Текст книги "Гульчатай, закрой личико!"

Город будто вымер. Лавки закрыты, привычная суетливая деловитость куда-то исчезла с улиц, надрывно орали ослы во дворах, тоскливо мычали коровы и блеяли овцы. А еще казалось, будто жара сгустилась, стала плотной, почти осязаемой.

Отряд Брунгильды Непобедимой стрелой промчался по притихшему городу и влетел в распахнутые ворота дворца. Прекрасная амазонка соскочила на землю так легко, словно на ней не было тяжелых доспехов. Она сняла украшенный плюмажем из страусиных перьев шлем и распорядилась заняться лошадьми. Распорядилась скорее для порядка – вымуштрованные за годы службы воины сами знали, что делать.

Под ноги кинулись слуги, расстилая перед солдатами красную ковровую дорожку. Гуль-Буль-Тамар приказывала стелить ее под ноги визитерам, когда никого не хотела видеть. Двое слуг раскатывали перед посетителями дорожку, двое скручивали ее позади них обратно в рулон, еще двое бежали рядом, чтобы целовать гостям обувь и обмахивать их опахалами. И все это делалось с такой скоростью, что несчастным посетителям, не угадавшим с моментом визита, приходилось бежать со скоростью, на какую они только были способны. После нескольких часов бега по лабиринтам лестниц и залов посетители с удивлением обнаруживали, что находятся снова у ворот. Если, конечно, принцесса Гуль-Буль-Тамар не меняла гнев на милость. Тогда посетитель оказывался у дверей тронного зала.

Бруня, оттолкнув слуг с красной ковровой дорожкой, которую те пытались засунуть ей под ноги, взлетела вверх по хрупкой лестнице и короткой дорогой направилась в центральный зал дворца.

И едва не оглохла – из-за украшенных коваными цветами дверей доносился такой истошный крик, что Бруня недовольно поморщилась. Она распахнула дверь – и глазам ее предстала картина, какую когда-то наблюдали ошарашенные Гуча, Бенедикт и Самсон.

Гуль-Буль-Тамар пинала крохотными ножками толстые бока Глава ря таксистов – Хасана. Изящная, украшенная десятками колец и браслетов ручка принцессы крепко держала бороду проштрафившегося подданного.

– Ишак вонючий, ты зачем мне принес эту записку, недостойную находиться в отхожем месте?! – вопила восточная красавица.

– Принес, лунолицая, принес ишак, – плакал Хасан, порываясь поцеловать туфельку экзекуторши, но та не давала опустить голову, отвешивая все новые и новые оплеухи.

– Ты испортил мое божественное настроение, помет дохлой вороны! Ты почему не посмотрел, кто тебе это письмо дал?!

– Так оно вместе с остальной почтой пришло, – слабо оправдывался Хасан.

– Томка! – гаркнула Брунгильда Непобедимая. – Собакина!

И, не дождавшись от увлеченной избиением таксиста соседки никакой реакции, завопила:

– Мо-о-олча-а-ать!!! Смир-р-р-но!!!

Гуль-Буль-Тамар на мгновение застыла, сердито топнула ножкой, но тут же расплылась в улыбке.

– Тебя добрые духи привели в мой город, о Непобедимая соседка Бруня, – пропела она голосом, полным одновременно и меда, и яда. – Мне какой-то незаконный сын ифрита и старой коровы прислал ультиматум. Говорит, чтобы я отдала ему свою страну. А чтобы получить это, всю воду во Фрезии обещал высушить. Да ладно ее, воду, – принцесса досадливо отмахнулась от угрозы изящным жестом, будто отогнала надоедливое насекомое, – кумыс будут пить, молоко, соки. Это полезно даже. Я бы только посмеялась на такие угрозы-мугрозы. Но этот козел-мозел написал, что снова меня гарема лишит. Что все мои мужья опять женщинами станут!

От одной только мысли об этом Гуль-Буль-Тамар впала в такую ярость, которая была сравнима разве что с извержением вулкана. Ее большие миндалевидные глаза, обычно влажные и блестящие, словно глаза лани, сверкнули молниями. Уста, напоминающие распустившуюся розу, словно усохли. На красивой горбинке носа выступили бисеринки пота, а высокий лоб потемнел и прорезался вертикальной морщинкой. Гуль-Буль-Тамар топнула обутой в крошечную туфельку ножкой, маленький кулачок врезался десятью перстнями – по два на каждом пальце – в мясистую щеку Глава ря таксистов, но затем она лучезарно улыбнулась, вспомнив о знаменитом на все Иномирье восточном гостеприимстве.

– Проходи, о Бруня, к нашему дастархану! – произнесла хозяйка Тягучим, мелодичным голосом. – Мой дом – твой дом!

Брунгильде было не до угощений. Она, не говоря ни слова, промаршировала к усыпанному подушками помосту в глубине зала. Одной рукой воительница вырвала из рук темпераментной Гуль-Буль-Тамар бороду несчастного таксиста, а другой толкнула стоящего рядом чтеца. Тот упал, сбитый с ног железной перчаткой Брунгильды, но безмолвное пожелание гостьи истолковал правильно – тут же, не поднимаясь, начал читать.

– Я, великий и могучий колдун, обращаюсь к вам, недостойным целовать прах под моими ногами, – проблеял чтец, сжимаясь в ожидании удара. Он не ошибся – Гуль-Буль-Тамар тут же пнула его. Острый, загнутый вверх носок туфельки кровожадно вонзился куда-то под ребра.

– Как смеют твои поганые уста, созданные для облизывания ослиных хвостов, произносить такое в моем присутствии?! – завопила принцесса и повторила удар.

– Томка, – одернула ее Брунгильда Непобедимая, – не разбрасывайся! Пусть дочитает, потом побьешь за все сразу!

– Твоя мудрость достойна украсить любое книгохранилище, о Непобедимая соседка Бруня, – пропела Гуль-Буль-Тамар. Она кивнула несчастному, уже получившему одну выволочку при первом прочтении послания, и тот продолжил:

– Повелеваю… – прохрипел он, пытаясь вдохнуть.

– Этот помет шакала; оскверненный сожительством с обезьяной, смеет повелевать! – возмутилась Гуль-Буль-Тамар, вскакивая с подушек.

Несчастный мулла сжался, но принцесса вспомнила совет гостьи и снова уселась на подушки.

– Повелеваю собрать все драгоценности, все золото, все богатство, что имеется во Фрезии, и под охраной солдат Брунгильды Непобедимой отправить в мою казну, – блеял чтец. – Признать меня законным и единоличным правителем Фрезии и всего Иномирья, а себя – моими рабами.

– И этот чирей на седалище старого ишака называет себя законным?! – снова завопила темпераментная восточная красавица, вскакивая с подушек. – Да он так же достоин называться законным, как незаконный сын ифрита, прижитый от связи с пустынной черепахой!

– Томка, не перебивай!!! – рявкнула, рассердившись, Брунгильда.

Гуль-Буль-Тамар знала, что соседка может не раздумывая ударить – Брунгильда это делала машинально, – и уселась на место, недовольно насупившись. Она подобрала под себя длинные стройные ножки, укутанные в полупрозрачную, мерцающую ткань шаровар, скрестила руки на сверкающей драгоценными камнями кофточке, нахмурилась и недовольно засопела. Но больше не перебивала, поэтому слуга дочитал послание без помех.

– В случае неповиновения я осушу все колодцы, фонтаны, озера, лужи и прочие водоемы. Также намерен снова превратить всех мужчин в стране в женщин, чем лишить правительницу Фрезии – уже бывшую – гарема. Единоличный и единовластный правитель Тентогль, – проблеял чтец, жалея о том, что все на свете когда-нибудь кончается и письмо тоже кончилось, а значит, избиение неизбежно.

Лицо Брунгильды потемнело от предчувствия большой беды. Она повернулась к отползшему назад Хасану и распорядилась:

– Немедленно запрягай свои половики. Направление – Рубельштадт. Томка, ты можешь всем тут головы поотрубать, но злодея-то рядом нет.

– И то верно, – согласилась Гуль-Буль-Тамар. – Несите сурьму, белила, румяна. В Рубельштадт полетим.

А Брунгильда Непобедимая уже была во дворе. Она вскочила в седло – и отряд понесся на север. В Рубельштадт.

И снова Бруня задумалась: чья же голова дороже – мужа или сына?

Глава 3
КОЗЕЛ ОТПУЩЕНИЯ

А в Рубельштадте, как и всегда, было чисто, уютно и основательно. Блестела вымытая дождем дорога, гордились одинаковой формой, размером и оттенком листья на деревьях. Мычали только что подоенные коровы – тоже чистенькие, с полированными копытами и позолоченными рогами. Зрела в огороде капуста, – разная-разная. Были здесь и крепкие кочаны белокочанной, и кудрявые соцветия цветной, и грозди брюссельской. Радовали глаз раскидистые кусты, под которыми нежились в тени кабачки. Блестели оранжевыми боками умытые тыквы. Можно долго рассказывать, что росло в огороде королевы Марты, – и все равно все не перескажешь, упустишь что-нибудь.

Огород находился позади двухэтажного дворца, основательного и солидного. Дворец был деревянным, построенным давным-давно. Но за зданием так смотрели, так его лелеяли, что простоит деревянный царский дворец еще не один век. Впрочем, в Рубельштадте ко всему относились с заботой и хозяйским доглядом.

Невысокая ограда окружала выложенный коричневыми каменными плитами двор. Среди плит были яркие вкрапления зелени. Издали можно было подумать, что вкрапления эти – цветочные клумбы. Но тот, кто так подумал, ошибся бы. Марта считала, что цветы сажать нерентабельно, и поэтому на клумбах у нее произрастали пряные травы – и полезно, и глаз радует.

Лужи, что скопились во дворе, Марта давно бы приказала вытереть, но вот только в лужах этих по утрам любила нежиться частая в Рубельштадте гостья – гигантская лягушка Кваква.

Вот и сейчас сидела она во дворе, греясь на утреннем солнышке, и от удовольствия изредка поквакивала. Вокруг нее, заложив руки за спину, нервно ходил высокий рыжий детина. Иногда он останавливался, взмахивал руками, что-то доказывая зеленой супруге. И совсем не подозревал, что разговор этот они ведут при свидетелях.

На подоконнике расположились наблюдатели – Альберт Иванович Полухайкин и Гуча. Видно было, что вчерашний вечер провели они плодотворно, – физиономии у обоих были помятые, но плутоватое выражение с них не исчезало. Альберт Иванович слушал с удовольствием. Его большое лицо покраснело: король изо всех сил старался не рассмеяться. Маленькие, глубоко посаженные карие глазки блестели, а ноздри большого, картошкой, носа раздувались. Он то и дело поправлял корону, наползавшую то на узкий лоб, то на квадратный, морщинистый, словно у шарпея, затылок.

– Дай поцелую! – просил Самсон свою нестандартную супругу.

– Отстань, – лениво отвечала разморенная Кваква.

– Ну один раз дай… – продолжал настаивать рыжий вор, стараясь придать голосу просительную интонацию.

– Отстань, сказала – не дам! – Кваква перепрыгнула подальше от надоевшего мужа, но Самсон рванулся следом за ней.

– Ну пожалуйста…

– Не дам! Не дам!!! Никогда не дам!!! – Огромная лягушка начала сердиться.

– Я только в щечку, а? – заискивающе выпрашивал разрешение рыжий вор.

– Да ты меня всю уже зацеловал! От бородавок на макушке до перепонок на лапах вся и зацелована! А толку-то?!

– А может быть, именно сегодня и получится? Представь только – поцелую тебя, а ты сразу принцессой станешь. Или королевной? – В голосе мужа Квакве послышались слезные нотки, но она не смягчилась.

– Велика честь! – ответила Самсону невозмутимая супруга. – Хотя, надо признать, принцесса воров – звучит гордо. Ха!

– Я – цыган, – ответил Самсон и обиженно отвернулся от лягушки.

– Еще лучше – королевна десяти цыганских кибиток, – ответила Кваква и перепрыгнула в другую лужу.

Королева Марта тщательно следила за чистотой двора. Лягушке очень нравилось нежиться в лужах дождевой воды на влажных, прогретых солнцем плитах. Она вдыхала теплый от испарений воздух и лениво переругивалась с супругом.

Гигантская лягушка и сама позабыла о том, кем она была раньше, и, если бы не это болтливое существо, по прихоти судьбы ставшее ее мужем, она бы и говорить перестала. Вот и сейчас ей захотелось раздуть пузырь под горлом и громко, с удовольствием квакнуть. Лягушачья шкурка давно стала привычной и уютной, комаров вокруг – вдоволь. А это суетливое беспокойное существо пристает с расспросами.

Лягушка с трудом ответила по-человечески:

– Мне и лягушкой неплохо, вот только цыганской женой быть очень хлопотно.

– Я цыган только наполовину, – ответил Самсон.

– Зато вор весь целиком, – возразила Кваква. – Зачем у Амината перстень украл? Между прочим, только в этом году двенадцатый раз уже!

– Из спортивного интереса, – буркнул вор.

Он и сам не смог бы объяснить, почему с таким болезненным постоянством ворует этот злосчастный перстенек с зеленым камешком. Самсон убеждал себя, что делает это для того, чтобы отомстить отшельнику, который когда-то повесил его на столбе вверх ногами, заколдовав веревки. Но после каждой кражи он снова оказывался на столбе, и появлялся новый повод для мести. И так без конца! Если бы Самсон догадался поговорить разок с пострадавшим – отшельником Аминатом, тот бы многое объяснил незадачливому вору. Он бы рассказал, что перстень волшебный и принадлежать может только одному хозяину – ему, волшебнику Аминату. И не только Самсон, любой, кто бы ни украл эту вещицу, окажется на столбе привязанным вверх ногами. И он – отшельник Аминат – тут ни при чем. Перстенек такой! Но Самсон не спрашивал, а Аминат не лез с объяснениями, хотя глупости вора старик удивлялся постоянно и за полетами на столб в Последнем Приюте наблюдал с долей злорадства.

– Спортивный интерес, может быть, и у тебя, но бегать на длинные дистанции приходится мне. А я, между прочим, в марафонцы не записывалась. В этот раз не пойду в Последний Приют. Болтайся на столбе, если ты без него жить не можешь.

– Ну и не надо, – проворчал Самсон, отгоняя любопытного эльфа.

Малыш засмеялся и полетел прочь, быстро махая радужными крылышками. Последнее время они что-то очень расплодились, рыжему верзиле подумалось, что теперь без свидетелей с собственной женой невозможно поругаться. Каждый их с Кваквой скандал моментально становился достоянием общественности. До Самсона дошли слухи, что даже заключают пари – расколдуется Кваква в следующий раз или нет. Он оглянулся – никого рядом не было. Самсон порадовался, что друзья не слышали, иначе неделя насмешек была бы обеспечена.

За прошедшие пять лет Самсон не изменился, разве что одежду сменил. Теперь он щеголял в белоснежной рубахе, синих штанах и таком же синем жилете. Давно не стриженные рыжие кудри буйной волной падали на широкие плечи. Лицо у Самсона было такое, какие бывают у простодушных и глуповатых людей. Глядя на его веснушчатую физиономию, заподозрить этого простоватого человека в том, что он может украсть или обмануть, было невозможно. Большой курносый нос с вывернутыми ноздрями, разноцветные глаза – один зеленый, другой карий, толстые, всегда улыбающиеся губы – такова была внешность деревенского простофили. Из-за голенища сапога выглядывала ручка цыганского кнута, а в ухо Самсон продел такую же серьгу, как у отца. Только эти детали указывали на то, что он принадлежит к цыганам по праву рождения.

Сам Барон в данное время отсутствовал. После того как Иномирье соединилось с Забытыми Землями, старого Цыгана невозможно было удержать на одном месте. Кочуя по стране, он передавал сыну весточки и подарки невестке то с попутным ковром-самолетом, то с эльфами. Подарков у Кваквы накопилось с телегу, но воспользоваться ими она не могла: не приспособлены цыганские украшения для болотной жабы.

Самсон вздохнул. Он бы сам с удовольствием отправился с табором, но куда денешь эту обузу? В разноцветных глазах плескались бы радость и довольство собой, если б не жена-лягушка.

Самсон снова вздохнул – супруга все еще ворчала.

– Акробат несчастный, гимнаст на столбе, – не унималась лягушка, для нее колечко с зеленым камешком на пальце мужа было все равно что красная тряпка для быка. – На этот раз оставлю тебя там, не поскачу!

– Ну и не надо, я уже привык, – огрызнулся вор.

– Где ж тебе не привыкнуть? Да по тебе уже в Последнем Приюте календарь сверяют! Даже если на всю жизнь лягушкой останусь – не поскачу за тобой!

– Ну зачем же на всю-то, Кваквочка? Ладно, мучайся сама, если нравится, но мне-то зачем жизнь портишь?! – взвыл Самсон. – Давай еще раз попробуем, а? Ну, может, вот сейчас поцелую и…

– И снова обсохатишься, в натуре, – услышал Рыжий.

Он поднял глаза – из открытого окна за семейной сценой с удовольствием наблюдали король Полухайкин и Гуча. По хитрым физиономиям было заметно, что они не пропустили ни слова из прозвучавшего диалога. Самсон с досады выругался, но друзья и не подумали сделать вид, что не подслушивали.

– Самсонушка, а может, ты ее не так целуешь? – ласковым голоском, полным самой едкой издевки, пропел Гуча.

– Да ну вас, – отмахнулся было Самсон, но так как любая информация по больному для него вопросу живо интересовала Рыжего, он все же рискнул спросить: – А как надо?

– А попробуй, лох ты наш конопатый, этот… типа… французский.

– Точно, – с трудом сохраняя серьезное выражение лица, поддержал Альберта Гуча. – Говорят, французский поцелуй помогает в особо трудных случаях.

– Это как? – Самсон с надеждой посмотрел на друзей, как вдруг полыхнуло синее пламя и в воздухе появился Бенедикт. Он был совершенно голый, но, как всегда, с готовой информацией по любому вопросу. Видимо, ангел услышал последние фразы.

– Французский поцелуй – это такой поцелуй, когда ты нежно, – менторским голосом уставшего лектора произнес ангел, опускаясь между Самсоном и зацелованной Кваквой, – повторяю, очень нежно захватываешь губами нижнюю губу партнерши…

– Без штанов, блин, – изумился Полухайкин, – а это… типа инструкция с собой!

– Не мешай, пусть теоретик говорит, – остановил его Гуча, чувствуя, что сейчас с помощью ангелочка их невинная шутка вырастет до гигантских размеров. Он даже дыхание затаил, предвкушая, какую глупость на этот раз сморозит наивный Бенедикт.

– Так вот, ты нежно обхватываешь нижнюю губу партнерши и покусываешь ее, она то же самое делает с твоей верхней губой. Ее язык в это время проникает в твой рот и нежно ласкает небо, а ты стараешься втянуть его как можно глубже в свой рот, как бы захва… Что это с ним?

Самсон сначала побледнел, потом его лицо приобрело землисто-серый оттенок. Разноцветные глаза закрылись, и вор мешком осел в лужу под ногами.

– Обморок, – ответил черт, наблюдая, как ангел переворачивает Самсона. – Фантазия у Рыжего богатая, а супруга – ой какая нестандартная!

– Не, в натуре, ты сам-то понял, че сказал? – поддержал Гучу Полухайкин. – С неба падает голый мужик и несет такую отборную порнуху, что даже у меня это… как его…

– Стыдливость проснулась? – помог Гуча и, не в силах больше сдерживаться, расхохотался.

– Точно, я даже покраснел, – сказал Полухайкин и тоже рассмеялся.

– Право, я не подумал, друзья, что у Самсона так развито ассоциативно-образное мышление, – расстроился Бенедикт, шлепая по щекам не в меру впечатлительного вора.

Кваква на инцидент внимания не обратила. Довольная тем, что надоедливый супруг наконец-то умолк, она прикрыла глаза и с удовольствием квакнула.

Полухайкин, наблюдая это, вдруг нахмурился и, подумав минуту, сорвал гардину и бросил ее вниз.

– Прикройся, ангелок, а то Марточка выглянет в окно и смутится, а тогда, по понятиям, я буду обязан набить тебе морду. Сильно набить, пусть даже она у тебя и ангельская.

Бенедикт быстро обмотался занавеской, воровато оглядываясь по сторонам. Из открытых окон второго этажа по пояс свесились служанки и, тихонько хихикая, смотрели на него во все глаза. Ангел внимательно рассмотрел их – Марты среди девушек не было, а на других дам «понятия» короля Полухайкина не распространялись.

– Ангелок, я новую примету выявил, – сказал Гуча. – Между прочим, она связана с твоим появлением.

– И какую же, Чингачгук Эфроимович? – поинтересовался ангел.

– А такую, Бенедиктушка, что вернее не бывает. Альберт, ты заметил, что стоит ангелочку прилететь в гости, как обязательно случаются неприятности? – Черт подмигнул королю, и Альберт, немного подумав, поддержал друга:

– В натуре, амиго!

– Так вот, друг Полухайкин, чем меньше на нашем нимбоносце надето вещей, тем эти неприятности крупнее.

– Дело говоришь. – Полухайкин помрачнел, вспоминая прошлогодние события. Он нахмурился – складки с затылка поползли на лоб, по пути уронив корону. – Верно подметил! Помнится, в прошлый раз этот отморозок в одних штанах прибыл – и что было!

– А что было? – спросил Самсон, не открывая глаз. Видимо, первым чувством, которое к нему вернулось, было любопытство. Он в прошлый визит Бенедикта отсутствовал – висел вниз головой на столбе в городе своего детства.

– А то и было, что в прошлый раз друг наш прибыл не один, а с козлом…

Самсон, хохоча, выбрался из теплой лужи и подошел ближе – ему не хотелось пропустить ни слова. История, как по опыту знал Самсон, обещала быть интересной.

– Не, Рыжий, ты не смейся, – серьезно сказал Полухайкин, – в натуре, он козла с собой притащил. И не простого козла, а опущенного!

– Не опущенного козла, а козла отпущения. Из Израиля, между прочим, – внес поправку ангел, – от древних евреев доставил. Они на него все грехи, накопившиеся за год, складывали и отпускали в пустыню.

– Ну и вез бы его в пустыню, к Томке Собакиной, пусть бы верблюжью колючку там жрал. На черта ты его в мой огород выпустил? Я до сих пор кротам в глаза не могу спокойно смотреть. – Альберт с раздражением ударил ладонью по мощной ляжке, обтянутой коричневой кожаной штаниной. – До сих пор это… как его там…

– Моральный ущерб возмещаешь, – подсказал черт.

– Точно, типа дань плачу! – вскричал Полухайкин.

Несмотря на то что прошел уже целый год, неприятные события все еще были свежи в памяти Альберта Ивановича. Дело в том, что козел съел всю капусту в Марточкином огороде.

Гуча помалкивал, он прищурил глаза и хитро ухмыльнулся. Это он отвязал козла. Не специально. Просто так получилось. Помнится, тогда они со стариком Аминатом вели задушевную беседу у той самой изгороди, к которой злополучное животное было привязано. Наглая скотина из Израиля дико орала и нарушала ход плавной философской беседы. Под фирменную настоечку отшельника трудно было поймать нить ускользающей мысли, а тут еще этот… козел! Кто же знал, что животина, обретя свободу, сразу же понесется в огород? И не просто сходит на экскурсию, а устроит там такую потраву, что спокойная Марта, увидев это, зайдется в диком визге и перебудит весь Рубельштадт?

– Утром, услышав вопль жены, Полухайкин соскочил с постели и в одних подштанниках, но в короне и с мечом в руке понесся спасать благоверную, – продолжал рассказ Гуча. – Никакого врага не увидел и с минуту стоял, пытаясь сообразить, что же так расстроило супругу, а когда наконец понял, то тут же саморучно, этим же клинком раскопал все норы, вскрыл весь лабиринт, в котором проживали землеройные гномы. Марта попыталась остановить супруга, не дать ему разорить вконец капустную плантацию, да куда там! Вся слезами изошла, бедная. Гномов Альберт выловил всех до единого и посадил в птичьи клетки. А потом устроил расправу.

– Не, амиго, – перебил рассказчика король, все еще хмурясь, – я их не бил. Че ты несешь? Какая пытка? Так, кошку иногда запускал к ним, но до мокрухи ни разу не дошло. Не по понятиям…

– Добрый ты у нас, Альбертушка, – рассмеялся черт. – А потом, Самсон, потом было самое интересное!

– Что было-то? – Самсону не терпелось услышать конец истории.

– А то и было, – помрачнел Полухайкин, – что козла отпущенного выловили.

– А я что говорил?! Зря ты на гномов разозлился! – Гуча похлопал друга по богатырскому плечу.

– Точно, амиго, но я, когда на кротов наехал, не знал же, что белобрысый такое западло в подарок притащил…

– Слушать друзей надо, я тебя предупреждал! – серьезно произнес черт.

Он никому не выдал своей тайны: это он отвязал козла и являлся едва ли не прямым виновником прошлогоднего инцидента. Не только не выдал, а даже втихомолку гордился учиненным переполохом, объясняя себе это чувство свойством своей натуры, которую, как известно, не переделаешь. Черт он, в конце концов, или кто? Молчал и молился неизвестно кому, чтобы отшельник тоже не вспомнил о том, кто отвязал прожорливое животное. Во всем, что могло испортить настроение его жене, Альберт был скор на расправу.

– Я не специально, – пролепетал Бенедикт, – я обряд интересный хотел на местную почву привить…

– Вот и прививал бы в пустыне, там эта… типа почва для таких козлов в самый раз!

– Нет, Альберт, ты не прав. Нашей почве эта история тоже на пользу пошла! Ты так огород перепахал, когда гномов ловил, что трактор соляркой захлебнулся бы от зависти. Если б он тут был, конечно.

– А гномы что? – не унимался любопытный вор. Он не однажды наблюдал утренние совещания короля с маленькими подземными жителями. Сам король эти сборы называл «стрелками».

– А что кроты? Забили стрелку и развели по понятиям. Я же не крыса какая, если сам косяков наворотил, то сам и вину могу признать. Неправ был. Зато бригада у меня теперь крутая, пацаны хоть и маленькие, но если что надо – из-под земли достанут… Не, Самсон, ты не смейся, они хоть и недомерки типа, но пацаны правильные, с понятиями!

– Вот, значит, как, – покачал рыжей головой Самсон, а ангел поморщился, предугадав следующий вопрос. – А Бенедикту что было за то, что козла отпустил?

– Че? Ты че несешь? Козла не он отпустил, а если б он, то я бы ему морду не стал бить – не по понятиям руки марать! Он же не настоящий козел, а этот… типа – муж козы! А Бенедикт его отпустил! В мой огород отпустил!

– Что, и мордобой был? – Самсон посмотрел на Бенедикта.

Тот покраснел и опустил взгляд. Синие глаза потемнели, а гладкий лоб перерезала морщинка. Ангел не любил вспоминать, как его впервые в жизни побили. И не просто побили в случайной драке, а целенаправленно, кулаками, разукрасили всю физиономию! Бенедикт с глубоким вздохом посмотрел на друзей.

Альберт сегодня надел национальную одежду Рубельштадта. На нем были кожаные штаны и коричневый кафтан. Он сидел на подоконнике, оседлав его, словно коня. Мощная, мускулистая нога свисала наружу, другой ногой он постукивал по полу в тронном зале, немного нервничая. Примета, которую вывел Гуча, слегка напрягла короля. Полухайкин временами становился очень суеверным. А когда рядом был Бенедикт, то Альберт не только верил во все приметы, но и не снимал оберег – тяжелый серебряный крест, купленный еще в Зелепупинске. Он поднял с пола корону, нахлобучил ее на голову и сурово взглянул на ангела.

Тот выставил вперед ногу и заложил руку за спину. Замотанный в занавеску блондин был похож на помесь римского патриция с индийским йогом. Полухайкин усмехнулся – сравнение напрашивалось, наверное, из-за родинки меж бровей. Кришнаит прямо! Когда Бенедикт появлялся в Иномирье, родинка сразу начинала светиться перламутром, и все старания ангела, который какие только средства ни перепробовал, чтобы свести ее, были тщетны.

Родинку эту ему сделали в гареме Гуль-Буль-Тамар, где Гуча, желая поскорее отвязаться от Самсона, которого по ошибке приняли за принца, решил женить рыжего пройдоху. Но они попали впросак, не зная, что у правительницы Фрезии уже есть муж – и не один, а целых семьсот. Там «женихов» затащили в купальню и разукрасили по всем правилам, согласно местным канонам красоты.

– А хеппи-энд у нас был такой: ангелок все лето пахал на капустной плантации. От рабыни Изауры отличался только тем, что плантация не хлопковая была, а капустно-овощная, – подвел итог Гуча, просмеявшись где-то в недрах тронного зала и снова влезая на подоконник. Глаза его блестели, а тонкие губы так и норовили расплыться в широкую, до ушей, улыбку. – И заметьте, друзья мои, он тогда в штанах прибыл, а теперь голый. Совершенно голый, между прочим!

– Точно, амиго, быть беде, – сказал Полухайкин замогильным голосом.

– Насколько я могу предположить, события начнут развиваться с потрясающей скоростью, – констатировал Гуча.

– Уже развиваются, – отметил Полухайкин, наблюдая, как Самсона подняло вверх и понесло по воздуху. Судя по направлению – в Последний Приют.

Жители Рубельштадта много раз наблюдали подобные перелеты. Поначалу они изумлялись и старались прижаться ближе к стенам, но потом привыкли. Они поднимали шляпы и вежливо здоровались с другом королевской семьи, летящим над головами прохожих.

С Кваквы моментально слетел сон. Она в три прыжка преодолела двор, перепрыгнула через забор, почему-то проигнорировав открытые ворота, и понеслась по улицам, судя по скорости – туда же, в Последний Приют, снимать непутевого супруга со столба. Почему-то у лягушки это получалось без всякого колдовства. Стоило ей только появиться рядом, как заклятие Амината теряло силу и узлы на веревках, что крепко держали Рыжего, развязывались сами.

К тому, что вслед за Самсоном по улицам города на большой скорости пронесется гигантская лягушка, люди тоже привыкли, поэтому, как только вор пролетал мимо, они отходили на тротуар и готовились поднять шляпы, чтобы поздороваться с Кваквой.