…».

…Так… Сорок три тысячи у них с Манечкой на счету. Пятьдесят – положенная машканта, он уже примеривался. Значит… Нет! Это – не с ходу. Надо сесть с Манечкой, посчитать, прикинуть пристойный – не унизительный – завтрашний уровень жизни, на который они могут рассчитывать. Так он Зееву и сказал. И добавил с вызовом:

– Как только в кармане у меня блоха заведётся, Манечка перестанет нянчить твоих детей.

– Знаю. А давать уроки музыки двум старшим будет? Дети к ней привязались. И Батья… Только приучила Маню соблюдать кашрут, святость пищи, не путать мясную посуду с молочной, мясной холодильник с молочным… – вздохнул Зеев.

Сказка продолжалась.

Петко ничуть не удивился рассказу Вити.

– Земля здесь такая. Здесь каждым небо занимается в отдельности. Значит, тебе пришла пора сбавить обороты. Так ведь и надорваться можно.

Витя с Маней и Петко просидели всю ночь над расчётами. Получалось, если купить в ишуве недостроенный домик, который присмотрел Петко, надо занять (это кроме ссуды) 27 тысяч шекелей. По минимуму. Если прибавить на переезд и на плохонькую машину, чтобы не болтаться часами на тремпиаде, то надо сорок. Так и сказал Зееву.

Зеев положил на стол сто тысяч.

– Ты осмотрись. Чтобы найти денежное дело по душе, нужны деньги, – и кивнул на пачку банкнотов.

– Я отдам. Как можно быстрее. Ты не беспокойся.

– Если бы беспокоился, не дал. Такое благодеяние мне Господь посылает! Такую возможность выполнить заповедь благотворения ближнему – это ведь выше высокого ценится и равом, и там, на небесах. И ничего не потерять, а?!

«Кого он обхитрил? – подумал Витя. – Себя? Господа, не дай, не дай Бог? Но от этой его религии мне не хуже, точно».

Какой кайф не спешить по утрам на работу! Утренние часы даны человечеству для наслаждения.

Первый взгляд на мир. В Израиле – это почти всегда – на солнце. Роскошный алый шар выпрыгивает в Иерусалиме из-за горы внезапно, чтобы стремительно оповестить: радуйтесь, вы живёте!

Со вторым взглядом – прикосновение к Мане, влажноватой и разогретой снами. В Москве они тоже любили друг друга утрами. Стук двери – дети ушли в школу, и тут же давал о себе знать излишек молодых радостных сил. Здесь он отвык от семейного ритуала. Вспомнилось. Хорошо!

Утро – это кофе с запахом милой, привычной жизни.

Только вернув всё это, Витя осознал, что жил столько времени как робот. Что сделала из него работа на стройке? Кто он был всё это время? Внешний человек, функция, винтик в машине технического прогресса. Великий пролетарский писатель Максим Горький описал такое в школьной повести «Мать». Витя думал – преувеличение, литература. Ан нет. Он ужаснулся, представив, что именно так добывают свой хлеб на земле почти все люди. В поте лица… Жизнь – каторга? Жизнь – тюрьма? Без игры красок и звуков, без прикосновений? Без волн, рвущихся из глубины твоего существования к другому человеку?

…На оформление дома и кой-какое благоустройство ушел месяц. Но уже в это время Витенька почувствовал беспокойство: он тратил деньги, не восполняя свой «капитал». Не зарабатывая. Так уж устроен Витя, – долг перед Манечкой, детьми, а теперь и перед Зеевом не отпускал его даже во сне. Не дав себе толком отдохнуть, он вновь искал работу. Полегче, чем стройка, конечно.

Витя не мог вспомнить, как попало к нему объявление, автоматом сорвал с фонарного столба? Зато прекрасно помнил предысторию предыдущего экстрасенсорного захода. Ещё в Москве кто-то позвал его «на Джуну». Зал автодорожного института был набит до отказа: студенты, профессора, министерские работники. Но современная колдунья сразу выделила Витеньку. На нём остановились глаза, не излучающие света, глаза без глубины, похожие на чёрные камни:

– Какая аура! И сильная, и развитая! Вы можете лечить других, не опасаясь за своё здоровье.

Ещё и лечить! Самуил Абрамович посмеялся тогда над этим открытием и уникальным Витиным способностям предпочёл обычные: попросил сменить прокладку кухонного крана. Эпизод забылся. Но объявление напомнило: оно обещало активизацию мистического дара, а также практическое и, что очень важно, выгодное его использование. Учреждение «нетрадиционной медицины» – это тебе не стройка, не подъём тяжестей под палящим солнцем. Стоит попробовать, решил Витя. Набрал номер указанного телефона и записался на курсы.

Около автобуса в броуновском движении пребывали люди странного вида. Разного. Но странного. У всех почти были «выжженные» угольные глаза и встрёпанные волосы (лысоватым был только наш Витенька, по-чиновничьи, старательно причёсанных не было). Все женщины подходили под ту невротическую категорию, у которой основные признаки – космы, лезущие в глаза. Автобус колесил по Иудее, близ Мёртвого моря. Около часа езды, но «совершенно особая энергетика». «Там, где-то рядом, неизвестно где, правда, могила Моисея», – полушёпотом сообщил главный.

Вот тогда-то и пристал к Вите какой-то лохматый тип:

– Вам лучше сесть вон там, на моё место в последнем ряду.

– Почему бы это? – поинтересовался Витя. – Больше трясёт?

– Разве вы, – тип смотрел на него с ужасом, – вы не чувствуете, что здесь вам сидеть противопоказано?

Витя не шелохнулся.

– Вы рискуете.

– Это моё дело.

– Но вы рискуете не только собой, всеми нами.

Витя не сказал, но подумал: «Не на фрайера напал».

– Авария, столкновение, или, о нет, не дай, не дай Господь, падение в пропасть, – кликушествовал тип. – Я понял, что место в последнем ряду – ваше. Я вас спасаю.

– Не надо.

– Я вижу страшное…

– Пошёл вон! – гаркнул Витя на весь автобус. – И место это моё!

Тип отлетел.

Зато тут же пристал один из организаторов курсов. Прямо в поездке, не боясь грядущих автокатастроф, начал собирать деньги.

Организатор начал с Вити, чтобы не отвязался (почувствовал в нём отсутствие благоговения перед волшебным ремеслом). На весу, на крутых виражах рука мытаря делала пируэты в тетрадке со списком.

– Марголин? Да, конечно, вы похожи на Марголина…

«Что он несёт? Я похож на себя?»

– Удивительно, но я и есть Марголин, – сказал Витенька и взял квитанцию.

На бумажке, изготовленной простейшим компьютерным способом, значилось 1200 шекелей. «Боже, – в несвойственном ему возвышенном регистре подумал Витенька, – как легко отдаются деньги на этой земле! Но попробуй их заработать!»

На занятиях в плохоньком окраинном клубе-«матнасе» Витенька сидел отдельно от всех, на балконе. После ночного дежурства с Петко он то и дело впадал в дрёму.

Очнулся. Неужто сон продолжается? Страшилка времен пионерского детства. Чёрная-чёрная сцена… Чёрный-чёрный стол… Чёрный-чёрный труп, а над ним шесть человек делают круговые пассы. Лежащий конечно же сел и «честно признался», что после этого, «именно этого экстрасенсорного воздействия» прошла его «многолетняя боль справа»…

Второй отрезок бодрствования пришёлся на процедуру, очень напоминающую спектакль о голом короле. Приставучий автобусный тип оказался специалистом по «ауре». Он оглаживал (правда, на расстоянии) самую уксусную даму. То поднимался на цыпочки и воздевал руки над её головой, то отходил и разводил руки, будто охватывая невидимую бочку, осью которой и была худющая невротичка.

В третий раз Витю разбудило чтение чужих мыслей вслух, переросшее в ссору: «Вы думали об этом, я знаю, вы думали!», «Кто лучше знает, думал я или нет?», «Вам не нравятся ваши мысли, поэтому вы отказываетесь…», «Вы хотите сказать, что я мыслю по-чёрному?»… Лохматые экстрасенсы чуть не дрались.

Во всём-то ты видишь то обман, то подвох.

– Если бы ты посмотрела, и ты бы увидела.

– Тогда зачем отдавал деньги, на какие семья может жить целый месяц?

– Не знаю. Как-то помимо воли…

– Вот видишь, значит, они – экстрасенсы.

– Здесь все экстрасенсы… Жизнь заставит, и ты станешь женой Фараона, есть у нас одна такая, помнящая своё прежнее воплощение.

Но в матнас Витя по-прежнему ходил. Начались занятия по акупунктуре. В активные точки своего земного тела он верил. Освоил лучше всех массаж, иглотерапию и вполне успешно применял для оздоровления собственной жены Манечки серебряные иголочки, втыкая их Маньке то в мочки уха, то в переносицу. Манечку они очень украшали.

Между тем курсы с каждым днём хирели. Из матнаса они переместились в грязноватую квартиру в далёком самарийском городке. Автобус фирмы «Мерседес» сменился разбитым джипом, который перевозил курсантов из центра к месту занятий порциями. И пока одни тряслись по горным дорогам мимо стоянок бедуинов и опасных арабских селений, другие жарились на солнце. Но окончательно «уникальность получаемых знаний» стала ясна, когда Витя увидел в комиссии, выдающей ришайоны, Соню Эйнштейн. За каждое свидетельство Соня получала от выпускников по двадцать шекелей.

Компьютерный текст был плохо пропечатан, с грамматическими ошибками, ивритскими и русскими. Но как же без ришайона, если триста долларов ухлопаны и не вернутся?

Небольшая денежка зажималась в знакомом кулачке.

Соня Эйнштейн задержала Витю на выходе.

– Есть дело.

– ?

– Фантастический проект! Стриптиз на корабле!

Эйнштейн была в нём заинтересована. Она даже не выставила цену за визитную карточку с телефоном. Было ясно, на сей раз Соня блюдёт свою выгоду.

«Проект» и впрямь выглядел убедительно.

Тонкокостный, комсомольского вида «новый русский еврей» (чистенький белорубашечный апаш на вытянутой шее, лицо без особых примет, без национальных – тоже) вложил свои капиталы в пассажирское судно.

– Старое, латаное, но респектабельное, – заманивал он Витю.

Николай Иванович, как азартный экскурсовод, показывал Витеньке надраенные медные бортики с растительным рисунком, бассейн причудливой формы – тоже в виде изогнутого на ветру ландышевого листа, люстры-ирисы.

– Смотрите. Модерн начала века. Уже прошлого века… Раритет…

Николай Иванович был явно непохож на капиталиста из анекдота. В душе он был художник.

– Смотрите. Всё это рождает у вас порочные ассоциации? Дамы с кровавыми губами, пахитоски, шляпы…

– М-м-м…

– Рождает! И это правильно! Всё будет. Шляп, впрочем, не надо. Вообще одежды как можно меньше. До Кипра посудина не дойдёт, но от берега оттолкнётся. И здесь-то «святые» нас не достанут.

Намечалось и казино, запрещённое на земле Израиля верующими, и ресторан с возбуждающей греческой кухней, и стриптиз под музыкальное сопровождение. Витя был нужен в двух ипостасях. Музыкант и «свой человек», который не побежит в полицию и налоговую инспекцию.

– Нет, нет, вам ничего не грозит, – развеял возникшие сомнения хозяин. – Смотрите. Вы оформляетесь… кларнетистом? Лучше на саксе… Да, оформляетесь в обычном турбюро, официально получаете зарплату. Смотрите. Чаевые – ваши.

Тогда-то Витя и купил саксофон. Он выбрал сакс-сопрано с женским голосом лёгкого серебристого тембра. Чтобы не отождествляться с ним и не впасть в грех вдохновенного музицирования… И был рад, когда не почувствовал никакой слиянности с послушным, но чужим инструментом. Какая это музыка? Вот если бы кларнет…

Получалось, что заповедь не служить своему дару он не нарушает. Слово, данное себе, держит. Ожидаемый результат: пойдут деньги.

О, это таинственное умение всё делать «как бы»! В стране исхода оно и не считалось умением – нормальный способ жить. Родители Вити жили как бы в благополучном мире. Сначала как бы замечали и как бы не замечали, как исчезают соседи по двору, увезённые ночью воронком. Позже как бы знали и как бы не знали, что сына преследует кличка «жидёнок». Как бы боялись, а как бы и не боялись за его будущее.

Но если порыться глубже, то это умение обходить собственную судьбу отложилось в еврейских генах куда раньше. Видеть место обитания Бога – Шехину и не вглядываться в Божественное присутствие Того, Кто выведет из Египта и спасёт от рабства (высокое знание, как и низкое, убивает).

Во времена вавилонского пленения быть на пиру у грозного правителя Ахашвероша и как бы не быть – есть, пить, но не получать при этом наслаждения от невиданно вкусных блюд, чтобы не изменить Ему, а значит, себе. Разве не тем же занимался наш Витенька, стараясь не вкладывать в игру ни толики души? Голая техника! Нет, нет, не играет он вовсе, а выдувает ноты. Благо, и саксофон, и пижонский фрак и кружевную, чистого батиста сорочку оплатила Соня. Она собственноручно оформляла его в турбюро, которое, как оказалось, Эйнштейн возглавляет второй год.

У бюро, кстати, была, по её словам, «безупречная репутация».

Соня поделилась с ним своей новой теорией существования в Эрец Исраэль, находящейся в полном противоречии с её прошлыми установками, высказанными когда-то Вите в аэропорту. По её убеждению, здесь не надо суетиться в поисках заработка. «Не надо бегать, сломя шею». Если деньги тебе нужны, они сами придут.

К Соне, судя по всему, пришли. И к Вите пришли. Витя даже поверил, что здесь, на вершине мира, люди и впрямь ближе к Господу. Значит, легче Ему разглядеть лица выстроившихся в очередь за дензнаками, труднее отказать в искренней просьбе. Сразу, как он начал работать на корабле, пошли суммы на банковские счета. В те дни они с Манечкой вили своё гнездо. Дом на земле – не квартира в многоэтажном доме. Квартиры взаимозаменяемы. Здесь же всё – по законам гармонии, которая свойственна только им, Вите и Мане. Никто, кроме них, может, и не увидит, что любимая розовая «ню» на стене и голубые колючки в керамической вазе ведут неслышный разговор, а книги в самодельных шкафах перекликаются с виолончельным футляром из дерматина. Но Вите – радость при каждом случайном взгляде. Он посадил небольшой сад. Кусочек каменной горы накрыл слоем земли и сделал лужайку (адский труд, в пустыне все растёт только на людском поту). Вечерами сидели на пороге своего дома. Странные приходили мысли: когда-нибудь здесь будут цвести деревья и звучать голоса внуков, ещё не узнанных, но уже реально вошедших в заботы. Витю, Маню, Мишу, Сашу и тех мальчиков и девочек из будущего накрывал воздух, настоянный на запахах горных трав. Вспоминались рассказы бабушки об огромном стеганом одеяле, одном на всю мишпаху – от грудничков до стариков, под которым спасалось зимой все семейство в Москве, замороженной большевиками. Жили и устраивались на Манины заработки. Вслед за старшими мальчиками Зеева пошли у неё и другие ученики: две девицы, архитектор почтенных лет, пятеро ребят из ишува. Саша и Миша сами подрабатывали на свои развлечения как умели, а «пароходные» звались «долг Зееву», лежали не в «Идуде», а в банке «Дисконт» и были неприкосновенными. Каждый четверг Витя уезжал в Хайфу. В порту на латаном красавце ждали его Николай Иванович и К: обслуга бильярдной, обслуга казино, обслуга кают-номеров, повара, официанты и две девочки-стриптизёрки. К этим двум и был приставлен Витенька.

Одна Лена – красивая русская тёлка. Белолицая, белотелая блондинка – мечта перезрелого марокканца. Подкожный жирок так соблазнительно округлил плечи, руки, бёдра и всё прочее, что мужики, поросшие чёрным волосом до самой шеи, не выдерживали. Ещё до начала танца они совали ей доллары в трусики, в лифчик между двумя белокожими холмами, едва прикрытыми прозрачной туникой, а самые бескорыстные просто бросали деньги на подиум к ногам.

Вторая – Дора, брюнетка, – работала. И работала, на взгляд Вити, интересно. Она откликалась на ритм, какой задавал саксофон, но обычно двигалась не в каждый такт. И в этих пропусках, в этой затянутости движений было что-то гипнотическое. Заманивала, обещала, а после вдруг резко вскидывала маленькую головку, и вызов читался в презрительных ярких губах и полуприкрытых ресницах. «Испаночка», «змейка», «Кармен» – так звал её Витенька. У Доры был свой круг поклонников, они появлялись на корабле с улавливаемой регулярностью.

Так бы всё и шло дальше, если бы…

Если бы что? Тот дикий октябрьский шторм, раздавивший старую посудину, как орех? Или всё-таки те мгновения, в которые Витя вдруг стал против воли получать кайф от музыки, ритма, собственной игры?

Он долго противился. Он долго придерживался той тактики в отношениях с собственным роком, которая оказалась и вечной, и еврейской, заложенной в его генах. Тактики – «как бы».

Как бы играл Витенька стриптизёркам и гостям, а как бы и не играл. Просто перебирал руками металлические клапаны.

Когда, каким вдохом-выдохом открыл он дверь собственному присутствию в каждой ноте? Сначала тут же захлопнул.

Ну почему ему вдруг вспомнились крымские горы-медведи, вытянувшие морды к воде? И то состояние глупой молодости, когда ни забот у тебя, ни хлопот? Судак и Хайфа ничем не похожи. И словно предупреждая: не надо сантиментов, – израильская красавица Хайфа именно в этот миг как-то странно качнулась, сверкнув медным куполом Бахайского храма, а по лицу нового русского еврея, сидевшего за столиком близко к подиуму, прошла широким мазком бледность. Тогда-то и начались штормы, качки и большой блёв.

То была первая качка.

Блевали все, кроме Вити. Какой стриптиз? Сам хозяин весёлого заведения Николай Иванович признавался, что на девочек у него выработался стойкий условный рефлекс:

– Смотрите. Даже на берегу… Когда вижу их в неофициальной обстановке… Даже в полной одежде… Кидаюсь к унитазу… Особенно от белорыбицы.

Доре тоже бывало плохо, но Лена-«белорыбица» от качки просто умирала: её рвало жестоко, до желчи, тело её синело, голубые ноги покрывались пупырышками, как у цыплёнка. Какая там сексапильность!

Ах, знал Витенька, каким ему надо быть осторожным. Знал, что посудина на грани банкротства. И ресторан пуст, и номера пусты. И вообще, если не прекратится эта самая отвратительная, «поперечная» волна, то не миновать разорения. Порок пасует перед природой. Но Витя с ужасом осознал, что ничего не может поделать со своей собственной натурой, и поперёк его личного благополучия валились с неба эти странные припадки счастья, которые начались от одной музыкальной фразы Моцарта из сорок первой симфонии.

А вот Моцарта трогать не надо было! Подумаешь, не может он без импровизации! Да вжарил бы что-нибудь попроще… Аркадия Островского, например. «А у нас во дворе»…

Совсем неплохо… Так ведь нет! Хотелось подыграть Доре, увидеть, как хорошо она глянет сквозь полуприкрытые ресницы в том резком повороте, когда из-под падающей ткани обнажатся ноги, льющаяся линия бёдра, колена, стопы…

Увидел…

И ещё – борьбу туч в небе, всполохи медного сияния там, у бахаев, где стягивались все хайфские тропы и улицы. И даже линия спины лежащего зверя Кармеля вдруг напряглась. А на губах Витя вдруг ощутил карамельный вкус поцелуя. Дора, вошедшая в экстаз, тронула его щёку длинными своими ресницами: