Текст книги "Хозяйка Спасского озера. Заволжские сказки"

Ирина Дружаева
Хозяйка Спасского озера. Заволжские сказки

© Дружаева И. В., 2022

© Оформление. ООО «БХВ-Петербург», ООО «БХВ», 2023

Предисловие

Добро пожаловать в Лесное Заволжье – край южной тайги, который протянулся вдоль левого берега Волги, в междуречье её притоков, среди которых петляющая Унжа, мистический Керженец, красавица Ветлуга. Границы необъятного Нижегородского Заволжья плавно теряются в лесах Костромской области на северо-западе, в Кировской – на севере и северо-востоке, в Марий Эл и Чувашии – на востоке. Этот край овеян мифами, связан с героическими, а порой и трагическими событиями российской истории. Светлые волжские берега, дремучие таёжные леса, таинственные озёра и реки хранят много легенд и сказок народов, живущих здесь: русских, марийцев, мордвы, татар.

Самый древний из заволжских городов – Городец – стоит на высоком волжском берегу. Он основан в 1162 году и на целых сто лет старше Нижнего Новгорода. Здесь в 1263 году, возвращаясь из Золотой Орды, умер Александр Невский. Позже хан Едигей сжёг город почти дотла, и только через 400 лет Городец расцвёл вновь и стал невероятно богатым городом. Купцы, которые везли товары на ярмарку в Нижний Новгород, непременно останавливались в Городце, чтобы отдохнуть и поторговать.

Славился и славится лесной край народными промыслами и ремёслами. Самые известные среди них: глухая домовая резьба со сказочными сюжетами: русалками, грифонами, сиринами, хохломская и городецкая роспись по дереву, золотное шитьё.

Так как в Заволжье народ жил небедный, золотная вышивка в одежде была не редкостью. Особенно нравились заволжанам цветы на бордовом бархате. У златошвей была одна хитрость: грамм настоящего золота растягивали на много-много метров, а вышивку делали только вприкрёп, то есть настёгивали золотую нить обычной поверх ткани. Когда платье или платок изнашивались (а они тяжёлые, металл-то настоящий!), одежду клали в закрытый горшок и на ночь оставляли в остывающей печи. Льняная или шерстяная ткань истлевала, а драгоценная нить оставалась. Костюм на каждый день заволжские мастерицы вышивали чёрными, красными и синими нитками. Чёрный цвет в костюм заволжан пришёл от старообрядцев, которые, скрываясь от гонений, переселялись со всех концов страны в окрестности Городца и керженские дебри.

В давние времена жители Заволжья, как и все, верили во множество богов, духов. Очень почитался звериный бог Велес, который принимал облик медведя. Предполагалось, что человеческий род ведется от бога, который показывается лишь в образе зверя, а потом снова удаляется на небо. А русалки жили чуть ли не в каждом озере, и земной юноша мог на ней жениться, но чаще всего себе на беду. Русалки считались не самыми добрыми существами. Говорили, что в русальную неделю русалки выходят из воды, бегают по полям, качаются на деревьях, а встречных прохожих могут защекотать до смерти или увлечь с собой в воду. Вышедшие из воды русалки выбирали себе для жительства плакучие березы, поэтому в русальную неделю деревенские девушки обязательно ходили завивать берёзки, чтобы задобрить русалок. Кроме того, на деревья женщины вешали пряжу, полотенца, нитки, а девушки – венки.

Позже сказочные существа стали появляться на городецких пряниках – знаменитом угощении Заволжья. Ни одно праздничное застолье не обходилось без этого лакомства. Городецкие хлебопёки могли угодить любому покупателю – фруктовые, паточные, медовые, сахарные, с ликёром, миндальные, маленькие и большие, до 25 кг, и обязательно печатные были известны по всей России. Резные доски для пряников в Городце стали настоящими произведениями искусства. Особенно любили мастера вырезать невиданных причудливых созданий, павлинов, рыб, русалок, петухов, всадников. Увидеть эту красоту можно в музеях, а про остальные чудеса расскажут ни на что не похожие сказки Заволжья.

Медвежий яр

Кружит, петляет среди заволжских лесов таинственная река Керженец, вьётся юрким ужом среди сумрачных еловых лесов раменей да сосновых боров. Кланяются ветру островерхие ели, словно укутанные в тёмные шали монашки из керженских скитов. Корабельные сосны кивают облакам колючими вершинами в мохнатых зелёных шапках. Глядятся в тёмные зеркала омутов белоствольные берёзы и трепетные осины. Укрытые лесами, окружённые болотами, прячутся по речным берегам деревеньки и сёла.

В деревне Лещёво, что стоит на берегу Керженца, жил парень Никодим, по прозвищу Медведь. Жил уединённо. Шума и суеты Никодим не любил, потому и к двадцати годам на ярмарке не бывал, продавал свой товар заезжим купцам иль ушлым соседям за бесценок прямо в деревне. Работник он знатный – на все руки мастер, с виду – богатырь, косая сажень в плечах. И силой Бог не обделил, к пятнадцати годам подковы гнул. За силу эту и прозвали его в деревне Медведем. По роду-то звался он Жилиным, только никто так его не называл – Медведь да Медведь. Девицы на парня-богатыря заглядываются, под окошками избы стайками прохаживаются. Только Никодим на них не глядит, знай себе работает: и хозяйство ведёт, и плотничает, и бортничает. Пасеку на своей земле развёл – роями лесных пчёл из лесу приносит, по самодельным долблёным ульям расселяет. С людьми молчун, девок сторонится, а с пчёлами – разговаривает.

С мастерством люди не родятся, а добытым ремеслом гордятся.

В детстве от отца да деда перенял Никодим умение щепной товар ладить: и ложки, и блюда, и донца резные, и сундуки, медной полосой окованные. Рано Никодим Медведь один остался, осиротел. Но по чужим людям не скитался, с юности в отцовской избе жил и работой своей кормился. Только пришла пора – затосковал парень. Мечется по избе, как медведь на цепи. Чует сердцем, что судьба его недалече, да не в родной деревне. Впервые засобирался Никодим в разгаре лета на ярмарку в Нижний Новгород. В народе она называлась по-прежнему: Макарьевской. Договорился с лодочником, соседом-ложкарём, вместе по реке сплавляться. А тот рад-радёшенек такому напарнику: придётся и против течения плыть, на вёсла налегать. А для Никодима это не в тягость, только в охотку. Товар собрали, да и поплыли, благословясь.

Чем ближе к устью Керженца, тем больше на реке народу со щепным товаром, лыком да дёгтем. На гружёных лодках плывут мужики: кто с сыном, а кто с дочерью, которая на выданье. Такая возможность себя показать, на других поглядеть. А коль повезёт – невесту или жениха побогаче выискать. На одной из лодок и увидел Никодим Медведь девушку: вроде не красавица, одета скромно. Только парень не глазами, а сердцем суженую увидел. Одного взгляда хватило обоим, чтоб щёки зарделись, ресницы задрожали и сердца застучали быстрее. А лодки рядом плывут. Мужики-лодочники перекрикиваются, переглядываются да над молодыми посмеиваются.

Пока до торжища добрались, узнал Никодим, что зовут девушку Настасья. Была она с отцом Иваном Мочалиным, плыли с верховьев Керженца. Иван сразу приметил видного парня. И смущение его при виде дочери углядел. А как не приметить – девица на выданье, в доме ещё три дочки. Тут уж не зевай, не гордись, улыбнись да поклонись, глядишь – и сладится что. Дома у Настасьи жизнь не сахар. Иван-то не рукаст, одним лыком промышляет, а с него барыша нет ни шиша.

Вот и жили богато, со двора покато. Чего ни хватись, за всем в люди покатись!

Пёстрая и шумная ярмарка Никодима оглушила и закружила. Кабы не Иван, опять отдал бы за так свой товар Никодим-простак. Не до торговли парню: влюбился – всем со стороны видать, с Настеньки глаз не сводит. Иван до работы лентяй, а торговать горазд – было бы чем. Вертится, как береста на огне. Мочалин и лыко своё продал, и за Никодимов товар поторговался – навар с того поимел и парню помог.

Вернулись с ярмарки в свои деревни. А через месяц Никодим Медведь появился у Мочалиных со сватами. Настасья как увидела их у дома, ахнула да спряталась. А сёстры выбежали на крыльцо гостей встречать, в избу приглашать.

Никодим смущается, а сваты стараются:

– У вас невеста есть, а у нас женишок. Нельзя ли вместе свесть да родню завесть.

Младшие порадовались за сестрицу, а старшая, Матрёна, увидев парня-богатыря, с такой чёрной завистью поглядела на сестру-невесту, что лампада под иконами погасла. Ужалила эта злоба девушку, как змея, свернулась клубком под сердцем, до поры затаилась. В тот миг вздрогнула Настасья да за сердце схватилась. На Покров справили свадьбу Никодим с Настей. Увёз он молодую жену в свою деревню.

Через месяц-другой изменился холостяцкий дом, кругом женская заботливая рука видна: подзоры кружевные, рушники вышитые избу украсили. И Никодим для любимой жены старается: сундуки, утварь делает, резьбой украшает. А когда в семье лад да любовь – и душе теплей, и в избе светлей.

Через год родилась у них дочка, Алёнушкой назвали. Жить бы им, пусть не в богатстве, но в достатке и в добром согласии да радоваться, ещё деток ждать и добро наживать. Да только недолгое счастье выпало на долю Никодиму-однолюбу.

Алёнке и двух годков не исполнилось, как начала Настасья угасать на глазах и сгорела за несколько месяцев от непонятной хвори. Видно, взяла своё чёрная змея-зависть к чужому счастью. И остались Никодим с маленькой Алёнкой без хозяюшки, любимой жены и матери. Горе горькое, а дитя малое. Пришлось Медведю в дела домашние впрягаться, не захотел никого чужого в свой дом пускать: ни помощниц, ни нянек. Сам управлялся и с работой, и с хозяйством – не привыкать. Ему чем труднее, тем лучше. От занятости да усталости душе легче, забывается в работе. А о дочке не забывает – как может, пестует да балует. Только плохо Никодиму: мается, сердце кровью обливается, как о Настасье вспомнит. От соседского сочувствия ещё горше мужику: не надо ему ни жалости, ни злорадства тайного. Бывает и такое, что чужое счастье кому-то глаза колет.

Последней каплей в чаше горечи стал для Медведя приход Матрёны, сестры Настиной. Весной ранней в избу вошла, сразу заявила:

– Останусь с вами – за Алёнкой приглядеть, по хозяйству помочь.

Никодим за столом сидит туча тучей, кулаки сжимает. Долго молчал – вспоминал, как недобро глядела Матрёна на сестру на весёлой свадьбе. А девица по избе ходит, вещи перекладывает, словно роль хозяйки на себя примеряет.

Встал Никодим, плечи расправил. Много слов не сказал, двумя обошёлся:

– Нет. Уходи!

Сказал – как узлом завязал.

Поглядела Матрёна ему в глаза и вздрогнула. Поняла, что не сбыться её мечте – за Никодимом быть. Так и вернулась в убогую отцовскую избу не солоно хлебавши.

А Никодим с Алёнкой после этой встречи из деревни исчезли. Перебрался Медведь с омутистого Керженца на приток его, на крутой берег реки Санохты, в месте впадения в неё звонкого и чистого ручья Боровички. Место глухое, лесами окружённое. Меж Санохтой да Керженцем только скиты староверские, дебрями укрытые. Никодим пасеку развёл больше прежней, рыбалкой, охотой промышляет. В глуши душу раненую лечит. Одна радость у него – дочка. Алёнка другой жизни не знает, привыкла к уединению, лес всей душой полюбила. Была она ещё совсем девчушкой, как вместе с купцом-скупщиком зашла в Никодимову избу монашка из скита Керженского. Пока купец с Медведем товар отгружали, по рукам ударяли, монахиня девочке набор для рукоделия подарила и научить кой-чему успела.

А дальше она сама до всего дошла. Талантом Бог наделил, а терпению жизнь научила. И стали расцветать на полотне созданные её руками вышитые цветы красоты небывалой и золотом шитые жар-птицы сказочные. Алёнкино рукоделие ни с чьим другим не спутаешь: и цветы, и птицы у неё особенные, ею придуманные.

Как в пору девичью входить стала, Никодим всё реже брал дочку с собой в родную деревню да в село Хахалы. Уж больно люди на неё заглядывались. Да девица не иголка, в рукаве не спрячешь. А как в деревне появятся, на Алёнку люди дивятся, на красоту её непривычную. Весенним днём встретились у реки в Лещёве Никодим и Алёнка с молодым парнем, по имени Захар, по прозвищу Охотник. О Никодимовой дочке Захар от людей слышал, а видеть её до этого дня не доводилось. Одно дело – слышать, что собою хороша, другое – своими глазами увидеть. Растерялся парень, стоит, как замороженный, даже поздороваться забыл. И Алёнка молчит, стоит как вкопанная. Зовёт её Никодим в лодку, а она не слышит.

Душа душу знает, а сердце сердцу весть подаёт.

Села Алёнка в лодку, глаз не поднимает от смущения. А Никодим нахмурился: борются в нём тревога за любимую дочь и ревность к человеку, который может отнять у него самое дорогое. С того дня затосковал Захар, кружит по реке да по лесу, боясь к дому Никодима приблизиться. Но и жизни без Алёнки теперь не мыслит. Судьба у Захара с Никодимом схожая: рано осиротел, в лесу жил, с леса кормился. Отцом завещанное ружьё – вот и всё его богатство. Прославился Захар меткостью своей, за что Охотником и прозвали. А ещё никто лучше парня не мастерил лодки, а особенно лодки-долблёнки. Слава о его ботниках[1]1
  Бо́тник – русская трёхместная лодка из ствола одного дерева с одинаковой формой носа и кормы, применявшаяся для рыболовства.


[Закрыть] дальше Керженца пошла – самые быстрые да устойчивые.

Алёнка с той встречи с Захаром загрустила. Отец заволновался:

– Уж не захворала ли, не поёт, не улыбается.

Обманывает Никодим сам себя, а в глубине души понимает, отчего дочка грустна:

«Нет, мала ещё о женихах думать. Да и как я без Алёнушки? Ради неё и живу».

Пока Никодим от отцовской ревности маялся, парень с девушкой встречи искали. А стоя вместе у колодца, и ведро с ведром столкнётся. Пошла Алёнка к реке за ветками цветущей черёмухи. У берега увидела Захара. Сидит парень в лодке, голову опустив. Никак не решается дальше идти, к дому Никодима. Голову поднял, глазами с Алёнкой встретился. Вздрогнули оба, свою половинку увидев. Наглядеться друг на друга не могут.

Сердце не обманешь. От судьбы не убежишь.

Примечает Никодим: повеселела дочка. Без работы не бывает, а песни напевает. Призадумался отец:

«Уж если за кого и отдать Алёнку, так за Захара. Лиха парень хлебнул немало, а не сломался. Сила в нём есть, и от работы не бегает. А добро – дело наживное».

Человек полагает, а Бог располагает.

Пока Никодим свою думу думал, судьба ему новый удар преподнесла. Ранним утром уплыл Медведь в деревню, повёз товар скупщикам. Алёнка проснулась, из дому вышла, по утренней росе босыми ногами ступает. Беды не чует. Плыл по Санохте по большой весенней воде струг купца-татарина. На беду, услышали люди в лодке крик петуха. К берегу пристали – жилья не видать, а тропа от реки вьётся. Пошёл по ней купец и застал Алёнку на лужайке. Кружится у дома босая девица в вышитой сорочке, смеётся. Блестят на солнце волосы распущенные. От Алёнкиной красы застыл купец в восхищении. Краше девицы не видывал. Взыграло ретивое – не удержался. Подбежал к Алёнке, схватил на руки и – бегом к реке. Кричит девушка, вырывается. Да некому её услышать. И отец, и суженый – далеко. Спрятали Алёнку люди купецкие в пологе на струге. Уплыла лодка в дальние края с драгоценной добычей – красавицей-девицей. Осталась на лужайке шапка татарская, её девушка с головы похитителя скинула.

Вернулся Никодим, ищет дочку, зовёт. Никто не отзывается. Тут ему на глаза шапка чужая попадает. Как увидел он её, так за сердце схватился, беду почуял. До глубокой ночи искал он Алёнку, кликал по лесу, и у реки, и вдоль ручья. А в ответ – тишина. Вошёл Никодим в тёмную избу да и рухнул у окна на расстеленную медвежью шкуру. Не умер, в медведя превратился.

Был Никодим Медведь. Стал просто Медведь.

Утром очнулся – на руки смотрит, а видит лапы. Заревел по-медвежьи, сидит посреди избы, качается. Захар в это утро договорился с Алёнкой у реки встретиться. Ждёт-пождёт – милая не идёт. Заволновался парень:

«Что это я, как заяц от волка, от Никодима бегаю. Хватит прятаться. Пойду, поклонюсь, попрошу руки Алёнкиной у отца. Семи смертям не бывать, а одной не миновать!»

Как решил, так и сделал.

Подошёл к избе – никто не встречает. В избу вошёл, а на полу медведь сидит, башкой огромной качает, стонет. Захара от удивления оторопь взяла:

«Откуда в избе зверь? И где Алёнка?»

Ружьё у Захара всегда за спиной. Вскинул его, прицелился. А медведь сидит, ревёт, лапами за голову держится. Видит и Захара, и ружьё. А с места не двигается. Захар охотник знатный, звериные повадки ему хорошо известны:

«Что за чудеса! Не по-медвежьи себя ведёт этот зверь. По-человечески».

Тут рассмотрел Охотник, что медведь что-то в лапах держит. А зверь сам ему шапку островерхую протягивает. Взял её в руки Захар. И всё понял. Сердце подсказало. Рухнул парень на пол как подкошенный. Очнулся, а медведь рядом сидит, в лапе ковш – воду ему подаёт. Тут хочешь не хочешь, а в чудеса поверишь. А Захару не до того – бросился Алёнку искать. Весь день бродит по лесу и у реки. А за ним, как привязанный, – медведь.

На берегу Санохты увидел Захар лодку Никодимову:

«Была надежда, что уплыли куда. А теперь… Значит, и впрямь в Медведя превратился. А Алёнушку мою украли вороги».

Застонал парень, зубами от боли заскрежетал, Медведю вторит.

Поздно вечером вернулись вместе к избе. Остался Захар в доме Никодима. Вдвоём с Медведем горе мыкать.

Объехал потом все ближние деревни Охотник, народ про купцов и люд незнакомый, что по Санохте да по Керженцу в горький день пропажи девушки сплавлялся, расспрашивал. Видно, ранней порой проскользнули, на глаза людям не попали воры заезжие. Никто не слыхал, никто не видал. Как в воду канула красавица Алёнка… Остались в избе памятки – вышивки дивные, Алёнкиными руками сотворённые.

Стал Захар вместе с Медведем хозяйство вести, в лесу промышлять.

Горе горем, а без дела жить – только небо коптить. Беда вымучит, беда и выучит.

Трудно было Никодиму к новому облику приспособиться, а привык. Захар и в лесу никогда не бортничал, у диких пчёл мёду не брал, и с пасекой дел не имел. А для Никодима это занятие любимым было. Стал Охотника обучать. Огромный Медведь не сразу, а научился лапами некоторые привычные дела править. На двух задних ходит, двумя передними ульи проверяет, соты вытаскивает, медогонку крутит. Свежего мёду накачал майского, с целебных цветов лесных собранного. В заготовленные деревянные бочонки резные разлил.

Захар научился Медведя без слов понимать. Показал ему хозяин мохнатый мастерскую. А она полна товара щепного готового, Никодимом для купцов приготовленного. Перебирает Охотник Никодимовы поделки, восхищается работой искусной:

– Что добру пропадать? Пока мужик на базар серчает, базар шумит да не замечает.

Призадумался Захар:

«Под лежачий камень и вода не течёт. На месте сидеть – только слёзы лить, горевать. Надо суженую искать».

Принялся Захар товар щепной в короба упаковывать:

– Не за большим наваром, а поплыву по реке с товаром – расспрошу людей о весенней поре. На воре и шапка горит. Бог один видел, а люди знают. В ближней округе следов девушки не нашёл: как корова языком слизнула. Да девица не рукавица. Найду свою суженую!

А по петляющему в лесах Керженцу лодок гружёных всё больше сплавляется: время ярмарки в Нижнем приближается. Стал и Захар Охотник на ярмарку собираться, самую лучшую и быструю лодку, своими руками сделанную, снаряжать. Погрузил щепной товар и бочонки мёда. И пушнину, в лесах добытую. А Медведь помогает: товар таскает, от Охотника ни на шаг не отходит. А как стал Захар в лодку садиться – и Медведь за ним.

Охотник руками машет, ругается:

– Куда ты, чудище, лодку опрокинешь да утопишь! Ну как я тебя людям покажу: напугаем всех. Пристрелят ещё с перепугу, тебя увидав.

А Медведь ревёт, в лодку вцепился, не отпускает, глядит на Захара с тоской человеческой.

Подумал Охотник, часть товара выгрузил, для Медведя место освободил:

– Ладно, Никодим, поплыли вдвоём. Только не обессудь: придётся для тебя ошейник смастерить и цепь прихватить. Будешь ручным медведем на ярмарке прикидываться, народ веселить. Никто мне не поверит, кто ты на самом деле. Да лодку не опрокинь, громадина!

А Медведь всё понимает, головой кивает, словно говорит: «На всё согласен, возьми только с собой на поиски Алёнушки».

Так и поплыли Захар с Медведем по Керженцу – горе развеять да пропавшую девицу поискать. Хоть и не знают, где и в каких она краях, а надежда греет да отчаиваться не велит.

А жить без надежды – что ходить без одежды.

Когда никого рядом нет, Медведь на вёслах сидит, гребёт, лодку подгоняет. А на людях ревёт да цепью гремит. Прибыли Захар с Медведем на ярмарку, товар выгрузили, разложили. Дивится народ, как Медведь тюки таскает, хохочут:

– Ишь ты, как выучил зверя, знатный грузчик вышел.

Приплыл Охотник незадолго до закрытия ярмарки – самый торг.

На Захаров товар покупатели быстро нашлись: скупили перекупщики недорого прямо с лодки и пушнину, Охотником добытую, и посуду, прялки резные да мёд, всё Медведем сделанное да собранное. А продавец и рад: не за барышом шёл, а за удачей, в надежде напасть на след невесты своей пропавшей. Ходит Захар по ярмарке, с ним Медведь на цепи. Зверь огромный на задних лапах пляшет, пиво бочонками пьёт, народ веселит. А Охотник с людьми разговаривает, к купцам приглядывается, товар разглядывает. Ходит да дивится, чем и голь, и знать живится.

Да, право, было на что подивиться на этом громадном торжище. Тут тебе и собор, и театр, и гостиницы. Рестораны дорогие, трактиры дешёвые, харчевни да балаганы. Повсюду народ толкается, снуют продавцы кваса, сбитня и пирогов с печёнкой, гремят барабаны, кричат балаганные зазывалы.

Ряды лавок во все стороны расходятся: то Рыбный ряд, то Железный, то Шорный, то Овсяный, то Колокольный, то Ложкарный, то Стеклянный, то Рукавичный, то Валеночный, то Суконный, то Лоскутный, все и за несколько дней не обойдёшь, не посмотришь.

Два дня кружили Захар с Медведем по ярмарке, ночевали в лодке своей.

Искали то – не знаю что. Да сужена-ряжена не обойдёшь и на коне не объедешь.

Плутали они по торжищу, пока до Азиатских рядов не дошли, что возле мечети начинаются. Тут вдруг Медведь заволновался, словно почуял что-то. Тянет Захара за собой вдоль Караван-сарая огромного, мимо харчевни татарской, ревёт. Люди в страхе от зверя и Захара разбегаются. Охотник за Медведем бежит, по сторонам не смотрит. Притормозил косолапый возле одной из лавок и встал как вкопанный. Оглянулся Охотник на прилавок. А там ткани дорогие разложены – и тонкий шёлк, и лёгкая парча, и шерсть. Захар глаза поднял и обомлел. Стоит за прилавком купец в тюбетейке. А одежда на нём особенная, всем на удивление вышивкой украшена: и головной убор, и рубаха – в цветах диковинных с нитью золотой. Вышивку эту с работами других мастериц не спутаешь – Алёнкино рукоделие образцов не знает, лишь свои мотивы повторяет да новые изобретает.

Встал Медведь на задние лапы и пошёл на купца с рёвом. Захар его еле от прилавка оттащил, уговаривая тихонько:

– Угомонись, Никодим. Потерпи. Мне и самому не терпится с ворогом разобраться. Не время – Алёнку найти ещё надо. Главное – нашли того, кого искали.

До вечера кружились Охотник с Медведем недалеко от лавки татарской, за купцом следили. Распродал татарин товар, лавку прикрыл, пошёл к речной пристани. Захар издали следит, на глаза купцу не попадается. Подсмотрел, в каком струге ворог скрылся.

Ночью лодку свою поближе подогнал. Спали с Медведем по очереди: недруга упустить боялись. На рассвете тронулась лодка, выплыла на вёслах в Волгу. Шесть гребцов в струге, седьмой рулевой. У Захара два весла, да силы у него и Медведя на пятерых. И лодка у них особенная – быстрая, тут мастерство лодочника Охотнику и пригодилось. Захар на Медведя шапку надел, издали – как мужик в шубе. Летом не по сезону, да мало ли чудаков. Не упускают струг купецкий из виду, но и близко не подходят. А на реке лодок, с ярмарки плывущих, много – не приметна среди них погоня.

Так и плыли поодаль до темноты. На ночёвку лодки к берегу приставали. Тут уж Захар с Медведем поближе к стругу подбирались, чтоб из виду не потерять поутру. Как Василь миновали, повернул струг татарский с Волги широкой в устье Суры. Петляет река, чем дальше от Волги, тем уже да извилистей. По берегам заросли кустарников да высокого ивняка. Хоть лодок на Суре меньше стало, а теряют они друг друга из виду то и дело за поворотами, холмами да зеленью. Наконец, повернул купец с Суры направо в речушку вовсе небольшую. Дело было к вечеру, вот-вот стемнеет. Преследователи совсем из сил выбились. Пристала лодка купеческая к берегу уже затемно. На берегу – деревня, кое-где в окошках свет теплится. Возле струга засуетились гребцы, выгружая на берег тюки: то ль с покупками, то ли с остатками товара. На берегу дом высокий с глухим забором. Из ворот выбежали люди, помогая купцу внести ноши в дом.

Среди встречающих мелькнула в лунном свете девичья фигурка, зазвенел тонкий голосок. Захар вздрогнул на миг, но понял, что это не Алёнка, и тяжело вздохнул. Дверь дома захлопнулась, и всё утихло. Подкрались Охотник с Никодимом к воротам. Приналёг на них Медведь, с петель створку снял да к забору тихонько приставил. Дом большой, с каменным полуподвалом, окна светятся высоко. Забрался Захар на спину Медвежью, в окна заглядывает с опаской, пропажу свою ищет.

Сидит Алёнка за рукодельем, глаз не поднимает. А рядом девочка черноволосая, щебечет без умолку, напевает. Выбежала певунья из комнаты, дверь за собой прикрыла. А Алёнка волю слезам дала: уткнулась лицом в вышивку золотную, заплакала горько, только плечи вздрагивают.

Вспомнилось девушке всё, что приключилось: как нежданно-негаданно схватил её незнакомец во дворе отчего дома да в лодке спрятал, как охраняли свою добычу от сторонних глаз купец с командой весь длинный путь.

Волга – добрая лошадка, всё свезёт. Ей и правый, и неправый – едино.

Слезами горю не поможешь. От беды поплачешь, от надежды утешишься.

За три месяца плена много узнала Алёнка об обычаях татарских. У них девушку в жёны себе украсть – не напасть, а подвиг, другим женихам на зависть. За красавицу по обычаю надо калым большой родителям отдать. На свадьбе многолюдной каждого родственника невесты подарками дорогими порадовать.

А коль украл невесту – и красавицу получил, и в расход не входил.

Купца-татарина, что Алёнку украл, звали Салих.

Жил он в большой татарской деревне, что стоит на притоке Суры. Был Салих старшим в семье, человеком уважаемым и состоятельным: имел большой дом на берегу реки, мельницу ветряную, лавки в своей деревне и на ярмарке, большой струг, команду гребцов содержал. Исполнилось Салиху к этой весне тридцать лет, а жены не имел, что земляками осуждалось и казалось правоверным мусульманам странным. У его ровесников в деревне уже и по две жены с детишками было. И даже младшие братья купца семьями обзавелись. А Салих – один как перст. В ранней юности был он влюблён в девушку из своей деревни. Да погибла красавица в грозу от молнии на глазах у Салиха, не успев стать невестой.

А он с того дня как каменный стал. Покой и радость находил лишь в работе да в дороге. Ранней весной по большой воде уходил на струге с командой своей вверх по Узоле, Керженцу или Ветлуге. Скупал по деревням щепной товар, лапти лыковые да льняное полотно. А потом продавал это в степном правобережье Волги. Товар этот спросом всегда пользовался. На выход татары обували: ичиги – сапоги хромовые или каюлы читек – узорные, с кожаной мозаикой сапожки. Одежду шили из дорогих тканей, вышивкой украшали, порой и золотной. А для крестьянского труда, как и везде, самое лучшее – чабата, лапти лыковые, а рубахи – льняные. Лапти живут коротко. Закупают их много, да ещё купцу заказывают.

Ездил Салих и на ярмарку: торговал в лавке своей восточным товаром, дорогими тканями да пряностями. Закупал такой товар купец в низовьях Волги, а то и в Персии, отправляясь в дальний путь через каждые три-четыре года.

Поездка эта долгая, нелёгкая да опасная. Разбойников, до чужого добра охочих, на Волге – пруд пруди. В низовья собираясь, набирал купец команду в одиннадцать человек, смелых, сильных, оружием владеющих. Не раз приходилось Салиху с дружиной своей от разбойничьих нападений отбиваться. И стояли гребцы за купца один к одному. Уважали его за честность, справедливость и щедрость.

Пока в пути находился, тянуло Салиха к родительскому дому, к матери, братьям младшим – он их на хозяйстве оставлял, за мельницей да лавкой приглядывать. Особенно по любимой сестрёнке скучал. Живая, подвижная, весёлая, черноглазая девчонка от брата в его редкие приезды не отходила. А он её баловал да подарками заваливал. Но проходит неделя, месяц – и опять тоска на купца наваливается, в дорогу гонит. Вся родня образумить его старается, невест предлагает – одна другой краше. Да всё без толку. Сердце у Салиха как льдом подёрнулось.

Сколько же радости было в доме купца, когда привёз он с Керженца красавицу-девицу! Не узнать Салиха – оттаяло ледяное сердце. Обращается он с Алёной уважительно, обидеть да испугать не хочет.

– Привыкай пока, осваивайся, с матерью и сестрой моей поживи.

Сам ездит по округе с товаром, а к Алёнке охрану приставил.

Дом у купца большой, на каменном полуподвале с кладовыми. Только не нужна синице золотая клетка, а нужна зелёная ветка. Не нужны девице ни наряды, ни украшения, а нужна свобода да возлюбленный. В сердце и в мыслях у неё лишь Захар. Слёзы льёт да придумывает, как весточку дать отцу да суженому, где её искать. Родня Салиха с Алёнкой хорошо обращаются. А сестрёнка Салиха, Адиля, ей больше всех радуется. И Алёнка к девочке привязалась. А обычаи да веру чужую как принять? Молится девушка, спасенья просит, а слёзы горькие прячет.

Алёнка смышлёная – уже через месяц и понимать, и говорить по-татарски смогла. А вот рукодельничать с первых дней начала. Адиля, по керженским меркам, девочка, ребёнок ещё. А по здешним обычаям – невеста на выданье. И, как всякой порядочной невесте, готовят ей приданое богатое заранее. И сама она старается, рукодельничать пытается. Привёз ей Салих и тканей дорогих, и припасы для рукоделия: чего только нет! Показала Адиля всё это Алёнке, та и ахнула. Поняла, что судьба ей один-единственный случай даёт из полона выбраться. И когда появился в доме Салих, Алёнка сама на разговор вызвалась:

– Будь по-вашему. Но без свадьбы не пойду, неправильно это.

А сама подумала: чтоб свадьбу татарскую подготовить, время надо. И пока подарок жениху золотом не вышью, время буду тянуть. А подарок традиционный Адиля показала – аякчу[2]2
  Аякчý – повязки на голень, которые по обычаю невесты своим женихам преподносили в подарок, сшитые или связанные самою, с красиво украшенными концами. Мужчины носили их под сапоги.


[Закрыть] да передник с вышивкой.

Обрадовался Салих:

– Да я и сам хочу празднество устроить. Вот с ярмарки вернусь – начнём готовиться.

А Алёнка попросила у него тканей да ниток для рукоделия.

Адиля, как услышала от брата о желании невесты, все свои припасы перед ней выложила.