Текст книги "Праздник Святой Смерти"

– Я не могу без тебя жить, – как-то очень просто сказал Виктор, потом поправил: – Нет, не так. Я не хочу без тебя жить.

– Зачем ты пришел? – Крестовская чувствовала предательскую крупную дрожь в теле, приходящую из глубины позвоночника так, как приходила всегда, стоило Баргу только прикоснуться к ней рукой.

– Попросить прощения, – голос его звучал глухо.

– Попросил? Теперь уходи!

– Хорошо, – он сделал несколько шагов назад, не сводя с нее глаз.

Потом все произошло быстро. Так быстро, что Зина не успела даже очнуться. Барг вдруг стремительно бросился вперед и рухнул прямо перед ней на колени, обхватил ее ноги и спрятал в подоле ее пальто свое лицо…

– Прекрати! Что ты делаешь… – Крестовская попыталась высвободиться, но это было невозможно: прижимая лицо к ее ногам, Виктор все говорил, говорил без конца… Она не слышала его слов, они сливались в надоедливый, бессмысленный шум. Наконец он поднял лицо – оно было залито слезами.

В этой сцене было что-то жутко гротескное и комичное, и Зина принялась хохотать, и хохотала до тех пор, пока не сорвала голос в рыданиях. Это комичное на самом деле было трагичным – так, как часто бывает в самой настоящей, жуткой, непридуманной трагедии…

На следующее утро Зина проснулась в объятиях Виктора. Простила ли? Она никогда больше не задавала себе этотого вопроса. Верила ли в то, что он изменится? Нет, она была твердо уверена, что он не изменится никогда в жизни – люди не меняются. Чувствовала ли себя счастливой? Она больше не жила на земле. Она словно укрылась облаком, зарылась в него с головой, и это облако отделяло ее не только от реального мира, но и никогда не оставляло наедине с собой.

Крестовская умирала каждую ночь в цепком кольце обнимающих ее рук и утром снова возрождалась заново. И это было больше, чем счастье – облако забвения, укрывающее ее от себя, заставляющее навсегда забыть прошлое и все, что существовало до этого мгновения.

Через неделю Вмктор снова переехал к ней. Несколько дней подряд при взгляде на Зину Бершадов хмурился, и каждый раз, когда она ловила его взгляд, его лицо становилось мрачным, и Крестовская сжималась от его взгляда, прекрасно понимая, что он думает.

Как-то раз она осталась в его кабинете после очередного совещания – нужно было обсудить кое-какие дела. Но Бершадов не стал этого делать, даже намеренно закрыл папку с бумагами. Потом вперил в нее тяжелый взгляд.

– Знаешь, Зинаида, какая самая отличительная черта всех предателей? – вдруг произнес он.

– Нет, – пролепетала Зина. Ей стало трудно дышать.

– Главная отличительная черта всех предателей – это трусость. Больше всего на свете, больше потери собственной жизни предатели боятся сказать правду. Это для них мучительнее, чем средневековая казнь, когда заживо сдирают кожу. А значит, они снова и снова будут предавать.

– К чему это ты? – нахмурилась Зина, прекрасно понимая, что подразумевает Бершадов.

– Попробуй спросить предателя о правде – и ты сама увидишь, что с ним будет. Попробуй задать простой вопрос: как мы будем жить дальше? И ты сама не поверишь тому, как быстро сдуется предатель, – просто как мыльный пузырь.

– Я все еще не понимаю, к чему ты говоришь это, – Зина отвела глаза в сторону.

– К предателям нельзя возвращаться, – не сдержавшись, хлопнул рукой по столу Григорий. – Лучше грызть землю и собственные руки. Лучше биться головой о стену и как бешеный зверь выть. Но возвращаться к предателям нельзя. Нельзя! Потому что предатель будет предавать снова и снова – до тех пор, пока однажды, глядя на себя в зеркало, ты никого не увидишь в этом зеркале…

– Я не поняла ни слова из того, что ты сказал. – В голосе Зины проявилась не свойственная ей резкость. – Но у меня нет времени разводить пустые разговоры. Надо работать.

В этот вечер, вернувшись домой, она была непривычно тиха и вела себя так отстраненно, что Виктор Барг не выдержал. Обняв Зину, он сжал ее с нежной силой:

– Любовь моя, что с тобой? Что тебя мучает?

– Я не знаю, – ей хотелось плакать.

– Не думай ни о чем плохом. Гони прочь плохие мысли. Мы с тобой всегда будем вместе. До конца жизни. Рядом.

Месяц пролетел как один день. Счастливый, как сон, пока однажды утром, собираясь на работу, Зина вдруг не сказала:

– Все это хорошо, но как мы будем жить дальше? Ты думал об этом?

Вопрос был пустым, просто так. Но Барг вдруг отозвался серерьезно.

– Думал, – ответил Виктор, не сводя с Зины внимательных глаз. – Я давно хотел поговорить с тобой о нашем будущем. Похоже, этот момент настал.

– Говори, – насторожилась Зина.

– Не сейчас. Вечером. Возвращайся с работы пораньше. Я сказажу тебе что-то очень важное. Приготовлю ужин, мы поужинаем, и спокойно обсудим, как нам быть.

– Ты хочешь поговорить о нас? – Крестовская аж задохнулась от счастья. К счастью она совсем не привыкла, и оказалось, что от счастья трудно дышать.

– Ну разумеется, о нас! О ком же еще? – рассмеявшись, Барг поцеловал ее в кончик носа. – Вечером я с нетерпением буду ждать тебя! Я хочу сказать тебе что-то очень важное, – повторил он.

Весь день Зина летала как на крыльях. У нее было никаких сомнений в том, что Виктор хочет сделать ей предложение. Каждая женщина всегда чувствует подобный момент! Зина ощущала себя невероятно счастливой. Глаза ее сверкали, ей хотелось петь. И, глядя на ее сияющее лицо, Бершадов хмурился больше, чем обычно.

Крестовская едва дождалась шести часов, и в одну минуту седьмого вылетела с такой скоростью, которой от себя даже не ожидала. Интересно, купит ли Барг шампанское? Цветы, обязательно будут цветы! Он так любит цветы, ее Виктор. Наверняка будет в комнате празднично накрытый стол. Он ведь так старается, чтобы вокруг всегда была красиво. Ее Виктор…

Но в комнате все выглядело, как обычно – ни шампанского, ни цветов. Да и вид у Барга был какой-то… сомнительный. Он все время бегал по комнате, нервно комкая в руках матерчатую обеденную салфетку.

– Как лучше – сначала поужинать, а потом поговорить? – вдруг спросил он наивно, как ребенок.

– Ты же собирался говорить за ужином, – опешила Зина.

– Нет, это слишком серьезно. За едой говорить нельзя.

– Хорошо, – сказала, соглашаясь, Крестовская, все еще недоумевая. – Тогда давай сначала поговорим.

– Садись. Я хочу сказать тебе одну очень важную вещь.

– Да говори уже наконец! – воскликнула Зина, рухнув на стул.

– У меня есть ребенок! – выпалил Виктор.

– Что? Что?! – Крестовской вдруг показалось, что она сходит с ума. Все вокруг закружилось с невероятной скоростью, и она с трудом удерживала равновесие в этой стремительной центрифуге.

– У меня есть ребенок от одной женщины, – повторил Барг. – Она родила от меня девочку.

– Поясни, – голос Зины прозвучал глухо.

– Я встречался с одной девушкой. У нас была связь. И от этой связи остались последствия. Она забеременела. И вот несколько дней назад родила дочь, – Виктор был похож на заведенную куклу.

– Ты хочешь сказать, что встречался, жил со мной и одновременно имел отношения с какой-то девкой?

– Ну… да, – он отвел глаза в сторону.

– Это та самая, с ювелирного завода?

– Нет. Была еще одна.

– Кто она?

– Медсестрой в больнице работала. Приехала из области. Игорь, брат, тогда занимал большой пост в НКВД. Я попросил, он помог ей добыть комнату. И она родила от меня ребенка.

– Ты уверен, что от тебя?

– Абсолютно уверен. Это моя дочь.

– Дочь… – Крестовская повторила ненавистное, калечащее ее слово и вдруг испытала такой приступ боли, что едва не упала со стула. Боль была просто невероятной – словно из Зины разом вынули все внутренности и перебили спину. Перенести ее просто не было возможности… Крестовская тихонько застонала, раскачиваясь из стороны в сторону, в глубине души истекая кровью.

Сам того не понимая, Виктор ударил ее по самому больному месту. Он просто уничтожил в ней все живое – для Зины дети были самой болезненной точкой.

Она испытывала мучительные страдания, глядя на чужих детей, особенно на девочек. Иметь маленькую дочку, похожую на нее… С глазами Виктора… С ее, Зины, волосами и ни на что не похожей улыбкой… Маленькую девочку… Дочь…

Чтобы не завыть, Крестовская закусила губу. По подбородку потекла тонкая струйка крови. Пытаясь сдержать себя, Зина раскачивалась из стороны в сторону.

– Ты прости, я причинил тебе боль. Но это моя дочь, и я должен был сказать…

Крестовская всё раскачивалась, кусая губы. Слова Барга кромсали ее по живому, оставляя шрамы, которые не заживут никогда.

– На наши отношения это никак не повлияет. Я хочу быть с тобой. Конечно, я буду ей помогать и видеться с ее матерью, но жить буду с тобой, – продолжал Виктор, похоже, не понимая, что чувствует Зина.

– Ты хочешь сказать, что спал со мной, признавался мне в любви и размножился с какой-то дешевой тварью? С генетическим мусором размножился? – взглянула она на него.

– Не надо так. Я не виноват. Так получилось. И согласись – лучше, если ты узнаешь это от меня. В конце концов, я не понимаю, чего ты так это воспринимаешь! Ведь от тебя я вряд ли смогу иметь ребенка. Ты же сама говорила, что не можешь иметь детей.

– Это то серьезное, что ты хотел мне сказать?

– В общем, да. Разве ребенок – это не серьезно?

И тут Зина захохотала. Смех просто вырвался из нее. Разрывая рот, легкие, сдирая кожу с лица… Вцепившись ногтями в щеки, она хохотала с той дьявольской силой, с которой еще совсем недавно хохотал над ней Бершадов, и всё не могла остановиться.

– Зина! – Виктор перепугался до смерти. – Зина, что с тобой?! Выпей воды!

Воды… Дочь… Девочка… Карие глаза Барга. У нее никогда не будет маленькой девочки. Ее маленькая девочка давно умерла в ее душе… Их девочка умерла… С глазами Виктора… Не от нее. Не ее дочь… Боль, слепящий колодец, обнажающий правду… Боль как сноп огня в лицо. Это фары машины, которая на полной скорости летит в пропасть. И там, внизу, острые камни, на которых разобьется все…

Уже разбилась… Она уже разбилась, и больше ничего не существует в ее переломанном теле, даже этих чужих глаз…

К удивлению Зины, она смогла двигать и руками, и ногами совершенно нормально. Она встала, открыла шкаф. Достала чемодан, с которым Виктор к ней пришел.

– Что ты делаешь? – нахмурился он. – Мы можем хотя бы поговорить? Зина!

Молча, не говоря ни единого слова, Крестовская швыряла в чемодан вещи Виктора, внимательно проверяя, чтобы на полках не осталось ничего.

Заполнив, щелкнула крышкой. Открыла дверь и вышвырнула чемодан в коридор.

– Вон. Убирайся навсегда из моей жизни. Пошел вон. – Она говорила очень спокойно.

– Зина, я…

– Если еще раз ты появишься возле моего дома, я тебя застрелю. У меня есть пистолет. Я умею стрелять. Если хотя бы еще один раз ты посмеешь…

– Я понял. Прости меня…

Барг вышел, тихонько притворив за собой дверь. А Зина упала на пол.

Она лежала на животе, подогнув ноги к груди, и выла. У нее больше не было слез. Она просто выла и выла, и этот вой разрывал ее сердце. Ей казалось, что она умирает. Зина отдала бы все на свете за избавление, за возможность счастливой смерти. Но смерть не пришла.

Она не помнила, сколько часов пролежала так, на полу. Было уже совсем темно, когда наконец Крестовская поднялась на ноги. Из буфета достала бутылку коньяка, рывком сорвала крышку и выпила, видимо, не меньше четырех рюмок – во всяком случае это было четыре глотка.

Потом она поплыла. Коньяк на пустой желудок заставил всю комнату закружиться в неистовом танце. Зина не помнила, как добралась до постели. Потом пришла темнота.

Но уже в шесть утра сознание вернулось к ней с новым приступом боли. Два часа она металась на кровати, как на раскаленной решетке. В восемь вышла на улицу. Из телефона-автомата позвонила Бершадову. Он был уже на службе – всегда приходил на работу раньше всех. Сказала, что больна. Он услышал это по ее голосу и разрешил два дня оставаться в постели. Кое-как Зина вернулась к себе. И рухнула. Она была действительно больна.

Глава 7

Когда раздался звонок в дверь, Зина поморщилась. Все это время она пролежала в полной фрустрации, почти не вставая с постели. Ничего не ела, только пила коньяк, запивая его ледяной водой. Не включала свет. Не задергивала шторы. Не застилала постели. Ей было так спокойно и хорошо. Выползать наружу было страшно.

Завернувшись с головой в одеяло, Зина представляла, что она спрятана в каком-то коконе, где ее не достанет зло и подлость людей.

А еще она курила, не открывая окна. Все внутри комнаты пропиталось дымом. Он плавал под потолком, закрутившись в фантастические кольца. И казалось, вся комната заполнена сизым туманом, сквозь который ничего нельзя разглядеть.

Звонок был полной неожиданностью. Сначала Зина хотела не открывать, но потом передумала. Это мог быть кто угодно. Это мог быть… Виктор. Она сползла с постели и, накинув халат, кое-как поплелась к двери.

На пороге стоял Бершадов. В руках у него был большой бумажный пакет. Увидев Крестовскую, Бершадов поморщился, вздохнул, покачал головой:

– Так я и думал.

Затем он решительно прошел в комнату. Положил пакет на стол. Включил люстру. Распахнул настежь окно. В комнату сразу ворвался холодный воздух. Зина поморщилась.

– Ты сегодня ела что-нибудь, ну, кроме коньяка? – кивнул он на стол.

– Не помню, – Зина отвела глаза в сторону.

– Значит, так, – Григорий резко повернулся к ней. – Взяла полотенце и быстро пошла в ванную. Пора привести себя в человеческий облик. На тебя страшно смотреть. Ты ведь женщина, в конце концов! Пока ты будешь в ванной, я накрою на стол. Еду я принес. Пить будешь только чай, поняла? Поговорим по-человечески. Не дело вот так себя убивать. И из-за кого?

– Ты знал, – вяло сказала Зина.

– Разумеется. Ты все правильно сделала. А теперь быстро пошла в ванную! Потом поговорим.

Возможно, Крестовская нуждалась в том, чтобы кто-то ее встряхнул, вот так покомандовал. Выйдя из ванной с мокрыми волосами, она почувствовала себя совсем другим человеком. Конечно, это было не уютное спокойствие, в которое она пряталась, а уже некое действие, но оно понравилось ей даже больше. Зине было почти хорошо.

В комнате уже был накрыт стол. Еда разложена по тарелкам, дымился чайник. Все так по-домашнему, уютно.

– Садись, – скомандовал Бершадов, – и ешь.

– Что это? – Крестовская с интересом пододвинула к себе тарелку.

– Тефтели в томате с пшеничной кашей. Между прочим, я сам готовил. Догадывался, в каком ты состоянии, поэтому еду с собой принес.

Из бумажного пакета выглядывала алюминиевая кастрюлька и миска. Зина через силу начала есть. Неожиданно все это оказалась невероятно вкусным, и Крестовская проглотила все с огромным аппетитом. Вкусная еда придала ей сил, даже ее настроение улучшилось. Глядя на нее, Бершадов улыбнулся:

– Ну наконец-то! Добро пожаловать домой.

– Куда? – не поняла она.

– В себя! И долго ты еще будешь убиваться из-за такой мрази, как этот Барг? Я ж тебя предупреждал!

– И долго ты еще будешь за мной следить? – в тон ему ответила Зина.

– Я не следил, – Бершадов стал серьезным, – я знал, что у него есть ребенок. И ждал, когда все это выплывет наружу.

– Откуда ты мог знать, что я с ним помирюсь? Мы расстались с ним еще весной прошлого года! – вскрикнула Зина.

– Это было несложно, – Григорий даже не улыбнулся. – Барг из тех людей, что все время пятятся. Он – ничтожество. Такие все время ползут назад. Пройдет время, и полезет к тебе снова. Это самое мерзкое, что только может быть в мужике. Наплевать в душу женщины, и лезть к ней снова.

– Нет, – Зина решительно мотнула головой, – больше этого не будет. Он никогда больше не появится в моей жизни. Если полезет еще раз, я его застрелю.

– Что? – рассмеялся Бершадов.

– Что слышал! – зло отрезала она. – Я застрелю его. Я ему так и сказала. Появится еще раз – буду стрелять.

– Если ты готова выстрелить в него, значит, ты до сих пор его любишь, – грустно, как-то по-человечески произнес Григорий.

– Ничего это не значит! Тоже мне специалист, – рассердилась Крестовская.

– Одного не могу понять, – Бершадов испытующе смотрел на нее. – Почему это тебя так задело? Ну ребенок и ребенок, тебе-то что? Он ведь не собирается жениться на его матери. Никогда не будет с ней жить. Он хотел жить с тобой. Почему это так задело тебя?

– Ты не понимаешь, – Зина снова почувствовала отчаяние, – это не мой ребенок! Не от меня! От меня он никогда не хотел детей! Размножился с какой-то тупой девкой! Наплодил генетический мусор! И полез ко мне?

– Ты тоже могла бы от него родить, если бы захотела, – пожал плечами Бершадов.

– Нет, – Крестовская отвела глаза в сторону, – я не могу иметь детей.

– Да ладно, – усмехнулся Бершадов, – я видел твою медицинскую карту. Точного заключения врачей нет.

– Ты… ты… – Зине захотелось его ударить.

– Ты сама себе вбила в голову трагедию, – резко произнес он, – но никакой трагедии не происходит. Если ты захочешь, то сможешь иметь детей. И разве ты, врач, сама никогда не думала об этом, о том, что точности в таком диагнозе никто не даст? Ну да, тебе же удобнее страдать и загонять себя в могилу! Хочется в могилу? Вперед!

Крестовская смотрела на него не отрывая глаз. Действительно, простая мысль о том, что состояние ее здоровья могло измениться и даже улучшиться, никогда не приходила ей в голову. А ведь как врач она прекрасно должна была знать о том, что стопроцентное бесплодие существует очень редко, и это не ее случай. Никто не ставил ей такого диагноза. Она сама себе его поставила. А все действительно могло измениться…

Эта простая мысль вдохнула в нее новую жизнь. На щеках Зины выступил румянец. И впервые за эти два дня, благодаря Бершадову, она вздохнула полной грудью.

– Но я не советовал бы тебе иметь детей от такого, как Барг, – хмыкнул Григорий. – Это ничтожество. И он никогда не изменится. Люди вообще не меняются. Но, кажется, я тебе говорил об этом не один раз.

– Ты мой единственный друг, – задумчиво сказала Зина, – оказалось, что это именно так. Как странно…

– Не надо меня идеализировать, – снова усмехнулся Бершадов.

– Я не знаю, с какой целью ты это делаешь, – покачала головой Крестовская, – может, у тебя есть какая-то своя, потаенная цель. Но ты действительно меня спас.

– Спасаться надо самостоятельно, – твердо сказал Григорий, – я лишь подтолкнул тебя в нужном направлении. Теперь остается делать выводы и идти вперед.

В этот вечер они засиделись допоздна. Когда Бершадов ушел, был уже час ночи. И Зина, когда легла спать, чувствовала себя совершенно другим человеком. Ей хотелось жить.

Следующий рабочий день начался с совещания в кабинете Бершадова, и Зина впервые увидела Игоря Барга. Было ясно, что младший брат Виктора отныне и надолго будет работать в отделе Бершадова.

Войдя в кабинет, Зина увидела глаза Виктора. Бездонные глаза Виктора Барга… Она невольно отпрянула так, словно наступила на змею.

Она никогда до этого дня не встречалась с братом Виктора. Но, несмотря на то что он был ей незнаком, она узнала его почти сразу же, с порога, уж очень они были похожи, и главное – у них были одинаковые глаза.

Но Игорь был моложе и красивее. Черты лица – более тонкими, словно женственными. Было в нем что-то от беззащитного мальчишки, которого хотелось защитить. Со слов Виктора, который обожал своего младшего брата, Зина знала, что Игорь пользовался огромным успехом у женщин и был еще бóльшим бабником, чем сам Виктор. И действительно, внешность его мгновенно вызывала желание прильнуть к нему, обнять.

Крестовская знала, что Игорь был осужден, прошел лагеря. Но это не отложило никакого отпечатка на его внешность, никак вообще не отразилось на нем. Он очень хорошо выглядел. Казалось, работа в НКВД пошла ему на пользу. И особенно шел ему синий форменный мундир, в котором он явился на совещание.

Игорь тоже узнал ее. Зина поняла, что о ней ему рассказывал Виктор. Едва она заняла свое место, как он сразу подошел к ней.

– Доброе утро! Вы Зинаида Крестовская? Я вас сразу узнал.

– Откуда? – нахмурилась Зина.

– Виктор Барг – мой брат. Он рассказывал мне о вас, и я понял, что это вы. Вы позволите сесть с вами рядом? Все равно мы будем работать вместе.

– Нет, – Крестовская отшатнулась от него, словно он действительно был ядовит, – пожалуйста, не подходите ко мне больше!

Затем, резко вскочив, пересела подальше. Барг был растерян, просто не знал, как реагировать.

Только заняв другое место, Зина вдруг увидела, что за всей этой сценой из дверей наблюдает Бершадов. На его губах застыла легкая, ироничная улыбка. Бершадов любил играть людьми, как шахматными фигурами. Зина поняла, что теперь он играл ею.

21 апреля 1941 года

Совещание шло в обычном режиме. Зина сделала несколько пометок в блокноте. Самым отвратительным было то, что по последнему делу, которым она занималась для того, чтобы отправить его в свой архив, ей пришлось контактировать с Игорем Баргом, довольно много с ним разговаривать. Она с этим смирилась, но каждый раз, обращаясь к нему, чувствовала жуткий дискомфорт. Он прекрасно понимал это, и было видно, что подобное отношение Крестовской его обижает.

Однако как бы там ни было, Игорь был родным братом Виктора. А все, что было с ним связано, внушало ей ненависть и отвращение. И еще сильный страх – страх испытать боль.

Совещание подошло к концу. Зина закрыла блокнот, собираясь выйти из кабинета, как вдруг Бершадов остановил ее буквально в дверях:

– Крестовская! Попрошу остаться. Все остальные свободны.

Когда кабинет полностью опустел, Зина села возле стола, напротив Бершадова.

– Удивлена? – улыбнулся он.

– Немного, – она держалась спокойно, готовая к любому подвоху.

– Я хочу поручить тебе одно дело.

– Для архива?

– Нет. Это дело сейчас расследуется. Оно еще далеко до завершения. И я хочу, чтобы им занялась ты.

– Чтобы я приняла участие в расследовании? – удивилась Зина. Такое Бершадов предлагал ей впервые.

– Именно. Ты должна будешь довести это дело до конца и доложить результат лично мне.

– Хорошо, – она взглянула на Бершадова с любопытством.

– Вот, посмотри внимательно, – он протянул ей несколько фотографий. Зина склонилась над ними. Через мгновение отшвырнула:

– Это твое дело? Убийство детей, девочек?

– В точку. Три девочки были найдены убитыми. Все убиты абсолютно одинаковым способом. Возраст детей – совсем маленький. Самой младшей было 4 года.

– Снова дети! – Зина вдруг почувствовала такой ужас, что ее пронзила дрожь.

Только она немного пришла в себя, смогла посмотреть живыми глазами на мир, и тут такое! Дети, девочки, которые бесконечно ее преследуют! Боль на боль. Стоило ей пережить катастрофу с Баргом, как снова судьба подсовывает каких-то детей! И это Бершадов, который знал всю правду о том, что с ней произошло!

– Почему я? – воскликнула она, не сдержавшись.

Бершадов пожал плечами:

– Я подумал, что это дело будет для тебя интересным. И потом, разве тебе не жаль всех этих убитых детей? Мне казалось, ты будешь заинтересована в том, чтобы покарать убийцу и восстановить справедливость.

– Ты поручаешь мне это дело, потому что я женщина? Это попытка меня оскорбить? – Зина была вне себя, ее буквально трясло от ярости.

– Что ты имеешь в виду? – опешил Бершадов, взглянув на нее с удивлением.

– Ты думаешь, если я женщина, то должна любить детей и умиляться при их виде? Восторгаться, сюсюкать, да? Я тебя огорчу: я детей ненавижу! Всех их ненавижу! Любить надо только своих детей. Своих у меня нет. Поэтому отвечаю на твой вопрос: да, мне их не жаль! Жалеть должны их родители, которые не досмотрели и отдали своих деточек в руки маньяку!

– Браво! Вот именно это я и искал, – ухмыльнулся Бершадов, откинувшись на стуле. – Без всякого сюсюканья и жалости – это здравый подход. Жалость очень сильно мешает в расследовании. Так что именно поэтому я и решил поручить это дело тебе.

– Нет, – Зина уставилась прямо в его лицо, – нет, я его не возьму. Меня тошнит от детей. Я не хочу их видеть. Не хочу общаться с их мамашами. Я не возьму это дело, – повторила упрямо.

– Возьмешь! – Глаза Бершадова сверкнули. – Это приказ! А приказы не обсуждаются. Ты думаешь, мы с тобой с песочнице играемся? Первое, чему ты должна научиться на этой работе – выполнять приказы. Без жалости. Без сожаления. И без жалкой попытки струсить, сказав нет.

– Жалкой попытки струсить? – Крестовская задохнулась от возмущения, вдруг подумав, что никого в жизни не ненавидела так, как ненавидела этого человека – своего самого лучшего друга.

– Именно! Избавь меня от своего жалкого овечьего блеяния, будь добра выполнять приказ! Блеешь, как тупая овца! Противно слушать!

– Да как ты смеешь! – воскликнула Зина.

– Смею! Я все смею! – стукнул кулаком по столу Бершадов. – Я смею арестовать тебя, застрелить, растоптать… Смею отдать тебе приказ, и ты будешь выполнять его как миленькая. Ты уже взрослая девочка, Крестовская. Должна понимать, куда пришла! Здесь не институт благородных девиц! И никто не обращает внимания на бабские сопли! Не выполнишь приказ – пойдешь под трибунал.

– Я не следователь. Не оперативный работник. Я не умею вести уголовное расследование, – попыталась было переубедить его Зина. – У меня нет ни знаний, ни опыта, ты же знаешь. Я тебе завалю всё расследование.

– Ты числишься сотрудником моего особого отдела, и обязана выполнять все мои поручения. Научишься. – Бершадов был неумолим.

– Но я действительно не смогу… – Ненависть к нему сменилась отчаянием, и Зина едва не заплакала.

– Сможешь! У настоящего чекиста нет ни эмоций, ни личных чувств. Тебе давно пора научиться жить не собственными сопливыми переживаниями, а приказами. Сопли пора отставить в сторону. Вот и поучишься. Поймешь, что дело прежде всего.

– У тебя есть в отделе и другие сотрудники.

– Я посчитал, что это дело для тебя. Ты пойми одну вещь: мне некогда заниматься всей этой ерундой! У меня есть дела намного важнее.

– Убитые дети для тебя ерунда? – Крестовсая снова стала испытывать злость.

– Да, ерунда. По сравнению с тем, чем я занимаюсь. Ты не понимаешь, что сейчас происходит в стране. Не понимаешь, что в Европе идет война. СССР находится в очень тяжелом положении. Мне каждый час приходится докладывать о спецоперации, которой я сейчас занимаюсь, в Москву! Сам Сталин знакóм с ходом этой операции. На карту поставлено очень многое. Знаешь, сколько разведок замешаны в этом деле? А тут эта ерунда…

– Да, я не люблю детей. Но я не стала бы называть эти убийства ерундой, – вспылила Зина.

– Вот и займешься этим! Избавь меня от этой головной боли! Поверь, мне сейчас не до уголовщины.

– Ладно, – помолчав, заговорила Крестовская. – Родители могут быть причастны к убийствам?

– Вот ты это и выяснишь. Разберись в деле досконально, поговори с людьми. Ты найдешь зацепку, я уверен. Поверь, мне сейчас ну совершенно не до этого!

Тут Зина впервые обратила внимание на то, что у Бершадова действительно напряженный вид. Он выглядел как человек, который спит всего лишь несколько часов в сутки. Под его глазами пролегли темные круги – явно от недосыпания. Появилась резкая, твердая, сурово сжатая складка у губ.

Крестовская вдруг почувствовала нечто вроде угрызений совести. Григорий был ее другом. Он просил помочь, а она развела тут свои переживания. Просто как кисейная барышня! Мир живет в кошмаре, и Бершадов живет в кошмаре. Зине подумалось, что дела, которыми он занимается, действительно чрезвычайно секретны. Они связаны с миром, в котором сейчас происходят страшные вещи…

Внешняя политика СССР в начале 1941 года была созвучна с теми ужасными событиями, в которых жил мир. Однако на первом месте у СССР всегда были свои собственные интересы.

К 1941 году советское руководство постепенно отказалось от проводившегося им еще с 1917 года курса на мировую революцию. Сначала во внутренней политике уже в 1924 году появилась установка на «построение социализма в одной, отдельно взятой стране». Затем с 1933 года СССР добивался создания системы коллективной безопасности. В общем, к 1941 году лозунг о мировой революции был снят окончательно. Если в марте 1939 года на XXVIII съезде ВКП(б) эта идея еще сквозила в ряде выступлений, то позже Сталин стал серьезно рассматривать идею о полном роспуске «штаба мировой революции» – Третьего коммунистического Интернационала, Коминтерна.

В соответствии с этими тенденциями внешняя политика СССР все в большей и большей степени переориентировалась на обеспечение государственных интересов страны. Ярким проявлением этого стало заключение 23 августа 1939 года советско-германского договора о ненападении, «пакта Риббентропа – Молотова». А точнее, подписание секретных приложений к нему – секретных прото– колов.

Этими секретными приложениями предусматривалось государственно-политическое переустройство в ближайшем будущем части Восточной и Северной Европы – Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии.

При этом к сфере интересов Германии по договору 23 августа была отнесена лишь примерно половина тогдашней Польши и Литва. А к сфере интересов СССР – Восточная часть Польши, Западная Украина, Западная Белоруссия и этнические польские земли до рек Сан, Висла, Писса, Нарев, Эстония и Финляндия.