Текст книги "Рожь с морской солью. Повести"

Рожь с морской солью
Повести
Ирина Галыш

© Ирина Галыш, 2024

ISBN 978-5-0062-9867-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рожь с морской солью

Все герои и события повести вымышлены. Действие происходит в реальных исторических рамках, но не претендует на достоверность их отображения. Однако, подобная драма вполне могла произойти.

Пролог

«Саша! Сашка-а! Ну, где ты, дрянная девчонка шляешься? Петрович мне всю плешь проест…» – возле низкой калитки у побелённой мазанки баба Нюра, из-под ладони оглядывая берег, костерит внучку.

Ещё с вечера договорились, что соседский Ромик перенесёт в лодку соль, пайку на три дня и смену одежды, а Саша утром отвезёт всё на остров. «И вот, куда её леший унёс?». Нюра злится, потому что утро, а уже жара и еда с уловом, как пить дать, испортятся. Злится потому, что подозревает мужа в браконьерстве. Там с ним участковый Вилейко вместе с законом.

«Ну, объявишься ты дома, – она мстительно прищуривается – я тебе последние волосёнки повыщипаю, старый дуралей».

Над пляжем колышется марево, узкая синяя полоса моря бликует так, что выбивает слезу. Видны несколько сараев для лодок и вышка спасателей. «Может, внучка треплется с парнями? – гадает бабуля. – Погоди ужо!»

Она выдёргивает прут из плетня и решительно направляется к берегу.

Александра Арчакова лежит в тени баркаса, смотрит в линялое небо и слушает, как накатывают волны. Девчонка пытается из скучного однообразия извлечь чудо: «Вдруг бы я превратилась в жар-птицу!.. В жар – запросто. В таком пекле в жареную курицу можно превратиться». Она звонко хохочет, тут же слышит призывы бабушки и вспоминает о делах. Вскакивает, вытрясает песок из балеток и несётся к дому.

Сейчас Шура похожа на птицу: лёгкие кудри и короткий ситцевый топ трепещут за спиной, словно крылья.

Нюра облегчённо вздыхает. Напутствует и, когда внучка готова сорваться с места, вспоминает про панаму. Суетливо шарит на полке и протягивает: «Надевай! А не то голову напечёт. Тебе час идти – она на мгновение превращается в бывалую мореманшу. – Может, Ромика позвать?» Но, заметив презрительно скорченное личико, только машет рукой, мол, ну и ладно. – На обед сделаю окрошку. Не опаздывай».

Уже на бегу девчуля повернулась к дому, помахала на прощанье, а вскоре раздался звук будто игрушечного из-за расстояния движка, и над водой растаяло дымное облачко.

Саше не видно, как над перевёрнутой днищем вверх лодкой разогнулся темноволосый юноша, вытер ветошью перепачканные ладони. Приставив одну козырьком над синими глазами, провожает моторку Петровича. Парень скалит белые зубы, приговаривая: «Сашечка – букашечка».

«Всем морякам – семь футов под килем и Нептуново благоволение», – скороговоркой прошептала старая рыбачка.

Анна Емельяновна, Нюра, для соседей – просто бабка Нюра прожила С Фёдором Петровичем Арчаковым без малого пятьдесят годочков. Так что нюхом чуяла не только самогонные пары, закусанные салом с чесноком на очередной дегустации, но даже тонкую материю его пиратской души. Супруг не мог жить без приключений на задницу. Слава богу, все они оказывались почти безобидными или зарученные с кем-то, кто мог деда выгородить ежели что. Вот, как сейчас. Скорее всего, Миша Вилейко и подбил старого поставить сеть на осётра. «Под статью подводит дурня», – кипятится жена. «А девка вся в деда. Ей тоже перца под хвостом не достаёт. И куда мать смотрит?»

Она некстати вспоминает, что каждый год Христа ради умоляла дочь привезти Сашу на лето. Ведь, как хорошо здесь девчушке. Здоровый климат, натуральная еда, фрукты. Опять же, не торчит в телефоне, а помогает по хозяйству… друзей завела. Не то что в каменном мешке. «Город – тоже мне… За ванну, унитаз и телевизор люди сидят всю жизнь в четырёх стенах и пашут на дядю».

Мысли перебегают на другую важную тему: «Может, доча замуж выйдет скорее». Но что-то ей подсказывает: после залётного удальца Илюши, поп-звезды центрального разлива, обжёгшись на молоке, та будет теперь долго дуть на воду. Нюра обескураженно машет рукой с плеча. «Сами разберутся, не дети малые. На всякие глупости утро потратила, а обед да картошка для свинки сами не сварятся». Старая женщина решительно развернулась, и, прихрамывая, поднялась по ступенькам. За ней хлопушкой стрельнула лёгкая дверь веранды.

Каспийская зелёная волна ласкает днище катера, слегка потряхивает его, но в целом настроена благодушно. Сашка заломила козырёк панамы и твёрдой рукой ведёт свою шхуну на абордаж острова Птичьего. Кусок земли над водой зарос камышом, и осенью здесь перелётные птицы устраивают базарный гвалт. Издали видны рыбачья изба с железной трубой на плоской крыше и два человека.

Она никогда не задумывалась, насколько старые её родные. Бабушка переспорит белый свет, и все согласятся, что она ещё хоть куда, лишь бы отвязаться, а дед… дед ещё на внучкиной свадьбе сплясать обещал. Долго ему ждать. Ей в прошлом месяце только пятнадцать исполнилось. Да и жених ещё не вырос. Она внезапно вспыхивает, представив насмешливый синий взгляд соседа Ромика Корчени. Конечно, он уже на второй курс техноложки перешёл. Она для него пигалица. Всё ухмылочки отпускает. Футы-нуты… павлин. Сашка звонко смеётся и крепче сжимает руль.

Её мысли возвращаются к дедушке.

Небольшого роста шустрый мужичок, весь просмолённый на горячем солнце, сморщенный, как чернослив, с синими искрами глаз и в красной бандане, он никогда не сидит на месте и выглядит намного живее тугодума лейтенанта.

Мужчины стоят у металлического стола, на котором несколько поколений ело, чинило сети, разделывало рыбу.

Сашка представила, как раскалился, что твоя сковородка, сейчас стол – можно яйца жарить, и вновь засмеялась.

Мужчины услышали звук мотора, и дед суетливо сложил вчетверо большой, похожий на старую газету, лист. «Интересно, что это у них? Может, места прикормленные?» Но пусть, ей всё равно, а вопрос застрял в голове. Однако она уже причалила и мешалась, желая помочь взрослым вытащить моторку подальше на песок.

Дед заглянул в переносной холодильник и в воздухе раздался победоносный крик:

– Ай да Шурочка, ай да умничка! Всё привезла, ничего не забыла. И Нюре низкий поклон. Пущай и побрешет когда, зато не жена, а – но пасаран – сказала – сделала.

Деда не ругался, зато употреблял какие-то смешные слова, как теперь. Саша не маленькая, могла узнать, что они обозначают, но чаще оставляла всё, как есть. Так веселее. Но пасаран —так но пасаран.

Фёдор Петрович повернулся к молчаливому напарнику:

– Не бойся, Мишаня, собаки, которая лает…

Девочка громко засмеялась. Она понимала, когда дед шутил. Мужики – старые приятели. Не один пуд соли съели. Дядя тоже знал, что Петрович без приколов – не человек.

– Шура, останешься на рыбалку? Юшки с костра наварю. Звёзды будем считать…, – он, щурясь лыбится щербатым ртом.

– Так бабуля звала обедать. Она окрошку собирается готовить, – внучка помнила наказ, но знала, что останется. Деда насквозь пропах тайнами и любил выделывать коленца… Вот, нате вам – запрещённая ночная рыбалка.

Дядя Миша спокойно, сидя на табуретке, выстругивал из ивовой ветки дудочку младшему сыну. Значит, всё в порядке. Приключение состоится…, и никто в округе не сварит рыбацкую уху вкуснее. «Ура-ура-ура!» – торжествовала про себя Сашка.

Ночь окутала землю. Девица отвоевала у мужчин спальник и теперь, как тарашка, пучила слипающиеся глаза на звёздный бал. Там легкомысленные кавалеры-кометы не могли дождаться мерцающих бриллиантами, вечно сомневающихся космических невест, и пролетали мимо.

В городе звёзды – просто любопытные соседи, а здесь – манящие миры. Как дедушка. Пришло вдруг на ум странное, но подходящее сравнение.

Вот нализался с дядькой и что наплёл. Мол, в давние времена на Каспии ходил грабить персов датский королевич. Воевал с ордынцами да местными казачьими атаманами. А после вроде как новую лоцию проложил и круто изменил жизненный маршрут.

Деда тыкал пальцем в истрёпанную карту волжских островов. Девять лет назад обменял её с нательным медальоном у астраханского бомжа. Пьянчужка, глядя на бутылку, кричал: «Малё даёшь! Чистое золёто. Давай ещё бутыльку!»

Дедушка смеялся: «Кой чёрт золото! да чтобы не спугнуть удачу, отдал две».

Горячим шептал на ухо, что скоро ужо найдёт остров пирата, а в одной из пещер – его сокровища.

«Ага, пещер там как раз видимо-невидимо – обязательно найдёт…»

Саша не в силах бороться со сном пробормотала: «Дедуня, хоть ты назюзюкался, я тебя всё равно люблю… и бабулю… и… маму».

На грани сонного морока Саше мнится, будто она ножиком с трудом разжала створки ржавого медальона и посмотрела на себя странно одетую. Прямое до пола платье из мягкой серой ткани под грудью перетянуто серебряным шнуром. Пышные рукава белой рубашки с круглым вырезом так же перехвачены в двух местах. На шее похожий, только новенький, блескучий медальон. Шёлковую головную накидку держит серебряный обруч с башенками. Кто-то синеглазый легко взял её руки в свои, и пара, смеясь, кружится и подпрыгивает.

По кругу несутся каменные стены, цветные окна, плывёт огонь свечей. Мельтешат мужские и женские лица: открытые рты, блестящие глаза…

Александру подхватил мир грёз. Унёс в диковинную страну, где хранятся преданья старины, в которой она ни много ни мало принцесса.

Глава 1

Пять с половиной веков до того у датского конунга Вильфреда Ольденбургского во дворце играли свадьбу. Отец выдавал замуж единственную дочь. Жалел её, как любой родитель: мала Гутрун, едва пятнадцать исполнилось. Не хотел расставаться, отправляя любимицу в чужую страну. Когда ещё повидаются?

Сам владыка пребывал в постоянных хлопотах о стране, в борьбе с внутренними противниками укрепления государственности – феодалами и подминавшими под себя датские земли католическими епископами. Высшая знать, на поддержку которой уповал король, расширяла свои владения, а захудалые дворы рвались получить патент на титул. Эти мужи суетились в тленном вместо того, чтобы объединиться и укрепить престол военными подвигами, как им и следовало поступать. Да ещё постоянная грызня со шведами за главенство на Балтике. Всё это кого угодно утомит. «Ох-хохо!.. И он не молодеет», – печалился Вильфред.

Но правителю должно, наступая на горло личным интересам и предпочтениям, смотреть шире. Волей-неволей приходится укреплять страну родственными связями с набирающим мощь голландским домом Нассау. Те в свою очередь роднились с испанскими Габсбургами. Такой факт нельзя игнорировать. И то, что слабоумного принца Зефа матушка герцогиня не смогла до сей поры пристроить и остепенить.

Вот поэтому старый конунг воспользовался нуждой соседей и пожертвовал любимой дочуркой, дабы Дания не затерялась в политической тени.

Альянс состоялся, и теперь короля мучила совесть: «Кому? Ну, кому, старик, ты отдал Гутрун?»

Принцу Зефу тридцать пять. Он не умён и падок на собачьи утехи. Нидерландский герцогский двор согласился на столь сомнительный брак – «Как это для них унизительно!» – со сдувшимися данами по причине далёкой от власти и денег. Некрепкого на передок сынка женили на датской красавице-принцессе в последней надежде уберечь наследника от шлюх и их страшных болезней.

Вильфред устал. Прикрыв ладонью глаза, он делал вид, что углублён в раздумья. На самом деле через щёлку меж пальцами рассматривал гостей.

Зеф перебрал пенного и скачет, что твой необъезженный жеребец. То в одном, то в другом тёмном углу залы раздаются удивлённые и оскорблённые возгласы дам. Румяный толстяк ловко щиплет зазевавшихся жинок за филейные места. Их захмелевшие супруги петушатся друг перед другом и не обращают внимания на чудачества вельможи.

Король смотрит, как к молодожёну, переваливаясь на кривых ножках, решительно направляется старый шут. Морщинистое лицо выражает крайнюю степень деловитости. «Сейчас будет розыгрыш», – отмечает равнодушно Его Величество.

Старый прохиндей, будто не замечая туши на своём пути, толкнул её. Опешивший аристократ, готовый дать отпор, обернулся к обидчику и замер. Низкорослик в одежде короля поманил кривым пальцем нагнуться. Зеф не осмелился противиться. Даже ему известен злобный и мстительный нрав королевского джокера. Рыцарю в ухо брызнула слюна и горячие уголья слов: «Пока кто-то щупает чужих курочек, его подружка подставляет зад другому петуху». Последние слова карлик прокричал, и гости захохотали. Пусть они пропустили главное, но положено смеяться.

С лица зятя сбежали все краски. Он похож на недоделанную куклу. Пустые глазницы и чёрный овал дыры на месте рта. Через мгновение щёки налились пурпуром, глаза забегали в поиске защиты от удара, рука порвала кружево воротника. Вильфред кивнул охране и сиятельного родственника усадили в кресло рядом. Поднесли кубок. Близость к королю и любимый напиток привели того в чувство.

Во дворце играют скрипки. Танцуют пары. Запах пота и гарь от свечей поднимаются сквозняком к створкам в высоких стенах и растворяются в морской свежести.

Владыке доложили, что сказал шут. Он движением пальцев отослал придворного. «Гутрун не настолько глупа, просто ядовитый гриб-гаер не терпит неподобающее поведение от других», – эта мысль развеселила венценосца.

За ним из-за колонны наблюдал, растягивая в гнусной улыбке толстые губы, довольный виновник скандальчика.

Праздник нескончаем. Не пьют и не танцуют несколько человек. Сын Карл – наследник престола. Достойный и надёжный муж. По левую руку от него умная и весьма непривлекательная супруга. Эти двое сейчас очень выгодно отличались от прочих гостей. «Карл зарабатывает очки», – думает отец.

Но он вовсе не против сына. Из того получится пусть недалёкий, не рисковый, зато надёжный хозяин двора. И дай боже, мир в стране продлится дольше, чем полгода.

Короля что-то тревожит, мысли скачут, как беспокойные волны. Дурак посеял сомнение, и владыка незаметно высматривает среди гостей дочь. Той давно не видать. Как не видно и Эйвинда. «Этого ещё не хватало!». Он кивнул начальнику стражи и жестом отправил наружу.

Гвардейцу слова не нужны, службу знает, поклонившись сюзерену, быстро выходит на крепостную стену.

Под ней, на зелёной траве пологой части холма, расстелили в несколько рядов полотна. В честь свадьбы правитель выставил угощение подданным. Хлебы, похлёбку, копчёную рыбу и пиво.

Дудкам, трещоткам и барабанам не перекрыть гам всеобщего веселья. Людские головы в танцевальном кругу похожи на подскакивающий горох в сите. В такой редкий день можно позабыть тяготы жизни. Мужчины, женщины и дети, как их пращуры-викинги, отдались простым радостям: обжорству и безудержному танцу.

Внизу, почти у самой воды, видна закутанная в плащ женская фигура в сопровождении охранника с фонарём. Пара медленно, огибая валуны, бредёт вдоль берега к месту, где каменная гряда начинает подниматься над уровнем моря. Там мерцал огонёк. Но с башни не видно, что там. Гвардеец прежде, чем спуститься, подождал некоторое время на площадке и заметил, что путники остановились…

День клонился к закату, но пока хорошо был виден скальный берег слева от дворца. Низкое серое небо над спокойным в этот час морем по цвету почти сливались. На самой границе посверкивали далёкие безобидные стрелки молний. Завтра будет также спокойно. Суровый пейзаж величествен и прекрасен.

Гутрун рукой остановила сопровождающего. Ей хорошо виден сидящий на большом чёрном камне Эйв. Сводный брат не пришёл на торжество оттого, что толстый рыжий кот пробежал между ними.

«Но зачем же демонстрировать непочтение? – подумала она. – Всё уже давно было решено, и братец ведёт себя неразумно». Она не приближалась, не желая накалять ситуацию.

И правда. Сейчас молодой человек вовсе не был склонен выяснять отношения. Он глядел на родное море, подставлял разгорячённое лицо путавшему кудри ветру и думал о матушке.

О том, как стыдился её, простолюдинки, и как тайно бегал к ней в закуток, чтобы дать себя обнять и приласкать. Она слишком рано оставила сына, простудившись на весенних мостках, где прачки отбивали господское исподнее. Забрала с собой грубые на ощупь, но самые добрые на свете руки. Вместе с надеждой на утешение.

Зачем конунг признал бастарда своим сыном и воспитывал во дворце? Зачем назначил, пусть и небольшое, но всё же наследство? На что ему теперь всё это? Без матушки и звёздочки – теперь «чёрной звезды».

Принц с грустью вспоминал, как они – родные и неродные братья и сёстры – учились и отдыхали вместе. Игру в камни с Гутрун на побережье. Как они веселились, когда строили целые крепости из каменных блинчиков.

И тот случай, что вселил в его сердце надежду. Однажды сестрёнка оступилась и подвернула лодыжку. Пришлось ей опереться на его руку, чтобы добрести в покои. Он подставил локоть и накрыл её кисть своей. Гут заметила, конечно, но руку не убрала. Так и дошли. У входа девочка остановилась, перекинула на одно плечо волосы и, сняв медальон, отдала его Эйву. Улыбаясь, он отдал свой. «Разве это могло ничего не значить?!» —горечь потери ядом разъедала свежую сердечную рану.

После помолвки Гутрун и Зефа девочек и мальчиков разделили. Первые занимались с бонной. Вторые осваивали военное искусство: морское дело, фехтование и верховую езду.

Тогда его надеждой была любовь… «Погубила Гутрун нас, погубила меня», – тяжкие мысли жалили почище ос.

До слуха доносились обрывки праздничного гама на холме. Шум не отвлекал от невесёлых дум, скачущих, что жеребцы первогодки: «Брат Карл заслужил своё право и своё особое положение при дворе. Он достоин почестей. И бог даст, добудет славу королевству. А в чём моя слава? Так и буду прихвостнем у старого конунга?».

Молодой человек потемнел лицом. «Вдобавок жирная голландская свинья отняла мою любовь, чтобы глумиться над ней… Все знают, брак этот – чистый расчёт датского и голландского дворов. Отец мечтает о былой славе королевства. Амстердам хочет остепенить борова. Бедная, бедная звёздочка… Нет! Не бедная. Она не должна была соглашаться выходить замуж по расчёту… Так пусть же все получат, что заслуживают!».

Воспалённый блуждающий взгляд проводил длинную волну до самого берега. Меловое дно превращало воду на мелководье в непрозрачное молочно-зелёное стекло, напоминавшее штофы в трактире у Локи.

Юноша резко соскочил с валуна и, не глядя по сторонам, прошёл метрах в десяти от своей избранницы не чая в сторону неминуемой гибели. Хорошо сложённую широкоплечую фигуру съедали сумерки и поглощала тьма. Мгла не сразу справилась с вольными кудрями цвета янтаря.

Глава 2

Пока отвергнутый, как он думал, набирался пивом в трактире: засыпал на жирных от сала досках стола и снова требовал штоф. Пока не надоел всем жалобами на несговорчивую судьбу и, наконец, не оказался в кольцах Орма с «Пинты» – его «звёздочка», откинувшись в угол кареты с гербом чужого двора, пыталась уснуть.

Слабые рессоры не спасали путешественников от толчков, когда колёса спотыкались об усыпавшие дорогу камни. Карету мотало из стороны в сторону. Зеф выходил блевать на обочину. Он скучал в поиске забавы. Поймал муху и раздавил ногтем на стекле. Долго рассматривал жёлтую каплю, а после, обращаясь в пустоту, пробормотал: «В этом салопе ты меня не возбуждаешь. Но неужели и под твоей нежной кожей вот такая же гадость? Он брезгливо скривился и ткнул грязным пальцем в лицо молоденькой жены. Захохотал, тут же лукаво взглянул и ласково улыбнулся: «Что, если я раздавлю тебя, как эту тварь?»

Перепуганная Гутрун вжалась в подушки сиденья и перестала дышать.

«Да ладно, вначале мы порезвимся. Ты же не против, птенчик?» – толстяк дурашливо ущипнул её за щёку…

Наконец, на зелёном бархате склона, в излучине реки, показалось родовое гнездо герцогов Нассау. Вдовствующая герцогиня Лизбет ладонью подняла за подбородок голову невестки и благословила: «Если ты научишься угождать капризам моего сына, будешь жить долго и счастливо». Её глазки между пухлыми складками век доброжелательно поблёскивали.

Долгий путь в Голландию измотал путников. Им дали отоспаться, принять ванну и отправили на супружескую половину.

Покинутый родной дом, бесконечные унылые, чужие равнины, насупившийся молчаливый супруг – всё вместе впервые заставило девушку усомниться в разумности королевского решения и почувствовать себя пленницей. Мятущейся душе и пешке в политическом альянсе равнодушно внимали толстые стены чужой крепости.

Зато с лёгкостью открывали потайные отверстия наушникам и соглядатаям. За парой, как в театре, забавы ради, наблюдала хозяйка с приближёнными. С этой целью большое помещение с огромной кроватью в центре было максимально освещено.

Накануне представления семейный доктор послюнил палец и через минуту подтвердил Её милости, что будущая мать продолжателей рода Нассау девственница.

Зеф знал о невинных дворцовых забавах. Не единожды был участником или свидетелем игр в кошки-мышки. Лишь только за ним закрылась дверь быстро разделся. Тонкая рубаха спереди поднялась и дрожала, вздёргиваясь над коленями.

Гутрун спряталась за колонной. Она помнила слова «матушки» и не могла позволить себе обморок.

– Где же ты, мой воробушек? Слышу, как стучит твоё сердечко. Тук-тук-тук – так быстро…, – возбуждённо, делая вид что ищет, бормотал мужчина.

Но спрятаться здесь было негде. Вот он пошарил с одной стороны опоры кровати, с другой… и с победным криком выскочил перед женой. Схватил её в охапку и бросил на кровать лицом вниз. Задрал юбки, стянул панталоны и загоготал, впившись в упругие бледно-розовые полукружья ягодиц. С видом мальчишки, нашедшего припрятанную поварихой банку варенья, раздвинул их, нашёл, что искал, и заурчал. Насытившись, отвалился на спину, придерживая неподвижное тело рукой. Наваливался снова и снова. Каждое соитие сопровождалось кошачьими звуками: басовым подвыванием, когда удовольствие нарастало, и диким воплем в момент разрядки. Зрители пребывали в восторге.

Гутрун потеряла чувства в первые полчаса и оставалась безвольной куклой в руках безумца до того, как он захрапел на ней. Под ними расплывалось тёмное пятно…

Мать-герцогиня при такой активности сына напрасно ждала скорейшего зачатия. Не дождавшись, была вынуждена вывезти незрелую невестку на лечебные грязи.

«О боже! Матушка наконец разрешила все мои маленькие заботы, – обняв воображаемую герцогиню, ликуя, вальсировал сын по лаковой поверхности паркета. – Мамаша, эта живая девочка, не кукла. Она здоровая и крепкая. Будет служить мне долго. Ах! Когда захочу – всегда под рукой. Знаешь, хорошо, что она противится, а не то быстро прискучила бы, – Зеф скорчил брезгливую гримасу и вновь воодушевился – Прелестно! Каждый день мы выезжаем туда, где я хотел бы побаловаться: в домик на пруду, там ещё есть сеновал и там есть коза, помнишь? Гутти сначала посмотрела бы на нас, аха-ха-х!.. На горбатый мостик, а… а ещё, я придумал, отвезу её к девочкам, – он выпучил глаза и прыснул. – Устроим свалку с мёдом. Обожаю мёд. Всем завяжут глаза, и пусть грум запустит пчёлку к нам – ааа! Как они будут визжать, как будут трепетать их груди и бёдра…, ааа! я кончаю, кончаю… хрр!.. Где она? Немедленно приведи её. Ты меня утомила, я не могу ждать». Зазвучали одновременно капризные и угрожающие нотки.

Слуга у двери громко объявил, что Её высочество с невесткой утром велели заложить карету и отбыли.

Запыхавшийся принц остановился с открытым ртом. Его щёки пылали. Он помотал головой и вдруг зверещал: «Что такое?! Куда?! Почему меня не спросили?»

Неделю после исчезновения Гутрун сама Лизбет сторонилась Зефа. Мужчина напоминал зверя. Ходил в секретную комнату, заглядывал в глазок и замерев подолгу чего-то ждал. Не дождавшись, бежал в супружескую спальню и крушил там всё. Герцогиня вынуждена была отпустить сына в бордель после того, как Зеф обрушил дубовые перекладины, поддерживающие балдахин. Случайность спасла его от переломов. Но нос спасти не удалось.

Через полгода, дом официально объявил о сердечной болезни наследника и предписании ему постельного режима. Зефа содержали в крепостной башне на замке. Один раз в неделю приковывали кандалами к стене, чтобы убрать комнату от нечистот и перестелить кровать. Служка с помощью вил просовывал в щель под дверью вино и мясо на подносе. Вечером, перед тем как загорится первая звезда, в башне открывалась бойница для проветривания. И тогда окрестные леса оглашал нечеловеческий гнусавый вой… Безносый бедолага Зеф проклинал создателя, и ту, что его родила, и свой срок на земле.

Поездка на лечебные грязи с невесткой породила новые слухи о вдовствующей герцогине как о заботливой матушке и мудрой властительнице. Лишь для несчастной Гутрун закончилась публичным позором и затворничеством.

В это же самое время Эйвинд продавал душу дьяволу…

 
                                      * * *
 

Теперь мы с тобой, мой читатель, ненадолго оставим наших героев и нырнём на несколько веков глубже, чтобы проникнуться духом эпохи. Попробуем представить, насколько проще современной была нить, из которой небесные ткачихи вязали характеры людей и их взаимоотношения. Куда как более грубой, более суровой, чем хитросплетение душевной организации наших с вами современников. Тут спешка так же вредна, как при подъёме с морской глубины… М-да!

В конце 12 века в нескольких северогерманских городах организовалась торговая и оборонительная лига для продвижения взаимных коммерческих интересов в защиту от пиратства. Договорённости, в конце концов, объединились в Ганзейский союз. Его члены пользовались беспошлинным провозом товаров, защитой и дипломатическими привилегиями. Торговые города постепенно разработали общую правовую систему и создали собственные армии. Нанимали на службу пиратов – каперов. Ослабление бюрократических барьеров привело к взаимному процветанию.

Но нет в мире ничего постоянного, а в мире людей и подавно. Развал Ганзы из-за конкуренции и алчности правительств начался в XVI веке и всё сильнее беспокоил дальновидных стратегов, до того беспрепятственно набивавших казну выгодными сделками.

Семь лет датчане бились со шведами за утраченную власть в северном регионе. Война захлебнулась кровью, оставив государства в прежних границах. Дании пришлось утешиться правом торговать в одной Нарве.

На раскалённых перепутьях враждующих сторон их суда грабили морские стервятники. Полчища бандитов вне закона, или организованных каперством пиратов, рвали жирное, дряхлеющее тело Ганзы, вбивали в умирающую плоть великана клинья раздора.

Хитрый московский великий князь Иван, пусть не имел собственного флота, но не собирался терять свои порты на Балтике. Он ловко воспользовался моментом и заключил каперский договор с самым удачливым датским корсаром. Теперь фартовый бандит на законных основаниях грабил торговые суда врагов русского трона: норвежцев, шведов, поляков. Разорял их казну, набивал карманы царской шубы.

Кто был тот морской разбойник, мы скоро узнаем. А сейчас вернёмся к нашим героям. У них как раз происходят драматические и кардинальные перемены в судьбе.

 
                                      * * *
 

Хоть и пьян был Эйвинд, но по-прежнему оставался чувствительным в отношении своих границ. Кто-то справа упорно пытался оттеснить его от стойки. Одновременно длинные пальцы субъекта норовили прощупать подклад табарда*.

Принц, не имея сил сопротивляться, наблюдал эту сцену будто со стороны. Лишь вжимался щекой в столешницу и гримасничал в надежде проснуться.

Но вот рядом хрустнула крупная ветка, закричал человек, и Эйву стало легче дышать. К выходу, придерживая искалеченную руку и смешно извиваясь телом, уползал грязный бродяга.

У носа пьяного звякнул монетами его сафьяновый кошель, стукнули толстым дном две кружки с пенными шапками и хлопнула чёрная треуголка. Напротив, затрещав стулом, уселся здоровяк в шейном платке и безрукавке. Человек ухмыльнулся, наблюдая безуспешные попытки сопляка побороть гравитацию. Презрительно пососал щель между зубами, обнажив при этом челюсть под изуродованной ещё свежим грубым шрамом щекой.

Эйвинд с усилием оторвал голову от поверхности, мотнул в знак благодарности. По щекам текли слёзы. Сквозь муть парень пытался разглядеть миниатюру в открытом медальоне.

– Ну что ж. Вижу благородного человека в неподобающем месте. Милорд, хотите попасть в подобающее? – громила говорил медленно, чтобы слова дошли до горемыки.

В ответ визави резко кивнул и ударился лицом о столешницу.

– Вот и славно. Вижу, эта безделушка вам дороже жизни… Слушай меня внимательно, – голос внезапно превратился в шипение. Завтра за ней придёшь на «Пинту». Спросишь Орма11
  Орм – змея (дат.)


[Закрыть]. Ты меня понял?

– П-понял, – раздалось от столешницы.

– Заберёшь у скупого Орма, – повторил детина и хохотнул.

Жестом подозвал двух оборванцев, и те, выяснив у Локи имя случайного гостя, отнесли принца к воротам крепости.