Текст книги "Такие разные люди"

Балерина

Машка мечтала стать балериной.

Когда ей едва исполнилось пять лет, она, слегка картавя, выдала маме, занятой лепкой вареников:

– Мамочка, ты хочешь воспитать балерину?

Мама, уронившая от неожиданности ложку, удивленно уставилась на дочь.

– Что-то я не поняла… Машенька, тебе нравится балет?

Машка, взмахнув ресницами, с удовольствием подтвердила ее догадку:

– Да. Нравится. Давно.

Отец, стоящий рядом, деликатно поинтересовался, прикусив губы, чтобы не расхохотаться:

– И как давно, если не секрет?

Дочь, не заметив подвоха, деловито изложила факты:

– Вот как только мама меня родила, так и нравится…

– Ага, – усмехнулся отец, – значит, в пеленках ты именно поэтому ногами дрыгала?

– Не дрыгала, папочка, а танцевала, – Машка оскорбленно нахмурилась.

– Ты, значит, с рождения балерина? – мама зашлась в хохоте.

– Угу, – дочь, восторженно хмыкнула. – Я еще у тебя в животе балериной была.

– Ну, что ж… Отец почесал подбородок и кивнул. – Все с тобой понятно. – Он обернулся к супруге. – Вот так, Валя. Скоро будем всемирно известны. Дочь-то у нас вон какая! Прославит родителей. – Он подмигнул дочери и, чмокнув ее в макушку, похлопал по плечу. – Дерзай, дочка.

Родители, пошутив, и забыли бы про этот разговор, если бы не Машка. А она на следующий день, позавтракав, подставила к шкафу табурет, достала с верхней полки лучшее платье и деловито вышла к обомлевшим родителям.

– Пора ехать.

Отец, оторвал взгляд от экрана компьютера, удивленно уставился на малышку.

– Ехать? Куда это?

– Ты забыл, что ли? – Дочь недовольно прищурилась. – Ну, как же… В балерины записываться.

Родители переглянулись, и мама, уважая выбор дочери, решительно шагнула вперед, взяв дело в свои руки.

– Так, послушай… Машуня, сегодня суббота. И завтра не получится. Давай в понедельник.

Девочка сдвинула светлые бровки и громко топнула ногой.

– Нет. Вы обещали. Мне пора танцевать, сейчас поедем.

Пожав плечами, мама нехотя сдалась и, подумав, обернулась к отцу:

– Вот проблема-то… А куда же нам отправиться, а?

После недолгого совещания решено было отправиться в балетную школу. Начинать так по-взрослому, в серьезном заведении…

Старшая сестра Лена, молча наблюдая за стремительно разворачивающимися событиями, возмущенно фыркнула.

– Вы совсем спятили, родители? Зачем ей потакаете? Какой еще балет? Да вы на Машку посмотрите, у нее килограммов пять лишнего веса.

– Лена, остановись, – мама предостерегающе махнула рукой. – Не надо так говорить.

– Ой, скажите, пожалуйста, – не сдержавшись, съехидничала Ленка. – Машка – балерина! Обхохочешься!

– Лена, прекрати, – нахмурился отец.

– Ой, да делайте что хотите, – старшая сестра сердито махнула рукой. – Вырастили капризулю! Тоже мне, талант!

Машка сжала ручку в кулачок и погрозила сестре.

– Противная ты, Ленка! Вот стану известной, тебя не позову на спектакль. Будешь знать тогда.

– Ой-ой-ой, – Ленка скривилась. – Ничего, не умру от горя. – Она снисходительно посмотрела на мать. – Ладно уж… Купите ей хотя бы спортивный купальник или платье специальное. Не может же она в этих дурацких кружевах перед преподавателем появиться.

Отец хлопнул себя по лбу.

– Точно, Валя! Надо же какую-то форму приобрести. В чем они там ходят?

– На той стороне Садового кольца есть такой магазинчик, – снизошла Ленка. – Там платья, юбки-пачки, какие-то легинсы, колготки, топы. И обувь балетная. И чешки, и пуанты.

– А ты откуда знаешь? – изумилась мать. – Тоже балериной мечтаешь стать?

Старшая дочь презрительно дернула плечом.

– Этого еще не хватало. Просто у нас уроки как-то отменили, и мы с девчонками туда забежали. Интересно посмотреть на эти разноцветные штучки, в которых по сцене скачут.

– Ну, что ж… – выслушав, резюмировал отец и одобрительно кивнул. – Значит, купим платье и все остальное. Куда ж деваться?

Сказано – сделано.

Возле магазина мама на всякий случай предупредила свою самостоятельную и упрямую малышку:

– Маша, помни. Сейчас мы купим только танцевальный купальник. А вот если тебя возьмут, тогда и все остальное приобретем.

Машка недовольно насупилась, но кивнула.

– Ладно, ладно. Пойдем скорее.

Магазин поразил впечатлительную Машку своей разноцветностью, нарядностью и радужностью. Полки пестрели розовыми и голубыми юбками-пачками, белоснежными танцевальными купальниками, узкими и широкими атласными лентами, яркими платьями из лайкры, тончайшими шалями и короткими топами. Здесь красовались яркие маракасы, звучные бубны, тканевые балетки, сетки для волос и толстые гетры.

Пока мама выбирала балетный купальник и советовалась с седовласой продавщицей, Машка медленно пошла по магазину, еле переводя дух от восхищения.

Девочка, затаив дыхание, делала крошечные шажочки, надолго останавливаясь и замирая перед огромными фотографиями известных балерин, вешалками с удивительными платьями и старыми афишами, развешанными за полками.

И вдруг в правой витрине она увидела то, от чего ее крошечное сердечко сразу затрепетало…

На стеклянной полочке лежали розовые атласные пуанты. Они так понравились маленькой девочке, что она взгляда не могла от них оторвать. Малышке во что бы то ни стало хотелось дотронуться до этой волшебной обуви балерин.

Пока Машка любовалась пуантами, мама, закончив покупки, позвала дочку:

– Машуня, пойдем.

Девочка, зачарованная крошечными балетными туфельками, не сдвинулась с места. Она стояла, как вкопанная, возле большой стеклянной витрины, завороженно глядя на манящие ее пуанты.

– Маша, – недовольно повторила мама.

Девочка беспомощно оглянулась и, переступив с ноги на ногу, позвала дрогнувшим голосом:

– Мамочка…

– Ну, что ты там увидела, малышка? – улыбнулась седая продавщица.

Мама, вздохнув, подошла и, строго глянув на дочь, взяла ее за руку.

– Сколько можно звать тебя? Пойдем же…

Машка, выдернув ладошку, умоляюще посмотрела на мать.

– Подожди, мамочка… А пуанты? Мы еще не купили пуанты!

– Да рано тебе, детка, – усмехнулась продавщица. – Ты сначала просто научись танцевать, а уж потом приходи опять.

Девочка, сдвинув бровки, упрямо топнула ногой.

– Я умею танцевать. Мамочка, пожалуйста…

– Мы же договаривались, – мать растерянно развела руками. – Ты забыла?

Машка, чувствуя, что пуанты ускользают, всхлипнула.

– Ну, посмотри, какие они хорошенькие, розовенькие, новенькие… Они так на меня смотрят. Они меня ждали! Я знаю, я точно это знаю.

Мать молчала. Ей ужасно не хотелось потакать Машкиным капризам. Но она увидела, что по лицу малышки уже поползли непрошеные слезинки, и материнское сердце дрогнуло.

Вздохнув, женщина обернулась к продавщице и кивнула.

– Мы возьмем.

В балетную школу Машку не приняли.

Уставшая стройная женщина пригласила их в зеркальный зал, и, поглядев на девочку, ласково прищурилась.

– Сколько лет тебе, красавица?

– Пять. – Машка подняла на нее уверенный взгляд. – Я буду балериной.

Преподаватель, ничуть не удивившись, согласно кивнула.

– Конечно. Конечно, будешь, только не сейчас. Теперь – октябрь, а ты приходи в мае. Как раз немного подрастешь, будут вступительные испытания. Мы на тебя посмотрим… И решим.

– А возьмете? – Машка заторопилась. – У меня уже есть купальник и пуанты…

– Вот весной и подумаем, – усталая женщина обняла малышку. – Все вместе, сообща.

Машка, поникнув головой, насупилась.

– Не сердись, – преподаватель, сделав шаг, наклонилась к ней. – Готовься. Сладкого поменьше ешь, зарядку делай. И приходи на будущий год. Хорошо?

– Хорошо, приду, – обреченно вздохнула девочка.

Поздно вечером, когда уставшее за день солнце отправилось на покой, и ночь вступила в свои законные права, мама тихонько вошла в детскую комнату. Подошла к кровати и ласково улыбнулась, покачав головой.

Машка сладко спала, крепко обняв пуанты.

Маленькая девочка. Будущая звезда.

Балерина.

О любви…

Ох, и жарило лето в этом году!

С самого утра, когда солнце, еще не потерявшее свою форму и не расплывшееся по небосклону, как масляный блин на сковородке, лениво выплывало из-за горизонта, уже нечем становилось дышать.

Не помогали ни огромные поливальные машины, как сказочные чудовища медленно ползущие по прожаренным улицам, извергая из своей механической пасти фонтаны уже нагревшейся воды, ни городские водоемы, так переполненные человеческими телами, что постоянно выходили из берегов, ни установленные повсюду палатки с мороженым…

Невыносимая жара, тягучая и липкая, одолевала изнемогающий город.

Улицы, проспекты и площади, обычно шумные и многолюдные, словно вымирали до самого вечера.

А вот с наступление сумерек город оживал. Особенно весело и шумно становилось в городском парке.

Именно сегодня, после душного и утомительно длинного дня, в парке, тенистом и прохладном, пытались укрыться три подруги. Они давно не виделись, а потому искренне соскучились друг по другу. Весело щебеча, троица облюбовала небольшой столик на террасе открытого кафе, стоящего у самой воды.

Тося, Зина и Маринка когда-то учились в одном классе, а потом, как это бывает, жизнь развела их на долгие-долгие годы. В школе они очень дружили, всегда ходили вместе, старательно подсказывали на уроках, жутко переживая за ту, что стояла у доски, дружно готовились к экзаменам.

Да… Время неумолимо. И, к сожалению, безжалостно. Само убегает и уносит с собой и силы, и здоровье, и красоту…

Встретившись теперь, когда им исполнилось чуть за сорок, они то счастливо хохотали, то плакали, возвращаясь бескомпромиссной памятью в те далекие, но незабываемые годы.

– Ой, Тоська! Ну-ка, покажись… Какая ты круглая стала! Пополнела… Ой-ой!

– Да что вы, девочки, – кокетливо улыбалась толстушка Тося, – это же не полнота! Это красота моя… Все свое ношу с собой, – она хохотала, запрокинув голову.

– Зиночка, Зиночка, а где же твои роскошные косы? Боже мой… Не могу поверить! Как расстаться с такой красотой? Неужели сама обрезала?

– Ой, девчонки, да какие ж теперь косы, – раскрасневшись, не сдавалась Зина. – Некогда… Да и зачем они нам? Лишняя морока! То ли дело стрижечка короткая – помыла, тряхнула головой, и прическа готова. Милое дело!

– Ну, не скажи, – Марина удивленно пожала плечами. – Я бы не осмелилась такие волосы тронуть. Жалко!

– Жалко, конечно, кто ж спорит, – Зина нахмурила брови и тут же перевела разговор. Обняв подругу, она всплеснула руками. – Мариша, а ты все такая же стройная… Красавица! Да ты у нас прямо модель! Чудеса!

– Да я как-то и не задумываюсь над этим, – Мариша смущенно пожала плечами.

– Да ладно, – Тося придирчиво оглядела ее. – И на диетах не сидишь?

– Нет, – Маринка растерянно улыбнулась. – Некогда, девочки…

– Ой, не верю, подруга, – Зина хитро погрозила Маринке пальцем. – Что-то ты темнишь, подруженька…

Они посмеялись.

Их разговор, словно мотылек, перелетающий с одного места на другое, не затихал ни на минуту.

Заказали салаты, красное вино, потом мороженое, чай…

Женщины так соскучились, что не замечали ничего вокруг: ни отдыхающих, ни времени, ни наступившей легкой прохлады. Увлеченно и азартно болтали обо всем… Поговорили о квартирах, работе, детях, постаревших родителях и, куда без этого, о болезнях.

Посочувствовали, поахали, порадовались…

Женщинам было так хорошо вместе на тенистой площадке летнего кафе, что на миг им вдруг почудилось, что и не было тех двадцати с хвостиком лет, которые так незаметно пролетели.

Когда же совсем стемнело, и где-то вдали негромко заиграла музыка, Тося мечтательно улыбнулась, глядя куда-то в небо.

– А помните, девочки, как мы сюда на свидания бегали? Помните? Как сердца колотились, как щеки горели…

– Ой, скажешь тоже, – Зина, пожала плечами. – Когда это было? В прошлой жизни… И будто не с нами.

Марина ласково кивнула.

– Танцплощадка и сейчас здесь, где-то рядом. Слышите? Музыка… Как тогда, в юности… – Она обернулась к Тосе. – А помнишь, как вы с Димкой из параллельного класса здесь целовались, а мы с Зинкой за кустами стояли, вас караулили…

Женщины переглянулись и громко, заливисто захохотали. Отсмеявшись, они, раскрасневшиеся от воспоминаний и былого счастья, вдруг нахлынувшего из далекой юности, отчего-то загрустили.

– Да, как летит время, – Тоська грустно вздохнула. – Летит. Будто бы вчера в школу бегали, а задумаешься – целая жизнь прошла. Странно…

– А мы все вроде бы такие, как раньше, – Марина тряхнула волосами. – Не изменились.

Зина, взглянув на притихших подруг, подняла бокал с красным вином, сверкающим темным рубином и лениво подрагивающем в бокале.

– А давайте, девочки, выпьем за любовь… А? Ну, чего закисли? Раз дети есть, значит, и любовь случалась? Так ведь? Давайте же за нее, изменницу и проказницу. За любовь!

Они сделали по глотку терпкого вина, остро пахнущего дубовой бочкой, виноградной лозой и далекой Италией.

Зина, загадочно прищурившись, дернула плечиком и вдруг предложила:

– Слушайте, а что это мы обо всем на свете болтаем, а про мужчин своих не говорим? Непорядок! Давайте-ка про любовь, про мужиков, про отношения… Или мы не женщины?

Тося хмыкнув, лихо согласилась:

– А давай!

– Ну, что ж… Давайте, – Марина смущенно потупилась.

Зина, очень довольная собой, тряхнула коротко стрижеными волосами.

– Ну, так и быть… Начну с себя. – Она вдруг замолчала, сглотнула ком в горле, откашлялась и вдруг кинулась, как в омут с головой… – Я, подруженьки мои дорогие, в любовь эту самую не верю. Не верю, и все! Не хотела портить нам вечер. Честное слово, не хотела. Но раз уж зашел разговор, не жалуйтесь, терпите. Думаю я, милые, что нет этой самой любви. Все это ерунда, сказки для малолетних. Посудите сами. Вот я… Уже три раза замужем была.

– Три? – ахнула Маринка, изумленно округлив глаза.

– Ого! – удивленно покачала головой Тося. – Надо же… Когда успела?

– А вот успела… – Зина вдруг помрачнела и отвела взгляд.

И вспомнилась ей первая любовь. Чистая, робкая, застенчивая…

Смахнув со щеки набежавшую слезу, Зина как-то вызывающе взглянула на притихших подруг.

– Да какая любовь?! Боже мой! Очнитесь, – Зина горько ухмыльнулась. – Я после училища сразу выскочила замуж. Ой, и глупая ж была, наивная! Любила до боли в сердце. И он вроде любил… На свадьбе руки целовал. Дочку родили, дачу начали строить. А он через несколько лет изменил мне. С рюмкой. Полюбил водочку больше, чем меня. Пить беспробудно стал. Напивался до чертиков, и мне доставалось. Ох, как доставалось! Страшно вспомнить… Выла я по ночам, как зверь раненый, от боли, от злости, от обиды. Через неделю в синяках ходила. А?! Что это? Как это вам? Неделю любит, на коленях ползает, а неделю убивает… Вот тебе и любовь… Куда ж она подевалась?

– Зиночка, – Маринка робко тронула ее за руку. – А потом?

– А что потом? – Зинка горько усмехнулась, сделала глоток вина и всхлипнула. – Ты говоришь, волосы жалко… Косы мои прекрасные… А он меня так за эти косы трепал да по полу таскал, что я, однажды не выдержав, схватила ножницы да и под корень отхватила всю свою красоту.

Тося, испуганно всплеснув пухлыми ладошками, закрыла лицо.

– Ой, боже мой! Кошмар какой-то…

– Кошмар – не то слово, – Зина обреченно махнула рукой. – Этого не расскажешь. – Помолчав, собралась с духом и тихо добавила: – Жизнь – не малина, нет. Я это теперь точно знаю. А дальше, милые мои, больше. Жизнь-то, злодейка, любит сюрпризы. С этим, наконец, развелась. Думала – поживу всласть. Встретила мужика, с виду доброго, приличного. Замуж предложил, дочке конфеты носил… Поверила. Тепла-то ведь хочется. Вроде и не старая еще… Пожил он со мной года четыре, а потом зазнобу на стороне завел. А соседки-то у нас словоохотливые, добросердечные, так сразу и донесли, ласково заглядывая в глаза. Не поверила поначалу. Рыдала полдня. А потом, недолго думая, как отрезала: чемодан его собрала да на площадку к лифту выставила. Вот и закончилась любовь.

– Бедная ты, бедная, – сочувственно взглянула на подругу Маринка. – Надо же… Если не хочешь – не рассказывай, трудно такое вспоминать.

– Да почему ж, – Зина улыбнулась. – Я держусь. Я еще ого-го!

Тося, тяжело вздохнув, обернулась к ней.

– Так. Понятно. А третий брак?

– Был и третий, – Зинаида помолчала, собираясь с мыслями. – Ой, и долго ж я держалась, девочки! Не глядела по сторонам, работала как ненормальная. Родители-то состарились, помогать надо было. А тут в поезде познакомилась с одним. Так, невзначай разговорились. Посмеялись. И показался он мне таким чистым и светлым, что тепло на душе стало. Намного старше меня оказался, но интеллигентный такой. Поначалу на «вы» да на «вы», за ручку держал, сумки тяжелые носил. Уж и не знаю… Вроде бы и не влюбилась, а просто поразмыслила на досуге: как одной жить? Тяжело, одиноко, холодно. Согласилась. Вышла. И куда только мой ангел-хранитель смотрел? Ой, девочки, влипла, как кур в ощип… Таких скупердяев, как он, свет еще не видывал! Ох, и жадный оказался… Каждую копеечку высчитывал, все, что в доме было, к рукам прибрал, даже на колготки у него выпрашивала. А все с улыбочкой да с улыбочкой, жеманный такой. Но сволочь! Даже в карманах моих проверял: не завалялся ли где рублик…

Марина, нахмурившись, пыталась осознать услышанное.

– Да ты что? Такое бывает?

– Ой, не смеши, – Зина махнула рукой и отчаянно хохотнула. – Бывает и похлеще… Зато теперь, девочки, я ученая: кого хочешь в бараний рог скручу, а себя в обиду не дам.

Тишина, словно испугавшись откровенного рассказа, немой пеленой окутала столик, за которым молчали загрустившие подруги.

Маринка первой нарушила тишину и подняла бокал.

– Давай, Зиночка, за тебя выпьем. За твои силу, стойкость и удачу.

– Вот-вот, – подхватила Тося, – именно за удачу!

– А давайте, – Зина тряхнула коротко остриженной головой. Сделав глоток разомлевшего от духоты вина, щедро распустившего свои буйные ароматы, она обернулась к Тосе. – Ну, Тоська, теперь ты…

Тося нахмурилась недоуменно, словно и не предполагала такого поворота. Посидела, будто с трудом вспоминая прошедшее.

– Ой, девочки милые, – растерянно проговорила она, – а я и не знаю, что вам рассказать…

– Вот тебе раз, – Зинка нахмурилась. – Ты не юли. Давай, давай… Выкладывай все, как на духу. Ты-то как? С любовью ладишь?

Тося достала белоснежный платочек из сумки, промокнула вдруг сразу вспотевшее лицо, поправила воротничок на платье в горошек и пожала пухлыми плечами.

– Да правда, нечего и вспомнить. Ну, честное слово… Жизнь как жизнь. Работа, дом, дети, бизнес, дача… Круговерть. Суета.

– Это все понятно, – настырная Зина не отставала от явно смущающейся подруги. – А любовь-то где? Где ее место?

– Не знаю… – Тося медленно опустила голову, затем посмотрела повлажневшими глазами на подруг и еле слышно прошептала: – Я даже и вспоминать не хочу, какая она на вкус, эта любовь…

– Как это? – Маринка ошарашенно вытаращила глаза.

– А я, девочки, наверное, пропустила ее, – Тося горько улыбнулась. – Проворонила. Не увидела. Не заметила. А может, она сама стороной прошла. Решила, что не достойна я ее.

– Подожди, подожди, Тосенька, – Марина тронула подругу за круглое плечо. – Почему же не достойна?

Тоська невесело ухмыльнулась.

– Да ведь я жила тогда с одной мамой, помните? Она, труженица, все работала и работала. Да разве медсестра много может заработать? Мы всегда нуждались. Всегда. У всех на новогоднем столе шампанское да торты, а у нас винегрет и котлеты… И я мечтала: вот закончу школу, поступлю в институт, выучусь и разбогатею! Обязательно разбогатею! И заживу, заживу… Но за все приходится платить. И любовь, девочки, оказывается, у всех разная. Я это только теперь поняла. – Она вздохнула, сжала пальцы, унизанные кольцами. – В институт-то я поступила, недаром зубрила все подряд. Поучилась пару лет, а потом встретила мужчину. Лысоват он был, полноват, в очках с толстыми стеклами, старше по возрасту, конечно… Но любил меня… Так любил! А главное, дом у него – полная чаша: и машина, и квартира в Москве, и дача в Подмосковье, и домработница… И закружилась моя бедная головушка, и пошла кувырком жизнь молодая. Он все приезжал, букеты в общагу такие присылал, что вахтерша в обморок падала и валидол пила. На весь этаж шампанского после сессии нам покупал… Все про любовь мне говорил, записки нежные писал. Я запуталась, завертелась в этом тщеславии и богатстве. Купил он меня, девочки… Предложение три раза делал, и я, недолго думая, согласилась.

– Постой-постой, – Зина свела брови к переносице, осмысливая только что услышанное. – Как согласилась? А ты его любила?

Тося смотрела куда-то, словно хотела там, в немыслимой дали, разглядеть свое прошлое или найти ответ на этот очень простой вопрос.

– Нет. Конечно, нет. Но это я потом поняла. Года через два. Когда пелена исчезла, дети родились… Словно протрезвела. Вдруг ощутила, что не только радости и любви, а и обычного спокойствия нет на сердце. Да… Вот так. Все у меня есть, подруженьки, всего в достатке. Дети мои ни в чем не нуждаются, живу как королева, чуть ли не с золотых тарелок ем. А счастья, простого бабьего счастья, нет. Ты говоришь, – она обернулась к Зине, – почему так поправилась. А почему ж не потолстеть, если все не в радость. Ем за троих, сплю, не читаю, не двигаюсь… Ничего не хочу. Ничего! – Она вдруг всхлипнула. – Страшно мне, девочки. Пропустила я в жизни что-то самое важное. Самое главное… Муж любит до сих пор, не надышится, а я видеть его не могу. Опротивел. – Она, резко отодвинувшись, зацепила бокал с вином. Тот, легко перевернувшись, разлетелся на две половинки. Красное вино, словно кровь, залило белоснежную скатерть. – Вот и моя жизнь так, – кивнула на разбитый бокал Тося, – две половинки: одна – юность, бедная, но полная надежд, ожиданий, девичьих радостей, а вторая – замужество, богатое, но холодное, бездушное и мерзкое… – Она обернулась к Зине, молчавшей в оцепенении. – Несчастные мы с тобой, Зиночка. Недолюбленные. А главное, недолюбившие.

В парке стало прохладно.

Дневная жара давно отступила. Где-то вдали чуть слышно звучала музыка, и вечная наша эстрадная звезда пела и пела, навязчиво повторяя: «Без меня тебе, любимый мой, Земля мала, как остров…»

Зина, услышав это, лишь грустно покачала головой, промокнула повлажневшие глаза и обернулась к Марине.

– Ну, теперь ты, Маришка. Твой черед.

Маринка слегка напряглась. Не зная, с чего начать и что сказать, огорченная предыдущими историями, она несмело улыбнулась.

– Ой, девочки, а мне и рассказать вам нечего. У вас такая жизнь, что можно романы писать и кино снимать, а у меня… – Она от волнения сжала ладошки в кулачки и прижала их к груди, чтобы унять колотящееся сердце. – У меня все просто. Как-то обыденно. Нет у меня денег, нет большого дома, нет машины и дачи… Ничего нет. – Она пожала плечами и исподлобья взглянула на подруг, внимательно за ней наблюдающих. – Я тоже много работаю. И тоже медсестрой, кстати, как твоя мама, – она обернулась к Тосе. – Но не жалуюсь. Правда. И на диетах не сижу, некогда мне… – Марина, словно вспомнив что-то очень важное, вдруг широко улыбнулась, и глаза ее неожиданно засияли таким счастьем, которое утаить невозможно. – Все в моей жизни просто. Но… У меня есть самое главное. Сын, дочь и муж. Это, девочки, мое богатство. – Она застенчиво отвела глаза и пожала плечами. – Правда… Муж мой не работает.

– Как? – охнула Зина и открыла рот для осуждений.

Марина подняла руку, останавливая ее порыв.

– Он – инвалид. Попал в аварию десять лет назад. У него нет ног. Но он – вся моя жизнь. Я так люблю его, что мир для него переверну! Всякое бывало. После той аварии страшной мы по больницам скитались, жить заново учились, и все вместе, рядом… И я Богу каждый день молилась, чтобы мой муж выжил. И он живет. И любит меня. И я его… И мне ничего не нужно. Ничего! Ни домов, ни платьев, ни колец… Только его любовь. – Она, покраснев, стыдливо глянула на подруг. – Вот и все. И… Я так счастлива, девочки…

Тося, долго молчавшая, удивленно сдвинула брови, покачала головой, всплеснув руками. А потом вдруг подняла бокал и тихо проговорила:

– Слава богу… Ой, как хорошо! До слез! Хоть кто-то из нас не ошибся. А ты не стыдись, не надо. Любовь-то не скроешь. Радуйся! Пью за тебя и твоего мужа. Люби за всех нас. Люби изо всех сил…

– Вот тебе и жизнь. Вот тебе и любовь… – удивленно хмыкнула Зинка, тряхнув коротко остриженными волосами.

Они еще долго-долго сидели за крохотным столиком в летнем кафе.

Стало тихо. Усталые официанты медленно убирали посуду. Гасли огни.

Ночь неторопливо вступала в свои законные права.

И только далекие звезды, искрясь и мерцая, летели, сгорая, с оглушительной высоты, стремясь исполнить загаданные землянами желания и напевая свою вечную песню.

О любви…