Текст книги "Третья молодость"
Автор книги: Иоанна Хмелевская
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Мать, – бестактно заявил мне чуть позже сообразительный ребёнок, – ты меня не убедишь, что человек, на вопрос «вправо, влево или прямо» отвечающий «нет-нет», хоть чуточку соображает.
Ежи был прав, в глубине души я прекрасно сознавала это, но вслух не призналась бы ни за какие блага мира. Все, что хоть как-то ощипывало лавры из венка обожаемого блондина, разбивалось о железобетонную стену моего упрямства. Да-да, признаюсь в своей глупости добровольно, а то ещё будут потом пальцем тыкать.
Все справедливо. А с другой стороны, у Марека выявились прямо-таки потрясающие достоинства и умения. Взять хотя бы биотоки! Стоило ему положить руку на раскалывающуюся голову, на ревматическое плечо или на позвоночник, и боль утихала. Дело здесь не в чувствах или самовнушении. Я собственными глазами видела, как он укротил взбесившуюся лошадь, положив ей руку на шею.
Мануальные таланты Марека не вызывали сомнений – к тому же обеими руками он владел в равной степени, что меня ужасно забавляло. Он прекрасно плавал, грести мог до бесконечности, разжигал костёр и колол дрова лучше меня, знал огнестрельное оружие, стрелял как снайпер…
Впрочем, это потрясало меня умеренно. Я и сама умею стрелять, особенно из ружья или винтовки – от короткоствольного оружия у меня немеет рука. Стрелять я научилась в четырнадцать лет, когда впервые в жизни увидела карабин. С Войтеком стреляла в милицейском тире и в лист бумаги в лесу, получалось неплохо. С Мареком я стреляла в несколько необычную цель – сбивала сосульки с соседнего здания, а на более крупных сосульках без труда могла выбить монограмму. Тонкие сосульки падали с первого выстрела.
И что перед такими важными достоинствами значат какие-то мелкие недостатки! А все-таки…
Наш первый выезд (а всяких путешествий мы совершили – не перечесть) прошёл странновато, и следовало бы сделать выводы. Однако, в который уже раз, констатирую: увлечение божеством парализовало все мои умственные способности.
Мы собирались выехать в девять утра. А в четыре дня я начала нервничать – примерно каждые два часа Марек по телефону докладывал, что слегка задержится. Выехали мы лишь в семь пятнадцать вечера, и то по моему настоянию. Марек предлагал перенести начало экспедиции на следующее утро, я опасалась – завтра начнётся все по новой, и решила не рисковать. Пришлось ещё заехать к нему, потому как, помчавшись ко мне, он не захватил свои вещи. И вот почти перед заходом солнца мы двинулись на лоно природы.
Да что там, зачем врать. В предвкушении блаженства я сразу простила ему опоздание. Тёплым летним вечером мы въехали в лес, кажется в Белую пущу за Вышкувом. Рядом со мной – олицетворение всех божеств Олимпа, воплощение мечты. Мой возраст исчез, я чувствовала себя семнадцатилетней девчонкой. Словом, сплошное счастье!
Мы облюбовали местечко на лесной опушке, на поляне, рядом мелиорационный канал с кристально чистой водой. Знаю – трудно в такое поверить, но факт остаётся фактом, лучшее доказательство – я жива до сих пор, а мы на этой воде заварили чай. И тем не менее, какое-то сомнение потихоньку точило меня.
У кого, в конце концов, всегда не хватало времени, у него или у меня? Кто вечно рвётся выполнять обязанности, коим отдана жизнь? А тут через три дня не ему, а мне пришлось возвращаться в Варшаву – какие-то срочные дела, незаконченная рукопись и тому подобное – короче, не до отдыха, а он демонстрировал полную свободу и охотно провёл бы на канале ещё недели две.
Затем, уже в июле, мы снова совершили короткую вылазку на Мазурские озера. Во всяком случае, я планировала короткую, коль скоро у него нет времени. В первый же день Марек сломал ноту…
И вот вам нате. Лишь годы спустя я сообразила – что-то здесь не стыкуется. Физическая сноровка считалась его могучим преимуществом и тоже требовала идолопоклонства. Впрочем, судите сами, что за странная такая физическая сноровка. Это не я, черт подери, споткнулась на лестнице в универмаге, не я так ушибла голень, что пришлось ехать в травмопункт, не я сломала ногу, сунув её в первую же ямку, не я с полного хода врезалась в столик с телевизором в Доме литераторов… Да, заживало на нем все как на собаке, а то и быстрее, но тридцать три несчастья держались за него крепко. И это, по-вашему, хорошая физическая кондиция?.. Да перьями мне обрасти, если это так…
Угодив ногой в ямку, Марек сломал плюсневые кости в первый же вечер, – искал место для бивака. Насчёт перелома сразу не признался, лишь позднее объяснил, что случилось. Я забеспокоилась, предложила вернуться в Варшаву или поискать врача на месте. Марек не пожелал. Видите ли, он лучше знает: или само срастётся, или начнётся гангрена и все равно придётся отрезать обе ноги. Очаровательная перспектива!
У него срослось само собой. Пока срасталось, Марек ходил босиком и ловил сачком уклеек, а я старалась подвести кормой байдарку на пятачок в тростнике. Сперва он подозрительно осведомился, умею ли я грести, затем в требованиях перешёл всякие разумные границы. Коль скоро умею, должна уметь суперклассно, и наплевать, что у меня нет глаз на затылке.
То же самое, впрочем, происходило и с машиной. Если уж я за рулём, то обязана вести как циркачка, никаких «не могу» быть не должно. «Горбунок» – хорошая машина, терпеливо выносил все, но на мостике в диком лесу выхлопную трубу я-таки отломала. На биваке у озера правым задним колесом провалилась в яму с мусором и погнула крыло. Разумеется, легко понять, что в заросли я лезла не добровольно, а следуя его руководящим указаниям. Такого рода удовольствия доставались мне на каждом шагу.
Забрались мы на малюсенький остров, кроме нас никого, и я почувствовала себя чуть ли не Жаклин Онассис. Машину мы оставили на материке, на стоянке около кемпинга. Добиралась я туда на байдарке и ехала в лес за ягодами. Пешком не ходила, тут уж не до прогулок, да и времени жаль – до места почти три километра. Собирала землянику, малину и чернику, потом возвращалась на остров. Наше питание состояло в основном из двух блюд – рыбы и ягод со сгущённым молоком и сахаром; хлеб покупали время от времени. В другую сторону ездили за топливом – островок небольшой, заросший высокими деревьями, поэтому сухостой и хворост быстро иссякли.
Марек вёл себя идеально, он делал всю работу: драил кастрюльки, потрошил рыбу. Лишь однажды потерял терпение – когда пришлось выпотрошить сто сорок уклеек. Спустились сумерки, и он работал при свете фонарика. Все претензии адресовались мне, хотя чувства времени не было у него, а не у меня. Вкалывал он всегда без передышки. Невроз от этого можно было заработать – ни на секунду человек не присядет. В конце концов я уплывала подальше на надувном матрасе, глаза б мои на это не глядели. И зачастую усердное его трудолюбие гроша ломаного не стоило. Так, в последний день перед отъездом он начал делать стол, дабы вкопать его в землю, но успел закончить всего две ножки.
Удил рыбу Марек прекрасно, даже угрей ловил. Эти угри утащили у нас три удочки, к счастью, из лещины. Магазинные удилища Марек игнорировал и не взял с собой ни единого: в лесу сырья, что ли, нету – и, по-моему, он был прав. Чтобы угодить Мареку, я равнодушно смотрела на чёрных гусениц, пожиравших ольховые листья, и стоически терпела, когда меня кусали красные муравьи.
В общем и целом в лесу я всю жизнь чувствовала себя превосходно, могла проводить ночи под открытым небом, никакие насморки меня не брали, костёр разводить я умела и очень любила, есть могла что угодно. Единственное, что меня безумно раздражало, – тесная палатка и необходимость залезать в неё на четвереньках. Да ещё и ноги мыть каждую минуту – мой кумир оказался патологическим чистюлей. Сам он мылся по сорок раз на дню и беспрерывно что-нибудь стирал. Черт знает, почему, Марек ни за что на свете не желал признаться в своём пристрастии к воде и постоянно выдумывал предлоги, чтобы держаться к ней поближе. Удивляюсь лишь, что не скрёб и не мыл каждый сучок для костра.
Я прервала идиллию – пришлось поехать за корректурой «Леся». Вернулась на следующий день и оценила наше временное жилище. Лето выдалось знойное, город пыхал жаром, будто печь. На суше, даже на берегу озера, трудно было выдержать, а на нашем островке прохлада и лёгкий ветерок… Сущий рай! Беспокоила меня лишь проблема времени – сидели мы на острове уже второй месяц, а ведь планировали короткую вылазку. Я собиралась в Данию, предстояли хлопоты…
Поборов свои чувства, я решила возвращаться. И кстати – впервые за два месяца погода начала портиться. Надвигалась гроза, небо на горизонте потемнело. Мне бы насторожиться, а так болезнь захватила меня врасплох. Марек свёртывал палатку и собирал вещи в одиночку, без моей помощи. Я сидела на пенёчке, не в силах пошевелиться – все у меня болело, я мечтала об одном – где-нибудь прилечь, и изо всех сил старалась не стонать. Перед моим внутренним взором маячил большой, мягкий и тёплый плед, в который можно закутаться с головой. Тут-то я и поняла, что случилось.
Дал себя знать ревматизм, заработанный в Дании. Я надеялась, что покончила с ним раз и навсегда в Болгарии, однако номер не прошёл. А ведь я продержалась два месяца на воде! Понять-то я поняла, в чем дело, но от этого не легче. Мы переплыли с острова на материк. Стиснув зубы, я сидела за рулём и ждала, пока Марек запихает вещи в машину, а он работал размеренно и методично. Я-то побросала бы как попало… Наконец мы двинулись к Варшаве, и по мере удаления от воды здоровье моё начало быстро восстанавливаться. С каждым километром мне становилось лучше. Домой я добралась почти без всяких признаков хворобы.
А потом снова пережила тяжёлые минуты – доконал меня хлеб.
Я вознамерилась привезти Алиции кое-какие мелочи, явно доставившие бы ей удовольствие, среди прочего числился хлеб. Обычная свежая буханка. Хлебные изделия в Дании в те годы изготовлялись в виде булок консистенции ваты и чёрного хлеба в ломтиках из муки крупного помола. Все соотечественники, не только Алиция, мечтали о нашем обычном хлебе. Я сдуру поделилась своими планами с Мареком.
Он во что бы то ни стало решил мой план реализовать. Тропическая жара разразилась заново, гроза прошла только на Мазурах, Варшаве не досталось ни капли дождя, погода стояла прямо-таки убийственная. Я сделала все покупки за один день, а вот свежего хлеба нигде не оказалось. Поехала в универсам – нет, на Польной – нет, хлебозавод на Раплавецкой – шиш. Марек путешествовал со мной. Я уразумела – к вечеру свежего хлеба нигде не найти, но он настаивал и гнал меня дальше и дальше. Где-то нам сообщили: свежий хлеб, возможно, есть при пекарне в Виланове. Я уже ничего не хотела – сил моих нет, хватит с меня, отказываюсь. Алиция вовсе не просила хлеба, идея моя, можно и успокоиться. Накануне я успела получить завизированный паспорт, купила билет на поезд, взяла деньги из банка и разрешение на вывоз, договорилась в мастерской – пока меня не будет, подремонтируют машину, не помню что ещё, но много чего успела. Все время за рулём, все в спешке – короче, лошадь и та бы давно с копыт долой. Поезд в восемнадцать тридцать, а я ещё вещи не укладывала. В полубессознательном состоянии я мечтала вернуться домой, вымыться, отдохнуть от жары. Но меня жестоко заклеймили – неужели я сдаюсь?! Надо бороться до конца! Черт побери, помчалась я в треклятый Виланов, подстёгиваемая лютой ненавистью ко всем хлебобулочным изделиям.
В Виланове хлеб был. Свежий, ещё тёплый. Марек упаковал мой чемодан – у него это здорово получалось, – втиснув туда мою пишущую машинку. В результате на перроне у чемодана отлетела ручка: он не был рассчитан на тридцать кило содержимого. По пути на вокзал я оставила «горбунка» в мастерской, дальше мы ехали на такси. В результате борьбы за хлеб и неладов Марека со временем в вагон я села, когда поезд тронулся. Марек соскочил на ходу.
* * *
К поездке в Данию меня подтолкнули весьма печальные обстоятельства; пишу об этом неохотно, но факт есть факт. Торкиль уже с прошлой осени был тяжело болен: какой-то неслыханно редкий недуг – недостаток тромбоцитов с дополнительными осложнениями. Врач среднего возраста сознался, что сталкивается с таким заболеванием всего второй раз в жизни. Состояние Алиции тоже было неважным; нам с Зосей оставалось лишь сочувствовать ей. Весной я решила ехать. Легальные деньги имела, в приглашении не нуждалась, но пока я оформляла паспорт, Торкиль умер. Все осложнилось.
Алиция не желала никого видеть, по телефону говорила так, что мы с Зосей просто испугались. Никогда в жизни у неё не было мыслей о самоубийстве, однако сейчас совершенно очевидно Алиция была не в себе. Мы решили: пустить все на самотёк нельзя, даже вопреки её желанию одна из нас должна поехать. Зося не могла, я – да. В результате подложила Алиции свинью. Даю слово – не из дурацкого упрямства. Мы просто боялись за неё и глубоко переживали.
Алиция скандалила не столько потому, что я приехала, сколько по той причине, что мы с Зосей сочли её кретинкой, которая сама не знает, чего хочет. Я покаянно объяснила, какое впечатление она произвела при разговоре по телефону. Не помогло: в бестактной навязчивости она упрекала меня ещё многие годы. Возможно, однако, ярость хотя бы немного переключила её измученную психику на меня, а потому я покорно согласилась, чтоб меня облаяли за двоих.
Из вежливости Алиция снисходительно отнеслась к хлебу, хотя после путешествия в вагоне он утратил свою изначальную свежесть. Я жила в мастерской, не помню, в самом ли деле спала в катафалке…
Минуту, дайте сообразить – у меня все перепуталось. Возможно, в мастерской я только работала – там на маленьком столике я поставила машинку, а спала в дальней комнате за гостиной.
У Алиции уже жила Стася. Та самая, что раньше нянчила Яся у Иоанны-Аниты, а позже из-за разногласий в семье оставила Видовр и переехала в Биркерод. Здесь-то и зародилось «Все красное».
С книгой можно сверяться, однако предупреждаю, что в ней много чего намешано. Алиция заранее яростно обрушилась на меня:
– Слушай, отстань, а? На мне свет сошёлся клином, что ли? Отвали, холера, и перестань про меня писать!
Я неуверенно обещала попробовать. Увы, именно тогда как-то вечером я возвращалась домой со станции… Уже стемнело, а я шла вдоль живых изгородей, невысоких заборов, холмиков, вылизанных газончиков, и на одном таком газончике перед чьим-то домом горела лампа. Низенькая, красная, абажур с тёмным верхом, лампа отбрасывала небольшой круг пурпурного света…
И я вдруг увидела ноги сидящих вокруг лампы людей, лица и туловища которых тонули в темноте. Фантазия подсказывала: одного в этой темени должны убить. Не успела я добраться до Алиции – а до неё оставалось всего три участка, – и содержание книги было готово.
Напуганная собственной фантазией, я робко принялась умолять Алицию разрешить ещё разок воспользоваться её особой. Сперва она решительно отказалась, потом в конце концов согласилась, но с оговорками: все изменить, действие перенести куда-нибудь подальше, чтобы она была как бы и не она, ну и Биркерод тоже. Я пообещала сделать, что можно.
По выходе книги она позвонила и вцепилась в меня всеми когтями. Концы с концами не сходятся, все перепугано, видать, я совсем сдурела, ведь все было не так!..
– Да ты же сама требовала, чтобы я все изменила! – напомнила я, стеная.
– Я требовала? – удивилась Алиция. – Чушь собачья! Не надо было слушаться!
И вот, благодаря всяким вынужденным ухищрениям, теперь уже никому не разобраться, что я выдумала, а что случилось на самом деле. Одно могу утверждать наверное: когда-то я оказалась у Алиции вместе с Зосей и Павлом, действительно наткнулась на Эльжбету, действительно был там Эдик, которого на самом деле звали Зенек и который приезжал совсем в другой раз, действительно в саду лежали кучи земли – рыли котлован под фундамент для ателье, и действительно мы с Павлом ездили в Тиволи на рулетку и использовали весьма оригинальный метод игры – выжидание. Случилось все это отнюдь не одновременно. Наверняка я надёргала фактов, прилично отстоящих друг от друга во времени. А вот чего вообще не было, так это лампы. Алиция в ужасе заявила – упаси Бог её от такого подарка.
С героями я все согласовала. Алиция вообще через некоторое время втянулась в тему, а под конец, и вовсе вошла во вкус и сама подкидывала мне жертвы.
– Знаешь, тут ещё одни собираются ко мне приехать, – задумчиво говорила она. – А на фиг они мне? Отравим или застрелим?..
Правда, кое-кого она запретила трогать.
– А вот Ханю со Збышеком оставь в покое. Ещё разнервничаются. Збышек– сердечник…
Я оставила их в покое. Ханя и Збышек, жившие в Варшаве, обиделись – как это ими пренебрегли и вообще даже не упомянули? Я жалела об упущенной возможности, потому как очень уж они вписывались в ситуацию.
Категорически запротестовала Стася: не соглашалась выступить в книге ни за какие коврижки. Пришлось уступить. В общем наделала она мне лишних хлопот. Ростом она идеально подходила к взрывающемуся шкафчику, а уж отказаться от шкафчика я никак не могла. Пришлось искать другую жертву, в результате я использовала Бобуся, который в жизни был весьма красивый мужик нормального роста. Сохранила я ему лишь мерзкий характер. С ним, ясное дело, я ничего не согласовывала. Мы с Алицией надеялись, что он не узнает себя. Увы, похоже, он понял, что речь шла о нем. Вот ведь какая самокритичность!..
Белая Глиста тоже подлинная (а почему бы нет?), только жила в Варшаве, Бобуся она вообще не знала и никогда в глаза не видела, зато напаскудила кое в чем другой Алиции, жене Витека, убийцы в «Подозреваются все». Витекова Алиция специально меня просила подстроить этой заразе какую-нибудь пакость. Господин Мульдгорд изъяснялся языком, изобретательно составленным из смачных словечек, которые мне поставляли со всех сторон. Просто невозможно передать, например, разговор между Торкилем и Генрихом Иоанны-Аниты, когда они старались подыскать по-польски слово «овца»…
Алиция держалась молодцом. Ну почти молодцом, в чем, быть может, помогла Стася. Во время болезни Торкиля она ухаживала за Алицией чуть ли не по-матерински. Делала покупки, готовила и заставляла её есть. Недоразумения между ними возникли значительно позже, из-за сада. У каждой были свои взгляды на этот счёт: Стася имела немалый личный опыт, а сад все-таки принадлежал Алиции…
В садовую манию, последовательную и научно обоснованную, Алиция впала лишь после смерти Торкиля. Раньше о копании в земле она понятия не имела, а флору знала по семи пунцовым розам, поставляемым из цветочного магазина. Теперь она всячески опровергает этот факт. Однако, приехав однажды ещё на заре своей садово-огородной деятельности в Варшаву, она пожаловалась нам (мне и Зосе) – у неё, мол, погиб весь картофель.
– Какой картофель? – в один голос полюбопытствовали мы.
– Да вот посадила весной немного картошки, просто так, из любопытства, посмотреть, что получится. Все лето картошка прекрасно росла, а теперь, вер но, порча какая напала – совсем завяла, пожелтела и почернела. Осталась лишь отвратительная ботва…
– И что же ты сделала? – спросили мы опять-таки в один голос.
– Сожгла, естественно. Иначе зараза распространилась бы ещё дальше.
– А картошка?
– Что значит картошка? Ведь я о ней и толкую!
– Картошку-то ты выкопала?
– Какую картошку? Откуда выкапывать? Выяснилось, за картошку она приняла маленькие зеленые шарики на ботве и огорчалась, что они не созрели…
Сейчас Алиция, конечно, твердит, что просто пошутила, мол, и смеялась над нами. А мы с Зосей можем поклясться: разговор был всерьёз. Вот какие представления о земле, огороде и садоводстве существовали у неё в те времена.
А через двадцать лет о саде Алиции писали в прессе и специально приезжали делать снимки. Она подошла к делу добросовестно, обложилась литературой на всех языках, завязала отношения с профессионалами, произвела разные эксперименты, и теперь в случае надобности я обращаюсь к ней за советом. К тому же у неё лёгкая рука, и что ни посадит, так и прёт из земли. Юкка у неё зацвела, выставленные на террасу фуксии буйствовали даже в перевёрнутых ветром горшочках, секвойя вымахала выше человеческого роста. В общем, Алиция превратила свой сад в райские кущи, а оргия тюльпанов весной просто ослепляет. Я как-то почтительно поинтересовалась, выкапывает ли она на зиму луковицы.
– Ты что! – возмутилась она. – Выкапывать три тысячи луковиц и снова сажать? Да я бы спятила!
Тюльпаны неприхотливы и растут сами по себе. Проблемы возникают лишь с новыми растениями – где ни копни лопатой, повсюду луковички тюльпанов, ни пяди свободной. В последний раз я не без ехидства посоветовала использовать дорожку, только там пока не угнездились тюльпаны.
Похоже, я по новой прицепилась к Алиции. Сейчас отстану, только расскажу про её потрясающую способность терять все на свете. Согласитесь, потерять карниз для штор длиной в шесть метров равносильно рекорду Этот предмет в карман не засунешь. Не только Алиция, но и её гости обыскали весь дом и сад – безрезультатно. Куда, Боже праведный, на таком ограниченном пространстве могла подеваться шестиметровая железная палка? Уму непостижимо! Палка же пропала с концами. Не нашлась и по сию пору.
Вернулась я из Дании с готовой половиной книги прямо в объятия Марека и стабилизировала свою жизнь под боком вымечтанного блондина века. Кретинка тысячелетия…
* * *
Марек не пил, не курил, не умел танцевать и не играл в бридж. Я приспособилась к нему. В ноябре мы поехали на море, снова в Дом творчества в Сопоте.
Янтарь!.. Марек рассказал про янтарь такое, что у меня внутри ёкнуло. В сорок пятом году он очутился на косе. То время не было рассчитано на туризм, он бродил по берегу в полном одиночестве – где-то служил (может, Люцина оказалась права, и служил он в управлении общественной безопасности?). Если не лгал, потому что, откровенно говоря, я его россказням давно перестала верить… Во всяком случае, гулять повсюду не возбранялось. Янтарь валялся под ногами, собирай не хочу. Марек собирал, потом обрабатывал. Он и это умел…
Я чуть сознание не потеряла, когда через Гданьский Новый Двур мы отправились на косу, и с Крыницы-Морской я поехала в порт. Выскочила из машины – день прекрасный, солнечный – глянула сверху на пляж и обомлела. Вдоль берега тянулась блестящая золотистая полоса и светилась…
– А она собирает янтарь в спичечный коробок!.. – смеялся Марек.
Где-то в мозгу мелькнуло воспоминание о Ксюнчике из Энергосбыта, тот про свою жену говаривал: «А она, гм, того, хе-хе-хе…» – но я придушила это воспоминание, черт с ним Ошалелая, я бросилась к полосе.
Янтаря для самых разных целей я набрала килограммов пять. Теперь осталось меньше – я много раздала. Каждую большую найденную янтарину описывать не стану – иначе получится, как с лошадьми. Довольно и того, что следующей весной мы прочно осели в Рясках, у Ядвиги и Вальдемара. Они под видом Ванды и пана Йонатана выступают в «Особых заслугах».
А теперь придётся несколько вернуться назад. Ведь автобиографию я пишу, собственно, для того, чтобы чохом ответить на все вопросы касательно книг, так что не могу опустить произведения для детей и юношества.
Несколькими годами раньше меня уговорили на роман для юношества. Кто уговаривал, не помню, но получилась из этого «Жизнь как жизнь», а после неё – «Большой кусок мира». Что касается последнего, то Генек, мой кузен, облаял меня за вопиющие ошибки. А именно – тростник на Даргине растёт в другом месте, не там, где я указала. Но ведь я плыла по озеру в Пилавках тёмной ночью и впечатления у меня личные. Не закури мой муж и Донат на мостках, я проболталась бы на воде до утра – голос слышен как бы совсем с другой стороны. Впрочем, дело не в этом.
В «Большом куске мира» на сцену вышла Яночка. Эта несносная девчонка появилась вслед за Тереской и сразу же обрела столь реальный облик, что я сама уже не уверена, что это плод моей фантазии. Они с Павликом не слушаются меня, эти капризные создания живут самостоятельной жизнью и делают, что захочется, а я лишь записываю. К тому же и Хабр – существо реальное, я с ним лично знакома; только судьба у него сложилась иначе – он попал к настоящему охотнику.
«Особые заслуги» зародились на косе; пейзаж тот же самый, включая муравейник, а разбитое кладбище я видела собственными глазами. Несколько раньше из-за него возник конфликт чуть ли не на международном уровне. Приезжавшие из ГДР немцы возымели претензии к местному населению, якобы намеренно проявлявшему небрежение. Местное население запротестовало, с возмущением доказывая, что немцы сами разрушили кладбище, возможно, в поисках чего-то, а может, в целях провокации. Проблему разрешили на уровне, простым смертным недоступном, а кладбище привели в порядок харцеры [02]2
Пионеры.
[Закрыть].
Марек был, что называется, в полосочку – то хорош, то невыносим. Однажды он съездил в залив ловить рыбу с Вальдемаром и дедом, и они его усиленно приглашали поехать снова. Уговаривали всячески, с уважением к его опыту. Он отказался, я не поняла почему. Марека одолевали всевозможные идеи: охаяв лесное хозяйство на всей косе, он возжелал потрудиться в качестве лесничего. Замысел я горячо поддержала. Я с большой радостью провела бы на море весь год, готова была даже обеды готовить. Но дальше пустопорожних разговоров дело не пошло. Марек критиковал Вальдемара, который заканчивал постройку дома. По мнению Марека, тот строил неумело. Я разозлилась и предложила ему помочь Вальдемару, показать, как надо строить. Но он не захотел этим заниматься. Зачем же тогда приставать к человеку? Моё неискоренимое убеждение – если что-то плохо, необходимо сейчас же поправить, помочь, – мешало переносить его критику спокойно. К тому же Вальдемар вовсе не заслуживал осуждения – в конце концов это его дом, черт побери, пусть делает, как считает нужным! Ну а если даже что не так, кому это мешает? Педантизм всю жизнь обходил меня стороной.
Только значительно позже я поняла – Марек был типичным продуктом партийной формации. Миллионы собраний, чудовищная болтология и никакой конкретной работы. Называлось это «деятельностью». Упаси нас Бог от такой деятельности! Ещё Диккенс создал впечатляющую картину подобного феномена в книге «Наш общий друг», и ничегошеньки с тех пор не изменилось.
В Варшаве я изо всех сил старалась проникнуться атмосферой секретов, тайн и событий мирового значения, коими жило моё божество. Пришлось признать себя недоразвитой идиоткой, поскольку я ничего не могла понять. Как-то так странно получалось, что сия эпохальная работа свелась к одному судебному делу об оскорблении: около магазина две женщины оттаскали друг друга за патлы. Мужем одной из них и возлюбленным другой был хмырь, пожалуй, даже интересный, только из чуждого окружения.
Смысла судебное дело не имело совершенно никакого, и никто, кроме Марека, не считал его серьёзным. Он же утверждал, что таким запутанным и извилистым путём борется за чистоту партийных рядов и МВД от нежелательных элементов. Марек показывал мне чудовищное количество бумаг, направленных им в высокие инстанции, и гордился этими бумагами непомерно, хотя ни на одну не получил ответа. Тем не менее его потуги были призваны спровоцировать революцию в очищаемых рядах.
На мне эта дурацкая склока отразилась особым образом. Муж одной дамы и сожитель другой завёл со мной разговор в коридоре суда, а уразумев, что я сторонница противного лагеря, вообще запретил мне появляться в суде. Что за абсурд?! Я не подчинилась запрету, потому как усиленно искала в куче навоза хоть какое-нибудь рациональное зёрнышко. Тогда он прибегнул к репрессиям – начал прокалывать колёса у моего «горбунка».
Разгорелся скандал – я не намерена была покорно сносить его хулиганские выходки. Купила шестое колесо и завязала тесные отношения с милицией. Хмырь звонил мне в разное время суток, угрожая всевозможными карами и выражаясь языком, неприемлемым даже у строителей и архитекторов. Я не вступала в пререкания, перестала даже слушать – просто записывала его монологи, чего требовал Марек, во всем прочем проявлявший полную пассивность. Своё глубокое разочарование я дипломатично утаила.
Отчасти эти сцены использованы в «Проклятом наследстве». Не все, разумеется. Однажды в два ночи мой преследователь предложил мне выйти на свидание – он ждёт с ломиком, чтобы снести мне башку. Марек оказался у меня, мы вышли вместе, правда, через чёрный ход. Ни одной живой души не только с ломиком, но и без такового вокруг не наблюдалось. Все вместе взятое довело меня до белого каления, и я решила отреагировать соответственно.
Марек неожиданно легко согласился с моим решением. Номер машины противника легко установил Роберт, всегда охотно откликавшийся на всякие проделки. Я подъехала, куда требовалось, и продырявила все четыре вражеские колёса. Захотел войны? Получай, сколько влезет.
Вернулись мы домой, и через час раздался телефонный звонок. Пострадавший задыхался от ярости, причём в голосе его звучало отчаяние: по-видимому, он собрался куда-то ехать. Война на колёсах закончилась – как ножом отрезало, и вся эта страшно важная Марекова деятельность показалась мне галиматьёй, какой свет не видал. Зато сопутствующий результат был ужасен.
Ещё до того, как мы уверились, что враг окончательно оставил в покое мои покрышки, Марек старался поймать его на месте преступления и затащить в суд, поскольку свято верил в правосудие. Это беспокоило меня с самого начала, и, как оказалось, не напрасно. Значительно позже я прочитала в энциклопедии: склонность к сутяжничеству – одно из проявлений паранойи. Этого мне ещё не хватало!..
Засады на противника закончились хуже некуда, а именно: моего супермена избили. Меня при сём не случилось – я сидела дома. Марека якобы захватили врасплох, а совершил избиение кузен какой-то девицы из соседнего дома, утверждавшей, будто бы Марек охотится за ней. До такого нагромождения бредней мне ни в жизнь бы не додуматься.
В два часа ночи, по дороге в белянскую больницу, убиваясь с горя, я перекрыла все рекорды. А Марек потом полёживал себе в больнице с комфортом и даже развлекался. Более здоровые пациенты устраивали по ночам в коридоре тараканьи бега, и ставка всегда была значительная. Как они этих тварей помечали, понятия не имею, но якобы у каждого имелся свой таракан, и ставили, как в тотализаторе.
Своего мнения насчёт вышеизложенных событий я предусмотрительно не высказывала, а для утешения предприняла поездку в страны народной демократии.
Деньги были: немцы попытались перевести «Крокодила из страны Шарлотты», перевод не удался, договор расторгли и заплатили неустойку. Я придумала путешествие кругом – через ГДР в Чехословакию и оттуда обратно в Польшу. Марек протестовал из-за отсутствия финансов.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?