Текст книги "Не стреляйте в рекламиста"

Потом туфли нашлись. На крыше. Когда Ефим лез за ними, детишки разве что не улюлюкали.

Однако уже через неделю ситуация изменилась. Она менялась постепенно, но радикально. Береславский не совершил никаких педагогических открытий. Он не подлаживался под ребят. Не жаловался Французу. Не искал компромиссов. Просто во всех случаях поступал так, как считал нужным. Но самым страшным оружием в борьбе за сердца пацанов оказалась… его собственная любовь к чтению!

Интуитивно Береславский понял, что подавляющее большинство ребят были страшно обделены не только любовью близких, но и нормальной жизненной информацией. Они ничего не читали, мало у кого был телевизор. Разговоры друг с другом тоже не прибавляли много нового. Информационный вакуум – так нетривиально определил Ефим причину подросткового неблагополучия. И постарался этот вакуум заполнить.

Его рот буквально не закрывался. Он говорил по двенадцать часов в сутки, аж горло пересыхало. Он постоянно кому-то чего-то рассказывал, пересказывал и досказывал. В ход пошло все прочитанное: от «Библиотеки приключений» до научных трактатов. Ребята просто поглощали информацию, ведь она не была школьно-занудной. Все, что говорилось, было привязано к конкретным ситуациям и примеривалось на себя.

Например, Береславский полностью вывел моду на наколки. Причем самым иезуитским образом. Мама, врач-хирург, по его просьбе подвезла ему медицинский атлас с цветными фотографиями некрозных поражений конечностей. Ефим давал разглядывать это всем желающим, бессовестно манипулируя фактами и связывая в одну цепочку иголку – наколку – микробов – сепсис – гангрену – ампутацию.

Абсолютным властелином душ Береславский становился после отбоя, в 22.00. По правилам лагеря вожатый мужского пола ночевал в спальне мальчиков, чтобы бдить круглосуточно. И как только выключался свет, кто-то из ребят просил Ефима что-нибудь рассказать. Старик Буссенар удерживал воображение две ночи, Джек Лондон – следующие три. Чаще же Ефим варганил невообразимую кашу из множества произведений разных авторов, стараясь приводить (или придумывать) ситуации, отдаленно похожие на реально прожитые днем.

Ребята слушали затаив дыхание, обещая жуткие кары тем, кто чихал или не мог сдержать кашель. В начале второй недели Ефим рискнул пустить в бой «Преступление и наказание». Тема была родной, и действие сопровождалось искренними комментариями. Эффект был не вполне тот, на который рассчитывал вожатый, но ему казалось, что он все же сумел заронить сомнение в праве насилия одного человека над другим.

Когда же речь пошла о Сонечке Мармеладовой, то по внезапной ассоциации один из отрядных авторитетов объявил, что «Бочкину больше не трогаем». Береславский не ожидал столь прямого воздействия искусства. Но и не обольщался его долговечностью. Он просто делал все, что мог.

Вторым страшным орудием Ефима были ночные походы. Француз пуще всего пугал его половыми отношениями воспитанников.

– Лагерь живет два месяца, – объяснял он молодому вожатому. – Если они быстро спроворятся, проблем будет выше крыши.

– А если спроворятся перед отъездом, проблем не будет?

– Будут, но не наши! – отрезал ветеран.

Ефим решил половой вопрос просто и жестко. Он пудрил мозги бедным детям до двух часов ночи, после чего поднимал их встречать рассвет. Первые несколько ночей все шло на ура: гитара, костер, печеная картошка, страшные истории. Днем Береславский сдавал их физкультурнику и педагогам, а сам бессовестно дрых в комнате Француза. Дети же и после обеда не спали: считалось западло.

И очень скоро трудновоспитуемый народ стал сдавать. Честно говоря, даже железное здоровье Ефима слегка покачивалось. Что уж тут говорить про слабые подростковые организмы!

Но Ефиму-то было легче. Француз весьма одобрил его антисексуальную политику, и в последующем они чередовались на ночных вылазках.

Короче, где-то на исходе первой половины смены дети, с трудом дослушав очередную повесть (но не прервав ее!), сказали, что гулять сегодня уже как-то неохота…

Авторитет Береславского рос стремительно. Что было справедливо: он не жалел сирых. Он им сочувствовал и пытался восполнить дефицит того, чего они все были лишены: внимания. И они ценили это. Кстати, Ефим вынес из лагерной жизни еще одно наблюдение. Подростки, которых общество почти «списало», были в среднем более смелыми (что не удивительно) и более законопослушными (что очень удивило вожатого), чем домашние дети. Конечно, если называть законом ту дикую смесь «понятий» и суеверий, которые они свято чтили.

Но в природе закон сохранения – главный. Поэтому если у кого-то (Береславского) прибывало, то у кого-то (Атамана) – наоборот. Ведь пацан не силой подчинял окружающих, в том числе гораздо более старших и мощных. Он был умнее большинства и несравненно целеустремленнее. А Ефим своей дьявольской политикой «опустил» его.

Для кого-то это смешно, для кого-то – несерьезно. Но только не для мальчика, у которого из жизни забирали самое дорогое. Потому что другого у него просто не было.

И начались шекспировские страсти.

Береславский увидел Атамана плачущим. У него душа перевернулась. Снова всплыл пацан-зверек в порванной им, Ефимом, одежде. Кто он такой, чтобы вершить справедливость?

Ефим подошел к мальчишке, положил руку на плечо. И содрогнулся от холодной ненависти, шедшей из глаз ребенка.

– Уезжай, или убью, – прохрипел Атаман.

Береславский поверил. И устроил тайную вахту троих преданных пацанов. Тайную от всех, кроме Ефима. Они должны были подать знак, если кто-то (вожатый не выдал – кто) встанет ночью по каким-нибудь своим делам.

Конечно, вахтенный заснул. И Ефим перехватил финку буквально у самой своей шеи. Игрушки кончились. Песталоцци мог отдыхать.

Ефим не удержался и, легко выкрутив тонкую руку, врезал пару раз по морде. Атаман молчал. Вахтенные спали как сволочи. Вожатый отобрал финку и отпустил пацана.

– Все равно убью, – сквозь слезы прошептал Атаман. Но вот теперь Ефим был спокоен. Вряд ли.

* * *

А за неделю до конца смены пришли убивать Атамана. Чем щенок столь серьезно рассердил взрослых, двадцатилетних, уже отсидевших парней, никто так и не узнал. Они пришли ночью, протяжно свистнули. Атаман, видимо, был в курсе, потому что сразу встал и через окно бесшумно покинул комнату.

На этот раз вахтенные не подвели, и Ефим вышел тем же маршрутом. Он знал, где искать Атамана: агентурная разведка в отряде не оплачивалась, потому что работала из энтузиазма.

В укромном месте у озера (пятачок три на пять метров, закрытый высокими ивовыми кустами) шла разборка.

Ефим издали услышал феню и глухие удары. Тонкий голосок Атамана то в чем-то клялся, то молил, то угрожал. Когда вожатый выскочил на пятачок, Атамана всерьез собрались мочить. В свете луны, как в приключенческом фильме, сверкнул тесак. Все было неестественно и фальшиво, точно как в плохом кино, только страх настоящий. Ефим набрал в грудь воздуха и атаковал подонков.

Потом, пока ждали «скорую», Атаман рассказал ему, как круто Ефим расправился с бандитами. Береславский не верил: суперменом он точно не был. А зря: все так и было. Страх за себя и мальчишку сотворил чудо: первый парень, с ножом, с одного удара был отправлен в глубокий нокаут. К сожалению, у второго тоже был нож, в результате чего Ефим поимел проникающее ранение правого легкого.

Атаман получил полную возможность смыться, но не воспользовался ею. И даже наоборот: вытащил из петли в брючине припасенный обрезок арматурины-двадцатки и очень сильно опустил его на голову второго бандита.

Интересная деталь: когда на крики мальчишки подоспел военный патруль, выискивавший самовольщиков с девицами, бандиты еще не очухались. У патруля – лейтенант да два курсантика со штык-ножами – не было рации, поэтому Атаман совершил второй подвиг: избитый и окровавленный, он с безумной скоростью пробежал километр до лагеря, откуда по телефону вызвал «скорую». После чего опять-таки не остался в медпункте зализывать раны, а вновь вернулся своим ходом к озеру.

* * *

Ефима на носилках несли в машину – она не смогла подъехать к воде. Атаман шел рядом, держа вожатого за руку.

– Не умрешь? – почему-то шепотом спросил он.

– Не должен, – подумав, ответил Ефим.

Носилки запихнули в длинную «Волгу».

– Атаман! – позвал Береславский из глубины.

Атаман просунул голову внутрь. Он плакал. Второй раз за месяц. А может, за жизнь.

– Не будь злым, Атаман, – попросил Ефим.

– Не буду, – пообещал Атаман.

Больше они не встретились.

* * *

«Ауди» степенно ползла в потоке машин, не пытаясь лавировать и обгонять. Ефим не спешил. Это был его стиль: сначала сделать, потом – обдумать. В зеркальце заднего обзора он разглядывал Атамана. Сколько ж ему? Лет 37–38. Такой же тщедушный и злющий, как прежде. Только лицо морщинистое да редкие короткие волосы в седине.

Все в нем не удалось. Даже седина не благородная, а какая-то сивая. Что с ним теперь делать? Если б не мгновенно пронзившая сердце жалость – не к этому опустившемуся урке, а к тому одинокому пацану, – их сложно было бы представить вместе.

– Нагляделся? – зло спросил Атаман.

Тон ничего хорошего не предвещал, но Ефиму вдруг стало легче. Атаман никогда не был подарком. И тогда, и сейчас. Значит, судьба.

– Ты откуда такой красавец?

Атамана передернуло:

– Останови, я вылезу.

– Бедный, но гордый…

– Останови, сука!

Ефим ударил по тормозам, прижал машину к бордюру. Резко развернул, насколько позволяло спортивное сиденье, свое грузное тело.

– Меня нельзя так называть! Ты забыл?

– Ударишь инвалида?

– Легко! Ты такая же дрянь, как и в детстве.

– А что ты обо мне знаешь? – зашелся Атаман. – Ты вылечился и пошел в институт. А я – в зону. С четырнадцати лет!

– Ты тоже мог в институт.

– Не мог! Там другие институты!

– В лагерь случайно не попадают.

– Вы суки! Все суки! Суки! – С ним случилась истерика. Он забился в судороге. Слезы потекли, почему-то из одного глаза. Сведенный рот полуоткрылся, оттуда исходило то ли шипение, то ли стон.

Ефим изловчился и с левой врезал старому другу по морде. Голова дернулась, глаза остекленели, но через несколько секунд приступ прошел и он начал приходить в себя.

– Успокоился? Я тебя в зону не загонял. Свинья грязь ищет сама.

– У нас на поселке подломили ларек. И порезали ларечника, – неожиданно спокойно сказал Атаман.

– Ну и что?

– Участковый пришел, спросил, когда у меня день рождения. Я еще удивился. Ты за меня на нож полез. Этот днем рождения интересуется. У меня мать и то не помнила.

– Ну и что?

– Исполнилось четырнадцать, и загребли. Надо же было по ларьку палку ставить. Ларечник меня опознал. Я, когда первый раз откинулся, пришел к нему. Он испугался, говорит, нажали.

– А ты что, не при делах был?

– Нет. Не был я у ларька. Меня вообще в поселке не было. Не веришь?

Возраст и жизненный опыт Ефима не позволяли верить уголовникам. Он внимательно посмотрел Атаману в лицо.

У Атамана от напряжения свело челюсти.

– Ты веришь? – Он облизал пересохшие губы.

– Не знаю. Похоже, верю… – задумчиво произнес Ефим. – А где ж ты был, когда ломали ларек?

– У тебя, – осипшим голосом сказал Атаман. – В больнице. Тебя выписывали…

Некоторое время они сидели молча.

– Тебя встречали родители. На белых «Жигулях». А до этого приезжала девчонка, совсем рыжая.

– Анька, – машинально подтвердил Ефим.

– А с самого утра приходил твой друг длинный, который к тебе в лагерь приезжал. А до того вечером – Француз…

– Ты что, всю ночь там околачивался?

– А куда ж мне было деться? Три часа до дома. Я в подвале спал.

– Что ж не подошел, почему потом не написал? Хоть кто-то тебя там видел, могли подтвердить.

– Я – волк, Ефим. Волкам адвокаты не нужны.

– Дурак ты, а не волк. – Береславский включил левый поворотник и въехал в поток. – Где ногу оставил?

– Там же, где и руку. На Северном Урале. Там и так холодно, а в горах особенно.

– Побег?

– Третий. Четыре ходки. Сейчас вышел. Справка есть. Что еще интересует?

– Почему наколок нет?

– На той руке были, – усмехнулся Атаман. – Мне партаки ни к чему. Я и так в авторитете.

– А почему тогда на перекрестке стоишь?

– Слишком много спрашиваешь, – помрачнел Атаман.

– Ладно, отложим. Чем дальше займешься?

– Есть план, Ефим.

– Какой же?

Атаман молчал.

– Так какой же?

– Умирать собираюсь. Рак у меня. Потому и отпустили.

Глава 6

Вот я и в тюрьме. Лежу на нарах, как король на именинах. Кроме меня, тут таких королей трое. Воздух спертый, а запах – тюремный. Я в тюрьме в первый раз, но запах, понял сразу, – тюремный.

Плохо помню все, что было после стрельбы на Тополевой.

Омоны сначала меня крепко прижали. Потом разобрались, втихую снимали наручники, носили сигареты и еду. Потом привезли сюда.

Будущие соседи встретили индифферентно. Один поначалу гонорился. Но весть о моих подвигах разнеслась очень быстро, так что никаких притеснений я не почувствовал. Больше всего я сейчас себе напоминаю Леонова из «Джентльменов удачи»: «Пасть порву, моргалы выколю!»

Господи, попал в тюрьму, а такой веселый! У меня действительно отличное настроение. Мои дети и жена живы. Благодаря мне. Что ж мне, плакать, что ли?

Конечно, завтра мне будет хуже. А послезавтра – еще хуже. А уж как плохо мне будет через десять лет…

Что я леплю? Я не собираюсь сидеть десять лет! И Ефим не собирается работать без меня десять лет.

Давай, Ефим, давай! Ты – моя главная надежда!

Глава 7

– Не похож ты на умирающего, – задумчиво произнес Ефим, когда прошел первый шок.

– Справку показать? – снова вызверился Атаман.

– Я все равно не разберусь. Но на умирающего ты точно не похож. Я умирающих видел. Знаешь что, поедем к Сашке, моему бухгалтеру. У него жена – врач. И как раз по твоей части.

– Мне в больничке сказали, что полгода от силы.

– Где полгода, там и год. А где год, там и десять. – Ефим ни в грош не ставил лагерную медицину. Да, впрочем, и нелагерную тоже. Кроме того, он был фаталистом. С одной только добавочкой: прежде чем погибнуть по определению судьбы, предпочитал помахаться до упора. Жизненный опыт показал, что такая тактика иногда способна менять определения судьбы. – А даже если полгода, их все равно надо прожить. Перекресток – не дело.

– У меня своя голова есть.

– Я невысокого мнения о твоей голове, Атаман.

На этот раз Атаман стерпел молча. Его, конечно, бесили высокомерие и отстраненность Ефима. Еще с тех, пионерских, времен. За такой ответ другой и «перо» в живот мог схлопотать. Это случалось в богатой Атамановой биографии – своего рода плата за сохранность авторитета. Но Ефим – не другой. Он всегда говорит что хочет. И делает, как считает нужным. Он всегда адекватен, определил бы Атаман, если бы знал это слово. И место Атамана по сравнению с Ефимом – всегда второе.

А самое удивительное, что Атамана это никак не угнетало. После неудачного ночного визита с финкой он принимал все как должное. Вот и сейчас, неожиданно для себя, он смирился с тем, что его судьбой, может, впервые в жизни руководят другие.

* * *

Автомобиль свернул с шоссе во дворы и подъехал к отдельно стоящему старому девятиэтажному дому. Ефим намерился парковаться, как Атаман дернулся:

– Там менты!

– Где?

У подъезда стоял высокий парень в штатском. Метрах в двадцати, у угла дома, облокотился на стену второй. Оба внимательно осматривали приехавших.

Ефим вынужден был согласиться с Атаманом. На бандюков непохожи. А по деловитости и цепкости взгляда их сразу можно было отличить от праздношатающихся. Да они и не маскировались.

– У тебя справка настоящая? – уточнил Береславский.

– Да.

– А чего дергаешься? Мы ж не убивать приехали.

– По привычке, – смутился Атаман. – Мне хоть с десятью настоящими лучше к ним не попадать.

Они вышли из машины и направились к подъезду. Плечистый преградил им дорогу:

– Вы к кому, граждане?

– А почему вас это интересует? – удивился Ефим.

Парень вынул удостоверение и, не выпуская из рук, показал. «Сергей Терентьев, младший лейтенант СОБР».

– Товарищ младший лейтенант! – выпрямляясь, отрапортовал Ефим. – Мы намерены посетить квартиру номер двадцать четыре с целью нанесения дружеского визита супружеской чете Орловых.

На номере квартиры собровец дернулся. Это насторожило Ефима, отбив всякую охоту развлекаться. Еще больше ему не понравилось, что прислушивавшийся к разговору второй мент сунул руку под куртку.

– Там что-то случилось?

Собровец, не отвечая, достал рацию.

– Товарищ капитан, здесь к Орловым. Двое. Один… – он раскрыл протянутый Ефимом паспорт, – Береславский Ефим Аркадьевич, прописан в Москве, Сивцев Вражек, тридцать восемь, квартира двадцать.

– Вы Орлову кто? – спросил он у Ефима, получив инструкции.

– Я ему директор, – начиная злиться, ответил Ефим. – Он что, банк ограбил?

Лейтенант, не отвечая, проверил справку Атамана. Продиктовал в рацию установочные данные. Потом проверил служебное удостоверение Ефима.

– Что вас связывает с гражданином Митрофановым?

– Мы вместе сидели в детской колонии, – не удержался Береславский. – Сегодня у нас вечер воспоминаний.

– Орлов тоже с вами сидел?

– Нет. Он сторожил. – Ефим некстати вспомнил, что Сашка отслужил срочную в конвойных войсках. – В чем дело, можете объяснить?

Лейтенант, не удостоив ответом, бросил одно слово:

– Ждать.

Минут через пять, показавшихся Ефиму весьма долгими, рация снова пискнула, и лейтенант приложил ее к уху.

– Можете идти, – получив инструкции, сказал он.

«Что к чему?» – размышлял Ефим, поднимаясь на третий этаж. Все это не нравилось ему. Еще больше ему не понравились капли крови, то и дело попадавшиеся на лестнице. Последние ступеньки он одолел бегом.

Атаман не проронил ни слова.

Глава 8

Когда в дверь позвонили, у Лены душа ушла в пятки. Она из окна видела охрану у подъезда. И умом понимала, что, промахнувшись раз, убийцы не придут по второму заходу. Но быть такой же беспечной, как сутки назад, уже не могла.

Она осторожно подошла к двери, не забыв прихватить длинный тонкий нож, которым обычно разделывала мясо. Осторожно заглянула в глазок. Все обозреваемое пространство занимала круглая рожа Ефима, только на этот раз он был необычно серьезен.

Лена открыла дверь и – не успел Береславский войти – кинулась к нему.

– Ефимчик, милый! – плакала она. – Что здесь было!!!

Все, что она весь день скрывала, сейчас прорвалось. Ефим обнял теплые мягкие плечи, прижал ее к себе. Когда-то он обнимал ее по-другому. Но сейчас еще красивая женщина не вызывала никаких чувств, кроме острой жалости.

Вот так, уткнувшись ему в грудь, Лена сквозь всхлипы рассказала о происшедшем. Они так и стояли в коридоре: Лена – умостившаяся в кольце его рук, Ефим – размышляющий о природе столь странного катаклизма.

– Где дети? – вдруг озарило его.

– У бабушки. Володя отвез на своей машине.

Володя – их водитель. А также друг и доверенное лицо. Вообще фирма наполовину состояла из родственников и друзей. Что, с одной стороны, облегчало администрирование, а с другой – перечеркивало все надежды на быстрое обогащение.

– Если это ошибка – второй раз не придут. Блатные пустышку по два раза не тянут.

– Это не блатные, – скрипуче произнес из-за Ефимовой спины Атаман.

Лена испуганно вскинула голову.

– Мой друг, – успокоил ее Ефим.

Она подозрительно смотрела на Атамана:

– Откуда вы?

– Из тюрьмы, – объяснил Береславский.

Лена вздрогнула и с тоской посмотрела на Ефима. В ее взоре прямо читалось: «Нам это надо?» После всего-то произошедшего!

– Это не твои проблемы. – Интонацией он попытался сгладить жесткость фразы. Но Лена, наоборот, успокоилась. Она часто слышала эту формулу и от Саши. Пусть грубоватую, но снимающую с нее какие-то, как правило, неприятные, хлопоты. – Он нам поможет. И Сашке тоже.

Они сели пить чай. Атаман, ловко управляясь одной рукой, поглощал бутерброды с домашним вареньем. Лена предложила спиртное. Ефим поспешно отказался: он не знал, каков Атаман пьяный, и судьбу искушать не хотел. Атаман понимающе улыбнулся.

Береславский и это отметил. Его бывший воспитанник, скитаясь по тюрьмам, мозги не прочифирил. Но насколько можно ему доверять? Теоретически – ни насколько. Но что-то мешало Ефиму считать его простым подонком.

Когда чашки опустели, Ефим затронул новую тему:

– Лена, ты можешь посмотреть… – И запнулся, вспоминая человеческое имя Атамана. Он видел документы пацана два раза, но о памяти Береславского недаром ходили легенды. – Владимира Федоровича?

Атаман даже ухо приподнял: нечасто его так называли. Да и не ожидал, что вожатый помнит такие подробности. Оттого, что не ожидал, – еще приятнее.

– А что беспокоит? – мгновенно перешла на профессиональный тон Лена.

– У него рак. Говорят, жить полгода. Но я не верю.

Лена аж вспыхнула от возмущения. За двадцать лет знакомства, иногда – близкого, она так и не смогла привыкнуть к манере общения Береславского.

– Ты идиот! Ни один диагноз не является окончательным!

– Я и говорю: не верю, – невозмутимо парировал Ефим. – А… Владимира Федоровича, проведшего в тюрьме… Сколько лет? – обратился он к Атаману.

– Семнадцать, – отрывисто ответил Атаман. Ему тоже не нравился механизм его представления. Хотя он и понимал, зачем это делается: чтоб женщина быстрее адаптировалась к присутствию страшного уголовника.

– Так вот, Владимира Федоровича, проведшего в тюрьме семнадцать лет, чем-либо сильно напугать сложно.

– Все равно так нельзя.

Но внимание Лены уже было профессионально направлено на пациента.

Они вышли в другую комнату, прикрыв дверь на кухню. Ефим поймал себя на мысли, что не прислушивается к звукам из-за двери. Теперь он почему-то был уверен в благонадежности Атамана. Как тогда, после ночного визита с финкой. До него – был уверен, что придет. После – что опасность миновала. Но все-таки молодец Ленка! Если доверяет, то полностью. Без вопросов и сантиментов.

Через полчаса они вернулись. Вид у Атамана был растерянный и смущенный. Да и Лена была в растерянности.

– Похоже, ты был прав, – выдавила из себя доктор.

– Да ну? – не удивился Ефим. – Опухоли пропали?

– Нет, не пропали. Но в выписке про метастазы внутренних органов вообще ничего не сказано. Судя по анамнезу и локализации, это либо лимфосаркома, либо вообще доброкачественные новообразования. Первое – опаснее, но тоже, как правило, не фатально.

– То есть жить ему не шесть месяцев, а побольше?

– Безусловно, – улыбнулась Лена. – Хотя, конечно, точный диагноз будет только после исследования пунктата. Но это – в стационаре. Вам делали гистологические исследования после первой операции? – обратилась она к пациенту.

– Ничего мне не делали. Вырезали в больничке лагпункта первую шишку. Потом вторую. А потом их сразу четыре выскочило. Тут подоспела комиссия по освобождению – зоны чистили. Мне сказали, что долго не протяну, да еще инвалид первой группы – и за колючку. А рентгена там не было.

– Вот проходимец! – захохотал Ефим. – Даже смерть на тебя работает! – Он был уверен в чем-то подобном с самого начала.

Он вообще смерть чуял. Ефим тщательно скрывал некоторые свои способности, но близкие знали его умение снимать головные и радикулитные боли, успокаивать без психотропных средств. И все равно убедиться в том, что вновь найденный Атаман завтра не превратится в надпись на кресте, было чертовски приятно.

– Ну ладно, ребята. Живы будем – не помрем, – подытожил Ефим. – Пора и нашим сидельцем заняться. – И, обращаясь к Лене, добавил: – Атаман остается с тобой.

Лена открыла рот возразить, но, встретив взгляд Ефима, осеклась. В отсутствие Саши – он главный. Не может быть, чтобы Ефим не знал, что делает.

Зато Атаман был в ярости. Зачем ему это? И почему кто-то решает за него? Тем более теперь, когда ему надо обдумать новую жизнь!

* * *

Они стояли с Атаманом у подъезда и курили. Точнее, только Ефим стоял, а Атаман, невзирая на протез, сидел на корточках в экономной зэковской позе. Собровцы, правда, уже новые, с изумлением за ними наблюдали.

– Чего ты там вякнул про блатных? – спросил Ефим.

– Что? – не въехал Атаман.

– Ты сказал, что налет произвели не блатные.

– Конечно, не блатные. Ничего не взяли, разбрелись по комнатам футбол смотреть. Женщину изнасиловали.

– А уголовник и птички не обидит?

– Ты меня достал уже!

– А как ты меня достал… С детства. Ты думаешь, я забыл, как полдня босиком лагерь смешил?

Теперь улыбнулся Атаман. Как давно это было…

– Но если не блатные, то кто? – Ефима Атаманова реплика сильно волновала.

– А мало, что ли, их? Менты бывшие. Кагэбэшники. А может, и не бывшие.

– С серийными убийствами?

– Кто из нас на воле был? – усмехнулся Атаман. – Ты или я? Газет совсем не читаешь? То одни мочат других, то наоборот. Но приходили спецы.

– Крутые спецы. Мой бухгалтер Сашка всех уложил.

– На безрыбье и раком встанешь. Все бывает, Ефим.

– Ладно. Ты меня расстраиваешь. Не хотелось бы связываться с государевыми людьми.

– Да у вас сейчас все государевы. И государей до черта.

– Ты стал стратегом. Вот что… Будешь работать на меня, – объявил Ефим.

– С какого рожна?

– Потому что так я сказал.

– Не много на себя берешь?

– Нормально.

– А если откажусь?

– Не откажешься.

– С чего ты такой уверенный? – взвился Атаман. Он даже на ноги очень ловко поднялся. Собровцы не могли слышать разговор, но напряглись.

– С того, дружочек (Ефим всегда его в лагере так называл: одновременно и с издевкой, и с симпатией, что злило и притягивало пацана безмерно), что в этом подлунном мире ты, кроме меня, похоже, абсолютно никому не нужен.

Крыть было нечем.