Текст книги "Гетика"

Общее положение в последний период войны, соотношение сил и наличие двух направлений в политических взглядах и действиях готов и италийцев определили замысел, которым должен был руководствоваться Иордан при составлении «Getica». Естественно, что политическая установка Иордана в 551 г. была иной, чем Кассиодора в 526—527 гг., когда он приступил к своему сочинению.

Политическая направленность Иордана выражена в последних фразах «Getica» и сквозит в конце «Romana». Автор представил племя готов как весьма древнее и прославленное, но он признавал, что в его время высшая слава и господство над всеми племенами принадлежали только императору. Иордан подчеркивает, что, воздав хвалу готам и роду Амалов, он – и в этом главное – признает, что еще большей хвалы достойны Юстиниан и его военачальник Велисарий: «сам достойный хвалы, род этот („haec laudanda progenies“) уступил достохвальнейшему государю („laudabiliori principi cessit“), покорился сильнейшему вождю». В этих словах – преклонение перед империей, пренебрежение былой фактической независимостью своего государства; хотя оно названо famosum regnum, хотя готы – fortissima gens, тем не менее их «покорил победитель всяческих племен („victor gentium divesarum“), Юстиниан император».

В заключительных словах – двукратное, настойчивое повторение глагола vicit: трактат написан «во славу того, кто победил» («ad laudem eius qui vicit»), и на этом закончен труд о «древности и деяниях гетов, которых победил („devicit“ – „окончательно осилил“) Юстиниан император».

При каких же обстоятельствах и где написал Иордан «Getica»?

Прежде всего надо напомнить, что хотя в 540 г. Велисарий и был победителем, хотя он и привез в Константинополь сдавшегося ему готского короля и жену его, внучку Теодериха, вместе с захваченными в Равенне сокровищами Амалов, тем не менее на этом война в Италии, как известно, не кончилась. Иордан же намеренно прервал свое повествование именно на моменте, который был победоносным для Византии и финальным для остроготского королевства со столицей в Равенне и с династией Амалов во главе.

В дальнейшем военные действия принесли удачу готам, отчаянно боровшимся под руководством Тотилы. Вначале готы имели небольшое войско и чуть ли не один город, оплот готов в северной Италии – Тицин. Но с годами их сила (причем не только военная, но и моральная) очень возросла. К Тотиле стекались, кроме его соплеменников, и солдаты, переходившие к готам из римского войска[120]120
  Они переходили к готам и раньше. Прокопий неясно и с некоторым презрением назвал их людьми, которым «нравятся» мятежи, перевороты, политические перемены (όσους νεώτερα πράγματα ηρεσκε, – Bell. Goth., III, 126). Солдаты римского войска набирались во Фракии и Иллирии; в состав войска входили представители разных племен с Балканского полуострова, кроме того – гунны и исавры.


[Закрыть]. К Тотиле бежали крестьяне (γεωργοί), «поля которых он старался щадить»[121]121
  Bell. Goth., III, 13, 1.


[Закрыть], и рабы, которым он твердо обещал защиту от бывших господ[122]122
  των προσκεχωρηκοτών ημΐν οικετων ένεκα... (Bell. Goth., III, 16, 15, 25).


[Закрыть].

Таким образом, с ходом войны положение Тотилы заметно укреплялось не только в результате значительных территориальных завоеваний, но и потому, что к нему обратились симпатии широких масс местного населения и его поддерживало большинство италийцев[123]123
  Общая картина внутренней политики Тотилы дана в статье 3. В. Удальцовой «Социально-экономические преобразования в Италии в период правления Тотилы» (стр. 9—27).


[Закрыть].

Простые обитатели Италии испытывали бедствия от войны и от «обоих войск»[124]124
  Bell. Goth., III, 9, 2—3.


[Закрыть], но они сочувствовали готам[125]125
  τους βαρβάρους ποθεινους αυτοΐς ειναι (Bell. Goth., III, 9, 4—5).


[Закрыть] и ждали их победы. Характерно, что, когда Велисарий в 544 г. обратился к людям, ушедшим к Тотиле, никто из них не пожелал вернуться к византийцам, причем Прокопий записал, что «не пришел никто из врагов – ни гот, ни римлянин»[126]126
  προσεχώρει δέ οι των εναντίων ουδεις ούτε Γότθος ούτε ’Ρωμαΐος (Bell. Goth., III, 11, 10).


[Закрыть]. Не менее показательно и то, что если в «готском» войске Тотилы были римляне, то в римском войске против своих же сражались, правда единичные, готы. Это были, по-видимому, только крупные командиры[127]127
  Таким был комит Питца, гот (упомянутый Иорданом в Get., § 300—301 и Прокопием в Bell. Goth.,I, 15, 1), который перешел на сторону Велисария; таким был и начальник филактирия, т. е. гарнизона крепости Ассизи, гот Сизифрид, «благорасположенный к римлянам и сторонник императора» («ευνοϊκως δε λίαν ές τε ’Ρωμαίος και τα βασιλέως πράγματα έχων». – Bell. Goth., III, 12, 12—13, 17).


[Закрыть]. Таким образом, противники в готской войне в Италии в значительной мере различались по классовому признаку, а не только по происхождению или по подданству.

После больших военных успехов, двукратного взятия Рима и захвата многих областей Италии[128]128
  См., например, «Auctarium Marcellini» (Marcell. Comit., a. 542—548, p. 107—108), где бегло и, конечно, неполно перечислены области (Эмилия, Тусция, Кампанья, Пицен, Лукания, Бруттии) и города, которые занял Тотила.


[Закрыть] вплоть до Сицилии силы Тотилы стали истощаться, силы же византийцев укреплялись. Свидетельства Прокопия об этом периоде поистине замечательны своими подробностями. В его сообщениях о посольствах Тотилы к Юстиниану видно, как менялось соотношение сил в пользу империи. После первого захвата Рима готами (17 декабря 546 г.) Тотила предлагал императору мир на условиях, которые, как он писал в своем послании, должны были возродить «прекраснейшие примеры» (παραδείγματα κάλλιστα) отношений, установившихся некогда между Анастасием и Теодерихом. Если бы Юстиниан согласился на это, то Тотила звал бы его отцом, а готы стали бы его союзниками[129]129
  Bell. Goth., III, 21, 18—25.


[Закрыть]. Юстиниан принял послов (это были дьякон Пелагий и ритор Феодор) и ответил Тотиле письмом. Однако он уклонился от определенного решения, сославшись на то, что Велисарию предоставлены чрезвычайные полномочия по всем делам в Италии.

После того как готы вторично заняли Рим (6 января 550 г.), Тотила снова отправил посольство к Юстиниану, предлагая кончить войну и заключить с готами договор (ένσπόνδους δε Γότΰους ποιεΐσθαι)[130]130
  Ibid., III, 37, 6—7.


[Закрыть]. На этот раз Юстиниан не разрешил послу (это был римлянин Стефан) явиться к нему («не пустил его на глаза») и не нашел нужным как-либо реагировать на предложения Тотилы. Хотя Велисарий был недавно отозван из Италии и там не было главнокомандующего, но Юстиниан, объявив выдающегося полководца Германа «автократором войны с готами и Тотилой»[131]131
  Ibid., III, 37, 24.


[Закрыть], надеялся на победу. После этого было еще несколько посольств[132]132
  Ibid., IV, 24, 4.


[Закрыть] от готов в Константинополь, но император не обращал на них внимания, не допускал к себе послов и проявлял полное пренебрежение к своим врагам, не желая даже слышать их имени[133]133
  αλλα βασιλευς μάθησιν ουδεμίαν των λεγομένων ποιούμενος, τους πρέσβεις άπαντας απεπέμπετο προς το Γότθων όνομα χαλεπως έχων. – Предложения, с которыми приезжали послы, но которых не хотел знать император, сводились к следующему: ввиду того, что север Италии был захвачен франками, а большая часть Италии вообще обезлюдела (έρημος άνθρώπων τω πολέμω επι πλεΐστον γεγένηται), готы просили признать эти опустошенные земли их владениями, Византии же предлагали взять (εξίστανται) не пострадавшие от войны Сицилию и Далмацию. За «пустыни» (υπερ της έρημου) они соглашались платить Византии ежегодные взносы, быть ее подданными (κατήκοοι) и союзниками в войнах (Bell. Goth., IV, 24, 4—5).


[Закрыть]. Война подошла к решающему моменту, значительность которого понимали обе стороны. Таким моментом стал морской бой за Анкону. Ему Прокопий посвятил немало страниц (Bell. Goth., IV, 23, 1—42). Анкона находилась во власти византийцев: она была единственной их опорой на Адриатическом побережье, и отстоять ее значило выиграть войну, тянувшуюся уже почти семнадцать лет. Для готов же было предельно важно захватить эту прибрежную крепость и, таким образом, отрезать Равенну по берегу от богатого продовольствием юга Италии. Серьезность предстоящей схватки отражена Прокопием в приводимых им «речах»[134]134
  Речь византийцев. (Bell. Goth., IV, 23, 14—22); речь Тотилы (Ibid., IV, 23, 23—28).


[Закрыть] византийских полководцев (Иоанна и Валериана) и Тотилы. Как бы риторичны ни были эти, вероятно, никогда не произносившиеся речи, все же они рисуют подлинную картину той фазы войны, которая проходила в интересующие нас 550—551 гг. Обе «речи» недлинны, выразительны и даже взволнованны. Византийцам положение представлялось особенно трудным. В их «слове» констатируется, что готы занимают бóльшую часть италийских земель и даже господствуют на море (θαλασσοκρατούντων των πολεμίων), что предстоит бой не за одну Анкону, а за победу в целом: наступил кульминационный момент борьбы (το τοΰ πολέμου κεφάλαιον), исход битвы определит окончательный поворот судьбы (της τύχης το πέρας). Тотила же, видя, что война разгорается с новой силой, был еще полон решимости и уверенности в победе[135]135
  Позднее, в 552 г., перед битвой с Нарсесом, в которой Тотила погиб, он тоже в «речи» к воинам сказал о решающем значении того дня для готов (τον πόλεμον ες ημέραν μίαν αποκεκρισθαι) и о том, что их надежда «висит на волоске» (επι τριχος η ελπίς, – Bell. Goth., IV, 30, 8, 13).


[Закрыть], хотя знал, что для его противника Анкона – решающая ставка, и потому натиск может оказаться неодолимым. Так и случилось. Византийский флот выиграл сражение, потопив или разогнав все готские корабли. Если в 544 г. начальник византийских войск в Италии Константиниан писал из Равенны императору, что он бессилен (αδύνατος) противостоять готам, а византийские командиры не могут скрыть страха перед этой войной (τηςες την αγωνίαν οκνήσεως)[136]136
  Bell. Goth., III, 9, 5—6.


[Закрыть], то теперь, в 550 г., после поражения при Анконе, готы впервые пали духом: «Эта битва совершенно разрушила и самоуверенность, и мощь Тотилы и готов»[137]137
  αύτη διαφερόντως η μάχη το τε φρόνημα και την δύναμιν Τουτίλα και Γότθων κατέλυσεν (Bell. Goth., IV, 23, 42).


[Закрыть]. К 551 г, война для готов, несмотря на то, что они продолжали сопротивляться, была, собственно, кончена. Они понимали это, и силы их от такого сознания еще более слабели; в страхе (περίφοβοί τε γεγενημένοι), испытывая настоящее страдание (περιαλγουΰτες), они после разгрома под Анконой «оставили мысль о войне» (τον πόλεμον απεγίνωσκον)[138]138
  Bell. Goth., IV, 24, 3.


[Закрыть]. Допуская в данном случае со стороны Прокопия некоторое преувеличение слабости и отчаяния готов, нельзя не видеть в его словах и большой доли истины.

На этом-то фоне, взятом в целом, с учетом положения на войне и перспектив дальнейшего развития событий, при явном повороте успеха в сторону Византии, в определенных общественных кругах было решено создать трактат о готах, в прошлом славных и непобедимых, а в настоящем преклоняющихся перед императором-победителем. Это решение выразить свои политические идеалы, которые не противоречили бы политике империи и вместе с тем сохраняли бы значение племени остроготов, родилось в среде италийской знати и связанных с ней готов провизантийской ориентации. К этим же кругам принадлежали многие влиятельные лица, эмигрировавшие из Италии в Константинополь; среди них были сенатор и патриций Либерий[139]139
  Bell. Goth., I, 4, 15; III, 39, 8; IV, 23, 1; Get., § 303; Rom., § 385.


[Закрыть], сенатор, консуляр и патриций Цетег (Κέθηγος, Γόθιγος, Caetheus, Cethegus)[140]140
  Bell. Goth., III, 13, 12; 35, 10.


[Закрыть]; в Константинополе, возможно, находился тогда и Кассиодор[141]141
  В середине 550 г. папа Вигилий, подписавший к этому времени в угоду Юстиниану отречение от «трех глав», издал в Константинополе буллу, осуждавшую несогласного с ним дьякона Рустика; в этой булле упомянуты как единомышленники папы патриций Цетег и «religiosus vir» Сенатор (см.: Jaffé, Regesta pontificum romanorum, № 927).


[Закрыть]. Такое сочинение должно было наводить на мысль о готах, утерявших свою правящую династию, которая влилась в семью византийского императора, о готах, уже и не мечтающих о своем государстве и не имеющих якобы не только надежды, но и желания владеть «Гесперией», – хотя в бесплодной борьбе за нее они потеряли большинство своего народа, – о готах, якобы готовых раствориться в громадной массе подданных византийского василевса[142]142
  Про Юстиниана Прокопий записал, что он, ненавидя самое «имя готов» (το Γότθων όνομα), замыслил даже совершенно изгнать их из империи (άρδην τε αυτό της ’Ρωμαίων αρχης εξελάσαι διανοούμενος, – Bell. Goth., IV, 24, 5).


[Закрыть].

Сочинение Иордана является не чем иным, как политическим, если не своеобразно-публицистическим трактатом, созданным по требованию определенной общественной группы в известный переломный для нее политический момент.

Следует отметить, что приблизительно к подобному толкованию, но совсем не раскрыв его, подошел еще Л. Ранке. В последних фразах своего очерка об Иордане, в приложении к «Всемирной истории»[143]143
  L. Ranke, Weltgeschichte, 4. Teil, 2. Abt. Analecten, IV, «Jordanes», S. 327.


[Закрыть], он очень осторожно высказал предположение, что Кассиодор был «der intellektuelle Urheber der Schrift des Jordanes» и что книгу Иордана надо рассматривать как работу, основанную на предварительных исторических исследованиях и в то же время как политико-исторический труд по истории готов, приуроченный к определенному моменту («zwar als eine auf historische Vorstudien basierte, aber zugleich auf den Moment angelegte politisch-historische Arbeit über die Geschichte der Gothen anzusehen ist»)[144]144
  Немедленно на заключение Ранке о «Getica» Иордана последовала заметка в «Neues Archiv» со следующим вопросом: если признать готскую историю Иордана как «внушенную» Кассиодором и «написанную в его духе», то непонятно, почему диспенсатор (Geschäftsmann) Кассиодора не дал Иордану рукопись на более длительное время и почему ничего не говорится («преднамеренно умалчивается») о более близких связях между Иорданом и знаменитым автором сочинения, служившего первому образцом (ΝΑ, IX, Hannover, 1883—1884, «Nachrichten», S. 649).


[Закрыть]. Никто из историков после Л. Ранке не подхватил его мысли; ее лишь иногда цитировали без дальнейшего разъяснения[145]145
  Wattenbach—Levison, I, Heft, S. 79.


[Закрыть]. Только в самое последнее время появились некоторые более свежие суждения о характере и целях литературного творчества Иордана и вновь возникла мысль о политическом содержании «Getica», подобная той, какую некогда вскользь высказал Л. Ранке.

Выше уже говорилось о статье советского филолога В. В. Смирнова. Автор поставил перед собой задачу пересмотреть литературу об Иордане и «воссоздать», как он пишет, его биографию. Правда, он смог посвятить этой важной теме очень короткий очерк – всего 22 страницы, и поэтому далеко не все его соображения развиты и доказаны. Соглашаясь с некоторыми ранее высказывавшимися предположениями относительно фактов биографии готского писателя, В. В. Смирнов пришел к выводу, что Иордан был выразителем политических идеалов именно Кассиодора (закончившего книгу о готах еще в период правления Аталариха, до 533 г.) и согласной с ним готской и италийской знати, эмигрировавшей в Константинополь. Иордан, по мнению В. В. Смирнова, был «преданным слугой Амалов» и «ярым сторонником византийской ориентации», «ярым пропагандистом провизантийской политики»[146]146
  готов во время войны между империей и готами Тотилы. Однако колебаний и поворотов в политике гото-италийской среды в течение бурного времени с 30-х по начало 50-х годов VI в. В. В. Смирнов не отметил и в связи с этим не увидел особенностей политической установки Иордана и той политической направленности, которая диктовалась временем, когда Кассиодор создавал свое, несомненно соответствующее моменту сочинение.


[Закрыть] готов во время войны между империей и готами Тотилы. Однако колебаний и поворотов в политике гото-италийской среды в течение бурного времени с 30-х по начало 50-х годов VI в. В. В. Смирнов не отметил и в связи с этим не увидел особенностей политической установки Иордана и той политической направленности, которая диктовалась временем, когда Кассиодор создавал свое, несомненно соответствующее моменту сочинение.

Другой работой, где творчество Иордана, биографические данные о нем и обстановка, в которой он писал, подвергнуты тщательному исследованию, является уже упоминавшаяся нами книга итальянского историка Фр. Джунта. Автор усматривает в произведениях Иордана плод единого замысла, отражение двух миров его времени – мира римского и мира варварского, готского. Он проводит четкую грань между политическим идеалом Кассиодора и политической тенденцией Иордана, различая условия, в которых проявляли свое отношение к окружающим событиям оба писателя. Если Кассиодор возвышал Готию, то Иордан (в иной исторический момент) возвеличивал Романию – империю Юстиниана, Велисария. В труде Иордана, по мнению Джунта, любовь к своему народу сочетается с преклонением перед Романией; он мечтал о мирном их слиянии и возлагал надежду на молодого Германа – потомка дома Амалов по матери и дома Юстиниана по отцу. Однако необоснованным кажется представление Джунта об Иордане, – в главе о политической мысли Иордана (стр. 165– 185), – который будто бы вырабатывал, а затем письменно выражал свои политические убеждения и планы независимо от среды, как бы не принадлежа к определенным слоям современного ему общества.

В связи с политическим направлением, выраженным в «Getica» интересен вопрос о том, где же Иордан мог написать свое сочинение.

Трудно представить себе, чтобы произведение с яркой политической окраской могло быть создано вдали от мест крупных событий.

Поэтому мнение Моммсена о каком-то (?) мезийском монастыре, где будто бы писал Иордан, не соответствует исторической обстановке. В те годы, когда рождался труд Иордана, даже столица империи, охваченная беспокойной атмосферой богословских диспутов, которые тогда приобрели широкий международный характер, кажется несколько отдаленной от событий, вызвавших составление «Getica». В Константинополе едва ли были люди, столь живо интересовавшиеся судьбой остроготов (именно политическим и социальным положением последних, а не только территорией бывшей Западной империи в Италии), чтобы читать сочинение, посвященное лишь одному варварскому народу, а не всемирной истории с империей в центре. Острый, животрепещущий интерес к теме труда Иордана и его выводам мог возникнуть только в Италии: с одной стороны, в Равенне – недавней столице остроготского королевства и центре возвращающейся в «Гесперию»[147]147
  «Hesperium Romanae gentis imperium» (Marcell. Comit., a. 476, р. 91).


[Закрыть] византийской власти, с другой стороны – в областях к северу от Пада (реки По), где лежали земли, наиболее крепко захваченные остроготами, где был город Тицин, новый их центр после потери Равенны в 540 г.

В силу сказанного естественнее всего местом написания «Getica», местом работы автора, который имел целью склонить представителей своего народа к покорности империи, считать Равенну[148]148
  Наиболее распространено мнение, что Иордан писал свои сочинения в Константинополе; некоторые ученые вслед за Моммсеном полагают, что Иордан работал в одном из монастырей на территории восточной части империи. В. В. Смирнов («Готский историк Иордан», стр. 157—158) считает, что Иордан действительно писал в одном из монастырей, но не в глуши Иллирика, Мезии или Фракии, а в Константинополе. А. Д. Люблинская пишет, что «„Getica“ составлена в Константинополе» (А. Д. Люблинская, Источниковедение истории средних веков, стр. 55). Другого мнения придерживается Фр. Джунта (Fr. Giunta, Jordanes e la cultura dell’alto Medioevo..., p. 155). Он правильно предостерегает от излишнего внимания к тем или иным топографическим описаниям Иордана (например, Анхиала, Том, Маркианополя, Равенны), а также к отмечаемым кое-где особым, локальным признакам (например, обычай в Фессалонике называть местного епископа «святым», – Rom., § 315), и, следовательно, не допускает признания того или иного из этих городов местом жизни и работы Иордана после conversio. Джунта не находит возможным определить, где именно находился Иордан, когда писал свои сочинения, но думает, что он работал в одном из монастырей, рассеянных по восточным территориям империи. Такое несколько расплывчатое мнение Джунта считает «единственным логическим выводом» – «ľunica logica deduzione». (Fr. Giunta, Jordanes e la cultura dell’alto Medioevo..., p. 155). Отвергая мысль о Константинополе, о Фессалонике, не касаясь никак Равенны, Джунта возвращается к предположению Моммсена, что Иордан писал свои книги в мезийском или фракийском монастыре. Местоположение монастыря Джунта представляет себе еще более неопределенно, чем Моммсен.


[Закрыть].

После того как капитулировал Витигес и была вывезена в Константинополь королевская чета вместе с сокровищами из дворца Амалов, Равенна оставалась в руках византийцев весь последующий период войны. Там образовалась военная и административная база империи, туда прибывало греческое и сочувствовавшее грекам население, и оттуда уходило население готское. Вскоре после того как Велисарий занял Равенну, с его разрешения готы стали покидать город, как об этом сообщает Прокопий, бывший свидетелем вступления войск Велисария в Равенну[149]149
  Bell. Goth., II, 29, 32.


[Закрыть] и первых административных мер, принятых победителями. Когда общее положение определилось, в городе стало ромеев столько же, сколько и готов»[150]150
  Ibid., II, 29, 36—40.


[Закрыть], а позднее готов стало, вероятно, значительно меньше. Тогда же сдались окружающие Равенну готские крепости в Венетиях, в том числе Тревизо. Форпостом готских владений осталась хорошо защищенная Верона, а средоточием готских сил и готского влияния стал город Тацин – Павия (Τικινον). На многих страницах «Готской войны» мелькают упоминания о Равенне, которая в изложении Прокопия выступает как опорный пункт империи, соединяющий ее с Италией[151]151
  Bell. Goth., II, 30, 25; III, 1, 25; 3, 2—4; 6, 8; 10, 3; 11, 1; 11, 18; 13, 13—14; IV, 28, 1.


[Закрыть]. Равенна в то время была и частью Византии и частью Италии, за которую шла война. Равенна объединяла в себе как империю, с которой была постоянно связана, так и варварский борющийся мир, все еще близкий и опасный, хотя понемногу и отступающий. Отступление остроготов, сначала едва намечавшееся, а после разгрома флота Тотилы в морском бою за Анкону ставшее несомненным, ярче всего сказывалось в Равенне. В Равенне же быстрее всего стала ощущаться соответственная реакция готского центра в Тицине. Именно из Равенны должна была идти в готскую (правящую, конечно) среду пропаганда за признание остроготами власти императора, за отказ от собственной политической самостоятельности.

Место создания «Getica» как бы обусловлено некоторыми замечаниями, сделанными Иорданом, правда не совсем понятными. Иордан, взявшийся за такую работу, которая должна была быть построена на основе пространного сочинения Кассиодора, не мог иметь этого сочинения перед глазами. Иордан пишет с огорчением и даже беспокойством, что главная тяжесть («super omne autem pondus») для него как автора состояла в том, что он – всего в течение трех дней – «предварительно перечитал эти книги» («libros ipsos antehac relegi») и то лишь по милости диспенсатора[152]152
  Так обычно назывался управляющий имениями, сельскохозяйственным имуществом и продуктами. Это слово продолжало жить и позднее. Под 1251 г. Салимбене упомянул о диспенсаторе папы Иннокентия IV, передававшем францисканцам в Ферраре хлеб и вино из папских запасов (MGH SS, 32, Hannover, 1908, р. 446).


[Закрыть], т. е. управляющего Кассиодора, а в дальнейшем писал ответственное и длинное сочинение по памяти, не воспроизводя, конечно, подлинный текст образца, но опираясь на удержанные в сознании смысл («sensus») и ход событий («res actas»).

Трудно было объяснить, почему Иордан оказался в таком положении[153]153
  «Трехдневный срок, который Иордан называет как данный ему для пользования 12 книгами, конечно, чепуха» («Die dreitägige Frist, die Jordanes zur Benutzung der 12 Buchez gehabt haben will, ist natürlich Schwindel»), – таково довольно упрощенное объяснение Узенера (H. Usener, Anekdoton Holderi, S. 73).


[Закрыть]. Но в связи со сказанным выше это объяснение получается само собой. Сочинение Кассиодора не было, по-видимому, распространено (ведь оно было закончено тогда, когда готская правящая верхушка склонялась не только к союзу, но и к подчинению Юстиниану)[154]154
  Ср. политику Амаласвинты и Теодахада, по сообщениям Прокопия (Bell. Goth., l, 2, 4—5;.2, 23; 3, 1; 3, 11—12; 3, 28; 4, 17—18 и др.).


[Закрыть]; оно, надо думать, сохранялось в Равенне, где чаще всего жил Кассиодор, который в 550—551 гг. был, как уже отмечалось, по всей вероятности, в Константинополе. Сочинение Кассиодора, как и все его имущество, находилось в ведении диспенсатора, который и выдал Иордану нужный ему кодекс, причем только на очень короткое время, потому что книгу из-за выраженной в ней тенденции (утверждение права остроготов на полную независимость их королевства, почти противопоставление его империи) надо было скрывать, чтобы не скомпрометировать автора* [* Иордана?] в тот острый политический момент. Этим объясняется «трехдневное чтение» («triduana lectio») труда Кассиодора. Теперь не покажется каким-то, так сказать, «кокетством» со стороны автора его сетование на «трехдневное чтение» двенадцати книг Сенатора. К тому же нельзя забывать, что Иордан не брался воспроизвести оригинал дословно; он получил заказ на сокращение и на передачу его «своими словами» («nostris verbis»). Несомненно, что Иордан прежде имел возможность спокойно и внимательно прочесть всю книгу Кассиодора и, быть может, сделать для себя некоторые выписки из нее; теперь же, взяв на себя обязательство кратко изложить обширный труд, он, конечно, должен был освежить его в памяти. Он получил сочинение Кассиодора для кратковременного просмотра и действительно только просмотрел его, но при этом ему пришлось напрягать внимание, чтобы сохранить в памяти просмотренный материал. Иордан об этом говорит дважды. Не в состоянии запомнить текст Кассиодора буквально («verba non recolo»), он заставил себя целиком запомнить («integre retinere») содержание и ход изложения. Вероятно, он снова сделал для себя некоторые необходимые выписки (не втайне ли от бдительного диспенсатора, хранителя интересов Кассиодора?) Такого рода работа, только не в условиях спешки, бывала обычной в практике средневекового писателя: требовалось ссылаться на предшественников, особенно на тех, которые считались «авторитетами», более того, обильно цитировать их (чаще всего без указания имени), а книг было мало, и не всегда они лежали под рукой. Зато выручала тренированная богатая и цепкая память средневекового автора и писца.

Сторонники того, что Иордан был епископом в калабрийском городе Кротоне, считали, что диспенсатор Кассиодора выдал Иордану книгу своего господина из библиотеки Вивария, расположенного поблизости от Кротона. Почему в таком случае был столь скуп на сроки этот диспенсатор, остается неясным. Надо принять во внимание, что Виварий был основан после 550 г.[155]155
  См A. van de Vyver, Cassiodore et son oeuvrc, p. 290.


[Закрыть] и книги Кассиодора в 550—551 гг., накануне отправки их в Калабрию (в Виварий), были, надо думать, еще в Равенне. Поэтому едва ли мог человек из Кротона – каковым хотят видеть Иордана – уже в 550—551 гг. брать книги из библиотеки Вивария.

В предисловии Иордан предлагает Касталию добавить в его труд все, что тот найдет нужным, так как Касталий, будучи «соседом племени» готов («ut vicinus genti»), может лучше, чем Иордан, развить то, о чем сказано недостаточно («si quid parum dictum est»). Конечно, эти дополнения могли касаться лишь выражения тенденции труда Иордана, а не его содержания, которое базировалось на авторитете Кассиодора, первого специалиста по истории готов. Но почему же Иордан, находясь в Равенне, назвал Касталия «соседом племени», указывая тем самым на его более близкое соседство с остроготами? Это можно объяснить тем, что Касталий находился в пределах владений готов, например, – что вероятнее всего, – в их центре, в городе Тицине, или в тех землях, к северу от р. Пада, которые готы, даже уступая империи, хотели сохранить за собой[156]156
  Bell. Goth., II, 30, 5; 16—18; III, l, 27; 4, 12—13; Marcell. Comit. (Auctarium), а. 540, 5; а. 542, 2.


[Закрыть]. Иордан же пребывал в византийской стороне, в Равенне.

Думающие, что Иордан написал свой труд в Константинополе, считают, что Касталий, находился в Италии и был таким образом «соседом племени» остроготов, а Иордан, живший в Константинополе, был вдалеке от них. Нам кажется более ярким и более убедительным противопоставление Иордана, находившегося в византийской Равенне, Касталию, находившемуся в остроготском Тицине, или в Вероне, или еще где-либо к северу от реки Пада.

Можно подкрепить мысль о месте работы Иордана еще следующими соображениями. Подробные описания областей на Балканском полуострове, преимущественно Мезии, на что указывал Моммсен, не обязательно связывать с присутствием автора «Getica» в столице Византии. Эти описания вполне естественны для человека, хорошо знавшего и помнившего свою родину где-то на правобережье нижнего Дуная. Пребыванию Иордана в Равенне совершенно не противоречит его интерес к делам Восточной империи, на что также указывал и Моммсен и другие ученые. Равенна всегда, а в интересующие нас годы особенно, была связана не только с Далмацией, но и с Иллириком, с Паннонией, со всем Подунавьем; через Балканский полуостров и с севера, и из-за моря к ней шли пути из Константинополя. Этой же близостью Равенны к событиям на Балканском полуострове надо объяснять и тревогу, которую Иордан, сам уроженец Подунавья, выразил в конце «Romana» (и в § 37 «Getica»), говоря о страшных набегах антов, склавенов и булгар.

Даже беглые наблюдения наводят на мысль о Равенне как месте написания «Getica». Едва ли в Константинополе, в крупнейшем городском центре, где в любых социальных кругах жизнь развивалась интенсивно, а интерес в области внешней политики отнюдь не сосредоточивался только на италийских делах, был бы почитаем Кассиодор, некогда главная фигура в остроготском королевстве, и было бы эффективно восхваление варварской династии Амалов. Не в Константинополе, а в Равенне стал известен тот писатель, которого так часто и с таким уважением упоминал на страницах своей «Космографии» анонимный равеннский географ. Не с Константинополем, а с Равенной связывали Иордана переписчики его труда в различных монастырских мастерских письма; это они в VIII—IX вв. назвали его, хотя, по-видимому, и ошибочно, епископом равеннским.

Еще некоторые детали. Когда Иордан писал о приходе в Италию Алариха, который шел по обычному пути через Эмону и Аквилейю на Равенну, то он, Иордан, выразил это так: «правой стороной („dextroque latere“) вошел он в Италию» (Get., § 147). Эти слова о появлении войска «справа» могли принадлежать только человеку смотревшему с юга из Италии, точнее – из Равенны, к которой приближался Аларих, обогнув северное побережье Адриатического моря, перейдя реку Изонцо, миновав Аквилейю. Когда же Иордан писал о месте поселения свавов в западной части Пиренейского полуострова, то он сказал, что Галлиция и Лузитания «тянутся по правой стороне Испании („in dextro latere Spaniae“), по берегу Океана» (§ 230), т. е. он как бы смотрел с севера, через Галлию, по направлению воображаемого пути из Италии в Испанию.

Таким образом, все данные о Иордане и его книге, будучи поставлены в естественную связь с исторической обстановкой, сходятся на том, что он мог написать свой труд скорее всего в Равенне.

Читающего «Getica» с первой до последней страницы не покидает неприятное чувство, что автору было чрезвычайно трудно облечь в литературную форму свое сочинение. В нем встречаются неуклюжие фразы, грубые нарушения синтаксиса, нагромождения, неожиданная путаница в падежах. Иордану тяжело далось построение его труда, На первый взгляд читателю может показаться, что автора вовсе не беспокоила композиция его работы и что он ограничился беспорядочным «выкладыванием» всего имевшегося у него материала.

Несомненно, что тема, заданная Иордану Касталием, была гораздо сложнее и труднее, чем тема, заданная ему Вигилием. Когда Иордан не спеша занимался «сокращением хроник», составляя «Romana», ему почти не приходилось заботиться о композиции: без особых размышлений нанизывал он один за другим факты, черпаемые из того или иного авторитетного источника; план заменяла хронологическая последовательность, и компиляция вырастала сама собой. Такая работа требовала известных познаний, большой аккуратности при распределении материала, однако она была проста. Но вовсе не легко было, оторвавшись от выборок из чужих трудов, написать специальную историю одного племени, хотя и пользуясь для этой цели образцом в виде крупного произведения Кассиодора. В этом случае нельзя было ограничиться расстановкой фактов в хронологическом порядке; надо было передать по памяти цельный, нелегко написанный текст и, не нарушая его идеи, одновременно выразить в нем новый замысел.

Сложность подобной задачи и зачастую тщетное старание автора преодолеть эту сложность, не потерять основную линию темы сказались на построении «Getica».

Как было сказано выше, Иордан не имел целью повторить сочинение Кассиодора; он лишь в основном опирался на него, заимствуя, конечно, факты и показывая их взаимосвязь, сохраняя тенденцию прославления племени готов, воспроизводя ссылки на античных авторов, привлеченных в известной степени Кассиодором, а не им самим. Но необходимость сократить большой труд и передать его «своими словами» принудила Иордана попытаться в какой-то мере по-своему построить произведение и определить в нем соотношение частей. Поэтому едва ли следует предполагать в «Getica» точную копию Расположения материала «двенадцати томов» Кассиодора.

Композицию произведения Иордана нельзя считать удачной. Она лишена ясности и четкости, отягчена плохо осуществленным переплетением главного и побочных сюжетов, затемнена изобилием крупных и мелких отступлений.

Как же построено сочинение Иордана, из каких основных частей оно состоит?

Начало «Getica» трафаретно. Основываясь на сочинении Орозия, Иордан дает географический обзор мира[157]157
  См.: «Комментарий», прим. 2.


[Закрыть]. Однако он сразу же сокращает это обычное для многих писателей его времени вступление, занявшись только островами, что выдает желание автора поскорее подойти к рассмотрению «острова» Скандзы, откуда, подобно «пчелиному рою», появилось то племя (gens), судьбам которого посвящено все сочинение. Уже здесь, по-видимому, намечается монографический характер труда Иордана. «Propositum» Иордана (он сам употребляет это слово), его основная тема – история готов, разделившихся на две ветви – везеготов и остроготов. Соответственно этому повествование в «Getica» распадается условно на три отдела:

1) о готах, которые со Скандзы переплыли к устьям Вислы, затем передвинулись на юг в « Скифию» и жили на побережье Черного моря до гуннского нашествия[158]158
  §§ 9, 16—39, 42, 79—81, 88—89, 97—104, 106—113.


[Закрыть];

2) о везеготах, ушедших из Причерноморья за Дунай, затем продвинувшихся на запад – в Италию, Галлию, Испанию[159]159
  §§ 82, 98, 130—165, 172—177, 228—246, 298, 302—303.


[Закрыть];

3) об остроготах, также, но позднее, чем везеготы, покинувших Причерноморье и после пребывания в Мезии и Паннонии осевших в Италии[160]160
  §§ 82, 116—130, 246—253, 264—314.


[Закрыть].

Автор не представил ни одного из этих отделов в виде особой, цельной главы. В ходе изложения он делал отступления[161]161
  Эти отступления в большинстве случаев относятся к «хорографии»; в них даются справки о реках (Танаис, Данапр, Данубий – §§ 45, 46, 75), о горах (части Кавказа – §§ 52—55), областях (Дакия – § 74), о городах (Маркианополь, Анхиал, Равенна – §§ 93, 109, 148—151) и др.


[Закрыть], которые, при всей их необходимости, рвут ткань рассказа. Еще дальше уводит от темы наиболее искусственная часть «Getica» – отягощающее первый отдел длиннейшее наращивание истории готов, нарочитое углубление ее «древности» путем прибавления истории скифов и гетов; ценное, интересно развитое начало темы – о выходе готов на историческую арену – резко нарушено включением неживых, застывших фактов из античной мифологии (амазонки, троянские герои) и истории (Кир, Дарий и Ксеркс, Бурвиста и Дикиней, даки и геты, их войны с Римом и т. п.)[162]162
  § 43—44, 47—52, 56—73, 76.


[Закрыть], обедненных под пером средневекового писателя.

Последовательному распределению материала в отделах о везеготах и остроготах мешало то, что автор не сумел или не успел достаточно обдуманно разместить рядом с доминирующей темой темы, если и не маловажные, то все же побочные по отношению к центральной. Описывая события одной из сложнейших эпох в истории Европы и Средиземноморья, Иордан, конечно, был обязан говорить и о множестве племен, и об обеих империях, и о варварских союзах и государствах, и о державе Аттилы, и о крупных политических деятелях, достойных подробной характеристики. Из всего этого вырастали значительные и ценнейшие экскурсы. Иордан сохранил, например, великолепные отрывки из фрагментарно дошедших до нас записей Приска – самое детальное описание Каталаунской битвы, поход Аттилы в северную Италию, портрет Аттилы, погребение Аттилы и т. п.[163]163
  §§ 121—129, 178—227, 254—258.


[Закрыть] Таким же образом Иордан сообщил существенные данные о склавенах и антах[164]164
  §§ 34—35, 119, 247—249.


[Закрыть], о вандалах[165]165
  §§ 114—115, 166—172.


[Закрыть] и гепидах[166]166
  §§ 74, 94—100, 113—114, 133, 199—200, 217, 250, 260—264.


[Закрыть], о готах, оставшихся на нижнем Дунае[167]167
  §§ 267.


[Закрыть], и т. п. Все это – драгоценнейшие исторические свидетельства, но от их присутствия в некоторой мере пострадала монография Иордана. Отдельные экскурсы, неожиданно возникая то там, то здесь на страницах труднейшего по языку текста, создают впечатление, что автор его перекидывается с одной темы на другую, а самые темы надвигаются друг на друга и как бы не помогают, а препятствуют уяснению главных вопросов[168]168
  В своем введении Моммсен, желая сказать о содержании «Getica», дал схему сочинения Иордана просто по параграфам, в виде оглавления. Моммсен поделил все содержание на три части: готы, везеготы, остроготы, но не выделил их из огромного побочного материала. По этой схеме не видно, есть ли в сочинении Иордана какая-либо объединяющая замысел система. Моммсен тут же указывает на путаное и беспорядочное изложение Иордана (Prooem., р. XVIII—XX).


[Закрыть].

Автор «Getica» несомненно понимал, что в процессе литературного изображения сложной эпохи многое отвлечет его от основной темы. Поэтому он непрестанно одергивает себя, заставляя вернуться к главному, Напоминания о том, что следует обратиться к исходному, самому существенному материалу повествования, попадаются у Иордана очень часто. Свыше десяти раз автор заявляет почти одними и теми же словами: «ad nostrum propositum redeamus», «unde digressimus ordine redeamus», «redeundum est», «necesse est nobis... redire», «ad gentem revertamur» и т. п.[169]169
  §§ 16, 39, 82, 98, 172, 244—245, 252, 268.


[Закрыть] Но при всей примитивности такого приема эти напоминания даже полезны: они облегчают читателю выяснение ведущих элементов изложения.