Текст книги "Из истории первых веков христианства"

Как же, однако, отнеслась древность в эпоху Христа, после того, как она так или иначе разрешила вопрос о Боги и о божественном управлении вселенной, к вопросу о внешнем богослужении? И в этом отношении древность далеко не была так отстала, как это нередко думают еще ныне. Здесь необходимо отметить замечательный параллелизм в развитии евреев и античных языческих народов. Евреи презирают изображения из дерева, камня или бронзы и не перестают предостерегать от примера язычников. У греков также можно заметить подобные взгляды. И впереди всех стоят здесь опять стоики с их чистым богопочитанием. «Не стройте», восклицает один из них, «храмов божеству; ибо в храме нет ни цены, ни святости, ничего нет такого, что было бы достойно божества». Храмом бога, по воззрению стоиков, может быть только сердце человека. Величайшая бессмыслица стоять на коленах в храме перед мертвыми истуканами, которых сделали художники, не пользующиеся никаким уважением. Не один раз раздается предостережение, чтобы в изображениях богов, немых, слепых, безжизненных предметах, не видели самих богов. И тем не менее, язычники не пришли к выводу о необходимости низвергнуть изображения, как это сделали впоследствии христиане. Язычество чрезвычайно бережно относилось во всякого рода преданиям, и один из самых тяжких упреков, которые делались впоследствии христианам, был тот, что они нарушили обычаи отцов. Язычники приводили в свое оправдание тот, не лишенный справедливости довод, что они, будучи далеки от того, чтобы видеть в изображениях само божество, тем не менее считают их необходимыми для постоянного напоминания о божестве.

Так же было и с жертвоприношениями. Благородные эллины уже очень рано высказали мысль, что божество не нуждается в человеческой службе. Такой взгляд к концу этой эпохи, в первое столетие по Р. Хр., пртвлекает к себе все больше и больше сторонников. Какая польза, говорят они, Богу, дающему нам все в изобилии и не ожидающему от нас за это никакой благодарности, от дыма жертвенных животных и запаха благовонных курений? Да разве можно, даже этими искупительными жертвами отвратить судьбу, которая нас все равно постигнет? Это лишь утешения больного духа. Неотвратимая судьба не изменится от того, что мы принесем в жертву белого ягненка. Кроме того, неужели Богу могут быть действительно приятны стоны умерщвляемого для жертвы животного?

Вывод из всего предыдущего, конечно, ясен. Не может быть и речи о том, чтобы эпоха, когда люди с такими трепетными заботами относились к спасению собственной души, когда многие сотни людей слышали самые серьезные моральные проповеди, когда тысячи греков и римлян обращались в Иудейство, признала сама свое бессилие только потому, что в Риме неистовствовали цезари, и накипь всех народов осаждалась в столице империи и в больших городах Средиземного моря. Рим Нерона никогда не представлял собою всего мира, не был даже копией с него. Античный человек, особенно грек, смотрел на жизнь не только с легкомысленной, пустой стороны, и если отвратительный семит Лукиан смеется над тем, что странствующие философы повсюду ведут друг с другом диспуты по самым возвышенным вопросам, то эта насмешка падает обратно на того, для кого ничего не было святого; грекам же этот идеализм лишь делает честь. Как раз потребность в душевном покое и совпадающее с ней расхождение науки и жизни подготовили сердца для победы христианства. Но глубокий раскол начинался в самой сущности греко-римского мира. Мы уже говорили о нем: это – противоречие между строгим, нередко святым мышлением и внешними действиями культа; философ вместе со всеми спокойно приносить жертву, потому что таков обычай. Сюда-то и вонзилось клином христианство; для него, в лице лучших его представителей, жизнь и учение составляли одно. Христианство, как мы еще увидим, не пошло мирно по своему пути, оно отчасти вызвало преследования, как всякая религия, которой, чтоб жить, приходится вести пропаганду. Отталкивая от себя все секты, стремясь к полному единству в борьбе, выступило оно на врага, который, в конце концов, так и остался обороняющейся стороной; но нападение обыкновенно свидетельствует не только о надежде на победу, но и о способности победить.

II. Энтузиастические течения

1. Апокалипсисы

Всякая религия, заслуживающая этого названия, вызывает явления энтузиазма. Правда, она сама обязана своим существованием известному энтузиазму, но между последним и явлениями энтузиазма существует глубокое различие. Когда в недрах борющагося, мятущагося или терзаемого сомнениями духа зарождается нечто новое, одушевляющее, несущее свободу и жизнь всему окружающему; или когда чистая, обращенная внутрь душа, под влиянием молчания пустыни, проникается возвышенными мечтами и начинает чувствовать в себе жизнь божества; когда человеком овладевает непреодолимое стремление поделиться с другими добытыми неземными сокровищами, – тогда мы говорим об энтузиазме. В такой момент человек, как бы чист и богобоязнен он ни был, поддается дыханию бога, которое беспредельно расширяет естественные границы его существа, поднимает его над самим собою и физическими условиями его существования в бесконечную высь, обыкновенно недоступную его взорам. Нечто иное, чем это откровение божества в отдельном человеке, в душе какого-нибудь основателя религии, представляют собою состояния, которые периодически, под влиянием тех или иных внешних толчков, овладевают в той или иной, но всегда экстатической, форме отдельными личностями или даже целыми массами в уже существующей религиозной общине. Хотя в этом случае также говорят об откровении, но это неправильно. Ибо божество, по-видимому, лишь редко нисходит в сердце человека, часто повторяющиеся эпохи общественного возбуждения не заставляют его спускаться из своей выси и являться перед человечеством. То, что пережил Христос в пустыне перед своими явлениями народу, останется навсегда тайной; едва ли оно даже доступно вашему представлению. Откровение же Иоанна – исторически вполне объяснимое литературное произведение, и хотя в некоторых отношениях в нем еще много загадочного, во это лишь благодаря тому, что у нас пока нет достаточного материала для разрешения всех вопросов. Во всяком случае уже с давних пор Откровение не является более священной загадкой, доступной лишь религиозному чувству.

Крупное достоинство теологического исследования нашего времени заключается в том, что оно начинает, наконец, рассматривать эти вещи в их исторической связи. Оно признает теперь, что, так называемое, Откровение Иоанна не представляет собою произведения, в котором следует искать исполнявшиеся или еще долженствующие исполниться пророчества, но что это – произведение, в котором более, чем в какой-либо другой новозаветной книге, отразился характер той бурной эпохи, – произведение, имевшее множество, как предшественников, так и последователей. Впрочем, оно значительно выше и тех, и других. Ибо только потрясенное до самых глубин религиозное чувство могло создать такие представления, как явление апокалипсических всадников, во все религиозные эпохи служившее объектом для произведений искусства, или как видение небесного Иерусалима в блеске его жемчужных ворот; а такие слова, как дающие глубокое утешение: «будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни», или величественное: «аз есмь альфа и омега», или как дышащий глубокой верой конец: «Ей, гряди, Господи Иисусе», – такие слова мы тщетно стали бы искать в других апокалипсисах. И, тем не менее, Откровение Иоанна не есть единственный апокалипсис, оно – лишь один из многих апокалипсисов.

Чтобы понять самую сущность этой удивительной книги, недостаточно перенестись в эпоху, создавшую ее и родственные ей произведения, мы должны бросить взгляд на более длинный период развития религиозной жизни и религиозного творчества, мы должны вернуться к евреям, в литературе которых коренится вся апокалиптика. Хотя Христос и отверг нравы и воззрения евреев, тем не менее христианство, особенно в литературном отношении, долгое время не могло, да и не хотело оставить родную почву еврейства. Правда, мы могли бы пойти еще дальше; следуя по стопам весьма компетентных исследователей, мы могли бы найти источник апокалипсических фантазий – т. е. здесь главным образом явления дракона – в Вавилоне; но это уже значило бы касаться истории религии, в область которой мы здесь вдаваться не можем.

Дух пророчества иссяк с течением времени в еврейском народе. Вместо великих исключительных личностей, как суррогат настоящего производства, стали появляться произведения таких людей, которые присвоивали себе имена древних пророков или других благочестивых лиц. Появляется, следовательно, апокрифическая литература, которую, однако, говоря вполне беспристрастно, нельзя называть фальсификацией. Религиозная литература редко заботится о собственном имени, для неё важно только содержание. В древности не считалось предосудительным продолжать дело своего предшественника под его именем. Но между древними пророками и этими предсказателями будущего, считающими себя последователями первых, огромная разница. Новые авторы делят время на две части: одна здешняя земная, несущая с собою горе и страдания, другая – сверхъестественная, трансцендентальная, там – в царствии будущего. Древние пророки возбуждали свой народ, обещая ему наступление лучших дней здесь на земле, когда народ израильский освободится от врагов и, не раздираемый внутренними смутами, справедливо и радостно будет господствовать на земле. Постепенно эта картина будущего изменяется, и с течением времени её место занимает ожидание будущих судеб всего мира, т. е. суда, который совершится над людьми. И суд этот будет совершен Богом или помазанником его, Мессией – царем Израиля. Будущее царство Божие обнимет все человечество, которое объединятся под скипетром Израиля в единую мировую державу. Старый мир будет разрушен, и на развалинах его восстанет новый. Древний Бог Израилев станет Богом и царем мира. При нем не только избранный народ найдет цел своего существования, но и каждый отдельный человек познает и поймет, что Бог заботится о нем; каждый человек – воззрение, совершенно не свойственное древней вере – воскреснет и будет свидетелем наступления царства блаженства. Вместе с добрыми воскреснут также и злые, чтобы из рук суда получить свои приговор.

Эти воззрения, которые я пока передаю лишь в общих чертах, развивались, конечно, довольно медленно. Но одна эпоха, как это часто случается в истории, внезапно, гигантским толчком двинула их вперед: это была эпоха царя Антиоха Сирийского. Антиох был один из тех немногих греков, которые не восприняли эллинских принципов религиозной терпимости. Когда он вздумал помешать евреям достигать блаженства их собственным способом, еврейский народ в отчаянии восстал против своего угнетателя, и львиная порода Маккавеев стала яростно наносить легкомысленному царю одну рану за другой. Отражением этой ужасной эпохи страданий, когда большой алтарь храма Господня был поруган языческими жертвоприношениями, явилась книга Даниила, первый из апокалипсисов и их общий прообраз. Пророк изображает в ней земные царства в виде зверей, выходящих из волн морских, царство же святых в образе человека, спускающагося с облаков на землю. Четвертый зверь ужасного вида представляет собою греческое государство, т. е. господство Антиоха. Царство праведников побеждает царства вражеских сил, Израиль становится владыкой мира, и все умершие праведники также принимают участие в этом владычестве.

Мы не имеем возможности проследить здесь отдельные моменты этих надежд на будущее; их слишком много, к тому же некоторые из них противоречат друг другу или меняют свои формы. По этому вопросу существует обширная литература, устанавливающая взаимную зависимость отдельных членов между собою и далеко не во всем еще выработавшая вполне установившиеся взгляды. В центре всех этих воззрений стоят древний восточный дуализм. Он противопоставляет царство праведников, царство верующего Израиля, господству злых, или находят свое выражение в борьбе Бога с его заклятым врагом, так назыв., Антихристом – фигурой, которой своеобразную форму придала фантазия еврейского народа под влиянием явления сирийца Автиоха. Проследим вкратце главные моменты этой эсхатологии. Началу спасения должно предшествовать время особого уныния. Предвестниками его будут угрожающие знамения: солнце и луна затмят друг друга, на небе будут появляться огненные мечи, во всей природе произойдет перемена, солнце будет светить ночью, луна днем, засеянные поля будут казаться незасеянными. Среди людей нарушатся всякие узы порядка. Будет господствовать только грех, все восстанут один на другого, друг на друга, сын на отца, дочь на мать, народы на народы, и тогда явится – это одно из самых древних пророчеств – Илия, чтобы принести мир и порядок и приуготовять путь Мессии. Но вот прийдет и сам Мессия, избранник Божий, предназначенный Богом еще до сотворения мира; он будет подобен человеку, но лицо его будет блистать ангельской красотой. До тех пор он будет держаться втайне и явятся внезапно, когда миру исполнится 6000 лет. Вражеские силы также соберутся тогда для последнего боя под предводительством демонического существа, Антихриста. Но страшный суд Божий разрушит его владычество; Иерусалим будет возобновлен, евреи, рассеянные по земле, будут снова собраны, десять колен вернутся из изгнания, и возникнет царство Божие. Тогда наступит конец войнам и раздорам, мир, справедливость, любовь станут господствовать; природа обнаружит необычайное плодородие; виноградные лозы будут гнуться под тяжестью гроздей. Люди будут жить по 1000 лет, не стареясь и не чувствуя усталости, женщины будут рожать безболезненно. Однако, другие видят и в этом состоянии еще не конец, но лишь переходное время, которое будет длиться 1000 лет, – так назыв., тысячелетнее царство; лишь по прошествии его наступит всеобщее воскресение из мертвых и страшный суд, который одним принесет вечное блаженство, другим – проклятие.

Мы довольно подробно остановились, на изображении пришествия Мессии, потому что христианское воззрение здесь, как и во многом другом, находится под прямым влиянием еврейского. Христианская апокалиптика явилась продолжением еврейской, древние израильские сочинения находили много читателей и нередко снабжались существенными дополнениями. Таким образом, и многие места апокалипсиса Иоанна останутся нами совершенно неясны, если мы не дадим ему еврейского основания. – Мысль о том, что Откровение Иоанна представляет собою сверхестественное видение, мы должны совершенно оставить. Оно столь же мало является таковых, как и книга пророка Даниила, взоры которого, когда он говорит о четвертом звере, т. е. о царствии Антиоха, направляются назад, на пережитое им самим, и затем оттуда уже пытаются заглянуть в будущее. И это является решающим во всей подобной литературе: сначала она обращается к прошлому и затем представляет это уже пережитое прошлое, как будущее. А это отнюдь не обман. В воззрении пророка, блюдущего свою святую обязанность, не существует точного разграничения между настоящим и будущим, для него все – лишь будущее; если сегодня совершается то, что он предчувствовал вчера, то для него в его божественном опьянения это сливается в одно грядущее, провиденное, им событие. Пророк, делающий предсказания потому, что он так должен, что он иначе не может, – это поэт, а для поэта существуют только законы его внутреннего существа. – Наука также уже давно прекратила обращаться к Откровению Иоанна с вопросом, как нужно понимать ожидания конца мира; только несколько английских и американских чернокнижников видят в нем целый ряд исполнившихся или еще могущих исполняться пророчеств. При этом они поступают совершенно так же, как часто поступал возбужденный народ, когда он во времена великих испытаний обращался в пророческой книги. Но это толкование, видящее в апокалипсисе предсказание о конце истории, теперь уже оставлено, его место заступило новое толкование, видящее в Откровении Иоанна, лишь отражение истории собственной эпохи, т. е. первого века по P. Хр., а к этому толкованию присоединилось литературно-историческое исследование, расчленяющее книгу по её источникам, и наконец история традиции, стремящаяся в мотивах апокалипсиса видеть лишь пережиток древнейшей, часто непонятной восточной мифологии. Нас здесь это мало интересует, для нас будет достаточно того факта, что Откровение Иоанна не представляет собою однородной книги, что оно, хотя в нем и чувствуется глубокий отпечаток настроения молодого христианства, покоится также на более древнем фундаменте, что оно, следовательно, как уже сказано выше, является одним из многих, апокалипсисов – правда, наиболее выдающимся.

Каким же образом христиане, которые, по-видимому, обыкновенно трудятся в полной тишине, которые стремятся лишь к спокойному выполнению своего служения Богу, – каким образом они могли пользоваться подобными книгами? Ответ на это должен быть различный. С одной стороны, в возможности появления апокалипсиса мы видим силу еврейской традиции, с другой же стороны, христианство, под влиянием многих слов самого Христа, само постоянно ожидало в близком будущем конца мира. И как раз римская империя давала, казалось, множество поводов для подобных ожиданий. Мы выше неоднократна упоминали об антихристе. Мысль о нем, даже после Антиоха, никогда не исчезала из воззрений евреев. Своеобразной чертой всей этой литературы является то, что, если какое-либо пророчество не исполняется вполне, то это ничуть не вызывает сомнения в его правильности, нет – оно просто приурочивается к следующему случаю. Вся ненависть в Антиоху, как антихристу, была таким образом перенесена на другого, который, во всяком случае, более заслуживал этого имени, чем необузданный сирийский царь. И этот другой был Нерон. При нем началась страшная борьба между Римом и иудеями – несчастье которое еврейскому апокалиптику казалось в прямом противоречии с божественным промыслом, правящим вселенной. В душе многострадального еврейского народа снова встали древние картины, и фигура жестокого императора придавала им особенно ужасную пластичность. Мир содрогнулся, когда узнал, что певец император и сумасшедший художник-диллетант поднял руку на собственную мать. На стенах столицы появились язвительные надписи, направленные по адресу человека, уподобившагося Оресту. А когда, наконец, его постигла справедливая судьба, никто не хотел верить в его смерть, все ожидали, что он снова вернется с востока, из страны парфян. Против Нерона как-раз и направлена 13-ая глава Откровения Иоанна, представляющая собою отрывок из одного еврейского апокалипсиса, обработанный автором Откровения, которое возникло благодаря возмущению христиан против обоготворения императора. Таким образом вполне правильно было сказано, что Откровение Иоанна представляет собою объявление войны юным христианством римскому государству. Христианскому пророку Рим представляется великим Вавилоном, он видит падение грешного города, и в виде гигантских зверей перед ним встает картина империи, фигура антихриста. Первому зверю власть вручается на 42 месяца, т. е. 3½ года. Опять отражение прошлого: 3½ года продолжалось господство Антиоха в Иудее. Зверь побеждает святых, покоряет все страны. Смертельная рана, нанесенная ему, заживает, т. е. Нерон возвращается, как это гласило и языческое народное сказание. Жители земли должны сделать себе его изображение; кто не поклонится ему, будет умерщвлен. Этим автор апокалипсиса ясно обозначил существо империи и дал страстное выражение своей ненависти против требований, идущих от законов человеческих, а не от Бога.

Но еще более, чем светская власть римской империи, к ногам которой здесь смело бросается перчатка, – предметом ненависти и страха для верующих были лжеучения, семя которых лукавый может разбросать ночью среди пшеницы господней. Как у Матфея (24, 11 и сл.) ожидание конца вселенной связано непосредственно с появлением лжепророков, так и первое послание Иоанна (4. 3) ставит в связь с ними антихриста и говорит, что он «есть уже в мире». В-том же смысле высказывается и не так давно найденное, так называемое «Учение Апостолов», которое говорит, что после лжепророков придет настоящий сын лжи (16): «И когда умножится неправда, тогда станут они ненавидеть друг друга и преследовать и предавать, и тогда явится лжец мира сего, подобно Сыну Божию, и будет творить знамения и чудеса, и земля предана будет в его руки, и будет творить он небывалые беззакония. И тогда человек подвергнется огненному испытанию, и многие впадут в соблазн и погибнут. Те же, это останется тверд в вере, спасутся от этого порождения проклятия. И тогда явятся знамения истины. Сначала изображение руки на небесах, затем глас трубный и, наконец, третье знамение – воскресение из мертвых». И такой лжеучитель действительно появился. Еще в Деяниях Апостольских мы находим рассказ о самарийском волшебнике Симоне. Возбужденное настроение быстро превратило его и его лжеучения в настоящего демона[1]1
  Ср. ниже последнюю главу о Востоке и Западе в древнем христианстве.


[Закрыть]. Говорили, что он появился в Риме при Нероне и разоблачен был впервые Петром. Другое «пророчество» гласило, что из Самарии придет Велиар (древнее имя антихриста): «он приведет в движение горы, остановит бег моря, преградит путь пылающему великому солнцу и блестящей луне, воскресит мертвых и будет творить много чудесных знамений среди людей. Но до истинного конца он не доведет, все это будет лишь ослепление, он ослепит многих людей верующих и избранных, и злых евреев, и других людей, которые еще не слышали слова Божия. Но когда исполнятся угрозы великого Бога, и могучее пламя, шипя, сойдет на землю, тогда оно сожжет Велиара и всех уверовавших в него». Имея, таким образом, две внушавшие ужас фигуры, Симона-Волхва, или скорее снабженного его чертами антихриста, и возращающагося Нерона, христианская фантазия создала взаимные отношения между обоими, сделав Нерона предшественником антихриста, за которым истинный сын лжи последует лишь при конце мира. Эти отношения отражаются также в Откровении Иоанна. Зверь из моря, смертельная рана, которая заживает, как сказано, изображает империю и Нерона, – знамения и чудеса зверя с суши, о котором говорит Откровение, напоминают волшебника Симона из Самарии.

Апокалипсис Иоанна написан, вероятно, в царствование Домициана, т. е. тогда, когда христианам впервые пришлось испытывать тяжелое давление империи. В более спокойные времена изображение конца вселенной снова отступает затем на задний план. Но все его черты моментально принимают самую яркую окраску, когда начинаются преследования. Ибо древнее христианство все еще не перестает видеть во всякой беде приближающийся конец. Фигура Нерона становится при этом все более и более бледной, но некоторые характерные черты все-таки еще сохраняются. Так другие сочинения этого рода из эпохи гонений говорят, что из-за пределов мира приближается огненный дракон матереубийца; демон опустошает весь мир, бесчисленные народы, евреи среди них, становятся его жертвой, древний Рим разрушен. Но Илия является, пророчествуя и творя чудеса; тогда Нерон созывает сенат и приказывает убить про рока. По прошествии трех дней Бог, однако, снова пробуждает его к жизни. Тем не менее, христиане изгоняются из Рима, террор продолжается 3½ года, затем наступает конец; ибо приходит настоящий антихрист, который кладет конец римскому государству, истощившему всех людей своими тяжелыми податями. Победитель появляется также и в Иудее, он творит знамения для того, чтобы совратить людей, но последние, в конце концов, открывают его тайные замыслы. Они взывают к Богу, и Господь, наконец, вмешивается. Он выпускает из плена десять колен, которые вели там жизнь, согласно закону, все преклоняется перед ними, так как с ними Бог, антихрист уничтожен, начинается суд. Солнце перестает светить, несется огненный поток, звезды падают с неба, все сгорает, стены городов рассыпаются в прах; наконец, Господь является в славе своей, и земля опять обновляется. Таким образом, здесь перед нами снова обнаруживается великая сила традиции, которая соединяет древнейшие мотивы с новыми представлениями.

Римское правительство с большой тревогой смотрело на этот возбужденный и возбуждающий оккультизм. Не только твердая вера мучеников, безтрепетно выступавших в цирках на съедение диким зверям, была опасна для него, в гораздо большей степени оно боялось этой мечты, этой переходившей из уст в уста, со страхом и трепетом, в виде тайного учения распространявшейся веры в скорый конец всех вещей, а следовательно, и конец римского государства, апокалиптического Вавилона. Во II веке по Р. Хр., как нам известно, чтение подобных сочинений было запрещено под страхом смертной казни. Каковы были последствия этого для христиан, мы узнаем подробнее при изложении истории гонений.

Однако, гонения эти с течением времени прекратились. Но раз возникшие в народном сознании картины сохранялись почти в полной силе. Хотя уже и перестали ожидать каждое мгновение наступления конца вселенной, но тем не менее сохранилось представление о том, что этот конец должен когда-нибудь заступить, что последняя борьба еще необходима. Творческая фантазия с каким то мрачным старанием не переставала прибавлять одну черту за другой в изображению антихриста. Он молод, тонконог, на голове его спереди имеется клок седых волос, брови его доходят до ушей, а ладони покрыты струпьями проказы. Если пристально смотреть на него, то он будет менять свой вид; он является то ребенком, то стариком, все черты его меняются, только приметы головы остаются без изменения.

Все эти чудесные истории из древности переходят в средние века и отчасти отражаются также на немецкой императорской легенде – в сказании о Киффгейзере. Мир все снова и снова содрогается перед антихристом, который принимает то ту, то другую форму. Ведь многие верующие люди еще в Наполеоне I хотели видеть воплощение антихриста. Это же в полной мере относится и к другим частям древней веры. Удивительно яркое представление о мощных звуках ангельских труб, о tuba mirum spargens sonam, o том времени, «когда раздастся последний глас трубный, который будет услышан во всех могилах», до сих пор еще не вполне исчезнувшее ожидание будущего тысячелетнего царства всеобщего мира перед наступлением страшного суда, – все это коренится в страшно возбужденной фантазии последних веков еврейской и первых веков христианской эры. К апокалиптическим представлениям относятся наконец, также изображения «того света» – ада и рая. Вполне естественно, что человеческая фантазия гораздо более яркими красками рисует состояние ада. чем небесное блаженство. На земле достаточно часто господствовали адские условия, на небесное же блаженство мы, жалкие смертные, можем лишь надеяться, но никогда не в состоянии представить себе его вполне пластически, так как для этого здесь на земле нет основных условий. Христианские представления об аде, о том месте, «где будет плач и скрежет зубовный», коренятся в существе еврейства и не имеют ничего общего с античными языческими воззрениями. В одном еврейском апокалипсисе «является ров мук, а напротив него место прохлады; видна геенна огненная, а на против неё рай блаженства». Тогда говорит Бог «народам, которые пробудились»: «Взгляните теперь и узнайте того, кого вы отрицали, кому вы не служили, чьих заповедей вы не исполняли! Взгляните туда и сюда: здесь блаженство и прохлада, там огонь и муки». Но христиане, по-видимому, дали особенно яркую окраску этим представлениям. Около 11 лет тому назад в одной египетской гробнице была открыта рукопись, содержащая так называемый апокалипсис Петра. Этот апокалипсис дает нам гораздо более полную картину представлений древних христиан об аде, чем все описания, уже имевшиеся ранее. Мы приведем из него некоторые выдержки. «И я предстал перед Господом и сказал: Кто эти? Он ответил мне: Это наши праведные братья, которых вы хотели видеть. И я сказал ему: А где же находятся все праведники, или каково то небо, которое служит жилищем для тех, которые несут на себе такой блеск? И Господь показал мне обширное пространство этого мира, которое от края до края блистало светом, и воздух там был пронизан солнечными лучами, и страна цвела неувядаемыми цветами и была наполнена благоуханиями и растениями, которые великолепно цветут и не блекнут и приносят благословенные плоди. Цветов было так много, что запах от них даже доносился оттуда к нам.

Жители того места были одеты в одежды лучезарных ангелов, и одежда их имела такой же вид, как и их страна, и ангелы были там, среди них. И равно было величие тех, кто там жил, и в один голос славили они Господа Бога, ликуя в том месте. И говорит Господь нам: Это место ваших первосвященников, людей, ведших праведную жизнь.

Но я увидел также и другое место, как раз напротив первого, оно было совершенно темно. И это было место наказания, и те, которые подвергались наказанию, и ангелы, которые наказывали, были одеты в темные одежды соответственно назначению того места.

И некоторые там были повешены за языки. Это были те, которые опорочили путь праведный, и огонь горел под ними и причинял им страдания. И было там большое озеро. наполненное горячим илом, в котором находились люди, извратившие правду, и ангелы истязали их. Но кроме того, там были еще женщины, которые были повешены за волосы, вверху над тем клокочущим илом. Это были те, которые нарушили брак, те же, которые совершили с ними это постыдное любодеяние, были повешены за ноги и опущены головою в тот ил, и они говорили: Мы не верили, что попадем в это место. – И увидел я убийц и их соучастников, брошенных в узкое место, кишевшее ядовитыми червями, которые кусали их; и они извивались в страшных мучениях. Черви же надвигались точно темные тучи. И души убитых стояли там и смотрели на мучения тех убийц и говорили: О Боже, праведен суд твой.

Близ того места увидел я другое узкое место, в которое стекали кровь и отбросы подвергавшихся наказанию и образовали там озеро, и там сидели женщины, погруженные в кровь по горло, а против них сидело множество детей, рожденных преждевременно, которые плакали. И от них исходили огненные лучи, ударявшие в лицо женщинам. Это были те, которые зачали вне брака и изгнали плод. И другие мужчины и женщины, охваченные по пояс пламенем, были брошены в темное место, и злые духи стегали их, и внутренности их пожирали черви. которые не успокаивались ни на мгновение. Это были те, который преследовали праведников и предавали их. И невдалеке от тех снова были женщины и мужчины, которые кусали себе губы и подвергались истязаниям, и раскаленное железо прикладывалось к их лицу. Это были те, которые порочили и хулили путь правды.