Текст книги "Записки разумного авантюриста. Зазеркалье спецслужб"

Берлинская небыль

Взятое слово необходимо держать, даже если это очень сложно сделать.

(7502 год от с. м.)

Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…

Шекспир

Берлин жил своей обычной жизнью. День в этом непредсказуемом с точки зрения погоды городе обещал быть веселым и солнечным. Горожане спокойно занимались своими делами и ведать не ведали о моих приготовлениях. Анатолий Сергеевич позвонил точно в назначенное время и, как всегда, мягко, но уверенно подтвердил готовность к запланированному мероприятию. Я чмокнул еще дремавшую в теплой постели супругу в щеку и направился на кухню варить кофе. У меня было такое ощущение, будто я воссиял изнутри каким-то удивительным светом. На душе было легко и радостно.

Курс на спецфакультете Академии полиции завершился, как всегда, удачно, мероприятия в посольском Доме советской культуры прошли просто на ура. Немецкая сторона долго благодарила наших представителей. Невидимые, но эффективные действия курирующих нас товарищей обеспечили такую насыщенность и непрерывность мероприятий, что это не могло не радовать. Работа шла своим чередом, поездка подходила к концу, впереди ждала защита докторской диссертации и долгожданная радость получения диплома из рук самого академика Станислава Сергеевича Шаталина в ходе официальной презентации и при активном участии в ней представительной группы штатских и не очень штатских знаменитостей.

Окружавшая меня великолепная команда дипломатов создавала такой прекрасный настрой, что даже жена, которая всегда с повышенной чувствительностью относится к моему душевному состоянию, отметила, насколько я посвежел и отдохнул, несмотря на напряженный рабочий график. Ей тоже было приятно общаться со всеми этими прекрасными людьми.

Пока чудо буржуинского заварочного машиностроения сосредоточенно пыхтело, сливая содержимое рабочей емкости в новомодную стеклянную колбу и сшибая меня ног ароматом свежего кофе, я случайно остановил взгляд на напольных весах. Какая-то неведомая сила подтолкнула меня к ним, и я встал на платформу.

Посмотрев вниз и убедившись, что еще не совсем растолстел, я утвердился в мысли о необходимости немного увеличить нагрузки в спортивном зале и чуточку сбросить вес для сохранения уже достигнутого солидного изящества. Решив, что килограмма два-три вполне можно было бы и сбросить, я покинул «весовую территорию». В этот момент кофеварка выдала паровую фразу на своем профессиональном языке, и я бросился к уже наполненному кофейнику с ароматным дымящимся кофе, чтобы поскорее разлить его по чашкам и подать на подносе с завтраком жене в постель.

Так как эта процедура повторялась нечасто и только в периоды нашего пребывания за рубежом, мне очень хотелось, чтобы все было, как в прекрасных и веселых французских фильмах. Да и к тому же надо было торопиться, чтобы кофе не успел остыть. Ну, кажется, все получилось, и вскоре перед женой красовался родной жостовский поднос с классическим европейским завтраком в полной немецкой комплектации. Я чувствовал себя на высоте. Оставалось только выслушать завершающие аккорды моей рабочей поездки и пережить последние мероприятия по повышению моего интеллектуального уровня, а равно и по укреплению авторитета нашей страны на международной арене, включая, само собой, мой собственный. Короче, я сиял, как олимпийская медаль.

Второй контрольный звонок застал меня в конце завтрака. Сергеич, так называют его близкие друзья, был, как всегда, необыкновенно пунктуален и по-службистски точен. Я мельком взглянул на часы – оставалось еще достаточно времени. Ну что же, можно привести себя в порядок и кое-что продумать в преддверии рабочей встречи.

Точно в назначенное время во внутреннем дворе уже красовалась наша любимая машина – «шевроле люмина». Мы так привыкли к этому мини-вэну, что на других посольских машинах почти не ездили.

Всегда улыбающийся и беспроблемный шофер Анатолий сидел на своем месте. Этот человек умело скрывал под своей мягкой водительской внешностью настоящую оперативную выучку и непреходящие навыки той работы, которая всегда скрыта не только от профанов, но и от большинства посвященных, особенно чужих.

Молоденький переводчик Алеша, интеллигентного вида очкарик в сером костюме-тройке, всего две недели назад получивший первую в своей жизни аккредитационную карточку и только начинавший карьеру дипломата, застыл около раскрытой двери машины по стойке «смирно». Его роль была определена предельно просто – переводить мою речь и те слова, которые будут сказаны обо мне. А «ежели чаво», то я смогу подсказать ему, как переводится тот или иной специальный термин. В общем, все выглядело «кагэбычно».

Анатолий уверенно и мягко вел нашу машину по отработанному маршруту, направляясь к знаменитому по многим книгам и фильмам бывшему зданию Главного управления имперской безопасности Третьего рейха на знаменитой Принц-Альберт-штрассе. Величественное, помпезное и строгое, подавляющее любого, кто входил в его огромные двери, оно вызывало чувство благоговения перед тем, что творится за этими могучими стенами. Время внесло небольшие коррективы в декор этой громадины, построенной во времена фашизма в стиле тоталитарного классицизма. Но отсутствие в пустующих нишах фасада знаменитых орлов со свастикой и аккуратные каменные заплаты на месте пробоин, полученных в ходе штурма Берлина в апреле-мае 1945 года, ничуть не ослабили ощущения прикосновенности к столь далекой и в то же время совсем близкой истории.

Внешние двери, несмотря на свои размеры, легко поддались и впустили нас во внутренний отстойник. Внимательный, но туповатый на вид дежурный офицер быстро нашел мою фамилию в списке и услужливо пригласил во внутреннее фойе. Электрическая кнопка послала невидимый сигнал замку, который, легко и привычно щелкнув, позволил войти мне, Алексею и Анатолию. И тут же дверь за нами мягко, но с силой закрылась, отрезая нам пути к отступлению.

Мы оказались в огромном, похожем на спортзал холле. Ни малейшего намека на мебель. Интерьер строг и подавляет размерами. Возможно, из-за этого огромного объема помещения нам стало казаться, что время остановилось. Мы недоуменно поглядывали друг на друга, не зная, чем объяснить это удручающее, необъяснимое отсутствие пунктуальности немецкой стороны. Анатолий между делом успел воспользоваться туалетом. Дежурный офицер дважды выскакивал из своей бронированной клетки и, извиняясь, просил еще немного подождать в связи со служебной необходимостью. Мы приготовились ждать.

Наконец одна из внутренних дверей открылась, и в холл вышли два офицера в полицейской форме. Они подчеркнуто вежливо поздоровались и предложили нам пройти с ними, всем троим. Мы с Анатолием мельком переглянулись. Подобная ситуация вкупе с непредвиденной задержкой явно не вписывалась в предусмотренный протоколом ход событий. Пока Алексей тщательно переводил наши фразы, мы с Анатолием еще раз переглянулись. Что-то не так! Необходимо было срочно принимать решение. Стоп! Анатолий отпрашивался в туалет! Сейчас это обстоятельство давало ему время для рывка на свободу. Моя фамилия и фамилия переводчика фигурировали в официальных бумагах, что автоматически исключало возможность ретироваться незаметно.

Я оборачиваюсь к нашему «водителю» и тоном начальника отправляю его назад, а переводчика прошу перевести, что водитель зашел в холл по разрешению дежурного офицера, чтобы посетить помещение с кабинками. В этот момент самым главным для нас было вывести Анатолия из здания, остальное, как говорится, дело техники. А что делать, наш «водитель» знал прекрасно. Немцы недоверчиво переглядываются, младший отправляется к дежурному, через минуту возвращается и подтверждает, что водитель посещал вышеупомянутую туалетную комнату.

Анатолий со свойственным ему артистизмом изображает на лице гримасу страдания, смысла которой не понял бы только полный идиот, и с тоской поглядывает в сторону заветной комнаты с мужским профилем на двери. Старший «полицейский», ухмыльнувшись, кивает в сторону двери и нравоучительным тоном говорит Алексею, что надо заранее думать о последствиях приема пищи накануне предстоящей работы. Анатолий, заученно повторяя «данке шен», приставным шагом скользит к двери и скрывается там. Старший «полицейский» просит нас показать документы и привезенные бумаги, чтобы сверить их с теми, что находятся у них на руках. Мы с переводчиком послушно вручаем свои аусвайсы и наблюдаем, как оба стража законности и порядка сверяют наши документы с распечатками, прикрепленными к их рабочему планшету.

Документы подтверждают, что в списке действительно фигурируем я и мой переводчик. Кажется, кто-то здесь сознательно тянет время. Я искоса посматриваю то на заветную дверь, то на немцев. Наконец старший не выдерживает и отправляет младшего поторопить «этого объевшегося водителя», но в тот момент, когда младший делает несколько шагов в сторону туалета, дверь его открывается, и на пороге появляется довольный «содеянным» Анатолий. Он характерным движением поправляет поясной ремень и опять благодарно кланяется полицейским. Старший повелительным жестом приказывает ему освободить ведомственное помещение, а затем указывает дежурному, что всяким водителям тут не место. Дежурный, багровея от стыда, принимает упрек и, недовольно буркнув что-то Анатолию, с облегчением закрывает за ним электронный замок. Еще несколько секунд, и я вижу, как фигура коллеги скрывается за массивной внешней дверью. От сердца немного отлегло. Я мельком бросаю взгляд на часы – почти одиннадцать. Ехать напрямую до посольства минут двадцать, значит, Сергеич будет знать обо всем уже до полудня.

Полицейские вежливо, но настойчиво предлагают следовать за ними. Дверь одной из переговорных комнат открывается, и мы оказываемся в небольшом помещении со стандартным пластиковым столом и четырьмя стульями. Немцы предлагают нам занять места «согласно купленным билетам» и, вновь открыв наши документы, начинают задавать свои вопросы. У Алексея от них начинает вытягиваться лицо, а кожа то бледнеет, то покрывается румянцем. Мне вспоминается стандартный вопросник крипо, криминальной полиции, которая с 1936 года составляла единое целое с гестапо.

Ну что же, гадать и думать, что там не состыковалось, сейчас не имеет смысла – постепенно они выведут нас на это сами. Если, конечно, то, что произошло, не столь серьезно. По крайней мере, ясно одно: дипломатическое протокольное мероприятие по обучению сотрудников специальной полиции превращается в нечто совершенно иное.

Я неторопливо осматриваю комнату. Глазки двух камер спокойно и непредвзято следят за нашей реакцией спереди. Значит, еще пара таких же электронных глаз следит сбоку сзади, а невидимые уши микрофонов фиксируют каждое сказанное слово. Именно поэтому оба «полицейских» ничего подробно не записывают, а лишь делают короткие пометки в каких-то своих бумагах, закрытых от нас планшетами. Вопросы к Алексею уже иссякли, и оба оборачиваются ко мне.

Один в очередной раз перелистывает мой паспорт, просматривая многочисленные визы и штампы пограничных постов, вновь и вновь сверяясь со своими бумагами. Затем они внимательно изучают первую страницу, печать консульского управления МИДа. Старший в такт каким-то своим мыслям покачивает головой и хмыкает, затем передает паспорт младшему, тот пулей выскакивает из комнаты. Старший молча переводит взгляд с меня на Алексея, наблюдая за нашей реакцией. Алексей, не вполне представляя себе, как называется настоящая процедура на профессиональном жаргоне, прекрасно понимает, что влип в историю, да еще в самом начале своей первой дипломатической командировки. На лбу у него выступают бисеринки пота, лицо то розовеет, то становится неестественно белым. Мне жаль парня, но сейчас сделать ничего невозможно. Держись! Я стараюсь спокойно проанализировать происходящее, выстраивая возможные варианты развития, хотя сказать, что сам ни капли не волнуюсь, не могу.

«Вот так, – думаю я, – господин или, если хотите, товарищ профессор, замастерились, понимаешь, переуверовали в свои силы. На кой черт всю свою жизнь вы посвятили этой нескончаемой и замкнуто-порочной игре? Зачем учить и тех и этих, перемежая получение благодарностей, гонораров, наград, признаний с вечным подозрением, провокациями, открытой политической и личностной враждой и ложью? На кой хрен вам все это надо? Да еще подставили мальчишку-дипломата…» Мысли спонтанно меняют свое направление. Старший «полицейский» выжидающе молчит. Алексей дергается, хрустит суставами пальцев, периодически снимает очки и протирает их, вновь водружая на переносицу.

Я сижу почти неподвижно, сцепив пальцы обеих рук в замок. Гостеприимный хозяин ощупывает нас цепким взглядом, его руки лежат на столе плашмя. Он, словно музицируя, чуть поигрывает пальцами, выстукивая какую-то одному ему известную мелодию. Наконец дверь распахивается и на пороге возникает младший «полицейский» с пачкой документов: я вижу свой паспорт, его ксерокопию и еще какие-то бумаги. Старший принимает это все в свои руки, как рождественский подарок, быстро пробегает глазами. Затем, удивленно посмотрев на своего подчиненного, переводит взгляд на меня. А вот интересно, что он сейчас спросит, основываясь на полученных данных? Начнет исполнять юридическую песню на правовой мотив или переведет разговор в иное русло?

Я чувствую себя мальчишкой. Во мне просыпается профессиональный азарт с неким налетом «хулиганства», характерный для подобных игр. Когда процесс захватывает и превращается в дуэль с множеством переходов и перестановок, каждая из которых может оказаться последней и решающей для того единственного выстрела, ради которого и задумывалась сама дуэль. Главное – не переиграть, не проскочить ту незримую черту, за которой все построенное ранее может быть разрушено в один миг. Но всего этого не происходит. Старший молча складывает мои документы в папку с какими-то бумагами и выжидающе смотрит на дверь, которая, словно по волшебству, открывается, впуская в комнату двух новых участников разговора: одного, высокого и плотного, и второго, он пониже и гораздо худосочнее.

Появление этой парочки остается для Алексея практически незамеченным. Он безучастно смотрит на вошедших, продолжая теребить свои пальцы. Зато для меня это многое меняет. Вошедшие в штатском заметно отличаются от аккуратных «полицейских» с их стандартной стрижкой и чопорнохоленым видом. В отличие от них, это молодые, разбитного вида парни в почти одинаковых коротких кожаных курточках и джинсах. Завершают их анархичный экстерьер разномастные прически и кроссовки.

Старший «полицейский» вскакивает, показывая на меня взглядом, молча передает папку с моими документами высокому парню. Тот молча принимает все мое имущество и, поджав губы, жестом предлагает мне выйти из комнаты. Я спрашиваю, кто будет мне переводить во время нашей беседы. Высокий мило улыбается и ласково объясняет мне, что моего знания второго родного языка вполне достаточно для общения и мы прекрасно поймем друг друга без перевода. Он в этом просто уверен.

– Пошли, – с легким акцентом безапелляционно добавляет он напоследок по-русски.

Я молча поднимаюсь и следую за ним. Худощавый напарник, прикрывая меня с тыла, замыкает процессию. Я просто спинным мозгом чувствую взгляд Алексея, отчетливо представляя его расширенные от недоумения глаза и состояние потерянности. Мне это несложно представить, когда-то я сам испытывал подобное, но это было уже так давно. Или это просто сейчас так кажется…

Мельком смотрю на часы – уже около часа дня. Мы поднимаемся на пол-этажа и, подойдя к шлюзовой двери, по очереди просачиваемся в смежный коридор соседнего корпуса. Здесь совсем иная обстановка – все зашито в пластик и дерево, на полу приятное ковровое покрытие, скрадывающее звук шагов. Такое впечатление, что мягкий свет струится из потолка. Мы идем по коридору, который слегка подсвечивается по мере нашего продвижения и снова погружается в полумрак у нас за спиной.

По обеим сторонам коридора одинаковые двери. Вопреки правилам пожарной безопасности, все они открываются внутрь помещений. Забавно и показательно. Наконец мы останавливаемся около одной из таких дверей. Высокий парень проводит электронной картой вдоль контрольной пластины датчика, и дверь автоматически открывается, впуская нас в темное помещение, в котором тут же вспыхивает свет. Так же автоматически включается кондиционер под потолком, нас обдает струей холодного воздуха. «Вот это техника! – думаю я. – Не хватает только хорошего дружеского застолья».

Но мои мысли сейчас никого не интересуют. Я усаживаюсь в предложенное немцем кресло из прозрачного пластика. Мои собеседники устраиваются на стульях напротив меня по разным углам стола. Бумаги появляются на столе одна за другой, словно карты в сложном пасьянсе. Теперь я начинаю узнавать некоторые из бумаг и понимаю, что ребята в полицейской форме уже нарыли для своих штатских коллег кое-какой материальчик и, заработав свои очки, передали нас с Алексеем дальше по инстанции.

Вновь начинается веселый и смешной, если смотреть со стороны, разговор глухого со слепыми. Один все время что-то вспоминает, а двое других все время что-то переспрашивают, хотя это что-то лежит перед ними и требует простого прочтения. Разговор крутится вокруг то одной, то другой, то третьей темы, ускользая и вновь возвращаясь к уже сказанному. Вопросы сыплются как из чудесного рога изобилия. Кто? Когда? Зачем? Как? По какой причине? В какое время? С кем? Для кого? А это когда? А это зачем? А это почему? Мы словно играем в бесконечное буриме, когда спонтанно брошенные рифмованные слова тут же соединяются в складное стихотворение на уже заданную и, что самое главное, проверенную невидимым учителем тему. Поэтому для моих собеседников итоговая оценка не является секретом, и игра идет попеременно, но все время у одних ворот. Вспотевшая спина прилипает к спинке кресла. Собеседники, разделенные углами достаточно большого стола, заставляют все время поворачиваться то к одному, то к другому.

В комнате не видно открытых видеокамер, но они тут есть, и их конечно же больше, чем в предыдущем помещении. Мои собеседники вообще ничего не помечают. Просто худощавый или высокий поочередно периодически выходят из комнаты и после возвращения обрушивают на меня новый запас вопросов, которые им заготавливает невидимый для меня режиссер. Время то тянется, то летит незаметно. Мне трудно сориентироваться во временном потоке. Разговор не оставляет времени для каких-то размышлений, потому что ведется практически без пауз и остановок. Под ложечкой начинает посасывать, маленький червячок голода постепенно вырастает в настоящего удава, готового сожрать себя самого. Но моих собеседников это совершенно не интересует, они заняты своим делом и не обращают внимания на мой разгорающийся аппетит.

Мы уже по десятому или по двадцатому кругу повторяем одни и те же темы, каждый раз стараясь углубиться в какой-либо отдельный вопрос или подробно разобрать не вполне понятный собеседникам эпизод. Поток собеседования уносит нас все дальше и дальше. Мне остается только лавировать между бурунами новых вопросов, намеков, уточнений. Все это уже порядком надоело, но ни в коем случае нельзя позволить себе взорваться или внезапно замкнуться. «Мир не любит пустоты, а природа не терпит резких скачков» – так, кажется, говорил Ломоносов. Ну, даже если не дословно, то по смыслу это верно. Играть по чужим правилам – хуже некуда. Но, начав играть, необходимо играть до конца.

Вдруг поток начинает извиваться, менять уже набранный темп, замедлять движение или неоправданно долго вертеться на одном месте. Я чувствую, что мои собеседники начинают пробуксовывать, искать какую-то незримую поддержку не то друг у друга, не то у невидимого режиссера. Их вопросы начинают спотыкаться, словно уставшие, почти что загнанные лошади. И вот великолепные скакуны превращаются в измученных, едва переставляющих ноги кляч. Во мне начинает подниматься чувство презрения к ним. Но это опасное чувство, нельзя расслабляться и переоценивать себя в угоду собственным амбициям. В любой момент мои визави могут выкинуть новый фортель и так зарядить меня, что мало не покажется. Это ведь их игровое поле, они играют по своим правилам, имея возможность менять их по ходу пьесы.

Дверь неожиданно открывается, и в комнате появляется еще один штатский. Он старше своих молодых коллег, его лицо мне кажется знакомым. Полноватый, но крепкий, с жестким лицом, говорящим о соответствующих чертах характера, взгляд внимательный. Где-то я его точно видел, но где? Только спокойно! Не торопясь и подавляя фантомы памяти, необходимо вспомнить, где я видел это сильное и мужественное лицо.

Память, словно котенок, разматывает невидимый клубок воспоминаний, стараясь найти тот узелок, который даст ответ на возникший вопрос. Ну да, конечно же два года назад курс в Западноберлинской академии для сотрудников спецайнзацкоманд. Этот человек был наблюдателем в группе преподавателей по боевой и специальной подготовке. Память медленно вытягивает одну ниточку воспоминаний за другой. Теперь отчетливо вспомнилось, как внимательно он следил за занятиями по тактике, а в зале всегда сидел в уголочке, чуть сбоку, наблюдая за происходящим. Вот, значит, какой из вас преподаватель? Ну что же, и то неплохо, что вспомнил, где виделись. Что-то у вас, ребята, не заладилось, коли режиссер на сцену вышел или вывел кого-то из ведущих актеров!

На моих часах уже около пяти часов. Скоро вечер. Мы не знакомимся друг с другом, а продолжаем бесконечный разговор в расширенном варианте. Но вскоре как бы вдруг мои собеседники вспоминают, что у нас давным-давно маковой росинки не было во рту. Поступает предложение перейти в другое помещение. Выбора нет, и я в сопровождении теперь уже трех человек вновь иду по лабиринту незнакомого здания.

Меняются этажи и коридоры, снова этажи и снова коридоры. Наконец мы входим в совершенно иного рода, чем был перед этим, коридор. Худощавый сотрудник остается за дверью очередного отсека, да и поведение высокого сотрудника становится каким-то предупредительно осторожным. Только крепыш чувствует себя в своей тарелке.

Маркус Вольф. Великий и обаятельный

Мы входим в шикарный кабинет, обставленный старой, но великолепно отреставрированной помпезной мебелью в сочетании с хорошо подобранными и стилизованными современными элементами декора. Шикарно и ничего лишнего. В кабинете витает дух имперской помпезности и рабочей атмосферы. Мягкое ковровое покрытие чуть отличается в лучшую сторону от того, что покрывает пол в коридорах и кабинетах попроще. На массивном столе со старой настольной лампой, переделанной под источник дневного света, разложены закрытые рабочие папки. Довольно большой столик в углу накрыт на троих. Рядом на сервировочной тележке красуются знакомые термосы с чаем и кофе, фрукты, закуски, ветчина, колбасы, сыр, хрустящие булочки и еще многое из того, от чего можно просто захлебнуться слюной.

Маркус Вольф. Таким он бывал только дома

Хозяин кабинета приглашает присесть и подкрепиться. Я охотно соглашаюсь, высокий сотрудник услужливо предлагает то одно, то другое яство. Я с огромным наслаждением поглощаю ароматный кофе и бутерброды, тщательно пережевывая все, что Бог послал. Разговор со специальных тем начинает съезжать на более обыденные.

Вдруг всплывает тот самый курс двухгодичной давности, где мы виделись. Я слышу слова восхищения, сыплются похвалы и фразы о необходимости более тесного сотрудничества на благородном поприще борьбы со многими социальными бедами на международном уровне. Ну все, пошел дипломатический протокол. Значит, ребята, вам кто-то дал по рукам! Вот и уперлись вы в глухую стену, создав проблему на пустом месте и пытаясь ловить мух между строчками.

Время теперь течет неторопливо и плавно. Разговор постепенно смягчается, словно бурная река, вырвавшаяся на равнину и спокойно несущая свои воды уже не в узких горных ущельях, а среди широкой равнины. Сейчас главное не дать себе расслабиться и «заснуть» – можно пропустить такой удар ниже пояса на вдохе, что после него уже не будет возможности оправиться. Усталость и многочасовое нервное напряжение дают о себе знать. Кроме того, утоление голода через некоторое время вызовет приток крови к желудку, а затем сонливость и расслабление. Об этом тоже нельзя забывать…

Крепыш замечает, что я внимательно рассматриваю обстановку помещения, и открывает его секрет. Оказывается, здесь в свое время находился один из рабочих кабинетов знаменитого шефа политической разведки Третьего рейха, бригаденфюрера СС и начальника VI департамента Главного управления имперской безопасности Вальтера Шелленберга. Вот так новость! Можно было чего угодно ожидать от этой «дружеской» беседы, начавшейся утром в комнате допросов, но того, что закончится она в столь интересном с точки зрения истории месте, предположить было просто невозможно. Я внимательно рассматриваю кабинет, стараясь запомнить его обстановку и представить, как здесь больше полувека назад принимались судьбоносные для Германии и всего мира решения.

Крепыш с интересом наблюдает за мной. Когда мой взгляд останавливается на тяжелом столе из дорогих пород дерева, он, как заправский и гостеприимный хозяин, объясняет, что за аккуратными круглыми пробочками в массивном корпусе когда-то скрывались встроенные в стол, на случай непредвиденного поведения посетителей, пулеметы. Немец объясняет, что вообще-то безопасность – это пунктик, идефикс его соотечественников. С этим я соглашаюсь, хотя многое из вышесказанного внушает определенные сомнения. Но крепыш настойчиво убеждает меня в абсолютном соответствии истине всего, что он мне поведал. Причем с таким видом, будто мне несказанно повезло. Однако, судя по всему, возможность вновь посетить этот мемориал вряд ли представится мне еще раз. Да и сама мысль о том, что для этого придется еще раз проходить аналогичную проверку, никакого энтузиазма не вызывает…

Разговор постепенно перемещается в историческую плоскость. Теперь мои собеседники стараются придать ему совершенно иной характер, чтобы сгладить впечатление агрессии и предвзятости, возникшее в ходе предыдущего общения. В их словах сквозит дружеская интонация, манера выражаться осторожно-предупредительная. Собеседники явно отрабатывают протокольные формы свертывания не получившейся «рабочей раздевающей беседы».

Наконец мы завершаем разговор. Мои собеседники начинают расшаркиваться и как бы невзначай приносить извинения в связи со столь нелепым недоразумением, которое, к счастью, так хорошо разрешилось. Теперь они готовы к продолжению совместной работы. Конечно, не сегодня, ведь уже достаточно поздно, а так, в другое время – всегда пожалуйста. Ну просто идеал радушия и гостеприимства. На часах уже семь вечера.

Мы долго спускаемся по запутанным лестницам, идем по длинным коридорам и внезапно оказываемся в том же холле, с которого утром началась эта эпопея. Алексей, измученный, с осунувшимся лицом, встречает меня усталой улыбкой и вздохом облегчения. Нам приносят еще раз самые глубокие, самые искренние извинения и даже предлагают довезти до посольства. Мы столь же вежливо отклоняем любезное предложение и, пройдя через двери отстойника, оказываемся на улице.

Нас охватывают прохлада летнего августовского вечера и неповторимое чувство свободы. Алексей спрашивает, почему я отказался от доставки домой. Пропустив его слова мимо ушей, я даю команду следовать за мной и не задавать дурацких вопросов. Переводчик пожимает плечами, но послушно выполняет приказ. Мы подходим к переходу и ожидаем переключения сигнала светофора. Мой взгляд скользит по площади, на которую выходят несколько улиц и переулков.

Неподалеку я замечаю маленькое кафе-кондитерскую, одно из великого множества подобных, типично европейских заведений. Загорается зеленый свет, и мы переходим улицу, направляясь к столикам кафе. Алексей недоуменно крутит головой, занимает место за указанным мной столиком и с удивлением смотрит на меня, когда я делаю заказ. Вскоре на столике появляются две чашечки кофе, пара свежих бутербродов с ветчиной, сыром и листиками салата и две нетипичные для европейцев порции коньяка.

Алексей, подчиняясь моей настойчивой, больше напоминающей приказ просьбе, выпивает коньяк. Вскоре его бледные щеки покрываются румянцем. Он расслабляется и с удовольствием набрасывается на еду, не переставая рассказывать о неимоверно затянувшемся ожидании, о чувстве одиночества, о боязни негативных последствий нашего визита и предполагаемых осложнениях на дипломатическом поприще. Он говорит и говорит, не умолкая. Ему сейчас необходимо выплеснуть все, что накопилось внутри, чтобы поскорее освободиться от этого малоприятного груза.

Я слушаю его краем уха и внимательно наблюдаю за происходящим на площади. Вот трое типичных бюргеров рассаживаются за столиками нашего кафе в соответствии с неписаной инструкцией и законами формальной логики. Недалеко от нас приостанавливается белый «мерседес» среднего класса, их на улицах Берлина просто не счесть. В его водителе, который перекладывает какие-то вещи из салона в багажник, я узнаю одного из наших новых знакомых.

Мы завершаем трапезу, расплачиваемся и дефилируем по улице мимо припаркованного «мерседеса». Водитель провожает нас знакомой улыбкой, как, впрочем, и трое бюргеров. Ну что ж, у каждого своя работа. Мы с Алексеем прогулочным шагом направляемся в сторону центра. Переводчик болееменее успокоился, коньяк делает свое благое дело. Через два квартала нас обгоняет тот самый улыбчивый водитель на белом «мерседесе». Чуть притормозив, он сворачивает на перекрестке, а затем, уверенно набирая скорость, растворяется в автомобильном потоке. Мы подходим к стоянке такси, садимся в очередную машину и отправляемся на Унтер-ден-линден, знаменитую улицу под липами.

При входе в знакомый отсек Анатолий Сергеевич характерным для него жестом протянул мне руку, сложив ладонь лодочкой. Мы молча обменялись понимающими взглядами, и он ободряюще похлопал меня по плечу. Войдя в квартиру, я увидел жену, которая мирно беседовала с Андреем Рыдвановым, одним из помощников Сергеича.

– А как насчет знаменитого немецкого айсбана с гарниром и кружечкой пива? – воскликнул он с энтузиазмом.

Вопрос был риторический, так как сие мероприятие было намечено уже давно.

– Я готова, – отозвалась жена.

– Я только переоденусь, – кричу я уже из ванной.