Текст книги "Гиблое место"

– Да вы садитесь, садитесь, – проворковала председателева супруга – дородная, высокая женщина с простым, приветливым лицом. – Я сейчас сало нарежу, колбаски, рулетика мясного. Или вам чего-то особого приготовить? У меня уже яишница с салом поспевает!

– Таня, угомонись, – председатель приглашающе отодвинул стул. – Садись сама. Как же без хозяйки-то за столом?.. А я прошу простить, часа два как позавтракал. Пойду бумаги приготовлю. После завтрака с документами разберёмся.

Уже допивали кофе, когда на кухню вошёл озабоченный Фёдор Егорыч.

– К телефону тебя, Яков. Начальство требует.

– Как так? Тут же зона радиомолчания. Какой телефон?

– Избаловались вы с сотовой связью, – хмыкнул председатель. – Обыкновенный. Проводной. С райцентром нашим связь по кабелю, через Обь. Вот по нему и дозваниваемся. Если, конечно, какая землечерпалка не оборвёт. Но сейчас связь есть, и ваш Пал Палыч срочно требует тебя к телефону.

Кабинет, как гордо называл эту комнату председатель, скорее был похож на комнату отдыха – большой диван, столик перед ним, на столике пульт от телевизора. Сам телевизор на стене напротив, под ним DVD-проигрыватель, стопка дисков рядом. А с боку, у окна, на письменном столе скромная стопка бумаг и телефон – аппарат довольно обыкновенный, устаревшей модели, телефонная трубка снята, лежала рядом. Я поднёс её к уху и сморщился – начальник на том конце провода рвал и метал.

– Яков! – Голос Пал Палыча был скрипуч, тяжёл. – Что ж ты дела не доделал? Быстро назад. Тут срочно надо подписать бумаги по мелькомбинату. Проверка намечается.

В этот же день я был в городе – на пневматике подбросили до трассы, там на попутном автобусе добирался, но уже через три дня вернулся, чтобы отправить Виктора домой…

В Барнауле я должен был находиться ещё как минимум недели две. Серьёзная проверка обрушилась на наш филиал мощным цунами. Лица проверяющих, сменявших друг друга, мелькали, словно при ускоренной съёмке. Сначала налоговая инспекция, потом РУБОП, ОБЭП, зачем-то Следственный комитет. Причём ничего конкретно не предъявляли, вели непонятные разговоры, делали бессмысленные выемки документов, и всё это сопровождалось странными намёками: типа сами сознайтесь или вам же хуже будет. При этом никаких конкретных претензий к концерну не было. Понятно, что всё это неспроста, и, видимо, кому-то очень не хочется, чтобы мы лезли в совхоз «Заветы Октября». Пал Палыч разбил телефон, дозваниваясь в головной офис. Но оттуда ничего конкретного не поступило. Мол, терпите, не поддавайтесь на провокации, Ник Ник в курсе и решает на самом верху. Что же такого в простом на первый взгляд деле? Отработанная схема: земля, лес – ничего особенного. И тут я вспомнил – Объект! Но размышления прервал звонок председателя.

– Яков, приезжай скорее! С твоим другом очень плохо.

И тут меня тряхнуло – сон! Сон в руку! Я вспомнил, что снилось ночью. Утром встал с ужасным беспокойством. Душу рвало так, будто пережил что-то страшное, что не хочу, не могу вспоминать, но и забыть полностью не получается. Пытался вспомнить, что же снилось, и не мог. Ничего, кроме звуков – скребущих, режущих. Долго стоял под душем, смывая разбитость, и только потом, после третьей чашки крепкого кофе, удалось немного прийти в себя. Но в офисе со всеми этими проверяющими закрутился, переключился на текущие дела, нырнул в море актов, справок, счетов, договоров и так в них закопался, что думал – не выплыву. Если бы не этот звонок. Мне словно под дых вдарили железным кулаком – одномоментно и ярко, будто вживую, будто я снова оказался там, вспомнился сон. За какие-то доли секунды я просмотрел его, да что просмотрел – прожил…

Во сне я шёл по тёмной улице, кажется, деревенской, но может, это был и частный сектор города – не знаю, не разобрал. Впереди – дом, как будто мой дом, но окна тёмные, света нет. Фонарь болтается на столбе, ветер иногда задевает его, и в ответ слышится недовольный скрип кольца, на котором висит похожий на стеклянную литровую банку плафон. Там, во сне, я был хозяином тёмного домика за высоким забором, и сейчас стоял во дворе и дико сожалел о том, что поторопился пристрелить собаку. Незваные гости не нужны… Потом в голову полезли мысли совсем нехорошие: вспомнились рассказы, что странные звуки, неслышные хозяевам, тем не менее слышимы не только проходящим мимо ограды, но и даже доносятся порой до соседей – несмотря на то что дом стоит на отшибе. Но там, во сне, я был человеком, который привык всё измерять цифрами, отражать в накладных, может, поэтому и к страшилкам относился спокойно, но там, стоя перед домом, не на шутку испугался. За спиной противно скрипнул, качнувшись, фонарь. На мгновенье замер, потом, обругав себя за излишнюю впечатлительность, направился к дому. Двор засажен цветами, фруктовые деревья в цвету. Не знаю, но почему-то я удивился этому. Нагнулся, сорвал травинку, растёр её между пальцами. Немного постоял, будто раздумывая над тем, стоит ли заходить в дом. Видно, решил что-то проверить или услышал что-то и чуть не бегом побежал мимо крыльца за угол строения. Увидев раскиданную поленницу, я замер на мгновенье и тут же, пробормотав под нос нечленораздельное ругательство, полез в карман. Дальше шёл осторожно, держа в полусогнутой руке пистолет. Какой марки оружие, не рассмотрел в темноте, да и там, во сне, это было не важно. Положил средний палец на курок, мимолётно пожалев о том, что когда-то оторвало фалангу указательного. Небольшая поленница маскировала дверцу, сейчас приоткрытую, из-за неё вырывалась в ночную тьму полоска тусклого света. Откуда-то из глубины дома послышался странный звук, я не понял, плачь это или смех, но успокоился, убрал оружие. Из-за двери снова донёсся приглушённый звук. Кто-то очень тихо застонал, так тихо, что в реальной жизни вряд ли бы расслышал, но во сне все чувства обостряются порой до нереального. Дверь открывалась и с громким хлопком возвращалась на место, но без скрипа – петли тщательно смазаны. Аккуратно придержал её и заглянул внутрь. Лестница вела вниз, к двери в подвал, сейчас приоткрытой. Именно из-за неё вырывался тусклый, красноватый свет, позволяя увидеть развешенные на стенах инструменты и небольшой стеллаж с какими-то железками. Стоял, смотрел на открытую дверь и понимал, что приближаться к ней совсем не стоит, но что-то неудержимо тянуло внутрь этого страшного дома. Я не был трусом, но там, во сне, впервые усомнился в этом – такого страха никогда в жизни не испытывал. Чувствовал, что вдруг стало тяжело передвигать ноги, будто подошвы стареньких кроссовок намертво приросли к полу. Снова раздался странный, едва различимый стон… Вытер вспотевший лоб и сделал шаг, потом другой шаг, потом третий… Всё-таки добрался до подвальной двери и остановился, не решаясь сделать следующий шаг. Принюхался – откуда-то снизу доносился запах свежей крови. Придержал старую, рассохшуюся дверь и посмотрел на железную, выкрашенную чёрной краской лестницу, уходившую вниз. Над головой покачивалась на сквозняке тусклая красная лампочка. Небольшой жестяной абажур, что кульком обнимал лампу, не давал свету рассеяться, узким лучом направляя его вниз, на выщербленные бетонные стены, на черные ступени, на тонкие, сваренные из арматурных прутьев, перила. Глядя на эту лестницу, вспомнил слова детской страшилки: «По чёрной-чёрной лестнице идёт чёрный-чёрный человек…» Прислушался. Снизу доносилось гудение, такое, будто там находился рой пчёл. Возможно, я нашёл бы в себе силы поставить ногу на ступеньку, уже даже схватился за перила, но тут лампа качнулась немного сильнее. Красный луч выхватил из темноты чьи-то большие костлявые руки. Они зависли в воздухе всего на мгновенье, но это мгновенье показалось таким бесконечно долгим, что я успел рассмотреть всё – и обломанные ногти на разодранных в кровь пальцах, и восковую бледность кожи, которая обтягивала огромные, костлявые, словно у мертвеца, ладони, и синюшные полосы, что браслетами обнимали запястья. Костлявые пальцы судорожно дёрнулись, пытаясь зацепиться за край ступеньки, потом разжались и медленно поползли вниз. Лампа снова качнулась. Когда красный луч вернулся на прежнее место, я увидел только тонкие кровавые дорожки на тёмном металле. Потом, на секунду заглушив монотонное жужжание, раздался глухой стук. Внизу кто-то захохотал. Смех был жутким, захлёбывающимся, со звериными воющими нотками, и никак не прекращался, делаясь всё больше похожим на рычание. На голове зашевелились волосы, но я не смог сдвинуться с места, тело словно налилось свинцом, стало чужим и непослушным. Что-то непонятное выпрыгнуло из темноты и бросилось к одеревеневшим ногам. Дико закричав, отпрянул назад, споткнулся о высокий порог, упал. Воображение услужливо нарисовало страшного монстра, который сейчас кинется на меня, но страх парализовал ровно настолько, чтобы я успел рассмотреть большую серую крысу…

* * *

Выяснить, что случилось с Виктором, по телефону не удалось. Фёдор Егорович только хмыкнул и, сообщив, что на месте всё увижу, прекратил разговор. Решил ехать немедленно, выяснить всё на месте. Добирался целый день. Склюиха опять сменила русло, вышла из берегов, и дорога потерялась совсем. На белорусском пневматике проехал бы, однако меня никто не встретил. Пришлось возвращаться в город, ехать в Шатохино и оттуда паромом до пристани, а дальше десять километров чапать по заливным лугам среди полчищ комаров и прочего гнуса. Со стороны реки гора производила ещё более мощное впечатление. Как будто некий великан бросил посреди светлой зелени заливных лугов и на фоне светлых берёзовых и сосновых лесов мрачный черный конус, от которого в разные стороны протянулись тёмные отроги. Черневая тайга в самом чистом незамутнённом виде. Вообще, пихта у нас на Алтае обычно сильно разбавлена осиной, берёзой, елью, а здесь пихта сибирская стояла сплошной стеной. Не было никаких вкраплений других деревьев. Одни мрачные, чёрные пихты. Редкое явление. Как за завтраком у председателя просветил его зам по науке, Петро, ещё такой пихтач есть в Салаирской тайге, в Кемеровской области. Там, оказывается, он считается памятником природы и находится под охраной государства. Вот уж не знал, что у нас, в Алтайском крае, тоже есть реликтовые деревья, хотя что-то слышал о древней липовой роще в Заринском районе, сохранившейся ещё со времён нижнего плейстоцена. Говорят, там липы такие огромные, что пять здоровых мужиков не обхватят, взявшись за руки. До начала ледникового периода таких лесов было много, но и сейчас можно встретить такие вот уникальные островки древнего растительного мира. А липовую рощу стоит посмотреть, надо бы как-нибудь собраться и съездить, тем более что почти под носом находится.

Я уже подходил к высокому берегу Поломошной протоки, когда на дорогу выскочил уазик. Петро, заметив беспокойство на лице, покрутил пальцем у виска и вздохнул:

– Совсем твой напарник с катушек съехал.

Но больше ничего рассказывать не стал, и его обычная словоохотливость пропала – всю дорогу ехали молча.

– Да что у вас произошло? – Я уже не находил места. – Что с Виктором? Жив хоть?

– Жив, – коротко ответил Петро и тут же, вздохнув, добавил: – Но лучше б умер.

Подъехав к участковой больнице, кинулся к крыльцу, но Петро остановил:

– Он в инфекционном боксе. Там безопасно и охрана… – Я взглянул на него вопросительно, и Петро тут же поправился:

– …то есть не охрана, дежурят.

На крылечке, закинув ногу на ногу, сидел Исмаилыч. Если не знать, что он кавказец, взглянув на этого сына гор, никогда не догадаешься об его национальной принадлежности. Рыжеватые волосы, начинающие редеть, сквозь лёгкие волны которых просвечивала кожа головы. Услышав наши шаги, он поднял на нас серо-голубые глаза и, будто принюхиваясь, сморщился. Крылья горбатого носа вздрогнули, губы, до этого сжатые в ниточку, расплылись в улыбке. Но я отметил для себя, что сейчас вертлявый зам по хозяйственным вопросам очень напряжён и даже, мне показалось, напуган. Он отложил в сторону газету, завёл руки за спину и, потерев поясницу, потянулся. Встал нам навстречу, протянул руку для приветствия. Пожимая ладонь абхаза, я заметил, что кожа на ладонях шершавая, руки в ожогах. И… нет фаланги указательного пальца на правой руке. Напрягся, но тут же мысленно обругал себя: дожил, накручиваю что попало! Мало ли что во сне может присниться? Ну да, сон в руку оказался, но ведь только как знак, как сигнал о неблагополучии…

– Сталеваром, что ли, работал? Руки все в шрамах? – спросил я у него, впрочем, только для того, чтобы что-то сказать. И замер… Поймал себя на том, что всячески оттягиваю встречу с Виктором.

– Вах, зачем стал вариль? Плов вариль, шурпа вариль, борш тоже мал-мала вариль, стал не вариль, – серьёзно ответил Исмаилыч и кивнул головой в сторону больничной палаты. – Сейчас он вроде мал-мала спокойный, маленька поговорить можна.

Распахнул дверь бокса и замер: Виктор сидел на табуретке, с отсутствующим видом уставившись в стену. Я ужаснулся – за три дня здоровенный парень, спортсмен, непрошибаемый оптимист превратился в законченного неврастеника: втянутая в плечи голова то и дело дёргалась к левому плечу. И руки… Руки точно такие, как во сне – ногти обломаны, один содран, в лунках запеклась кровь. Меня сразу узнал.

– Приехал… Яшка, приехал, – с придыханием прошептал он, оборачиваясь ко мне и протягивая руку для приветствия. Рукав задрался, и я онемел, увидев синие кровоподтёки, браслетами охватывающие запястья. Посмотрел на Петро – тот тоже заметил синяки, а скорее всего, видел их раньше, но он ничего не сказал, а только нахмурился и пожал плечами. А Виктор продолжал бормотать:

– Теперь они меня отпустят… Только на гору не ходи. И в лес тоже не ходи… Заберут…

– Вить, кто отпустит? Куда заберут?

Но напарник снова уставился в стену, будто не слышал моего вопроса.

– Что с ним произошло?

Мне ответил Исмаилыч, заглянувший внутрь бокса.

– А, да приходили к нему. С горы.

– Кто приходил? Из института, что ли?

– Какой институт-шминститут, да? – Роберт Исмаилович всплеснул руками, зацокал языком, выражая удивление моей непрошибаемой тупостью, но я отметил некоторую неестественность в его жестах. Взгляд сына гор оставался напряжённым, а слова коверкались нарочно, с особой тщательностью, что было очень заметно. «Что же у них тут произошло?» – думал я, глядя на Исмаилыча. А он продолжал рассказывать:

– Духи приходили. Или оборотни. Ревель гора опять, сейчас постоянно реветь гора стал. Слушай, давай я сам его в город маленько повезу, а? Совсем немножко страшно, домой буду уезжать. В Абхазию. Не могу больше, как реветь гора начинает, так умирать немножко хочется. Так жить зачем? Домой немножко надо ехать.

На том и порешили. Я посадил Виктора в «хаммер», Исмаилыч помахал мне рукой с водительского места. И Витьку, стоило ему оказаться на заднем сиденье внедорожника, будто подменили. Он приободрился, на лице появилась виноватая улыбка:

– Яшка, ты извини, я тут приболел маленько, грипп, наверное. Температура была страшная – ничего не помню.

Мы с Петро провожали их до парома. Исмаилыч, оказывается, уже приготовил вещи – заехали за ними по пути. Чемодан абхаз закинул в объёмистый багажник внедорожника и, вскочив в кабину, уверенно повёл машину. Наш уазик захлебнулся пылью.

– Яш, ты окно закрой, – попросил зам директора по науке.

Успели как раз к отправлению парома. Серебристый «хаммер» выделялся среди газиков ярким пятном. Исмаилыч поставил его с самого края, чтобы в Шатохино выскочить первым. Он долго возился с креплениями, бегал вокруг автомобиля, потом выпрямился, счастливо улыбнулся и, помахав мне рукой, крикнул что-то. Я не расслышал – прощально загудев, паром пошёл вниз по течению.

– Сейчас повернут как раз к шатохинской протоке, – сказал Петро, провожая уплывающих взглядом. Заметив, что он волнуется, спросил:

– В чём дело?

– Не знаю, – ответил ботаник, – на душе плохо. Предчувствие нехорошее… Ну что, поехали?..

Я уже садился в машину, как послышалось гудение и, словно отзываясь, загудел паром.

Стоя на подножке уазика, глянул на реку – и онемел: будто невидимая рука смахнула «хаммер» с палубы. Капитан дал задний ход, засуетились люди. Матрос прыгнул в реку, следом нырнул кто-то из водителей.

– Давай в моторку! – заорал я, метнувшись к причалу, но мой спутник сидел с каменным лицом, вцепившись побелевшими пальцами в рулевое колесо.

Искали до ночи. Уже темнело, когда наконец подошёл спасательный буксир. Водолазы быстро нашли машину и краном втащили на злополучный паром. Окна были открыты, задние двери зачем-то заблокированы. Видимо, Исмаилыч не разобрался с замками. Труп Роберта Исмаиловича искать не стали – если не зацепился где-то на дне, всплывёт ниже по течению, решили спасатели.

– Там яма, метров двадцать глубины. Надо ж было им на этом месте упасть. Тут мелко, вынырнуть могли бы. А они в омут угодили. И как же они машину-то не закрепили?

Я не ответил, глядя в открытые мёртвые глаза товарища… Петро нагнулся, провёл ладонью по лицу напарника, разогнулся.

– Старики говорят, кто покойнику глаза закроет, тому все грехи там спишутся, – тихо сказал он и, приобняв меня за плечи, потянул к машине:

– Пойдём, Яша, пойдём. Его уже не вернуть. Сейчас ребята на катере в город доставят, в морг. Там уже родственники позаботятся. А мы пойдём, поздно уже…

Паром завернул в шатохинскую протоку, спасательный катер с американским внедорожником на борту шёл следом.

– Не отпустили… – загадочно пробормотал Петро, заводя мотор. – Не отпустили… По земле не уйти и по воде, как оказалось, не уплыть.

Тут я взорвался. Понимаю, что ботаник тут ни при чём, но кроме него, никого не было рядом, а я не мог держать себя в руках. Не скажу, что с Виктором были такими уж хорошими друзьями, но всё же напарник… И сон! Этот проклятый сон!!!

Комсомолец шестидесятых спокойно выслушал всё, что я думаю о нём, об этом грёбаном Поломошном, о горе, обо всей этой мистике, и, только когда я умолк, заметил:

– Про мистику ты сказал правильно, но думаю, тут всё гораздо сложнее…

– Так, давай сейчас заедем в гостиницу, выпьем, я успокоюсь настолько, что смогу молча слушать тебя, а ты подробно мне про всю эту чушь расскажешь.

Петро молчал. Мы уже подъезжали к селу, когда он вдруг сказал:

– Завтра. Если завтра спросишь – расскажу.

Глава четвёртая. Майор Жатько

(Взгляд сквозь время)

Назавтра я ничего не спросил у Петра. Я вообще не помнил этого завтра. Точнее, день этот остался у меня в памяти, но это был не мой день. Помню, как встал, побрился, и, брызгая лицо одеколоном, вяло отметил, что флакончик допотопный, с пульверизатором. Похлопывая по впалым щекам, любовался собой, тоже как-то лениво, будто спросонья, отмечая, что это не моё лицо. В зеркале – квадратном, в деревянной раме – отражался незнакомый мужчина. Я видел костлявое лицо, серые глаза, прямой, тонкий в переносице нос и тонкие губы. Жёсткие волосы пепельного цвета, будто присыпанные пылью, топорщились ёжиком. И самодовольная улыбка, которую хотелось смыть или стереть хорошим ударом кулака. Если бы не эта улыбка и выражение лица, то незнакомец немного бы походил на меня, по крайней мере, овал лица. Скулы, нос, линия бровей немного отличались от моих, но эти различия были такими, какие бывают у близких родственников. Но когда человек прикасался к щекам опасной бритвой, соскабливая со щёк щетину, я чувствовал лезвие на коже и внутренне подбирался – никогда раньше не брился такой.

Раздался сильный стук в дверь, кто-то настойчиво, пожалуй, даже панически, тарабанил. И тут же в распахнувшуюся дверь вбежал солдат, начал рапортовать, но сорвался на крик:

– Товарищ майор, это… Короче, дежурный послал. Машина ждёт!

– Та-а-ак, боец, а ну-ка вышел и зашел как полагается, по уставу! – Я развернулся, надел гимнастёрку с белоснежным подворотничком, отметив, что на погонах майорские звезды. Офицерский ремень с портупеей бросил на стол и прошёл к сейфу за оружием. Достал пистолет ТТ, проверил обойму, положил в кобуру. Опять постучали.

– Разрешите войти, товарищ майор! – В голосе солдата слышался страх, и «товарищу майору» этот страх понравился. Мне же, разделившему его чувства, довелось испытать такую гадливость, будто прикоснулся к чему-то мерзкому, гнилому и дурнопахнущему.

– Входите! – Майор снял с вешалки полушубок, надел, привычным движением застегнул портупею, проверил, как лежит оружие. – Что у вас там приключилось?

– Товарищ майор! – Рядовой вытянулся по струнке. – Дежурный по гарнизону капитан Свиридов срочно требует прибыть в штаб!

– Я сегодня жену встречаю, так что скажи Свиридову, пусть сам разбирается.

– Там труп обнаружили, и возможно, имел место побег. Дежурная смена поднята по тревоге, патрули усилены. Производится перекличка спецконтингента! – оттарабанил солдатик – молодой, с едва пробивающимся пушком над верхней губой.

– Что ж ты мне сразу не сказал?! – заорал я, вылетая из дома. Посыльный едва успел отскочить, пропуская меня… или майора?.. – Гони на место происшествия! Ничего там не трогали?

– Нет, – ответил солдат, запрыгнув на место водителя.

Труп лежал недалеко от дороги, и яркая, красная с жёлтыми цветами рубаха убитого сразу бросилась в глаза, выделяясь на белом снегу кровавым пятном.

– Что медики говорят?

– Под утро убили, часа в три, в четвёртом, но экспертизу не делали, вас ждали, товарищ Жатько, – ответил лейтенант медицинской службы.

Жатько… (или я?) подошёл ближе.

– Господи, – выдохнул он и перекрестился. – Господи… – И тут же замер, испугавшись – доложат начальству, что он крестился, – выговор обеспечен.

Работая в особом отделе, он многое повидал – но такое… Я вместе с майором Жатько рассматривал труп, и мои мысли переплетались с его мыслями порой так, что уже сам не мог различить, где я, а где он.

Похоже, что несчастного сначала долго рвали клыками, драли когтями, потом из разорванной грудины вырвали сердце – оно лежало неподалёку, и, мне показалось, ещё билось. Голова – оторванная не человеком, нет, так человек бы не смог, – откатилась на обочину. Глаза открыты – в них застыл ужас. Лицо перекошено, рот открыт. Будто умер раньше, чем его разобрали по запчастям – от ужаса, увидев нечто, чего вообще не должно быть на свете. Нечто такое, что мы наблюдаем на экранах во время просмотра фильмов ужасов. Там, как подумалось мне, столкнувшись с инопланетным монстром, толпой живых мертвецов или просто червяком гигантских размеров или ещё каким насекомым из тех, что любят использовать в качестве страшилок режиссёры, люди тоже падают замертво примерно с таким же выражением лица. Будто человек в последнее мгновенье познал беспредельный ужас… Хотя нет, не то… страх Господень – да, это подойдёт лучше. Именно так: страх Господень…

– Б-ррр, – майор Жатько потряс головой, не понимая, откуда взялись такие мысли, заозирался – не сказал ли он это вслух?

– Диверсанты? Или медведь-шатун? – предположил пожилой лейтенант.

– Опознали? – спросил Жатько, проигнорировав вопрос.

– Никак нет! Проводится следственное мероприятие. Проводится перекличка спецконтингента. Предполагается, что кто-то из зеков.

– Какой зэк, к чёрту! Вы на одежду посмотрите!

– Значит, диверсанты, – кивнул головой подошедший к ним старший лейтенант Пахомов из оперчекотдела.

– Шатун, медведь-шатун, – ответил Жатько. – Люди на такое не способны.

Я прекрасно понимал, почему ему пришлось так ответить. Следствие не будет рассматривать версию нападения на человека… кого?! Непонятно кого! В этом мире всё должно быть правильно и логично, а в лесу нет таких хищников, которые вот так технично, со знанием дела, могли разодрать человека. И на собак не свалишь. Нормальная должна быть собачка – интеллектуальная. И анатомии человека обучена – вон как грамотно расчленила беглеца.

– Так, похоже, зубами рвали, – подал голос лейтенант медицинской службы. – Я не эксперт, но клыки сантиметров двадцать длиной… Это что за зверюга такая?

– Поройся в Красной книге – может, найдёшь. Спишут на серийного убийцу, подыщут подходящего психопата, осудят пожизненно – и все довольны.

– Виталий Сергеевич, с вами всё в порядке? – особист подозрительно посмотрел на майора.

– А?.. Вы о чём?.. – Жатько будто очнулся. – Так! – заорал он. – Где оцепление местности?!! Где поисковики с собаками?! Когда будут результаты переклички спецконтингента?! Дежурный! Какие меры приняты?! – Командовал майор, уже представляя, как по раскрытии этого дела он получает давно причитающиеся подполковничьи погоны, а там, чем чёрт не шутит, дорастет и до полковника.

Подъехала крытая машина, из фургона выскочили два солдата с собаками. Собаки, срываясь с поводков, взяли след. Скоро чёрные солдатские полушубки мелькали далеко меж деревьев.

– Вы сами-то в это верите? – Пахомов посмотрел на разделанный труп и отвернулся.

– Кому какое дело, во что я верю? Главное, чтобы начальство поверило. Ты, Пахомов, нагнись-ка, у покойничка из руки клок шерсти вытащи.

Кисть была накрепко сжата в кулак. Меж пальцев торчали волосы – короткие и жёсткие, словно иглы. Серые. Особист нагнулся к трупу, с трудом подавляя рвотные позывы, разжал уже окоченевшие пальцы.

– Волк? – несмело спросил сержант.

– Может быть, – ответил Жатько, потирая плешь на затылке. Он не помнил, кто вырвал клок его волос. Когда ложился спать – всё было в порядке, а проснулся – голову ломит, будто после хорошего удара, и клок волос выдран, местами содрана кожа. Хорошо, под шапкой не видно. Жатько усмехнулся – надо же, сам себя определил в подозреваемые.

Прибыли эксперты. Майор бросил ещё один взгляд на покойника – яркая рубашка, теперь превратившаяся в лоскутья, была украшена смешными пуговицами – Жатько отметил, что у покойника при жизни был довольно своеобычный вкус. На одной оставшейся пуговице – пластмассовой, яркой – странный рисунок, который больше подошёл бы для женской одежды. Красные розочки на белом фоне. «Безвкусица, – подумал Жатько, но тут же одёрнул себя: – О вкусах не спорят, тем более с покойником». Он зачем-то нагнулся и поднял пуговицу. Нагнулся тогда, когда все отвернулись – в придорожных кустах что-то ухнуло, и ветер полыхнул пеплом. Бросил его в людей – пахнущий человечиной пепел. Время будто замерло – так, как замерли люди, скованные непонятным, совершенно нелогичным для оперативников ужасом. Этого мгновенья хватило, чтобы Жатько сунул пуговицу в карман. На него почему-то общее оцепенение не распространялось. Майор выпрямился и прислушался – вой в темноте леса стал громче. Тем не менее Жатько расслышал – не ушами – сердцем – Маланья…

Маланья-а…

Маланья-а-аааааааааааааа…

Жатько зажал руками уши и закричал, закричал так дико, будто почувствовал близкую смерть. Будто это он лежал на обочине дороги расчленённым трупом. Он вдруг ощутил весь ужас, который испытал несчастный, убегая от огромного зверя, будто выпрыгнувшего с экрана телевизора, из кадра какого-то американского блокбастера… Майор схватился за голову и заорал:

– Какой блокбастер?! Какой телевизор?! Какие психопаты?! А-ааааа!!!

– Виталий Сергеевич, Виталя, – тряс его Пахомов, забыв о субординации.

Жатько, орущего благим матом, затолкали в одну из машин «скорой помощи», и с трудом подавив сопротивление – трое бравых ребят едва уложили его на каталку, – вкололи в вену что-то, что мгновенно сделало его счастливым и ничего не чувствующим.

В себя пришёл он нескоро. Я, Яков Гмелин, непонятно как оказавшийся здесь, будто сверху наблюдал за просыпающимся майором. На кровати с железными спинками, куда его положили солдаты, он провалялся часа два. Потом, очнувшись, прошёл к столу и сел на стул с высокой спинкой. Так он сидел долго. Просто сидел. На улицу не то что выходить – смотреть не хотелось. Шторы наглухо задёрнуты, ни лучика не пробивалось в полутёмную комнату, освещённую лишь маленькой настольной лампой. Жатько тупо смотрел на стол, на горстку ярких пуговиц, аккуратной пирамидкой возвышающихся на столешнице – шесть штук. Седьмая, подобранная возле трупа, всё ещё лежала в кармане.

– Господи… – билось где-то в мозгу, но никак не могло вырваться наружу. Будто кто-то, кто рассыпает пепел, пахнущий человечиной, наложил на его уста печать молчания…

Девять съеденных людей за восемнадцать дней…

Жатько пытался вспомнить, что он делал в эти дни, – и не мог. Будто кто-то всемогущий стёр его память. Стёр память, но зачем-то оставил пуговицы с рубахи убитого на его столе. Как они попали сюда? Как?!!

Боже…

Боже…

Он попробовал помолиться, но вдруг вместо «Отче наш» с его губ сорвались совсем другие слова:

– Боже… Будь ты проклят!

– Я схожу с ума, – сказал вслух майор, – я схожу с ума… Это не мои слова, не мои мысли, это не я… Это не я! Это не я съел того человека… Не я! Слышишь?! И не я притащил сюда эти проклятые пуговицы! Не я… не я… не я…

Он сидел на старом обшарпанном стуле и будто молитву повторял и повторял:

– Боже… это не я…

Но где-то глубоко внутри он слышал совсем другие слова.

– Ты, милок, ты!

– Будьте все прокляты! – заорал Жатько и тут же умолк, услышав лязг ключей в замке. Кто-то по-хозяйски открывал дверь.

Он замер, подобрался, почему-то ожидая, что сейчас войдёт женщина в белом балахоне и обязательно с косой.

– Ну, почудил – и хватит, – скажет она, улыбаясь редкозубой улыбкой во весь голый череп. Жатько подумал, что он даже не будет сопротивляться.

Дверь открылась, и майор тяжело вздохнул – гостья была не той, которую он сейчас просто жаждал увидеть. Всего-навсего Валька – его любовница, бывшая. Он вдруг вспомнил, что попросил приготовить дом к приезду жены. И забрать свои вещи.

Валентина была дамой претенциозной, но у неё совершенно отсутствовало чувство меры. Вот и сейчас, взглянув на обилие цепочек на её тонкой, но почему-то в складках дряблой кожи, шее, Виталий Жатько почувствовал непонятное раздражение. Ему захотелось запустить пальцы в эти складки и сильно сжать. Сжать так, чтобы услышать хруст позвонков – прежде чем она начнёт верещать. Она не говорила, а именно верещала каким-то промозглым, скрипучим голосом. Голосом затяжного дождя, как не раз отмечал Жатько. Так же занудно и так же бьёт по мозгам. Я разделял его мысли, его чувства. Ненависть, тряхнувшая майора, больно обожгла мою душу. Как мне захотелось проснуться… Боже, как же мне захотелось проснуться!

– Поздравляю, – Валентина была на удивление подавлена – в её голосе Виталий не уловил обычного ехидства.

– С чем? – спросил он скорее по инерции. Каким-то непонятным образом он знал ответ. Сейчас она скажет, что он сошёл с ума.

– С тем, что ты сошёл с ума, – проскрипела Валька. Майор хмыкнул.