Текст книги "Краски. Стихи"

Краски
Стихи
Ирина Иванова

© Ирина Иванова, 2024

ISBN 978-5-0062-2398-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

С капели

 
День начинается с капели.
И серость вымощенных улиц,
на целый год зимой взрослея,
висит за окнами, сутулясь.
Промозглый воздух на удачу
вздохнул вчерашним перегаром.
И если я сейчас заплачу,
мне не поверит город старый.
Не нужно мне его амбиций —
стать признанной столицей новой.
Стирает время взгляды, лица
и даже вечные основы,
боль и обиды свято помня.
Не попадая точно в ноты,
под музыку тихонько стонет
душа, смотря с тоской на фото.
Мелодию простую делят
разбросанные снегом лужи.
Год начинается с капели
и мысли, что ты здесь не нужен.
 

Краски

 
Песню на слове прервав, замечаю,
что пропустила, когда шла по следу.
Чёрную краску я с белой смешаю,
чтобы не портила синее небо.
 
 
Тронул январь лёгким инеем холст.
Небо рвалось и дождями стучало.
Даже не помню, когда сорвалось
сердце на крик, а потом замолчало.
 
 
Серую краску готовит февраль,
быстро разбавить её будет сложно.
Там, где маячит и мается даль,
тихо светлеет рассвет осторожный.
 
 
Песню на слове прервав, замечаю,
что пропустила, когда шла по следу.
Чёрную краску я белой стираю,
чтоб не мешала раскрашивать небо.
 

Музыка звучит

 
А музыка сквозь толщу лет
звучит, звучит, не прекращаясь,
в уме словами отражаясь,
как будто не было и нет
смертей на остром вираже
и потерявшегося смысла.
Смотри – луна в окне повисла
в своём небесном неглиже.
И двигает валторны Григ,
слышны повсюду фуги Баха,
а Гендель рук волшебным взмахом
длит упоенья сладкий миг,
в котором плавится душа,
и медленно плывут из залы
в привычном ритме тихо пары
под музыку через века.
 

Зритель

 
Нахохлился в окне январь.
Обледенели все дороги.
Ступила вечность-пономарь
в заиндевелые чертоги.
 
 
И нет ни радости, ни сил.
Жизнь проиграла эту битву,
когда колючий ветер бил
в лицо, крича свою молитву.
 
 
Устали краски рисовать,
устали травы пряно пахнуть.
Стихов ненужная тетрадь
на память мне осталась чахнуть.
 
 
А где-то куклой заводной
в погоне личностных открытий
играет жизнь. И боже мой,
смеётся, сидя в зале, зритель!
 

От ветки на ветку

Я скучаю ещё, но век стужи недолог.

Среди дней остывающих каждою клеткой

буду слушать в тиши твой серебряный голос,

что как птица, порхает от ветки на ветку.

А потом не смогу, мне не хватит усилий,

крыльев тоже не хватит, они под запретом.

Я смотрю, как в окне, где пейзажи застыли,

снег ложится на землю берёзовым светом.

Всё спокойно, и только душа на пределе,

но не вырваться ей на свободу до срока.

Спать она под рыдания ляжет метели,

чтобы не было так в темноте одиноко.

Хорошо, что зима. Летом было бы хуже

засыпать ей, когда всё заполнено светом,

да и осенью весь отражается в лужах

разноцветный костёр уходящего лета.

Я скучаю ещё, но век стужи недолог.

Среди дней согревающих каждою клеткой

я забуду в тиши твой серебряный голос,

что как птица, порхает от ветки на ветку.

Памяти Бродского

 
Врачует время втихаря,
в блокноте даты помечая,
незримо в память превращая
недельный ход календаря.
А сердце, маленький изгой,
окно захлопывает туже
и кружит, постоянно кружит
в той стороне, где путь домой,
где жизнь, как звёзды с эполет,
надежду яростно срывает,
и постепенно исчезает
возможность изменить сюжет.
Но чудом под метельный бой
из Александровского сада,
как будто это так и надо,
плывёт кораблик золотой.
Как будто не было и нет
ни этих лет, ни этой грусти,
и не давила сверху люстра,
пытаясь увести от бед,
когда звезда на потолке,
согласно правилам сгоранья,
не для желанья, в наказанье,
слезой сбегала по щеке.
 
 
Поможет страхи одолеть
судьбой назначенная данность,
где всё живое – только вещь,
а мир – одна большая странность.
И боль, как следствие потерь,
меняет постепенно звучность,
вползая незаметно в щель,
захлопнув дверь на всякий случай,
где ни жилец, и ни мертвец,
а словно бы посредник местный,
когда-то позабывший здесь
свою, не спетую им, песню.
 

Витражи

 
Мир спит уже, ему до фонаря.
А на стекле трепещет, замирая,
любовь чужая и судьба чужая,
своё тепло жалея для меня.
 
 
И времени волнуются пажи.
Сегодня им уже не до азарта,
когда они рисуют витражи
моей судьбы от финиша до старта.
 
 
И ничего нельзя им упустить.
Как было просто с самого начала,
когда смеялась маленькая жизнь
и сложностей вокруг не замечала.
 
 
Но вот она умчалась, вдаль спеша,
мне ничего на память не оставив,
и я стою одна у витража,
пытаясь зря портрет её составить.
 
 
Ушла и молодость моя, сказав: «Держись», —
меня однажды утром больно ранив,
и взрослая не торопилась жизнь,
но что случилось, не могла исправить.
 
 
Вот у последнего стою я витража,
где на стекле трепещет, замирая,
любовь чужая и судьба чужая,
и нет уже здесь места для меня.
 

Банты

Позабытый расклад завтра новой игрой

ляжет, словно у школьницы банты.

И слегка погрустнев, мы вернёмся домой

я – одним, ты – другим оккупантом.

Будет новый герой возводить города,

поднимать неподъёмные рифмы,

и возникнут стихи, и напишут слова

на заборе, как в прошлое письма.

Это будет потом, а пока, а пока

раскрываются губы в азарте,

и приходят на ум мне из лучшего сна

те места, что не видно на карте.

И уже запредельно холодной зимой

от тепла расплываются лица,

словно скоро на свет, наш нарушив покой,

в утешение кто-то родится.

Силуэт

 
Переходных мыслей круговерть.
Снег ещё скрипит под сапогами,
но уже разбужена на треть
жизнь, не зная, что же делать с нами.
 
 
Ощутив холодное стекло
лбом, я слышу, как течёт капелью
талая вода, неся тепло
прямо в душу, а потом на землю.
 
 
Из небытия встаёт рассвет
светлых дней, вчера что потеряли.
Снова вижу чёткий силуэт,
собранный из света и печали.
 

Лечит Моцарт

 
Невзрачным тающим снежком
в немыслимом порядке
под хриплый ветра патефон
весна играет в прятки.
 
 
Но лечит Моцарт, лечит Брамс,
из сердца все занозы
вытаскивает месяц март,
наперекор прогнозам.
 
 
И бывший временный кураж
сменяется занудством,
из чувства делая мираж,
а из стихов – искусство.
 

Зверушка

 
Развесил занавески ветер
из серых облаков. Уныл
пейзаж весенний. Пуст и светел,
качнулся день и вновь застыл.
 
 
Дневную эстафету вечер,
приняв, задумался в тиши,
прикрыв берёзок голых плечи
в усладу собственной души.
 
 
Убогой маленькой зверушкой
свернулся март к моим ногам,
смяв неудобную подушку,
размазав слёзы по щекам.
 

Весна

1.

Обледенели наши души.

Любовь объяла льдом зима.

Но выбралась она наружу,

чтоб снова мир свести с ума.

И вместо прежней непогоды

в твои весёлые зрачки

льют нежность солнечные своды

сквозь неба синие очки.

И радостно капелью звонкой

любовь приветствует весна,

как мама малого ребёнка,

что пробудился ото сна.

Хоть снежные ещё опушки

на ветках, словно колыбель,

качает ветер вездесущий,

торопится весна скорей

прижать к себе и приголубить,

ненужный страх в душе убрать

и поцелуем прямо в губы

дрожь непонятную унять.

2.

Мартовский снег, как нелепица,

тратит заряды последние.

Солнечный диск к ветке лепится,

схожей с рогами троллейбуса.

Жмётся зима вдоль проталины

и безнадёжно, изранено

кучкою снежной расплавленной

срок доживает подавлено.

Смотрит в окно недоверчиво

небо с прожилками синими,

бросив берёзкам на плечики

шарфики, сотканы инеем.

Лужи волнуются реками,

лаской весенней согретые.

Яркими дышит приметами

утро в минуты рассветные.

Даль серой тучей туманится,

синь закрывая небесную.

Клён бьёт поклоны, старается,

кланяясь ветру мятежному.

3.

Утро слито из света,

из лучей предрассветных,

из небесного цвета,

из надежды последней.

Жмутся жухлые травы,

из невзгод стойко выжив,

и задвинуты ставни,

не цветут ещё вишни.

И застыла, смущаясь,

на дороге берёза,

от прохожих скрывая

оголённый свой остов.

Но беременны почки,

испаряется холод,

и мгновенно разносит

ветер птиц робкий голос.

Их напевы, вмиг тая,

бороздят поднебесье,

где в хор общий вступая,

и моя слышна песня.

Солнца шар

Наполненная музыкой и светом

в окно глядится полночь, сна не зная.

И вместе с ней в обнимку ждут рассвета

весна, любовь, печаль не замечая.

А вместе с ней грохочут где-то громы,

никак не прекращаются раскаты.

На небе солнца шар, как перевёрнут.

Не все с войны придут домой солдаты.

И кто-то у калитки одиноко

вздохнёт и захлебнётся горем вязким.

А в небе шар, всё так же перевёрнут,

из жёлтого вдруг станет ало-красным.

Переключатель

В чужую жизнь влезать, до рвоты

душевный скарб перебирать,

кого-то ждать, любить кого-то,

о ком хотелось бы мечтать —

пустое дело. Греет тело

луч солнечный в погожий день.

А мне ещё не надоело

сегодня жить. Кому не лень

меняет мой переключатель

от шторма на всеобщий штиль,

и я, поэтов собиратель,

стихи тащу с собой в постель.

Кого ещё тащить – не знаю.

Весна бушует через край.

А я всё строки помечаю,

что гений как-то написал:

«Я вас любил, любовь, быть может…»

Высокий смысл, высокий стиль.

Весна и манит, и тревожит

тех, кто ни разу не любил.

По памяти улиц

До одури странный тот день, свою стать

легко утопив в произвольном угаре,

на ушко шепнул, что придётся опять

купаться, как в омуте, в этом кошмаре,

где сутолок прорва. Была не была —

возьму и попробую брагу хмельную,

где ветер, как конь, закусив удила,

всё скачет и скачет по памяти улиц.

Вот он то обнимет, то вдруг оттолкнëт.

Ну что тут поделаешь с этим безумцем!

Уже наблюдает за нами народ,

а он, не стесняясь, целует, целует.

Строчки

 
Исписались, отстрочили строчки,
век, такой как есть, любя-кляня.
Опадают с дерева листочки,
волосы седеют у меня.
 
 
Где-то погибает жизнь с разбега,
где-то новости трагедией трещат.
Ну а где-то, прямо из-под снега,
первые подснежники глядят.
 
 
Сладостно-тоскливо ноет сердце,
от сопротивления устав,
в мир любви открыв нежданно дверцу,
и себя найдя там, потеряв.
 
 
Всё волнует: сосны вековые,
облачных волос на небе прядь.
И опять тревожные, живые
рвутся строчки, падая в тетрадь.
 

Крылья бабочек

 
В чужой ослепительной власти
растает сомнения миг.
Не мною придумано счастье,
что делит судьбу на двоих.
 
 
День тянется к ночи. Спокоен
таинственный чувственный зов.
И бабочки сладостным роем
стремятся в пучину костров.
 
 
А их опалённые крылья,
подхвачены ветром, летят
и падают вниз без усилья
от ливня весеннего в сад.
 

Заодно

 
Как спящий долго великан,
сошедший с гор,
весенний ветер-ураган
свой приговор
вершил, волнуясь и трубя,
и за версту
деревья гнул к земле шутя,
и гнал тоску.
Стонала жалобно душа
под этот вой,
и всё рвалась, и всё звала,
забыв покой.
И тени мчались за окном
куда-то прочь…
Я с этим ветром заодно
была в ту ночь.
 

Одна

 
Молва не может о хорошем
поведать. Тонко там, где рвётся.
И сердце непосильной ношей
в груди то нежится, то бьётся.
 
 
Одна. И каждый день со страстью
меняя старые ботфорты,
ей данной кем-то странной властью,
опять жизнь надо мной смеётся.
 
 
И я смеюсь за нею тоже,
порыв ловлю губами нежный.
И закрывая рану кожей,
живу сомнительной надеждой.
 

Судьба

 
Чуть осторожною мольбой
врезаясь в уши,
жизнь тянет время за собой
из тьмы наружу.
И навзничь падают гробы,
снимают шляпы
враги, сбегая от беды
в момент расплаты.
И от старанья закусив
губу, мешая
и боль, и святость простоты,
глядит шальная
судьба, не смея возразить,
теряя меру,
когда жить значит, что любить
в запале стерву.
Сказав невольно о былом,
меняет тему,
вновь приглашая радость в дом
одну из первых.
 

Прятки

 
Недосказанное солнце,
пересказанный апрель.
Радость по небу несётся,
стелет облаком постель,
переносится за тучки,
в старом спрятавшись дворе,
в этой внешне невезучей
и бессмысленной игре.
Закрываются ладошки,
открываются опять.
Это как бы понарошку,
но нельзя ни дать, ни взять
то, что спрятать невозможно,
то, что нечего терять…
Недосказанное солнце,
детства прошлого печать.
 

Наверняка

 
Забыв уют, уняв усталость,
на ощупь, вброд и впопыхах,
с кровати сбросив одеяло,
идти туда, где смертен страх.
 
 
Пера простого лёгкий почерк
не даст отречься и соврать,
в пучину вечных одиночеств
быльëм неведомым упасть.
 
 
Гореть и леденеть красиво,
объять незримо все века,
и ветрено, и горделиво,
и прямо в цель наверняка.
 

Наотмашь

 
Весна оставлена до срока,
молчит любовь. И холода
внутри волчонком одиноким,
как в клетке, воют иногда.
 
 
Бог с вами, войте. Нет предела
печали светлой. И пока
душа не покидает тело,
она волнуется всегда.
 
 
А май колышется, хлопочет,
цветеньем чудо ворожит,
колдует рифмой между строчек,
наотмашь проживая жизнь.
 

Вернисаж

 
И снова этот позабытый храм —
умытый воздух, мягкая прохлада
печаль и радость делят пополам
на сцене вернисажного театра.
 
 
Знакомый запах скошенной травы
и неба цвет до изумленья синий.
И я, не поднимая головы,
вхожу в тот мир, от солнца обессилев.
 
 
Плывут, всё понимая, облака,
и я плыву, опять плыву за ними
в закрытый храм без боли и стыда,
отныне не деля его с другими.
 

Запах полыни

 
Веет запахом полыни,
свежим ароматом мяты,
и иду я, мысли сдвинув,
вновь, как прежде, виновата
перед птичьим новосельем,
перед лесом земляничным,
перед топотом весенним,
словом где-то неприличным,
что однажды с губ слетало
как-то с пылу. Виновата,
что мужского пьедестала
в этой жизни не встречала,
что готова вновь влюбиться
в новый мир, святой и грешный,
чуть разбавив его лишней,
не всегда весёлой песней.
 

Не спасает календарь

 
Не спасает календарь весну.
Сбились дни с пути, должно быть, летние.
Этот май готовится ко сну,
уступая холодам заметнее.
 
 
И уже мне не хватает слов
мир объять в своей неуловимости.
Тщательно скрывается любовь,
тихо угасая без взаимности.
 
 
Рай внутри себя, не в облаках.
Жизнь моя полна ещё рассветами,
и на полках в нескольких томах
встреча ждёт с любимыми поэтами.
 

Май

 
Льёт с горизонта осторожный,
далёкий и чуть ясный свет.
Весна идёт и пылью звёздной
небесный красит силуэт.
 
 
Ночь, наслаждаясь, тихо дремлет
в объятии речных ракит
и раз за разом постепенно
утрачивает гордый вид.
 
 
В тот самый час приятной неги,
когда окрестность ещё спит,
рассвет свои ночные бредни
тайком исполнить норовит.
 
 
Он землю чувственно ласкает,
пока она парит во сне,
внезапно после исчезая
в недавно скошенной траве.
 
 
День пахнет предстоящим летом,
и как сиреневый магнит,
притягивает ярким цветом
гуляющей вразброд весны.
 

В парке во время дождя

Трагедия личинкой пустоты

в весенних каплях падает несмелых,

и влагу пьют доверчиво цветы,

встречая ароматом перезрелым.

Что не было, уже не потерять.

Я этой мыслью радую лягушек,

что песнь поют свою. Ни дать ни взять,

Шаляпин мог бы даже их послушать.

Природа услаждает взгляд. А мне

нельзя ни позабыть, ни повиниться,

и все стихи, пришедшие во сне,

взмывают, чтобы завтра возвратиться.

Песчинкой

 
И этот день, и эта ночь
песчинкой в никуда упали.
Себя мне сложно превозмочь,
ну а тебя смогу едва ли.
 
 
И снова рухнула мечта
в бездонную, как пропасть, яму.
А жизнь, всё та же суета,
свою печатает программу.
 
 
Я вижу – на твоём плече
оставил след пройдоха-ветер,
пропав мгновенно вдалеке,
меня как будто не заметив.
 

Оттепель

 
Во дворе меркнет свет фонарей,
поглощая случайных прохожих.
Тает лёд всё под солнцем сильней.
Ты – не лёд, ты не таешь, я – тоже.
 
 
Не желаю я больше читать
о любви той, тобой не забытой.
Отпусти меня в небо летать,
пока дверь на замок не закрыта.
 
 
Мне так проще – вовсю там звенит
равнодушная к боли прохлада.
И душа моя рвётся в зенит
от тебя, от себя. Мне так надо.
 
 
Дни пойдут не спеша, чередом,
зажигая на небе свод звёздный.
Лёд на сердце растает потом.
Говорят, будет оттепель поздней.
 

Июнь

Между домов лепятся облака.

Лето волнует, плавно путает мысли,

в полночь шмыгнëт, скажет светло «пока»,

хмель на рубашку звёздным потоком брызнет.

Следом за стаями прыгая ввысь,

и не справляясь с телом на самом взлёте,

глупый птенец падает на карниз,

не понимая, что и где происходит.

Пух тополей бросил в лицо июнь,

цедит напиток солнца желтком в бокалы.

Слышно вдали звуки волшебных струн —

это небесный ангел берёт гитару.

В окне

 
В окне – простор и ширь,
и облачные блюдца
глядят в глаза стихий,
не смея оглянуться.
 
 
В права вступает ночь,
накрыв тревогу шалью,
и новую любовь,
и слёзы зазеркалья.
 
 
И лунным молоком
бросаясь осторожно,
грустит луна тайком
о чём-то невозможном.
 
 
И вороньё летит
за добрыми делами,
распяв свой прошлый стыд
у всех над головами.
 

Такое лето

 
Расстреливает лето тихо дни,
льёт слёзы в свои мягкие подушки.
А хочется, свихнувшись от любви,
чушь полную нести тебе на ушко.
 
 
Не удержаться и не устоять,
когда воркует голубями небо,
когда такое лето узнавать
возможно по невидимым приметам.
 
 
Я разделю с тобой его шаги,
метания шальные до рассвета…
Расстреливает лето тихо дни,
забыв предупредить меня об этом.
 

Устала

 
Заросли все аллеи,
и подёрнулись дали.
Я уже не старею.
Мои вёсны устали
от несказанных строчек,
от напыщенных истин,
от сплошных одиночеств,
ненаписанных писем.
Вместо всех многоточий
ставлю жирные точки.
Мои долгие ночи
изменили свой почерк.
Скоро взгляд исподлобья
бросит вечная осень
и конечно, не спросит,
где кого черти носят.
Опустеют аллеи.
Дней живых станет мало.
Я ещё не старею,
лишь немного устала.
 

Запах липы

 
Мягкий запах липы.
Рай провинциала.
Тени лёгкой свитой
кружат как попало.
В незнакомом месте
тянется дорога.
Мы шагаем вместе
с дочкой, злясь немного.
А лучи взрывают
этот мир с разбега,
цветом украшая
пасмурное небо.
Тропка тихо вьётся.
Вечер с небом слился.
Одинокий тополь
растерял все мысли.
И витает липы
запах вперемешку
с запахом крапивы.
Падает в насмешку
дождик в редких каплях
прямо на ладошку.
Вечер. Липы запах…
Помолчим немножко.
 

Ненастье

Не умолкает беспокойный дождь.

И все обещанные ранее приметы

ты, притаившись у окна, не ждёшь.

А в золотых веснушках это лето

махнуло вдруг ослабленной рукой.

Так поцелуй воздушный на прощанье

кому-то посылают неживой,

что не сулит ни встречу, ни свиданья.

Потянутся за ним пустые дни,

враждебные теплу, улыбкам, страсти,

как будто где-то пели соловьи,

но больше не поют. Увы, ненастье.

Две звезды

 
Выстлано тучей небо,
болью – земная ширь.
Падает свет с разбега
в тёмный ночи настил.
 
 
Прямо на бездорожье
бросила след луна
трепетно, осторожно,
чтоб не свести с ума.
 
 
Шепчет в окно, как будто
кто-то её просил,
радостно, поминутно,
не напрягая сил.
 
 
И оттого по краю
каждой земной мечты
светятся, зажигаясь,
парные две звезды.
 

Без любви

 
Тревожно и пустынно без любви.
А ветер, он об этом лучше знает:
то нежится в тени живой листвы,
то тучи страстно в небесах гоняет.
 
 
Обратно осень хочет на постой.
И не справляясь с непогодой, лето
напрасно машет сломанной рукой —
мешают боль и теснота лонгета.
 
 
Не выдержав нечаянной тоски,
невольно плачет голубое небо.
Пустынно и тревожно без любви.
И ветер знает лучше всех об этом.
 

Сюжеты

 
Молча снимаю запреты,
счастье кивает само
там, где воруют сюжеты
в старом забытом кино.
 
 
Вновь зажигаются звёзды,
скоро прощая вину.
Если мне будет не поздно,
я ещё к ним загляну.
 
 
Если мне завтра взгрустнётся,
светом заполню свой мир,
чтобы не спуталось солнце,
путь освещая двоим.
 

На бегу

 
День на бегу и впопыхах,
чтобы в конце, как наслажденье,
увязнуть по уши в стихах
до тошноты, до одуренья.
 
 
Упиться фразой, пролистать
обычную, казалось, строчку,
и словно мантру, повторять
в мозгу засевшую концовку.
 
 
И глубину далёких глаз
представив на одно мгновенье,
опять, уже в который раз,
перечитать стихотворенье.
 

До рассвета

 
Вновь разговоры до рассвета:
сама с собой, с луной, с котом.
Бормочет бессловесно лето
под нос о чём-то о своём.
То капли мне в окно бросает,
то хмурится, не кажет глаз,
и незаметно исчезает
своей мелодией для нас.
 

Когда молчат стихи

Молчат стихи, работает душа

без устали и время не жалеет.

Так путаясь в ногах, к судьбе спеша,

бежит малыш по парковой аллее.

Так в кашле задыхаясь, паровоз

груз тянет, надрывая грудь и плечи.

Так умываясь от избытка слёз,

дождь летний от жары природу лечит.

И пережив отчаянный финал,

стихи сорвутся днём ли, на рассвете

из темноты, когда никто не ждал,

как в мир приходят ниоткуда дети.

По краю

 
Кляксой пролитой застыло небо.
Письма не пишем, устали строчки.
Тем хорошо, кто ещё там не был —
в мире, рождённом от одиночеств.
 
 
Вновь у рябины алеют грозди,
и от прохлады дыханье стынет.
Нам говорят, что мы только гости,
завтра уйдём, и придут другие.
 
 
Прячем глаза от любви и солнца —
оба дотла иногда сжигают.
Так и идём, как куда придётся —
вниз или вверх, но всегда по краю.
 

Мало оставалось

 
Клонилась мокрая трава.
Сквозь монотонный шёпот улиц
твои мне слышались слова.
А под зонтом шагал, сутулясь,
прохожий и на поводке
собаку вёл. Давя на жалость,
кричали чайки вдалеке…
От лета мало оставалось.
 

Смена декораций

Смена декораций: по воде

тянутся круги, где брошен камень.

Мне читает строки о тебе

ветер пересохшими губами.

Затихает, снова голосит.

Как же неприятен этот голос.

У печально согнутых ракит

побелел за лето тонкий волос.

Выстилает будущий январь

снежный путь под нашими ногами,

дав понять, что тоже ему жаль

лета, не случившегося с нами.

Август

День лёгкой негой ублажает грусть.

Недолго лето будет ещё длиться.

Читает август громко наизусть

надорванные осенью страницы.

И дождь дурную не приносит весть,

потоком влаги поливая земли.

И дышит город, солнечную медь

себе на грудь, чуть высохнув, примерив.

Но чувствуют неладное стрижи,

утюжа долго в зыбкой дымке небо,

и мечутся, сменяя виражи,

вонзаясь ввысь стремительно с разбега.

Вселенским чудом замирает ночь.

Таинственно встаёт луна над домом.

Звёзд мало, но их силу превозмочь

уже нельзя. Воздушно, невесомо

струится воздух, охлаждая пыл

возникшей от жары тягучей плавки.

Рисует август из последних сил

пейзажи в школьной новенькой тетрадке.