Текст книги "Цветные виденья (сборник)"

Инна Лиснянская
Цветные виденья

Из книги
ВИНОГРАДНЫЙ СВЕТ

«Цветные виденья былого…»

 
Цветные виденья былого,
О, как я от вас устаю!
Зачем вы приходите снова
По гордую душу мою?
 
 
Ну да, я плясала и пела,
Ну да, я спиртное пила,
Роняла со сладостью тело
В ту воду, что нефтью цвела,
 
 
И так я любила безгрешно,
Что даже не знала стыда.
Но нету, но нету, конечно,
Мне нету возврата туда.
 
 
Уже приспособилась к снегу,
В тепле не нуждаюсь уже,
Уже виноградную негу
В своей охладила душе,
 
 
Забыла я дом свой опасный —
У моря на самом краю, —
С той лестницей винтообразной,
Похожей на юность мою.
 

1968

«Забвенья нету сладкого…»

 
Забвенья нету сладкого,
Лишь горькое в груди, —
Защиты жди от слабого,
От сильного не жди.
 
 
Такое время адово
На нынешней Руси —
Проси не у богатого,
У бедного проси.
 
 
Наглядны все прозрения,
Все истины просты, —
Не у святых прощения,
У грешников проси.
 

1967

Виноградный свет

 
Былое нужно ли – не знаю —
Мне освещать слезою?
Как прежде, вышка нефтяная
Соседствует с лозою.
 
 
Опять благообразен облик
Законченного лета!
Корзину с виноградом ослик
Несёт, как чашу света:
 
 
Свет полдня – в винограде белом,
А свет вечерний – в чёрном,
И я спешу заняться делом,
Непрочным, стихотворным.
 
 
Чтоб мне достался этот сладкий
Свет, из земли текущий,
Пишу стихи в своей тетрадке
О радости грядущей,
 
 
О ветре тёплом и попутном,
О свете виноградном,
О том, что снилось в детстве чудном,
Хотя и безотрадном.
 

1968

«Я живу в слезах и в смехе…»

 
Я живу в слезах и в смехе,
Беззащитна, но горда.
У меня проси утехи,
Утешенья – никогда!
 
 
Я сама его искала.
Что ты смотришь на меня?
Я устала. Я устала
Прыгать в воду из огня!
 
 
То я – в жёны, то – в монашки,
Тут и там – одна беда.
У меня проси поблажки,
Но прощенья – никогда!
 
 
Я сама его искала,
Билась головой об лёд.
Видишь – женщина устала,
Видишь – красный лёд идёт.
 

1967

«В овраг мы спускались, как будто в провал…»

 
В овраг мы спускались, как будто в провал,
Снегами почти голубыми,
Ты палкой ореховой крупно писал
Вдоль снежной тропы моё имя.
 
 
И был набалдашник – головка змеи
И полураскрытое жало,
Я в замшевых варежках пальцы свои
От смутного страха сжимала.
 
 
Тогда бы и надо с твоей колеи
Свернуть на тропинку любую
И издали помнить улыбку змеи
И зиму почти голубую.
 

1967

«Всё мне открылось…»

 
Всё мне открылось
С недавнего дня.
Сделай-ка милость,
Забудь про меня.
Лучше забвенной
Мне быть до конца,
Чем без венца,
Без кольца,
Без лица.
Кто я такая
В сознанье твоём?
Ветка чужая
На древе родном,
Яблоко рая,
Но с адским червём —
Вот я какая
В сознанье твоём.
 

1969

«Над чёрной пропастью воды…»

 
Над чёрной пропастью воды
Вдруг показалось мне,
Как две летящие звезды
Столкнулись в вышине.
 
 
И разминуться не могли,
Сожгли себя дотла, —
И долетела до земли
Лишь звёздная зола.
 
 
И это видел старый мост
И месяц молодой.
Ты был одной из этих звёзд,
А я была другой.
 

1963

«За ночь одну пожелтели берёзы…»

 
За ночь одну пожелтели берёзы,
Поздней красой меня сводят с ума.
Господи Боже, кому мои слёзы?
Господи Боже, кому я сама?
 
 
Другом забыта, покинута музой,
В сад с непокрытой иду головой, —
Нету сейчас неразрывней союза,
Чем с пожелтевшею за ночь листвой.
 
 
Каждый листок, как отдельное слово,
Скоро закружит в густой вышине.
Веткой берёзовой стать я готова,
Только не будет той милости мне.
 

1969

Одинокий дар

 
Кому-то счастливый
Отпущен дар —
Крылатый, крикливый,
Как птичий базар.
 
 
Кому-то степенный
Отпущен дар —
Весомый и тленный,
Как в лавке товар.
 
 
Кому-то волшебный
Отпущен дар —
Как будто целебный
Цветочный нектар.
 
 
А мне одинокий
Отпущен дар,
Сухой и жестокий,
Как в море пожар.
 

1970

«Я и время – мы так похожи!..»

 
Я и время – мы так похожи!
Мы похожи, как близнецы,
Разноглазы и тонкокожи…
Ну, скажи, не одно и то же
Конвоиры и беглецы?!
 
 
Ярко-розовые ладони,
Каждый светится капилляр, —
Я – в бегах, а оно – в погоне,
У обоих мир двусторонний —
Там наш пепел, а здесь пожар.
 
 
Я и время – мы так похожи!
Врозь косые глаза глядят…
Как ты нас различаешь, Боже?
Ну, скажи, не одно и то же
Взгляд вперёд или взгляд назад?!
 
 
Преимущества никакого
Ни ему не дано, ни мне,
Лишены очага и крова,
Мы бежим, как за словом слово
В обезумевшей тишине.
 

1971

«Дверь затворяю с опаской…»

 
Дверь затворяю с опаской
И выключаю свет —
Больше весёлых красок
В комнате этой нет.
 
 
Смотрят в глаза мне ночью,
Будто бы в зеркала,
Очи всех одиночеств —
Смерти б не проспала!
 
 
Это ведь жуть какая —
Смерть свою прозевать,
Думать, что ты живая,
И расстилать кровать.
 

1966

«При свете солнечного дня…»

 
При свете солнечного дня
Иной не нужен свет.
Ты больше не зови меня —
Меня на свете нет.
 
 
Есть только видимость того,
Что я ещё жива:
Стою у дома твоего
И говорю слова.
 
 
Но то, что в них заключено,
Здесь, на земле, мертво, —
Мне никогда не суждено
Изведать волшебство
 
 
Привычного житья-бытья,
Весёлой суеты…
Но если здесь живая – я,
Так, значит, мёртвый – ты?
 
 
Но этого я и на миг
Представить не могу!
Нет, мой потусторонний крик
Теряется в снегу,
 
 
Нет, это я за той чертой,
Где праху равен прах,
А души разнятся судьбой
И светятся впотьмах.
 

1969

«Ничего не смыло…»

 
Ничего не смыло
С памяти больной.
Не ходи, мой милый,
Не ходи за мной.
 
 
Нам опасны встречи,
Мы с одной бедой,
Мой с ума сошедший
Ангел молодой.
 
 
В той психиатричке,
Где столкнулись мы,
Голос электрички
Шёл поверх зимы.
 
 
Бой часов, вороний
Неуёмный гам —
Всё потусторонним
Мне казалось там.
 
 
А судьбой реальной
Сорок дней подряд
Был мне твой печальный,
Просветлевший взгляд.
 

1971

«Над санаторным отделеньем…»

 
Над санаторным отделеньем,
Над населеньем городка,
Лежали в небе предвесеннем
Пузырчатые облака.
 
 
И ежедневно пред обедом,
На табуретке у крыльца,
Больной антисемитским бредом
Писал Иуду без конца.
 
 
Его Иуда был курчавый,
Змееобразный, без ребра,
Одна рука была кровавой,
Другая в пятнах серебра.
 
 
Помешивал художник краски
В помятой банке жестяной,
И на него не без опаски
Поглядывал другой больной…
 
 
Так в марте в городке больничном
Сходила медленно с ума
И жалась к корпусам кирпичным
Изнемождённая зима.
 

1970

Дни

 
Зачем, опершись о порог,
Часа эдак три иль четыре
Трёт замшевой тряпкой сапог
Тишайший сосед по квартире?
 
 
Зачем в коммунальном аду,
Где все наши песенки спеты,
Выкрикивает какаду
Названье центральной газеты?
 
 
Зачем тугодум-управдом,
На восемь настроив будильник
И сунув его в холодильник,
В шкафу удавился стенном?
 
 
Как сны, обрываются дни,
Но есть жесточайший порядок
И в том, что безумны они,
И в том, что они без загадок.
 

1972

«Уже мне тягостно открытое пространство…»

 
Уже мне тягостно открытое пространство,
В коленках чувствую предательскую дрожь.
Ах, море бурное, не верю я в бунтарство,
Ах, море тихое, твоё смиренье – ложь.
 
 
На узкой улице мне дышится свободней,
В пространстве замкнутом мерещится покой,
Под низкой аркою бакинской подворотни
Я беспричинною не мучаюсь тоской.
 
 
Я вижу сморщенный квадратный дворик чёрный,
В железных ящиках отбросы бытия,
И смрад вдыхаю с той улыбкою покорной,
С какою двигаться привыкла жизнь моя.
 

1972

«Эту женщину я знаю, как себя…»

 
Эту женщину я знаю, как себя.
Взгляд рассеянный, а голос неподвижный,
Чёлка чёрная, как дождик сентября,
Фартук кухонный забыт на полке книжной.
 
 
Хорошо твоя голубушка живёт!
В одиночку вдоволь ест и пьёт и плачет, —
Про любовь ей наобещано вперёд,
За печаль свою сама в рассрочку платит.
 
 
Дождь звенит, а ей мерещится – кольцо
С пальца длинного слетает и слетает…
Я-то знаю эту женщину в лицо,
Но она себя давно уже не знает.
 

1973

«Напрасно выбили…»

 
Напрасно выбили
Из рук моих вино!
Я сладость гибели
Предчувствую давно.
Но не цыганская
Влечёт меня гульба,
А каторжанская
Мерещится тропа.
Средь снега вешнего
На третью на зарю
Я обрусевшего
Христа на ней узрю.
Магдальским мирром
Здесь не пахнет и в жару,
Оленьим жиром
Я ступни Ему натру,
Власы распустятся,
Прильнут к Его ступне, —
Ужель отпустится
Моё бесовство мне,
И с успокоенным
Я упаду лицом,
Когда конвойные
Прошьют меня свинцом?!..
 

1972

«Тот – не по сердцу, тот не по уму…»

 
Тот – не по сердцу, тот не по уму,
В забвенье этот канул, как во тьму,
Лишь поняла, что верила жестоко.
Впервые – никого, и потому
Впервые в жизни я не одинока.
 
 
Брожу по дну, похожему на сад,
Из водорослей я вяжу наряд,
И свод волнистый подпирают плечи,
На них тычинки в лилиях горят,
Как в кружках на столе горели свечи.
 
 
О чём молиться бабушка могла,
Зачем крестилась, глядя в зеркала,
Как будто там бесовка отражалась?
В сырую землю бабушка ушла,
А я навек с землёю распрощалась.
 
 
В воде просторней, чем в земле сырой, —
Две лилии мерцают над волной,
И мне легко их подпирать плечами
И весело существовать одной
Подводными зеркальными ночами.
 

1974

«Разыгрался мой сон не на шутку…»

 
Разыгрался мой сон не на шутку, —
Я опять на земле не живу,
А дыша в тростниковую дудку,
Под водою неслышно плыву.
 
 
Как цветок, шевелится медуза,
Обжигает ладони мои.
Надо мною склоняется муза
В одеянии из чешуи, —
 
 
И пою о большом промежутке
Между дном и сияньем зари,
Но не звуки восходят из дудки,
А серебряные пузыри.
 
 
И какой-то рыбак безутешный,
За рыбёшку дыханье сочтя,
Поплавок поправляет поспешно
И смеётся легко, как дитя.
 
 
Хоть кому-то – намёк на удачу,
Хоть кому-то – надежда на миг,
И уже я от радости плачу,
Рот разжав и теряя тростник.
 

1972

Из книги
ДОЖДИ И ЗЕРКАЛА

Водолей

 
Никогда ни о чём не жалей —
Никогда ничего не изменится.
Лей слезу, голубой водолей,
На голодную зимнюю мельницу.
 
 
Я, твоя лунатичная дочь,
Буду в поле позёмку толочь,
Буду вьюгу месить привокзальную.
Пролегла пешеходная ночь
Через всю мою жизнь поминальную.
 
 
В мимоходной толпе облаков
Встречу лица друзей и врагов,
И, потоком сознанья подхвачена,
Я под лёгкие звоны подков,
И под клёкоты колоколов,
И под всхлипы души околпаченной
 
 
Обойду все родные места
От бакинской лозы до креста
На лесистой московской окраине.
Наша память о жизни – мечта,
Наша память о смерти – раскаянье.
 

1978

«Ни красы божественной…»

 
Ни красы божественной,
Ни бесовских чар, —
У меня наследственный
Плакальщицы дар.
 
 
Лилия не вправлена
В локон завитой,
А душа отравлена
Кровью пролитой.
 
 
Воля и насилие
Пили заодно
Из бурбонской лилии
Алое вино,
 
 
Пулей делу правому
Пролагая путь,
И орлу двуглавому
Прострелили грудь.
 
 
Тронула я пёрышко
Левого крыла,
Ах, как эта кровушка
Руку обожгла.
 
 
Об орле и лилии
Мне ль сейчас страдать,
Правнучке Рахилевой
Есть над чем рыдать.
 
 
Но слезою горнею
Горько плачет Сын —
Не едино горе ли,
Если Бог един!
 

1975

«Всеобщие волны катились…»

 
Всеобщие волны катились,
Всеобщее время неслось,
Но вольные мысли ютились
В умах, существующих врозь.
 
 
В сожительстве нету свободы,
И намертво я поняла,
Что даже соборные своды
Не души роднят, а тела.
 

1976

«В столивневый июль…»

 
В столивневый июль,
В число десятое,
Продёрнута сквозь нуль
Тоска завзятая,
 
 
Продёрнут длинный дождь
В ушко игольное,
И в тонких пальцах дрожь
Невольная.
 
 
И как мне совладать
С такими пальцами?
И что мне вышивать,
Склонясь над пяльцами, —
 
 
Над кругом бытия,
Где вся материя —
Из слов и забытья
И суеверия?
 

1977

Самоубийца

 
Весь город был как на ладони.
С пятнадцатого этажа
Он виден был, как на иконе
Видна сквозь трещину душа.
Но так ли думала жилица,
Руками плечи обхватив,
Когда со страхом наклониться
Смотрела в городской обрыв?
Что в голове её вертелось?
Что было живо, что мертво?
Поскольку многого хотелось,
Ей не хотелось ничего.
Вот и сегодня для порядка
Надела шляпу и пальто…
Но это домысел, догадка, —
Ни я не знаю, и никто,
Пошто окно высотной башни
Вдруг выплеснуло, всю до дна,
Судьбу из ёмкости домашней
Туда, где город и весна.
 

1977

Магдалина пела:

 
«Я к тому добра,
Кто не мной утешен,
Я тому сестра,
Кто премного грешен.
Заповеди чту,
Избегаю правил.
Я ль не дочь Тому,
Кто нам крест оставил?…»
 
 
Пахло от окна
На дворе московском
Горечью вина
И горящим воском,
Кудри на плечах
Золотили тело,
При одних свечах
Магдалина пела.
 

1977

Мандельштаму

 
Неизвестна твоя могила,
Может быть, это – целый свет.
В первом К а м н е такая сила,
Что последнего камня нет.
 
 
Только море, песок и тучи,
Только звёзды и семена,
Да на проволоке колючей
Музыкальные письмена.
 
 
Только музыки русской вера,
Только пчёл золотой псалтырь…
У задумчивого Гомера
Опрометчивый поводырь.
 

1977

«Такое время на земле…»

 
Такое время на земле,
Как будто нет небес,
А протекающий насквозь
Брезентовый навес.
И чудаки перевелись,
На смену чудакам
Пришли такие в эту жизнь,
Чтоб всё прибрать к рукам.
Они пришли, пробив гробы,
И свежий перегной,
И муравейников горбы
Под северной сосной,
И вставили в мою гортань
Берцовую свирель.
Погода – гниль, и дело – дрянь,
И в март попёр апрель.
Неужто мира часовщик
Направил стрелки вспять?
…Как много снов, как много книг,
Как трудно всё поднять!
 

1978

«Есть у меня лампада…»

 
Есть у меня лампада,
И дерево, и Русь,
Где я живу, как надо,
И мыслить не берусь.
 
 
Кусочек мирозданья
Пылает с двух сторон,
По краскам угасанья
Я вижу – это клён.
 
 
А как на ладан дышит
Страна во цвете лет,
Увидит и опишет
Эпический поэт
 
 
И подтолкнёт страдальца
И жертву к алтарю.
А я на всё сквозь пальцы
Или сквозь сон смотрю…
 

1978

«У нищих прошу подаянья…»

 
У нищих прошу подаянья,
Богатым сама подаю,
И входит второе дыханье
В охриплую глотку мою:
Подайте мне ваше терпенье
На паперти жизни стоять
И посохом щупать ступени
Земли, отступающей вспять!
Подайте мне дар беззащитный
Угадывать издалека
Дающих в толпе ненасытной, —
Да не оскудеет рука!
Подайте мне вашу беспечность
Не думать, не знать наперёд
И, кружку подставив под вечность,
Отведывать медленный мёд!
Бесчувственные к оплеухам
И милостивые к грехам,
Подайте, блаженные духом,
А я ненасытным подам!
 

1978

«Бывало, вздохну – и пойдёт амфибрахий…»

 
Бывало, вздохну – и пойдёт амфибрахий,
Всплакну – и анапест пойдёт,
А нынче и я, и друзья-вертопрахи
Лишь письма строчим целый год.
 
 
Зачем и куда и кому – неизвестно,
Хоть точные есть адреса.
Свободны, безадресны и повсеместны
Лишь бабочки да небеса.
 
 
Свобода – не бунт одиночек завзятых,
А дар в одиночестве жить,
Себя не жалеть, не искать виноватых
И будущим не дорожить,
 
 
Бывало, оно между строк протекало,
И лампа сияла в углу,
И бабочка вкруг колпака танцевала,
И небо текло по стеклу.
 

1979

Из книги
ИЗ ПЕРВЫХ УСТ

«Рукой слезу останови…»

 
Рукой слезу останови,
Не бойся горестного знанья —
Проходит время для любви,
Приходит для воспоминанья.
 
 
И возникают острова
Твоей любви, твоей Эллады,
И повторяются слова
Твоей тоски, твоей услады, —
 
 
И ты ни с кем уже не врозь,
И нет разлуки за свиданьем,
И даже то, что не сбылось,
Становится воспоминаньем.
 

1980

«Что ещё я вижу, кроме этих нитей…»

 
Что ещё я вижу кроме этих нитей
Дождевых за переделкинским окном? —
Сон, изъезженный колёсами событий,
И событья, затуманенные сном.
 
 
Не до гнева, не до слёз и не до шуток.
Как с судьбою ни враждуй и ни дружи,
Всё равно она размытый промежуток
Между помыслом и промыслом души.
 
 
Жизнь проходит между небом и землёю
Вертикальная и зыбкая, как дождь,
И плывёт, словно блудница к аналою,
Соловьиная торжественная ложь.
 
 
Боже мой, и я хотела стать любовью,
Милый мой, и я мечтала о венце,
И дрожит в дожде по горло Подмосковье
Со следами незабудок на лице.
 

1980

«Ещё не вечер, но уже не утро…»

 
Ещё не вечер, но уже не утро —
Закатный дождь. И, честно говоря,
Пора нам быть или не быть, но мудро:
Как тот моллюск в дому из перламутра
Или пчела в гробу из янтаря,
 
 
Или освоить опыт оптимистов —
Не замечать, как этот час неистов,
Не слышать перебоев и частот,
А сравнивать с мерцаньем аметистов
Дождя мерцанье и наоборот.
 
 
На что нам знать, что жив Иеремия,
И что мерцательная аритмия
Во Времени, в Пространстве и в узле,
Где сходятся все токи кровяные.
На что нам знать, что будет на земле?!
 
 
Да и к чему нам знать о том, что было?
Зачем тревожить памяти могилу, —
Там за пластом – второй и третий пласт…
Незнание даёт такую силу,
Какую нам ничто уже не даст.
 

1980

«Что я увижу в часы одиночества?..»

 
Что я увижу в часы одиночества?
Птиц перелётных кочевничье зодчество,
Жизнь без младенчества,
Воздух без имени, почву без отчества,
Дым без отечества.
 
 
Нет иллюзорней и нету отчетливей
Данного времени,
Нету гонимей и нет изворотливей
Сорного семени.
 
 
Разве мне плохо под певчими гнёздами
С дымом соседствовать?
Птичьи права – это роскошь, но с грёзами
Радостно бедствовать.
 

1980

Пожар на болоте

 
Я проситься буду в пекло адово,
Если даже Бог меня простит.
Белый пепел на малине матовой,
А торфяник розовым покрыт.
 
 
В душном времени, в болотном пламени
Имя Господа мы долго жгли
И сгорали сами. И, как знаменье,
Ливни милосердные сошли.
 
 
И отступница, и погорелица, —
Каюсь на пространстве торфяном,
Низкий голос по России стелется,
Словно дым, который был огнём.
 
 
И наверное, когда покину я
Навсегда земную колею,
Тень моя не раз придёт с повинною,
Если даже окажусь в раю.
 

1981

«Какое нынче лето – все ливни коротки…»

 
Какое нынче лето – все ливни коротки,
Ни власти, ни крамолы, —
Клеёнчатые листья, атласные жуки,
Вельветовые пчёлы,
 
 
И крылья из батиста, и кружевная тень,
И в ягодах опушка,
И в воздухе такая безоблачная лень,
Как будто мир – игрушка.
 
 
А может быть, и вправду игрушка, если ты
Цела и невредима,
Ты, шедшая в огонь, ты, сжегшая мосты,
Ты, чёрная от дыма.
 

1981

Триптих расстояния

1

 
От ума до сердца дальше,
Чем от сердца до ума, —
Эта истина не старше
И не младше, чем зима,
Где пути столкнулись наши
И сомкнулись наши сны, —
И содвинули мы чаши
Ликованья и вины…
 

2

 
От зимы до лета дальше,
Чем от лета до зимы,
Но с тобой об этом раньше
Не догадывались мы.
В наши маетные годы
Жизнь измерить не могла
Путь от белой непогоды
До лилового тепла,
Где на перекрёстке лета
Над четой могильных плит,
В плоской шапке из вельвета
Пижма жёлтая стоит,
И татарник, отцветая,
В серый кутается мех…
Жизнь, и нами прожитая,
Не мигая смотрит вверх.
Там всё то, что с нами было,
Там, боясь извечной тьмы,
Ходит маятник светила
От зимы и до зимы.
 

3

 
От земли до неба дальше,
Чем от неба до земли,
Это знали мы и раньше,
Но предвидеть не могли,
Что и тверди мы содвинем,
В час содвинув роковой
Наши души в небе синем,
Наши руки под землёй.
 

1980

«Что делать? – спросила у Жизни…»

 
Что делать? – спросила у Жизни, – сказала: умри!
Что делать? – спросила у Смерти, – сказала: живи!
 
 
Чтоб что-нибудь делать, в духовке сушу сухари,
А дождь за окном, как мерцательный трепет в крови.
 
 
То ангел меня посещает, а то – сатана,
И каждый выходит из зеркала против окна,
 
 
И только себя я не вижу в стекле никогда,
А время течёт, как течёт дождевая вода.
 
 
Я ангелу плачусь, но тут же приходит другой,
Меж нами я воздух крещу обожжённой рукой.
 
 
Мне кажется, ночь – это уголь сгоревшей зари,
А это сгорели в духовке мои сухари.
 

1980

Из книги
ВОЗДУШНЫЙ ПЛАСТ

Кошка

 
Где кошка твоя, гуляющая
Сама по себе,
Молочный туман лакающая
В густом сентябре?
 
 
Где поступь её леопардовая
И фосфор во мгле,
Где кошка твоя и где правда твоя
На этой земле?
 
 
Где кошка, ещё не отловленная,
Где крыша и течь?
Где скоростью звука надломленная
Охриплая речь?
 
 
Где осень твоя ясновидческая
И снов закрома?
Где кошка твоя фосфорическая
И где ты сама?
 

1983

«День пылает над рощей редеющей…»

 
День пылает над рощей редеющей,
Всё живое к реке накреня,
А в груди моей угль холодеющий,
Обжигающий только меня.
 
 
Мне ль перечить пространству огромному,
Не познавшему душу свою?
Мне ль чужой быть скоту подъярёмному,
В чьём сословье и я состою?
 
 
Много ль надо мне? Хлеба обдирного
Да воды, и забыть, что вода
Мне остатком потопа всемирного
Почему-то казалась всегда.
 
 
Много ль надо? Но знаю заранее,
Что сама я пойду на убой,
Что сама я пойду на заклание
Водопойной наклонной тропой.
 

1983

«Идём сквозь невзгоды…»

 
Идём сквозь невзгоды
В жару и в метель,
Ты, чудо природы,
И я – твоя тень.
 
 
Отбрасывать, значит,
Ты должен меня,
А что это значит,
Скажи, для меня?
 
 
То – в пекло, то – в прорубь,
И я устаю.
Напомни, мой голубь,
Мне младость мою!
……………………………….
 
 
Неужто я пела?
Неужто был дом?
Неужто я смела
Быть чьим-то ребром?
 

1985

«Душа не в занозах и плоть не в заносах…»

 
Душа не в занозах и плоть не в заносах, —
Зимою и летом бытую прекрасно,
Я есть пустота, сквозь меня, как сквозь воздух,
Проходит всё то, что движенью причастно, —
 
 
И стая гагачья, и стадо бизонов,
Небесные струны, и время, и люди, —
В лавровых, в терновых венках и без оных,
Заблудшие в правде, завязшие в блуде.
 
 
Всё то, что идёт, об меня не споткнётся,
И мне на идущее не опереться,
Но чьё-то дыханье во мне остаётся,
И чьё-то во мне разрывается сердце.
 

1988

«А моя судьба – вся как есть татьба…»

 
А моя судьба – вся как есть татьба:
Музыку украла я у тишины,
Мужика украла у скупой жены,
У зимы украла снежный посошок,
У сумы украла тонкий ремешок,
Я украла кошку у чужих ворот,
Я чужою ложкой обжигаю рот
И в чужой кастрюле слёзы кипячу,
Может быть, и пулю сдуру отхвачу.
 

1989

«Два брачных бражника, чьи крылья – нервный шёлк…»

 
Два брачных бражника, чьи крылья – нервный шёлк,
И первый выстрел почки,
И строчка дятлова, и соловьиный щёлк,
И дождика звоночки, —
 
 
Весна блаженствует: приспели времена
Раскрепощенья духа,
И речь открытая на улицах слышна,
Да я уже старуха.
 
 
К беззвучным выкрикам, к житью с зажатым ртом
Я привыкала долго,
Беда под силу мне, а радость не в подъём
И уязвимей шёлка.
 
 
И вдруг кощунственный я задаю вопрос
В час крайнего смятенья:
Голгофу вытерпел, но как Он перенёс
Блаженство воскресенья?
 

1987