Текст книги "Гранатовый дом"

Да и как выполнил! Еще несколько минут и этот тральщик пойдет ко дну. Торпеды действовали четко – я рассчитал абсолютно точно дальность и прицел. И не сделал ни одной ошибки.

Я не подвел мою страну! Грудь мою разрывало чувство огромной, безмерной гордости! Теперь я был готов забыть про все жестокие испытания и, как я и думал, невыносимые навыки, которые, можно сказать, вбивались в меня во время этого обучения. Все они пошли на пользу. Все способствовали и помогали только тому, чтобы я выполнил свое задание, – и всё ради моей страны, за которую я готов отдать жизнь!

Да, это было невероятно волнующее, очень новое для меня чувство – чувство огромной гордости за мою страну, а еще осознание того, что я принадлежу к великой эпохе…

Величие! Я видел величие моей страны, видел ее огромную мощь и такой сильный потенциал, который поднимал ее на первое место над всеми странами мира! Мою великую страну нельзя победить! Она выиграет любую войну, разобьет всех своих врагов и займет подобающее ей место! Великая, непобедимая, могущественная – моя страна, самая лучшая из всех!

Я готов был отдать за нее жизнь, всю свою кровь – до последней капли. Теперь я готов был еще раз пройти все это – испытать боль и страх, голодать, умирать от физической и умственной усталости. Все лишь для того, чтобы стать тем, кто сможет приблизить победу моей страны, сделает все, чтобы внести свой вклад в эту победу!..

На моих глазах выступали настоящие слезы. Никогда в жизни я не испытывал такого чувства – гордости и радости за мою страну, за мой народ, как в тот момент моей первой боевой победы. И теперь, чтобы снова испытать это чувство, я готов был на все ради моей страны – просто на все. Ради моей великой страны и ее великого дела – отдать свою жизнь, отдать с легкостью…

Тральщик погружается в воду. На берегу я заметил сигнальный огонь. Меня ждут, и мне сигнализируют о моей победе. Теперь мне необходимо возвращаться вплавь, уже без аппарата. Я выставил компас в нужном направлении, нырнул и поплыл на север.

Из воды меня вытащили мои товарищи. Открыли шампанское. Я видел, что они испытывают такие же чувства, какие испытывал я. Мы крепко обнялись. В этот миг мы действительно стали одним целым».

Несмотря на то что Аджанов знал этот текст почти наизусть, он все-таки дочитал его до конца. Подняв глаза, встретил внимательный взгляд Печерского.

– Это вы написали? – спросил он.

– Да, я. – Отрицать было глупо, это было очевидно, а он не любил глупостей.

– Что вы можете сказать в свое оправдание? – Несмотря на спокойный тон, в глазах Печерского сверкнули искры.

– Ничего, – пожал плечами он.

– Подумайте, – Печерский снова выдержал паузу. – Подумайте, я готов сделать скидку на ваш талант, на то, что творческие люди не всегда понимают, что творят, так как они не от мира сего… Подумайте, как вы можете себя защитить… Я готов принять любое оправдание в вашу защиту. Итак, что же вы можете мне сказать?

– Ничего, – повторил он.

– Совсем ничего? – Майор прищурился.

Сергей молчал. Любые слова были бессмысленны. Тем более, ему все равно нечего было сказать. Объяснить, почему он так написал? Он не мог. Да и кто стал бы его слушать? Так зачем же выбрасывать на ветер свои драгоценные слова? Они еще могут пригодиться…

– Ладно, – Печерский рывком поднялся из-за стола. – Я так понимаю, вы пока не готовы идти на сотрудничество со следствием. Что ж, подумайте.

Он прошел в угол комнаты, налил из чайника кипяток в чашку, бросил несколько кубиков сахара, размешал. Затем повернулся к Аджанову:

– Вот, выпейте, – протянул ему чашку. – Это сладкий чай. Сладкое помогает думать.

Этот жест следователя КГБ так ошеломил Сергея, что он схватил чашку и, не задумываясь, выпил, почти не глядя. Через несколько минут у него зашумело в голове. Все вокруг закружилось, завертелось, разорвало ровную линию… Он попытался вздохнуть полной грудью, но не смог. Захрипел и стал погружаться в черную бездну, в пропасть. И, свалившись со стула, замер на полу…

Аджанов пришел в себя в узкой клетушке, от понимания того, что на него давит белый потолок, которого по-прежнему не существовало… Он распластался на спине, но сейчас его ждал сюрприз: он лежал на матрасе, который кто-то положил в эту камеру, и матрас был относительно мягким…

Он попытался пошевелиться, попробовал сесть. В этот момент невероятная боль пронзила все его тело. Она охватила его с такой силой, что он, не выдержав, закричал.

У него снова потемнело в глазах. Не понимая, что происходит, Сергей попытался расстегнуть рубашку на груди и манжеты, но не смог. Тем не менее легкая ткань сползла сама по себе, обнажив его. От зрелища, открывшегося его глазам, Аджанов пришел в ужас.

Всю его грудь и руки покрывали гнойные раны – красноватые вздувшиеся гнойники. Судя по ощущениям, в этих ранах было все его тело, поэтому он и не мог найти себе покоя.

Сергей лихорадочно принялся срывать с себя одежду. Все его тело жгло болью так, словно кожу сдирали заживо. Оно превратилось в сплошную гнойно-кровавую рану. Всё: умного, трезвомыслящего Аджанова больше не было. Было только тело, которое горело, жгло, уничтожало, разрывало его мозг. Он закричал, и все еще кричал, когда дневной свет закружился перед его глазами… Потом он потерял сознание…

Глава 8

Трамвай дребезжал безостановочно. Этот звук Константин любил еще с детства. Именно с тех, давних времен, остались в его душе трепетные воспоминания.

Когда-то маленький Костик обожал ездить на трамвае, и мама часто доставляла ему это удовольствие. Они садились в районе Привоза. До этого мама всегда покупала ему там в большом магазине конфеты-карамельки, а на самом базаре – фрукты. Потом по Пролетарскому бульвару они ехали в Аркадию.

Трамвай шел долго, и для маленького Кости это было путешествие в сказку. Больше всего на свете он любил яркие зеленые пальмы на аркадийской аллее и саму аллею, ведущую к морю. Все это было яркое, волшебное, зеленое, праздничное! Настоящий праздник, просто как Новый год, только весной и летом! С тех пор Аркадия всегда ассоциировалась для Емельянова с мамой. Ездили они туда часто – путешествие на трамвае было дешевым, а денег всегда не было: мама воспитывала Костика одна.

Она работала в школе учительницей начальных классов. И став взрослым, Емельянов пытался понять, как она одна умудрилась его вытянуть, воспитать на нищенскую учительскую зарплату. Ведь отец его, работавший инженером на одном из заводов, погиб, когда маленькому Косте исполнилось три года – несчастный случай на производстве…

Всю жизнь Емельянов думал, какая это была нелепая, а главное – случайная смерть…

Мама его замуж больше не вышла. Константин думал, что она просто не смогла забыть отца, хотя он отца не помнил, так что не был бы против, если бы она как-то попыталась устроить свою жизнь… Но почему-то именно в подростковом возрасте Емельянов вбил себе в голову, что отца убили. Оттого он и пошел сначала в школу милиции, а затем в институт МВД, чтобы найти его убийц. А мать так и осталась одна…

Став опером, Константин получил доступ к архиву, в частности, к материалам дела по гибели его отца, понял, что когда на производстве происходил несчастный случай, даже в те времена всегда проводилось расследование.

И тут он выяснил, что отца его никто не убивал, просто пьяный электрик что-то намудрил, забыл заземлить провода, его отец прикоснулся к оголенному проводу и погиб под током высокого напряжения. Смерть была мгновенной. Пьяного электрика выгнали, а директор завода отделался взятками от выговоров, штрафов и даже не слетел со своей должности.

Константин тогда воспринял это как должное – к тому времени у него уже развился профессиональный цинизм. А любимая в детстве Аркадия разделилась в его сознании на две части, породив некое раздвоение психики: яркая, дневная аллея все еще ассоциировалась у него с мамой, а вот ночная стала гнилым местом, злачным районом притонов, где гнездились бандиты, воры, мошенники, извращенцы, проститутки и всякая нечисть, которую Емельянов готов был выжечь каленым железом. Только вот кто бы ему это позволил…

Мама Константина умерла два года назад, и он до сих пор оплакивал ее смерть. Он остался совершенно один – не считая котов, те были ему родными. Больше у Емельянова никого не было…

Откровенно говоря, Емельянову так осточертела и эта киностудия, и вообще весь этот мир кино, что он с удовольствием послал бы туда кого-нибудь из своих оперов. Но сделать этого было нельзя. Во-первых, потому что Емельянов лично был заинтересован в разгадке смерти Кашалота, уж слишком задел его этот нелепый поступок, во-вторых – все равно никто из оперов не получил бы информацию лучше, чем он сам, лично.

Он увидел проезжающий трамвай и остановился, с удовольствием прислушиваясь к знакомым с детства звукам. Нет, все-таки в этом неприятном путешествии были свои плюсы! И, воспрянув духом, даже начав немного насвистывать, двинулся вперед.

Предъявив охраннику на входе свое удостоверение – тот моментально вытянулся по струнке, – Константин беспрепятственно прошел вперед. Он уже неплохо ориентировался в этом странном мире, который не имел ничего общего с реальной жизнью. Емельянов уже достаточно часто бывал внутри всего этого, чтобы хорошо все понимать.

На киностудии было оживленно, как всегда, хаос и суета. Периодически мелькали какие-то странные костюмы. Очевидно, в нескольких павильонах шли съемки, и по всей территории киностудии бегали актеры, снимающиеся в эпизодах и в массовке. Всю эту кухню Емельянов тоже уже начинал понимать – звезды знали себе цену и не стали бы бегать в толпе, так что это действительно была обычная массовка.

Оказавшись во дворе, Емельянов спрятал свое удостоверение подальше и решил играть роль человека из толпы – походить, узнать обстановку, послушать… Сделать это было легко, ведь он никогда не ходил в форме. И сейчас на нем была легкая куртка, возможно, слишком холодная для марта, и джинсы, купленные у фарцовщика. Ну а у кого еще?

Константин пошел вперед по парку киностудии походкой актера – как он себе это представлял. Он давно заметил, что у них весьма необычная походка – как это назвать, он не знал, ну, как минимум, в ней чувствовалась крайняя самовлюбленность. Актеры – это люди, которые безумно влюблены в себя. Крайние эгоисты, часто до степени отталкивающего и неприличного эгоцентризма, и это любование собой чувствуется во всем – в движениях и наклонах туловища, жестах рук, поворотах головы… Всегда, в самом простом случае актер станет идти так, словно со всех сторон любуется собой и прекрасно знает свою высокую цену… И Емельянов, далекий от актерского мира, сумел разглядеть это со стороны.

У него были и совсем крайние выводы, их он держал при себе. Они были связаны с тем, что часто походка и определяет судьбу человека, не только артиста. То есть какая походка – такова и судьба. И если человек крайне в себя влюблен, ну, самодоволен и любуется собой, он всегда будет выглядеть абсолютно инфантильным и безответственным. И идет он так же: как по линеечке аккуратно переставляя ноги. Эта связь походки и характера была личной историей Емельянова. Он знал, что это только его выводы, но понимал также и то, что переубедить в обратном его невозможно. Да, выглядел он со стороны мужланом, если вообще думал об этом, но в общем, и не думал. Во всяком случае так Емельянову просто легче жилось. Эти качества очень тяжелы в миру, особенно в личной жизни, он это почувствовал на себе. Поэтому большинство успешных актеров, манерных, женоподобных, имеют крайне неудачную личную жизнь – опять-таки, это был его вывод.

Обо всем этом Константин думал, расхаживая между павильонами по парку. И, к огромному его удивлению, никто его не остановил, не спросил, что он тут делает, все, попадавшиеся на пути, принимали его за своего. Похоже, Емельянов максимально вжился в свою роль. С ним даже кто-то поздоровался, и он ответил…

Постепенно происходящее стало его забавлять. Конечно, Емельянов мог бы пойти к директору киностудии, сунуть под нос свою страшную корочку, и Алю доставили бы ему прямо в директорский кабинет. Но это был не его метод. Такие прямые действия способны были просто повредить расследованию. И Емельянов действовал по-своему – маскировка, прикрытие, возможность влиться в среду, чтобы таким образом что-нибудь узнать…

Так он ходил уже некоторое время, когда в голову ему пришла довольно зрелая мысль. Было время обеда – около часу дня. И по толпе людей становилось понятно, что у многих обеденный перерыв. Так почему бы не пойти в буфет и не попытаться хоть кого-то разговорить?

Сказано – сделано. И опер направился в буфет, где находилось уже достаточно много людей. Взяв выглядевшую как-то странно творожную запеканку и стакан явно холодного кофе с молоком, Емельянов через опущенные веки зорко принялся высматривать будущую жертву. И наконец разглядел добродушного, как ему показалось, человека лет под 30, который явно скучал за столиком в одиночестве. Лицо его было простоватым, в чем-то даже наивным. Емельянов, отбросив сомнения, направился к нему.

– Вы разрешите? – Лучезарно улыбаясь, он поставил тарелку на стол. – А то людей столько – пристать просто негде!

– Да пожалуйста! – оживился человек. – Я только рад буду! Николай! – Он как-то неожиданно резко сунул руку.

– Константин, – Емельянов протянул руку в ответ.

Буквально через пару минут разговора выяснилось, что Николай работал водителем в какой-то съемочной группе и в киномире чувствовал себя неуверенно: хорошенькие актрисы и персоны из мира кино брезговали им и не обращали на него внимания. Так что, по словам шофера Николая, оставался он работать в таком неприятном месте только потому, что платили здесь хорошо.

Константин стал нести какую-то чушь – о том, что сам с завода, который производит съемочную технику, приехал на переговоры с режиссером, а того нет, и теперь он расстроен, не знает, как быть, за что жить и сколько того ждать. Про себя Емельянов отметил: он подобрал правильный ключ к собеседнику, потому что тот очень обрадовался, что новый знакомый не из киномира, и проникся к нему еще большим доверием и симпатией.

Как выяснилось, киномир Николай и правда не любил. Об этом он сразу поведал Емельянову, а потом принялся изливать ему свою душу. Начал с наглых высокомерных актрис и режиссеров, а потом вдруг сам себя перебил:

– А недавно тут такой сумасшедший дом был! Думал, что всех либо разгонят к чертовой матери, либо посадят.

– Что так? – мгновенно насторожился Константин.

Николай нагнулся, заговорщицки понизил голос и произнес фразу, от которой у Емельянова заледенела спина:

– Мужик один, Васька, монтажер… Горло бритвой себе перерезал, а затем в окно выбросился… Представь…

– Что? – задохнулся Емельянов. – Это как такое?

– А вот так! Никто до сих пор толком ничего не знает. День был самый обычный, как вот сейчас. А потом вдруг увидели этого Ваську в окне…

– В каком окне? – Константин затаил дыхание.

– То-то и оно! – Николай явно пользовался моментом. – Окно это к нему вообще никакого отношения не имело! Кабинет редактора это был! Ну, сценарного редактора, который сценариями занимается. Васька с ним по работе вообще связан не был, даже не контактировал. А потом, понимаешь, вдруг как-то появился у него в кабинете, понес какую-то пургу…

– Какую пургу? – Емельянов подался вперед.

– А хрен его знает! Редактор и не запомнил ничего. Васька вдруг вскочил на подоконник, окно распахнул и бритву из кармана достал! Посмотрел на редактора страшными глазами, а потом хрясь себя по горлу и кинулся вниз… Пока до земли долетел, уже умер. Говорили, что в сонную артерию попал. Кровищи было… – Похоже, водитель и дальше рассказывал бы, но Емельянов молчал. Спустя минут пять он заговорил:

– Но почему, зачем он это сделал? – опер уставился на шофера непонимающе. Похоже, и взгляд его, и вопрос побудили того рассказывать дальше.

– Кто ж знает? – развел руками. – Вот он, мир кино! Все там чокнутые. Да еще и их вечеринки с наркотиками. Гуляют, пьют как проклятые, ночами не спят, а на рассвете съемки. Вот мозгами и едут. Все конченые.

– Этот Васька на вечеринках тоже бывал? – наступал Емельянов.

– Ты шо, он же низший персонал, – замялся Николай. – Это я так, к слову. Говорили, что он пил много, вот и началась белая горячка. А в тот день он вроде из запоя вышел, и вдруг кто-то ему налил. Вот он мозгами и поехал.

– А бритву он где взял?

– Ну, с собой принес, наверное, – Николай неуверенно пожал плечами.

– Ну да, жизнь у вас тут! Милиция была? Кого-то арестовали? – продолжал Емельянов.

– Была, – кивнул шофер. – Милиция была. Да кого тут арестуешь? Совсем паршивая история, но он же сам все это сделал. И люди видели. Так что некого тут арестовывать.

– Ну не знаю, а может, он сценарий хотел написать, а этот редактор забраковал его, сказал какую-то гадость? – продолжал допытываться Емельянов, чувствуя, что выиграл какой-то невероятно ценный приз, только вот пока не понимал, какой.

– Васька-то? – Шофер расхохотался. – Сценарий? Да он полуграмотный был, ни одной книжки в жизни не прочитал, дурак полный! Куда ему там сценарии писать? Нет, белая горячка, точно. По-другому и не объяснить.

– Слушай, а давай по пиву? – Емельянов сделал вид, что эта идея только пришла ему в голову. – Где тут есть хорошее пиво? А то мне все равно время надо убить.

– Это идея! – оживился шофер. – Есть тут одно место недалеко…

Через полчаса они сидели в подвальчике напротив главного входа и потягивали тепловатую вонючую, с точки зрения Емельянова, жидкость. Однако шофер глотал это пойло с огромным удовольствием. И вел себя так, словно с Константином они уже закадычные друзья. А тому это и надо было…

После нескольких кружек пива – Емельянов только делал вид, что пьет, а на самом деле лишь пригубливал – он доверительно понизил голос и спросил:

– Слушай, я у вас здесь всего несколько дней, но мне уже рассказали. Есть у вас тут такая Аля, которая шмотками торгует? Знаешь ее?

– Как не знать? Да ты что, брат! – полупьяный шофер хлопнул его по плечу. – Аля! Кто ж ее не знает! Шмотки у нее первый сорт. Да и сама она…

– Что она? – Емельянов приготовился слушать.

– Красотка! Ты просто себе не представляешь, пальчики оближешь! Да все эти актрисы ей и в подметки не годятся! Она – самая красивая баба на киностудии! Все на нее западают – режиссеры, артисты. Знаешь, сколько раз ей предлагали сниматься в кино?

– И что, снималась?

– В том-то и дело, что нет. Говорит, ерунда это. Пустое. Мне, говорит, деньги нужны, чтобы каждый день у меня в кармане были. Шмотки мне деньги и принесут. А все остальное ерунда, и ко мне, мол, не лезьте. Хотите чего – за деньги. Только за деньги.

– Интересно, – задумался вслух Емельянов, – а с монтажером Василием она была знакома?

– А чего ей с ним делать? Эта Аля птица явно не его полета. Только в последнее время и на нее проруха нашла.

– В смысле? – насторожился Емельянов.

– В коромысле! Влюбилась в новенького режиссера наша Аля. А он странный такой. Сергей Аджанов его звали. Красивый… как черт. Но он в упор Алю не замечал. А та все страдала, все за ним бегала. Ну а потом он исчез.

– Как это – исчез? – не понял Константин.

– Ну как? Так. Исчез. С концами. Может, сбежал от нее? Говорили, что он уехал куда-то. В общем, никто не знает, где он, что он. Так что теперь наша Аля в расстроенных чувствах… Во как… – закончил свою речь шофер Николай.

Глава 9

В машинах Емельянов разбирался примерно так же, как и в кино. Но когда к той стороне Пролетарского бульвара, где находилась пивнуха, подъехал роскошный красный автомобиль, даже он обратил на него внимание.

Это была иностранная машина, которая явно стоила каких-то невероятных денег. В Одессе таких было раз-два и обчелся. Огромная длинная красная, она была похожа на стремительную ракету, на горделивую птицу, сложившую крылья после полета. И в медлительной грациозности этих движений была гордость и порода, выдающая очень дорогие вещи.

Начав тормозить, автомобиль плавно проехал вдоль обочины, как бы приноравливаясь, где бы остановиться. Головы всех обитателей пивнухи как по команде повернулись к окнам. Как зачарованные, все смотрели на эту красную торпеду. Смешно, но взрослые мужики выглядели одинаково: точь-в-точь, как кролик перед удавом.

«Какая-то кинозвезда, наверное», – подумал Емельянов, так же, как и другие, загипнотизированно, зачарованно глядя на красную стремительную птицу. От остальных посетителей его отличала лишь одна мысль: автомобиль редкий, импортный, напротив – киностудия, значит, за рулем – явно какой-то знаменитый артист.

Марку автомобиля опер определить не смог – поскольку в машинах он не разбирался, это было не по его части.

Он относился к числу тех редких и очень странных мужчин, которые не мечтают водить автомобиль, не хотят его приобрести. Хотя когда-то Емельянов как честный опер пытался закончить курсы автолюбителей. Это было сразу после того, как он пришел в органы.

Учил его милицейский шофер с огромным стажем вождением. Но Константин постоянно так был погружен в свои мысли, что почти не выходил в реальность. Он не успевал тормозить – все не мог понять, когда уже надо давить на эту проклятую педаль… И несколько раз не успел остановиться в самый критический момент…

К счастью, опытный шофер во всех случаях спасал ситуацию, матеря при этом Емельянова на чем свет стоит. А Константин понял для себя, что абсолютно непригоден водить машину. Вот не его это – и все! А раз так, то не стоит лезть за руль, создавать проблемы себе и другим. В отличие от большинства людей, Емельянов честно соразмерял все свои плюсы и минусы и понимал, что если человеку чего-то не дано, то и не надо искушать судьбу. Потому он и отказался продолжать занятия с милицейским шофером.

К тому же у Емельянова со временем появился служебный автомобиль, которым он мог воспользоваться при любой необходимости.

Так же мало, как и уроки вождения, интересовали Константина и марки машин. Так что теперь он не смог бы определить, что это за роскошный автомобиль привлек внимание всех посетителей кафе.

Ну то, что машина заграничная и дорогая, было ясно даже такому неучу, как Емельянов. Так что логика его была проста: «Ну конечно, артисты ездят по всяким там заграницам, а еще съемки, гастроли… Могли привезти оттуда».

Из этой мысли следовало, что в кино опер разбирался еще меньше, чем в автомобилях, совершенно не представляя себе реальности, – того, как проходят «зарубежные гастроли»: привезти иностранный автомобиль мог разве что партийный работник самого высокого руководящего звена, а не даже самый знаменитый артист.

Опер так увлекся машиной, что даже не почувствовал, как шофер Николай несколько раз пихнул его кулаком в бок:

– Да вот же она! Эй! Куда смотришь?

– Кто – она? – не понял Емельянов.

– Аля!

Автомобиль, затормозив, заехал на бордюр и припарковался на тротуаре.

– Где? – Обернулся, ничего не понимая, Емельянов.

– Да вот же она! Смотри! – повторил Николай.

Из этой шикарной машины вышла девушка. И при виде ее у Константина напрочь отшибло все мозги…

Сказать, что девушка была красива, означало ничего не сказать. Высокая, стройная, одетая в джинсы и спортивную черную куртку, она поражала не столько фигурой, которая была невероятно хороша, сколько своим лицом. Волнующее, чувственное, подвижное, такое лицо могло быть и у хищницы, и у ребенка. Длинные вьющиеся каштановые волосы, свободно развевающиеся за спиной, полные губы, увеличенные ярко-красной губной помадой, медовые, желтые глаза, напоминающие глаза змеи… Все это Емельянов смог рассмотреть за долю секунды, и это его чрезвычайно поразило.

Да: он мог признать, что уже давно в его поле зрения женское лицо не попадало с такой четкостью. Женщин он вообще привык использовать по назначению и на лица мало смотрел. Они были неинтересны ему, эти лица, – глупые и умные, наивные и прожженные, продажные и доверчивые, красивые или без определенных черт, – он все в мгновение мог считать. Но у Емельянова было свое, особое, довольно предвзятое отношение к женщинам, и потому разглядывать женские лица он считал пустой тратой своего времени.

Тем более, что женщин вокруг было полно, и все они мало чем отличались друг от друга. Если бы Константина прямо спросили о том, что он думает о женщинах, он так и сказал бы: женщины – как кошки, их много, они хорошие. Иногда ласкаются. И это не было бы цинизмом – он действительно так думал.

На самом деле Константин и вправду не считал женщин плохими. Просто для него они были глупыми, поверхностными, болтливыми, эмоциональными и абсолютно неприспособленными к оперативной работе. А в своей работе Емельянов без зазрения совести ими пользовался – например, выпытывал секреты, узнавая нужную ему информацию. Про себя он знал, что были вещи, о которых он никогда не рассказал бы ни одной из женщин. Да и в серьезных делах не стал бы им доверять.

Поэтому прежде всего Емельянова поразил он себя сам – то, что впервые он с такой серьезностью обратил внимание на лицо женщины. В его оправдание надо сказать, это было очень необычное лицо. Слишком необычное, – подумал Емельянов. А ведь он как никто другой разбирался в лицах. И ему было даже интересно: он удивился тому, что, казалось бы, никогда не сможет его удивить.

Девушка меж тем заперла машину, неспешно перешла дорогу и направилась прямиком к зданию киностудии. Выглядела она как кинозвезда, и не было ни одного мужчины, который не перестал бы буравить ее взглядом.

– Это она, Аля, – сказал шофер Николай и выдохнул: – А тачка какая! Ты видишь тачку?

– Да ладно тебе – тачка! Девушка за рулем – Аля? – уточнил Емельянов.

– Она самая. Поговорку слышал: только вспомни черта – и он припрется? Ну, может, и не так, но по смыслу точно.

– Невероятно! – Константин правда был удивлен. – Она же действительно выглядит как кинозвезда!

– А ее все за артистку и принимают, – откликнулся Николай. – Конечно, те, кто не знает, кто она такая.

– И кто же она такая?

– Сука! Спекулянтка! – вдруг вспыхнул Николай, преисполненный праведным гневом.

– И откуда у нее такая машина? – вслух размышлял Емельянов, не обращая внимания на этот гнев. – Она сама ее водит, видно, что давно за рулем… И что это за машина?

– Итальянская «Альфа-Ромео», – проявился шофер. – Правда, немного старовата, но для нашей страны… У каких-то иностранцев купила. Она ведь с ворьем и иностранцами имеет дело, шмотками торгует. У нее все артисты скупаются. Короче – сука! Ну, короче, ты все видел, да?

Было видно, что «праведный гнев» шофера Николая связан только с одним: с тем, что такая девушка никогда не обратит на него внимания.

– Значит, она фарцовщица? – уточнил Емельянов, который и без Николая уже все понял.

– Еще какая! – фыркнул тот. – Ну, числится она в костюмерном цеху. Но ни часа по своей специальности не проработала. Только сидит в буфете киностудии и проворачивает там свои дела. Через нее и начальница костюмерного цеха шмотки продает. Ну и не только шмотки, а и косметику, и бельишко… Конечно, цены у нее еще те, но многие артистки могут себе это позволить…

– Интересно, – задумчиво проговорил Емельянов. – И вот такая девушка влюбилась в режиссера, который от нее сбежал?

– Поворот, да? – хохотнул Николай. – Да на месте этого режиссера кто угодно мечтал бы оказаться! А он…

Неожиданно опер узнал даже больше, чем ожидал. Так что, расплатившись за пиво, он попрощался с Николаем и пошел по направлению к киностудии. Номер иностранной машины он запомнил.

Из телефонного автомата Константин позвонил своему однокурснику, который работал уже заместителем начальника районного отделения ГАИ, – его быстрой карьере способствовали влиятельные родственники жены.

Как и многих других, этого однокурсника Емельянов на всякий случай держал в кулаке. История была давняя: опер знал, что тот любит побаловаться кокаином и часто в таком состоянии лезет за руль новенькой «Волги», которую подарили ему родители жены. А также однажды он попался Константину под горячую руку, когда тот брал очередного барыгу с клиентом. Клиентом и оказался его однокурсник, заместитель начальника районного отделения ГАИ… А встреча происходила в одной из гостиниц в Аркадии. Емельянов тогда отпустил друга и сделал все, чтобы замять эту историю. Но с тех пор тот был у него на крючке.

Константин позвонил ему, продиктовал номер машины Али и попросил кое-что сделать. Это был его запасной план. Он понимал, что вступить в контакт с такой девушкой, как Аля, будет непросто. А признаваться, что он из милиции, идти напропалую Емельянов не хотел. Это был бы самый плохой вариант. Тогда она вполне может закрыться в себе, и он ничего больше узнать не сможет. Оставалось только втереться ей в доверие. Поэтому Емельянов мгновенно, почти на лету, придумал план. И снова вернулся в буфет киностудии.

От кофе с молоком в киношном буфете его уже тошнило в полном смысле слова, но он все-таки вынужден был взять еще один стакан.

К столику, за которым сидела Аля, было не подступиться – его окружало множество людей. В основном это были женщины. Некоторые из них были в съемочных костюмах – явно актрисы. Они рассматривали какие-то баночки, которые Аля доставала из большой сумки, и все время болтали. Гул стоял такой, что у Емельянова сводило скулы.

Было понятно, что торговля идет вовсю, и у Константина просто зачесались руки – как ему захотелось арестовать эту красотку, которая так нагло нарушала советские законы.

Но он решил терпеливо ждать. Достав блокнот и ручку, опер сделал вид, что ведет какие-то записи и не обращает внимания на происходящее. Маскироваться Емельянов действительно умел.

Наконец, прикупив товар, женщины одна за другой уходили, и еще через время Аля осталась за столиком одна. Быстро поднявшись, Емельянов двинулся в ее сторону и без приглашения уселся на стул напротив.

Аля вскинула на него равнодушные глаза. Вблизи они были совсем как расплавленный мед – светло-желтые, янтарные. Чувственная страсть ее лица поражала. Константин подумал, что она очень увлекающийся человек. Такие люди, как правило, всегда были несчастны, потому что не умели вовремя остановиться. Увлекаясь чем-то или кем-то – человеком или делом, – они упрямо шли до самого конца, каким бы ни был этот конец. Емельянов знал такую породу людей. Как правило, они всегда заканчивали плохо.

– Добрый день! Разрешите угостить вас чашечкой кофе? – начал он.

– Смотря о чем мы с вами будем говорить. – Голос у Али оказался приглушенный и такой чувственный, что у Емельянова пошел по спине озноб.