Текст книги "Акимов. Любовь, какая она есть"

Часть 1

1

– …Николай и Клара, в полном соответствии с Семейным Кодексом, согласно составленной актовой записи о заключении брака, скреплённой вашими подписями, ваш брак регистрируется. Объявляю вас мужем и женой. Ваш брак законный…

– Сегодня вам вручается ваш первый семейный документ – свидетельство о заключении брака.

Регистратор отдала жениху свидетельство.

– Пожалуйста – ваши паспорта. По обоюдному согласию вам присвоена общая фамилия Акимовы. Теперь молодые могут поздравить друг друга! –объявила официальным церемонным голосом дама в светлом трикотажном платье с прической «Бабетта».

–Горько! – дружно, но негромко поддержали немногочисленные гости, стараясь соответствовать дворцовому уровню.

Дворец бракосочетаний был реальным дворцом девятнадцатого века и роскошью своей обескураживал советских работников и работниц. От широких колонн коринфского ордера при взгляде вверх к капителям начинала кружиться голова. Неподготовленные к богатому интерьеру гости присаживались на край обитых тяжелым шелком стульев с резными ножками. Хрустальные люстры и бра переливались на августовском солнце. Парадная лестница, покрытая толстой красной ковровой дорожкой, расходилась на площадке у зеркала вправо и влево, широкие мраморные перила и точеные узорные балясины добавляли роскоши и делали лестничные марши любимым местом фотографов для фотосессий. Там их и остановили для постановочного фото.

Молодые не вписывались в дворцовый интерьер. Невеста хоть и в белом шелковом платье с открытыми плечами, с юбкой – татьянкой по колено, на стройных ножках изящные лодочки на шпильках, но она была без традиционной фаты и шлейфа. Из украшений – пышная стрижка, но привычка держать голову говорила о том, что недавно на ухоженной голове были тяжелые косы. Жених был в гимнастерке: костюма, по молодости или по внезапности бракосочетания, еще не было.

Гостей было десять: по двое родителей с обеих сторон, по сестре, бабушка и тетя жениха и свидетели. Уже тогда существовал целый церемониал фотографов, набор стандартных фраз не богат: «сейчас отсюда вылетит птичка», «скажите сыыыр», «посмотрите в камеру». Улыбки молодых получились напряженные и натянутые, а гости радовались искреннее. У них впереди – веселье. Мраморный круглый столик с советским шампанским, вазочкой конфет «Мишка на севере» и кисточкой винограда смотрелся тепло и солнечно, по – августовски. После бокала шампанского крики «Горько» стали громче, задорнее и смелее.

–Горько! – хор гостей увеличивался и увеличивался. Столы были накрыты прямо во дворе. Ворота дома жениха и его родителей открыты настежь. Гости давно перешли на водку и самогон. С каждой выпитой рюмкой хозяева все меньше понимали, кто был зван, кто не зван. С улицы заходили все. И все меньше героями торжества оставались жених с невестой.

– За здоровье молодых!

– Коля! Клара! Горько!!!

Соседи Володька и Игорь опоздали, пришли после смены.

– Штрафные хлопцам! Пейте!

– Пьем!

– Поздравляйте!

– Поздравляем!

       С каждым опоздавшим гости пили тоже. И пир пошел бойчее.

Коля с Кларой измученно вставали, подчиняясь традиции. Уважительно выслушивали пожелания и наставления. И в каждом новом пожелании Коля слышал то наболевшее, о чем мечтал очередной говоривший и что у него не сбылось. Он подумал, что пожелания на свадьбах гости редко произносят радостно. Чаще всего – с горечью, как несостоявшуюся свою горькую мечту. Не потому ли так отчаянно и с надрывом потом кричат молодым: «Горько!!!»

Сестра Николая Нина сделала все, чтоб свадебные традиции были соблюдены и вымотали вконец новобрачных: шутки, матерные частушки, плачи. Только потом, когда смеяться не осталось сил, все угомонились и стали потихоньку запевать песни о любви, о тяжелой женской доле, о работе мужчин. Потом – то, что все знали: «Черный ворон, что ты вьешься…»

– Коля. Я больше не могу. Я очень устала, – шепнула Клара Николаю и заплакала. – Нам же можно тихонько уйти…Даже положено…

Она приехала с родителями к нему на свадьбу из другого города, в котором он служил. Он влюбился в девчонку с двумя толстенными косами и зелеными подслеповатыми глазами, как только увидел ее на танцах. Жениться решил сразу. Семья у нее достойная, отец военный, фронтовик, мать рабочая. Приняли солдатика доброжелательно. Он после демобилизации уехал в родной город и объявил родным, что ждет девушку и что сделал ей предложение. Дома и не обрадовались, и не расстроились. Она приехала через месяц. Спали в разных сторонах дома, соблюдая приличия. А теперь, по всем правилам, им разрешалось в эту ночь быть в одной кровати и любить друг друга. Он ждал этого момента. А гости все поднимали и поднимали рюмки и весело подмигивали новобрачным. В этот момент от прикосновения его охватил трепет – так он хотел ее – голую, заплаканную, такую желанную. Ее ладонь лежала в его. Он потянул ее за руку, они наклонились в тень, куда не светил фонарь, и ловко растворились в темноте неосвещенного двора.

В приготовленной для молодых комнате он не включил свет. Стал торопливо раздеваться, прислушиваясь к капроновому шороху ее платья. Они стояли в темной комнате у самого края распахнутой кровати.

– Помоги расстегнуть замок, – она повернулась к нему спиной. Волнуясь, он повел замок криво, тот встал бугром, но пошел вниз. Он медленно снял лифчик и, опустив ладони, просунул их под ее податливые трусики. Постель пахла свежестью первого снега. Губами прикоснулся к ее глазам. Она тихо плакала, прощалась со своей девственностью. Утром они не смотрели друг другу в глаза, словно совершили что – то постыдное. Он чувствовал к ней что-то новое: нежность и почему-то жалость.

Родители Клары до обеда уехали. Им добираться самолетом почти три часа и часов шесть поездом. Надо возвращаться на работу. Мама и сестра Коли пытались пробраться в спальню, посмотреть их постельное белье. Николай защищал подступы к двери. Клара расплакалась. Полдня не выходила из комнаты. Жизнь замужем в доме свекрови с первого дня, действительно, оказалась горькой. К вечеру тихо вышла из дома во двор. Николай с отцом сидели под вишней, пили пиво из огромных граненых кружек, просунув всю ладонь под ручку. Она присела рядом, прислонилась к мужу. Улыбнулась свекру. Наклонилась над его кружкой, понюхала темную янтарную ароматную жидкость. Она густо пахла солодом, хлебом, солнцем.

– Хочешь? – спросил Николай, обняв Клару.

Она отрицательно покачало головой, но сделала полглотка, только чтоб убедиться, что оно такое же вкусное на вкус, как и на запах.

– Нос не вешай, – подмигнув ей, сказал батя. Жизнь все расставит по своим местам.

Посмотрел на Николая:

– Я всегда на твоей стороне. Ты мать знаешь. Она ревностью изведет…

Мужчины закончили разговор, который, видимо, долго вели до ее прихода.

– Спасибо, Батя.

Он называл Демьяна Назаровича Батей, хотя тот был отчимом. Он не был даже законным мужем мамы. Просто после войны многим было не до ЗАГСа, как сейчас. Работали на тракторном заводе вместе, потом после смены ехали в автобусе в одно семейное общежитие, где в одной комнате она жила с двумя детьми, мамой, сестрой и ее мужем. Только через года полтора освободилась комната, и сестра Шура с мужем Иваном переселились в нее. Переселились – важно сказано. Просто вышли из одной комнаты и зашли в другую. С одним чемоданом белья. Больше не было ничего. И детей у Шуры не было. Во время войны завод выпускал танки. Женщины работали сутками, таскали тяжелые детали. После войны врачи сказали, что про детей ей придется забыть.

       Демьян долго присматривался к Зое, неунывающей, работящей. У него после смерти жены осталась дочка – Колиного возраста. В начале пятидесятых годов работникам предложили участки для строительства домов. Так вокруг района еще выросли несколько поселков по названию сторон света. И он позвал ее строить дом вместе. Зоя не соглашалась. За ним была какая-то непонятная история. Он не служил. Не состоял в партии. И был родом с Западной Украины. Это смущало сестер и их маму. Но время шло, Демьян оказался добрым, веселым, без подлости в душе. Другой стороны его жизни она не знала, осуждать не умела, и она решилась объединиться.

      Николай с сестрой Ниной помогали родителям строить дом: подносили материалы, месили ногами глину. Вдвоем с батей они обустроили большой двор с двумя флигелями, расположенными симметрично: в одном была баня и мастерская, в другом– летние комнаты. У бати были золотые руки, все он делал добротно и по возможности аккуратно. Он не был с ребятами особенно ласков, не баловал, им уже это было не особенно нужно. Но за многие годы ни разу не обидел ни поступком, ни словом. Он вообще был не многословен. Зато в нужный момент оказывался рядом, закрывал от всех бед.

– А я не смогу все время жить в таком напряжении, ожидая внезапного удара, – проговорила Клара, вытирая слезы, выкатившиеся на нос.

– Вы вот что… К родственнику моему поезжайте на полустанок. Помнишь Петро – путейца? Мы к нему ездили, когда тебе было лет двенадцать – тринадцать. В лесочке запрятано озерко, ты там рыбешек таскал. Вы со свадьбой спешили очень. Мать еще не свыклась с мыслью о невестке. Ждала тебя одного из армии – а ты там влюбился, невесту привез. Поставьте себя на ее место. А пока вы там любитесь, мама с Ниной успокоятся. Привыкнут. Да и вы притретесь пока друг к другу. Тоже, небось, надо…

У Коли были радостные воспоминания о той детской поездке. Они с батей тогда двумя электричками добрались до станции и полдня по жаре с двумя рюкзаками гостинцев шлепали по путям до петровой теплухи.

На свадебное путешествие не имелось ни денег, ни времени. Николай вернулся из армии два месяца назад, восстановился в авиационный институт, откуда его и призвали, сейчас искал подработку. Клара приехала к нему месяц назад, они подали документы в ЗАГС, и она начала устраиваться на работу на тракторный завод. Сейчас у них в запасе максимум одна медовая неделя! Поэтому мысль о поездке на полустанок показалась очень кстати. И путешествие, и недорого. И просто сбежать, укрыться со своим счастьем от злых языков. Кларе показалась эта неделя спасением. Как ребенку – пока вышел из проблемы, пока не видишь ее вживую, кажется, что ее и нет. А Петро – добрый пьяница – был не то братом бати, не то племянником, не то вообще седьмая вода на киселе. Писем они друг другу никогда не писали, но батя приезжал к Петро раз в пять – семь лет, и тот вроде как всегда ждал, был рад ему и готов к его приезду.

Во время войны Петро потерял всю семью и в город вернуться не смог. Сошел на станции, не доезжая до города, брел от станции к станции, по пути напивался. Как оказался на этом полустанке, не помнит. Рассказывали, что на дрезине пили с обходчиком, так его на это дрезине и подвезли до теплушки. Ветка неосновная, тепловозы проходили по ней редко, но обход и ремонт делать было надо. Обходчик, крепкий седой дедок – в вышиванке по выходным, а в одном и том же ватнике в будни зимой и летом – его не прогонял. Слушал военные истории, про жизнь Петро до войны и кивал головой. Ему казалось, все это знакомые истории, каких тысячи вокруг, без особых затей, без театральных домыслов, ничем не приукрашенная жесткая история.

Николай с Кларой выехали утром рано и добрались до нужного полустанка без названия, с номером километра, перекладными электричками только к вечеру. На станциях в ожидании нужного тепловоза покупали у бабушек пирожки и откусывали друг у друга кусочки, пробуя пирожки с капустой, молодой картошкой и жареным луком, с водянистой вишней шпанкой. И целовались. Солнце добавляло света через ее очки, ослепляло, и она щурилась, целовала его с закрытыми глазами. Из-под ресниц текли слезы.

За те девять лет, что Николай не был на полустанке, много изменилось. За вагончиком – теплушкой, выпущенной, наверное, еще в начале тридцатых годов, появилась небольшая хата – мазанка в одно окно с каждой стороны. На крыше – не то солома, не то свежая трава. Вместо цветов у крыльца – криво растущие подсолнухи. В таких огромных, больше головы, ярких подсолнухах сейчас любят делать сэлфи девчонки. Клара встала рядом с самым высоким и не достала до его желтой, в черную крапину беретки. Забора нет, только муляж – два метра сплетенной изгороди, на одном шесте перевернутый закопченный немытый чугунок, видимо, чтоб дождь промыл. Возле домика лежала старая хозяйская собака. Она узнала Колю. Марсик преданно смотрел на них, повиливая хвостом, сопровождая гостей везде, куда они заходили. Николай заглянул в сарайчик. Коза хрумкала березовый веник. В маленьком огородике все буйно росло вперемежку с сорняками: огурцы, кабачки, репейник, лук, петрушка. Дверь была заперта. Он не знал, где Петро прячет ключ, но раньше оставлял под верхней ступенькой теплушки. Значит, по аналогии надо посмотреть под верхней ступенькой домика. Есть! Они вошли, наклоняя голову. В доме не было ничего лишнего, да и необходимого не было. Стол, кровать, сундук, два табурета. Между окнами стеллаж с двумя тарелками и двумя кружками. На печи один чугунок и чугунная сковорода. Батя, молодец, положил в рюкзак спальный мешок, полотенце, две кружки, две миски, две ложки.

Проснувшись ночью, глядя в черноту, Николай снова, как и после первой ночи, подумал, что, кроме любви, он к Кларе чувствовал тихую нежность и жалость. Видимо, такая и есть ровная семейная любовь. У него до жены, конечно, были и девушки, и взрослые женщины. Но тогда это были хоть и короткие, но бури. С разрывом в груди, с пылающим мозгом. Он испугался этого спокойного чувства и даже легкого разочарования – не в ней, а в себе, в своей способности любить. Но понадеялся, что сильная страсть еще разгорится.

Их разбудил лай собаки. Они проснулись. Было раннее утро. В дверях стоял Петро:

– Вот это гости у меня! Микола, ты ли? Шо за гарна дивчина с тобой? – вглядываясь в лицо Клары, щурясь со света, привыкая к мраку дома.

– Я с женой к тебе. На недельку. Не прогонишь?

– О! глазищи – то какие зеленые!

Петро тихо засмеялся:

– А что, дела плохи, раз ко мне в глушь прикатили? Получше мест не нашлось? А, солдат? Когда вернулся?

– Два месяца назад. Три дня назад женился. Невесту вот со службы привез.

– Ценный трофей…Вот ведь, кто что возит со службы!.. Для меня там не было? – ухмыльнулся он.

– Была б подходящая, привез бы!

– И на том спасибо. Вы, ребятки, подымайтесь, умывайтесь. Я чайник поставлю на костер. Печку не топил давно. Я на соседней станции заночевал, пешком шел. Чаю хочу.

К столу Коля вынес рюкзак, стал выкладывать два круглых черных каравая с хрустящими поджаренными краями, на которых еще местами виднелась мука, кусок сала в холщовом мешке, банку абрикосового варенья, два блока папирос, пять пачек индийского чая «Три слона», пакет гречи, риса, пшеницы, макароны и банки с рыбными и мясными консервами.

Петро понюхал хлеб, сделал глубокий вдох.

– Нигде хлеб так не пахнет, как у нас. Мне привозят изредка. Сам пробую печь, муки вон покупаю в мешках, – он кивнул за печь. Но такой не получается. За чай и папиросы отдельное спасибо.

Коля нахмурил брови и достал двухлитровую бутыль самогона. Она своим толстым туловищем, узким длинным горлом и заткнутым носиком походила на приличных размеров гуся. Петро удовлетворенно крякнул.

– От мамы с батей. На весь отпуск! – предупредил Николай родственника.

– Ага, – поспешно согласился Петро и начал разливать чай.

– Планы – то какие?

– Я сейчас студент, Петро. Поступил в авиационный, как до армии мечтал. А Клара устраивается на наш завод. Пока рабочей, там дальше видно будет.

– Надо бы по капельке.

Клара с Николаем вопросительно переглянулись, но решения не приняли. Решил все сам Петро. Достал из ящика стеллажа три граненых стакана, налил два по полной, в третий плеснул немного. Подал его Кларе.

– Тебе чуток. Нам – для праздника в душе. С законным браком вас, значит. Совет да любовь!

После обеда Клара предложила поставить шалаш в огороде, там поночевать, чтоб почувствовать, что такое «с милым рай в шалаше». Теперь над ними ветки орешника, а под ними сено, закрытое простынями. Укрылись овчиным тулупом, одним на двоих. Ночью мимо них, сотрясая землю, пронесся локомотив. Тишина делала далекие звуки близкими и объемными, непонятно, с какой стороны они идут. Они шли отовсюду. Каждый раз, просыпаясь, когда очень далеко слышался стук колес на стыках, он целовал ее, а она целовала его. В плотной темени он угадывал ее лицо, ее широко распахнутые глаза цвета некошеного луга, ее пухлые губы, всегда чуть-чуть обиженные. Он блуждал ладонью по ее телу, задерживался на груди, бедре, холмике. Темнота помогала ему, как слепому, чувствовать обостренно без зрения. Он гладил, целовал и представлял каждый сантиметр ее тела. Она обворожительна, бесконечно желанна. Наверное, та, о которой мечтал.

       Утром они бежали к маленькому лесному озерку, он с криком бросился в прохладную воду. В августе вода местами уже цвела и пахла травой, мокрым песком и рыбой. Клара долго входила, привыкая к воде, взвизгивая, когда он случайно или специально обрызгивал ее. Коля смотрел на маленькую фигурку жены, разглядывал ее. Залитая солнцем, вся в августовском золоте, она сейчас была красивее, чем всегда. Тонкая талия, очень округлые формы, все в ней плавно и мягко. Он замер, залюбовался. Вместе с ними с собачьим восторгом плюхнулся и Марсик. Он плыл за ней, не обращая на Колю никакого внимания. Николай понимал: пес тоже любит ее. Он считает ее большой красивой собакой из своей стаи и тоже думает, что может ее любить.

Ночью пошел сильный дождь. Стало холодно, Коля прижал жену к себе. Тут раскатистый гром проскакал по округе. Она спросила:

– Мы умрем?

– Нет, мы будем жить вечно!

В шалаш заполз Марсик, мокрый, пахнущий псинкой. Молния вбивала свои тонкие гвозди в скорлупу земли. Ветер раскачивал лес. Они лежали, крепко прижавшись друг к другу.

Утренний туман отрезал их от реальности. Они выглянули из шалаша – видно только их самодельное жилище на небольшой полянке. Ни жилого двора, ни леса. Нет мира и вселенной. Вся вселенная –только эта маленькая женщина в его руках, его тихое счастье.

Днем Николай с Петро подкапывали молодую картошку. Клара чистила грибы, собранные утром родственником. Петро рассуждал о медовом месяце. В заключение сказал, что медовым называется еще потому, что завтра качает мед. У него три улья в конце огорода. Клара не подходила к ним, боялась пчел, не понимала их жизни. Когда Петро объяснял что – то Николаю и они, наклонившись к домику, рассматривали рамки, она наблюдала за ними издалека. Но мед любила.

Петро погладил между рогов зашедшую в сени козу. И тут Коля вспомнил почему – то о Робинзоне Крузо. Потом он понял. На тумбочке в теплушке у Петро постоянно лежала книга Дефо «Робинзон Крузо». Неизвестно, читал ли он ее вообще, но книга привлекала внимание всех, кто заглядывал к нему в каморку. Наверное, Петро считал себя Робинзоном на этом участке железнодорожного пути. Об этом Коля и сказал родственнику. Он вздохнул, кивнул головой и ничего не ответил.

Петро человек особенный. Он не был ни сильным, ни мужественным, ни без греха. До войны он работал слесарем, был на хорошем счету, но запил. Уволили, отличную комнату в общежитии, где жили по четверо, отобрали. Жил у дворника в подсобке рядом с лопатами, метлами, скребками. Иногда что-то почистит – подремонтирует, за это дворник его кормил. А пил с мужичками у магазина. А однажды у винного его окликнула Таня, женщина, работавшая с ним на участке.

– Что же ты с собой делаешь, Петро? Ты ж работник отменный. Лучшим слесарем был! Как можно так потерять лицо? Грязный, необихоженный..

– А ты обиходь…– предложил мужчина. – Никому не надо это.

– Пойдем, накормлю борщом.

При слове «борщ» желудок сжался. И он пошел. Она дала чистое полотенце, попросила снять грязную рубашку. Мужской одежды у Тани не было, и он накинул ее широкий халат. Они смеялись его нелепому виду. Борщ был с галушками, с чесноком, Петро откинулся к крашеной стене и стал вспоминать, когда последний раз он ел такой, и не мог вспомнить. Наверное, только в детстве, у мамы. Таня заваривала чай, укрывала чайник стеганой куклой, доставала чашки, оглянулась – он спит, прислонившись к стене. Он так и остался спать на кухне. Потом в комнатке девять метров в перестроенном дореволюционном доме, в котором из одной огромной квартиры нарезали много малюсеньких, но отдельных, с туалетом, без ванной, и одной раковиной только на кухне. Таня в парторганизации убедила товарищей дать еще один шанс Петро. И он оправдал ее надежды, снова работал так, что залюбуешься. Таня не была красивой, обычная, чистенькая, умная по – житейски. Но когда обнимала Петро, у него сердце билось от счастья. Через девять месяцев родился сын. Еще через год – дочь. А еще через год – война. Он служил танкистом. Он не боялся ничего. Он знал, за что воюет. В танке не горел, есть и другие ежедневные невыносимые ситуации, вынести которые можно только зная, ради чего. В его городе, в котором как хозяева расположились немцы, остались дорогие люди, ради которых он мог победить себя, свой страх, свои пороки. Победа не принесла счастья. За несколько месяцев до окончания войны родственники написали, что Таня с детьми погибла. Они просто нашли их убитыми во дворе дома. Соседи сказали, что не видели, как все случилось. Петро не вернулся в город. Проехал мимо. Так до полустанка пьяным и добрался. Говорить ни с кем не хотел. Пока жив был его старик – путеец, необходимости разговаривать ни с кем и не было. Молча помогал ему, за исключением тех дней, когда пьяный, в слезах и слюнях, вытирая лицо кулаком, он рассказывал ему в который раз историю своей любви.

       Уже после смерти напарника обзавелся козой, собакой, огородом, тремя ульями. Так и жил много лет, как Робинзон, и не считал ни пролетавших редких локомотивов, ни пролетавших мимо лет.

Ссора возникла из ничего.

– Петро держит вилку, как твой батя, – сказала она. – Не накалывает, а поддевает картошку.

Он не остался в долгу:

– А твоя мама вытирает рот тыльной стороной ладони.

– Не трогай мою маму, – вспылила она и выпрыгнула из вагончика.

К вечеру жена не вернулась. Коля забеспокоился. Не было и собаки. Подошел к озеру. Облазил вокруг весь небольшой берег. Следов не нашел. Вернулся в вагончик – спит, свернувшись калачиком. Лег рядом и стал целовать. Она открыла глаза и обняла.

– Прости, – сказала она…

Ночью проснулись от стука колес. Вагончик катился по рельсам.

– И куда он? – произнесла она. Он пошутил, что… в счастливое свадебное путешествие катится вагончик…

В конце недели вечером за ними пришла дрезина. Петро ездил, просил мужичков со станции увезти гостей в назначенный день и час. Собака спрыгнула на скрипучий гравий с дрезины.

– Прощай! – сказала она Марсику. Обнялись с Петро. Слов не говорили, обещаний приехать еще не давали. И платформа снова покатила по рельсам в обратном направлении. Луна, привязанная невидимой нитью к вагончику, плыла и плыла воздушным шариком за ними.

Жизнь после этого маленького отпуска Клару не особенно баловала радостями и праздниками. Из всей череды жизненных будней она с болезненной затаенной грустью будет вспоминать Петро, шалаш, хату с травой на крыше и самую счастливую неделю в ее жизни.

2.

Ребята вернулись в город успокоенные, расслабленные, веселые, без напряжения первых послесвадебных дней. В доме тоже привыкли к женитьбе сына и брата, к тому, что у него семья и с этим надо считаться. Клара рада была помочь в чем угодно. На следующий день после приезда Коля поехал в авиационный институт, откуда его призвали в армию с первого курса. А свекровь позвала Клару опрыскать картошку: колорадский жук варварски обгрыз подсыхающие на палящем солнце листья. Развели химическую отраву, заправили в бочку, погрузили на коричневую тележку, сколоченную и покрашенную батей. Он все в основном красил коричневой краской. Кларе казалось, что это вообще половая краска. Наверное, у него такой вкус, ему так больше нравится, думала она. Зоя обычно не обсуждала поделки мужа. Он вставал в четыре утра, когда солнце всходило, что-то мастерил для дома, инструмента было много. Она изредка без задора подхваливала его, но, когда неожиданно нужна была какая-то вещь, он молча, с улыбкой доставал ее из своей сарайки, которую важно называл мастерской. И все у него всегда было. Так и сейчас, когда Зоя сказала, что бочку придется взять большую, на спине не унести, он так же важно, как и всегда, выкатил большую тележку. Женщины обрадовались, на все лады расхваливали батю:

– Демьян! Ты у нас мастер! Хозяин!

– Батя! Какой вы мастеровитый! Вот спасибо!

Демьян улыбался, не разжимая крупных красивых лиловых губ, стараясь сжимать их в дудочку, чтоб не расплылись от удовольствия.

Огород был в десяти минутах ходьбы, за дворами. Работали споро, надо было закончить до жары. Клара хотела поддержать разговор, чтоб быть чуточку роднее.

– Повезло Вам, Зоя Егоровна с батей. И руки золотые, и дом, и баню может построить. И спокойный такой…

– Ну, Коля спокойнее – кровь другая. Благородная. А у нас с Демьяном тоже, знаешь, дни бывали! Не такой он и ангел. Как шлея под мантию попадет, только держись! Все снесет на пути. Кстати, про баню напомнила. Мы, когда баньку построили, у соседей еще не было своей. И Паленые к нам приходили париться. Так повелось. Баню Демьян нам соорудил на славу. Сегодня как раз вот и затопим после работы…Он и лавки удобные в предбаннике сколотил, и вешалки под рукой. И все внутри обшито вагоночкой. Он же не торопится, все аккуратно делает, не спеша. Печка – загляденье, с камнями кругленькими. Он их откуда-то привозил. Однажды Паленые пришли в субботу, принесли салаты. Мы с Ниной синеньких натушили, вареники с карошкой и салом настряпали. Демьян, распаренный, обмякший в парной от жара и от выпитого, ушел в хату первым.

Я мужикам вареники варила. Они всплывали в кипящей кастрюле, я шумовкой поддевала уже. На столе стояла чекушка, мы после бани всегда с удовольствием пропускаем по рюмочке. Любим это дело. Я налила ему рюмки и сказала, как говорят в этих случаях: «С легким паром». Помню, он выпил, наколол на вилку тугой и писклявый огурец, он скрипнул так противно. Демьян рот приоткрыл, вдруг побледнел и напрягся. «Кто??!! – заорал он». Я посмотрела на вешалку, увидела мужской плащ, попятилась к стенке, сползла, присела. Знала его характер, начала придумывать варианты. Он поднялся надо мной, как зверь. Думала, прибьет или задавит. Помню, шептала: «Демьян, ни сном ни духом,..ни сном ни духом…» В это время в дверь постучали. На пороге появился брат Паленого, которого тот привел с собой в баню. Он сказал: «Извини, Демьян. Ты по ошибке в предбаннике надел мой плащ. Я естественно, поняла все и подбоченилась. Ох, я ему устроила!!…

И Клара тоже рассказывала про жизнь в своем доме, свои семейные истории.      Тем не менее раздражение на молодую женщину периодически возникало: то приготовила не так, то зелень порубила слишком крупно, то просто не так прошла. Скандалы вспыхивали неожиданно и мгновенно, как медведь нападает без предупреждения об опасности. Со временем кричать стали уже обе стороны, так громко, что слышало дословно несколько дворов вокруг во все четыре стороны. Кричали до изнеможения, с оскорблениями, припоминаниями слабых мест и слов, сказанных в минуты откровений, что было еще обиднее. К матери постепенно присоединялась сестра. И бой оказывался неравным. Периодические ссоры были их образом жизни.

Чаще нападки происходили в отсутствии Николая – в магазине ли он был, в институте ли. Если он, приближаясь к дому, слышал крик, бежал вприпрыжку на помощь. Больше на улице так из соседей не кричал никто. Клара бросалась к нему:

– Я же ничего не сделала! Ничего не говорила. За что они меня?

– Вот и не отвечай ничего. Промолчи лишний раз.

– Я и не отвечаю…

Дома У Клары скандалы были не приняты. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Ее мама, Полина Ивановна никогда даже голоса не поднимала. Кричать, чтоб слышали соседи, считалось позором. Это вообще позор – выставлять на обозрение чужих людей свою жизнь. Мама растила дочерей в заботе. Не лебезила перед ними, не сюсюкала, была в меру добра, в меру ласкова, в меру строга. Все было как-то гармонично, в равновесии. Как никогда, он хотела домой, к маме.

–…А ты потерпи. Это же мама. Она ничего плохого нам не хочет, – успокаивал жену Коля.

Интересно, что значило: не хочет ничего плохого? А что тогда значило для них плохо, если Это – еще хорошо? Батя, как мог, тушил эти вспышки. Начинал разговор на посторонние темы, уводил жену, а то и просто резко требовал прекратить ор. Свекровка все же слушалась мужа, утихала. И на какое-то время устанавливался покой. А потом ссоры возникали снова, но она старалась это устраивать уже без мужа.

Клара жила в доме свекрови с постоянным ощущением того, что вся эта жизнь временная. Это как в армии: надо пережить, дождаться дембеля и все перетерпеть.Через две недели после их приезда Зоя Егоровна начала присматриваться к Кларе: неловко встала – не закружилась ли голова? Не хочется завтракать – не тошнит ли по утрам? Но ни через две недели, ни через два месяца симптомов не было. Она ждала, когда Клара забеременеет, и строила разные предположения насчет того, почему этого не случилось до сих пор.

– Коля! Почему она не беременеет? – приставала она к сыну. – Вот я так и думала: она нечестная за тебя замуж вышла! Еще и аборты, наверное, делала!

– Мам! Ну, что ты говоришь такое? Перестань нести ерунду! Никаких абортов Клара не делала. Я –то лучше знаю.

– Тогда в чем дело? Отправь ее провериться. И сам с врачом поговори. А то я сама это сделаю!

– Мама…ведь времени не так много прошло, всего три месяца. Все в пределах допустимого.

Клара вышла в коридор и услышала этот спор. Снова ушла в свою комнату, и снова слезы до истерики.

– Коля! Да что ж я такого ей сделала? За что она на меня наговаривает?

Это оскорбление было самым обидным из всех, которыми свекровь колола до этого. При ее родителях она не смела и рта раскрыть против Клары. Одной поднятой вверх брови Клариного отца было достаточно, чтоб она тон меняла. От него и она, и Демьян Назарович чувствовали опасность для себя. Но как только мама с папой уехали, Зоя Егоровна распоясалась. Позволяла себе в адрес Клары всякие неприличные насмешки и предположения.

– У нее были мужчина до тебя!

– Мамааа! Даже если и так, вспомни, сколько девушек и женщин было до армии у меня! Не только девушек, но и женщин! И вспомни, сколько им было лет!