Текст книги "Своя правда"

Глава 4

Вера не находила себе места. Всегда очень активная, подвижная, энергичная, она теперь чувствовала себя как воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух. Совершенно обессилев от переживаний, Вера то принималась плакать, то застывала, глядя в одну точку, то начинала размышлять вслух. Сама себя уже не узнавала. Будто что-то сломалось внутри, надломилось, треснуло…

Вера никогда не бросала начатое. Если что-то задумала, обязательно доводила до логического завершения. Друзья это знали, ценили и очень Веру любили. Да и как не любить человека, который по праву считается душой компании: и продумает все, и любое мероприятие подготовит, и продукты закупит, и на помощь первой кинется.

На работе все складывалось удачно, а вот в личной жизни Вере не очень везло. Отсутствие женского счастья друзей удивляло, ведь, как говорится в известном фильме, и красавица, и умница, и спортсменка…

Высокая, стройная, тонкая в талии, длинноногая девушка притягивала мужские взоры. Роскошные светлые волосы цвета зрелой пшеницы, пышной копной рассыпанные по худеньким плечам, огромные серо-голубые глаза, нежный румянец… Молодые люди изощрялись в комплиментах, назначали свидания, приглашали в театры. Хороводом ходили вокруг веселой стройной красавицы, наперебой угождали и без устали ухаживали. Только сердце Верочки не реагировало на назойливых воздыхателей.

Счастье ведь само решает, когда переступить порог дома, когда постучать в окно, когда выйти навстречу. Счастье само нас выбирает, а мы лишь должны удержать его, разглядеть, узнать, не пройти мимо…

Вера еще в ранней юности дала себе слово выйти замуж только по большой любви, и ждала ее терпеливо и трепетно. Однажды, правда, ей вдруг почудилось, что дождалась, но, оказалось, – мираж.

После смерти отца девушка долго тосковала, но постепенно жизнь приобрела привычные очертания. Мама, наконец, стала улыбаться, у нее проснулся интерес к вязанию. Сестры в привычных и давно знакомых обыденных мелочах опять находили удовольствие и, научившись жить с болью утраты, вздохнули свободно.

Им тогда показалось, все страшное позади. Но судьба сама пишет сценарий и устраивает наше будущее. Новая беда обрушилась на сестер, откуда не ждали. От этого случившееся казалось им теперь не просто трагедией, а настоящим предательством и вероломным обманом. Верочка, в поисках ключей от дачи открыв, верхний ящик старого письменного стола, и обнаружив непонятные документы, разделила их вполне счастливую жизнь на две половинки: до и после.

Девушка не находила себе места. Не спала толком, не смотрела маме в глаза, не болтала с подругами по телефону. Только думала: «Кто те люди, что отдали нас в чужую семью? Почему? Зачем отказались от детей? И как могли родители не рассказать нам, уже довольно взрослым и самостоятельным, об этой тайне?»

Глава 5

Галина Николаевна любила утренние часы. Ей нравилось, окунувшись в тишину еще спящего дома, небрежно накинуть атласный халат на плечи, прошлепать в мягких тапочках на кухню, заварить себе чашечку настоящего бразильского кофе, постоять и открытого окна и, вдохнув аромат свежего утра, с удовольствием выпить крепкий ароматный напиток. Совершив этот привычный каждодневный ритуал, она неторопливо приступала к будничным делам. Принимала душ, слушала последние новости и, наконец, закончив обязательный утренний макияж, бралась за работу.

Галина Николаевна жила одна. Одной она оставалась всегда: и в годы юности, и во время молодости, и теперь, в период нежданно подступившей зрелости. Предпочитала одиночество веселой компании.

Коллеги, подруги и соседки с завистью поглядывали на ее ладную, вовсе не худенькую фигуру, седые волосы, подстриженные очень коротко, «под мальчика», которые она принципиально не красила, руки, унизанные крупными кольцами и массивными браслетами.

Даже в свои шестьдесят женщина не отказывалась от брюк, стильных блузонов, кокетливых шляпок, элегантных платьев. И всегда, несмотря ни на что, делала легкий макияж, утверждая, что женщина должна всегда оставаться женщиной.

Властная, умная, принципиальная, Галина никогда не шла на компромисс. И в жизни, и в работе соблюдала одно нерушимое правило – лучше меньше, да лучше. Быть может, поэтому не вышла замуж – все искала лучшего среди лучших, первого среди первых.

Знакомых у нее к шестидесяти годам оказалось огромное множество, но задушевная подруга так и осталась одна – Татьяна Львовна.

В молодости Галя случайно познакомилась с девушкой, пришедшей в университетское издательство с поручением от заведующего кафедрой. Они разговорились, потом созвонились по делу, затем встретились на факультете и вдруг подружились, да так, что за всю их долгую жизнь не наскучили друг другу, не надоели, не повздорили ни разу.

Татьяна Львовна тоже обожала свою подругу, которая до сих пор контролировала ее самочувствие, критиковала одежду, требовала отчета о еде и, кстати, была крестной матерью младшей дочери Верочки.

Галина свою крестницу боготворила. Она считала, что ей, никогда не рожавшей, сам Бог послал такую крестную дочь. Несмотря на то, что дети семьи Степановых ни в чем и не нуждались, крестная мать находила бесконечные поводы для сюрпризов. Появляясь внезапно, она осыпала детей сладостями, подарками, приглашениями в поездки… Верочку то и дело забирала к себе: водила в музеи, устраивала ей походы по магазинам, даже возила за границу.

Сегодня ночью Галина спала плохо. У соседей всю ночь заливисто плакал маленький ребенок, под окном у кого-то несколько раз срабатывала автосигнализация, и ее вой, усиленный ночной тишиной, гулко разносился по округе.

Галина просыпалась много раз, ворочалась, тяжело вздыхала и, наконец, не выдержав бестолковой маяты, решительно села на кровати. Свесив босые ноги с постели, замотала головой, прогоняя остатки тяжелого сна, который под утро вдруг заполонил сознание и вылился в дурацкое видение, нагоняющее ужас и панику.

Сообразив, что это всего лишь сон, Галина Николаевна облегченно выдохнула и, одернув ночную сорочку, неторопливо прошлепала на кухню в своих роскошных мягких тапочках. Совершила ежеутренний ритуал: кофе, маска, прическа. Осталось приукрасить себя легкими румянами… Но в дверь требовательно позвонили. Звонок повторился. Резко. Настойчиво. Галина Николаевна недовольно скривила губы: «Что за сирена? У кого нервы сдают?»

Распахнув двери, застыла в изумлении. На пороге стояла ее любимая крестница.

– Вера? Ты? Вот так сюрприз! Заходи.

Девушка молча сняла светлые туфельки, легко поцеловала крестную в щеку и, не оглядываясь, прошла в комнату. Галина пожала плечами. Захлопнула входную дверь и двинулась за Верой в комнату.

– Так… Это что еще за фортели?

Девушка, не глядя на нее, молчала, сильно покраснев и сжав кулаки. Галина поняла: дело нешуточное.

– Ну, ладно, – миролюбиво кивнула Галина. – А чай-то будешь пить? Или в молчанку поиграем?

– Угу. Буду, – пробормотала Вера.

– Вот и правильно. Сейчас заварю. Посиди тут пока. А хочешь, иди сюда, на кухню.

Вера встала и пошла за крестной.

Пока закипал чайник и заваривался чай, они молчали. За окном надрывалась какая-то птаха, высвистывая только ей известный мотив, равномерно постукивали на стыках утренние трамваи, где-то у подъезда отчаянно спорили малыши и судачили говорливые соседки.

А они все молчали. Вера, поджав губы, упрямо отводила глаза в сторону, стараясь не встречаться с озабоченной крестной взглядом, а Галина Николаевна, хотя ее грызло любопытство, занималась чаем.

Наконец, когда чашки, наполненные ароматным напитком, заняли положенное им место, Галина села напротив крестницы.

– Ну? Чего бесишься? – поинтересовалась она.

Вера вдруг заплакала. Галину, привыкшую ко всяким поворотам, это напугало.

– Вера? Что такое? – она отодвинула свою чашку, пересела к девушке поближе. – Так, все… Хватит слезы лить. Давай, выкладывай. И не вздумай морочить мне голову.

Верочка, всхлипнув, вытерла глаза, на мгновение затихла, собираясь с силами.

– Кто наши родители, мам Галь? – прошептала она. – Ты же в курсе.

Галина Николаевна внутренне содрогнулась, похолодела. Отхлебнула чай и постаралась изобразить удивление.

– Обалдела что ли? Или выпила с утра лишнего? Ты о чем спрашиваешь, детка?

– Мам Галь, перестань, – Вера не сводила с нее глаз. – Ты же всегда рядом с нами была.

– Да как ты можешь о таком спрашивать? – возмущенно перебила свою любимицу Галина. – Или мать свою не знаешь? Или отца позабыла? О каких еще родителях ты хочешь узнать?

– Послушай, мам Галь…

– Нет, это ты послушай! Боже, до чего я дожила! – Крестная вскочила и нервно смяла салфетку. – Я просто вне себя! Сейчас взорвусь! Что ты выдумала! Не стыдно тебе?

– Мне стыдно? Это мне-то стыдно? Отчего же? Ведь это не я обманывала своих детей столько лет! И ты, оказывается, заодно со всеми! Не притворяйся, прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю!

– Замолчи, – Галина Николаевна сжала виски ладонями. – Сейчас же замолчи! Не то моя голова лопнет от крика… – она распахнула окно, вдохнула еще не нагревшийся воздух и покачала головой. – Вот и сон в руку. Бред снился, глупость льется.

– Глупость? – Веру колотило так, что зубы стучали. – Глупость, значит? А это что? – Она выхватила из сумки документ и швырнула Галине в лицо. – Тоже бред?

Женщина, тяжело вздохнув, достала очки и медленно раскрыла сложенный пополам листок… Свидетельство об усыновлении. Галина растерялась. Она ненавидела ложь, но в этом случае и правда не годилась. Соврать было нельзя, истина оказалась невозможной.

Галина Николаевна прикрыла глаза. Конечно, она помнила все до мелочей. Не забыла и слова Никиты Сергеевича, произнесенные в тот самый день: «Это наши дети. Только наши. Вычеркните все, что было до сих пор. Наша жизнь начинается только здесь. Сейчас. Вместе с ними. Навсегда».

Соне тогда исполнилось три года, а Вере – три месяца. Через неделю детей крестили: Соню – Агата, теперь живущая в Киеве, а Веру – Галина.

С тех пор прошло много лет. Растаяли в бесконечности десятки зим и весен. Утекло немало воды. Они повзрослели, потом постарели, стали мудрее, но слово, данное когда-то покойному профессору, всегда держали. Да что там держали – просто обо всем забыли, как он и просил, раз и навсегда.

– Вера, я не знаю, откуда у тебя эта бумажка, но…

– Бумажка? – взорвалась Вера, позабыв о приличии. – Это не просто бумажка! Это документ! Посмотри, мам Галь, почитай!

Галина Николаевна изо всех сил пыталась держать себя в руках.

– Верочка, остынь. Не делай глупости. Где ты это взяла, детка? – Крестная ласково тронула ее за руку. – Понимаешь, милая, жизнь – сложная штука. Непредсказуемая. Порой непонятная, необъяснимая. Детка, ты просто попытайся, не нервничая, осознать, что есть на свете вещи, которые не надо трогать. Просто не нужно, и все. Забудь. Отпусти и забудь, будто и не было вовсе ничего. Ни этой бумажки, ни того, что в ней написано, ни твоих мыслей отчаянных…

Крестница вскочила, схватила сумку, вырвала из рук Галины документ.

– Как ты можешь? Я же тебе, мам Галь, верила, надеялась, что только ты сумеешь мне все объяснить, что не соврешь никогда, а ты… Как же так, мам Галь?

Девушка кинулась к выходу, цепляясь ногами за стулья и углы, а Галина, оцепенев, сидела на кухне, чувствуя, как отчаянно колотится сердце и дрожат похолодевшие руки.

Глава 6

Софья, закончив прием в поликлинике, облегченно выдохнула и кивнула медсестре, сидящей напротив.

– Ой, Зоя Васильевна, что-то сегодня так много народу. Зима давно закончилась, да и весна уже на исходе, а народ все болеет и болеет.

Пожилая медсестра Зоя Васильевна поправила волосы под беленьким колпачком на голове и устало усмехнулась.

– Не зима – это точно. Да ведь люди болеют не по заказу и не в соответствии со временем года, а когда придется.

– Да уж, – кивнула Соня. – Но ведь есть же сезонные обострения, да? А тут в конце мая очередь без конца и края. – Она встала, выпрямила спину. – Ну, что ж… Хоть прием и закончен, но работа моя продолжается. Как сказал классик, «и вечный бой, покой нам только снится…»

– А вы, Софья Никитична, дежурите сегодня?

– Угу, – развела руками Софья. – У меня сегодня полный список: и ночное дежурство, и любимый участок. Пойду сейчас по вызовам, а район мой, сами знаете, немаленький.

Соня, оставшаяся без мужа и отца, давно считала себя главой семьи и понимала, что только от ее заработка зависит их с Катюшкой благосостояние. Поэтому, взвесив все «за» и «против», кроме ставки в поликлинике, где она значилась участковым терапевтом, давно подрабатывала в ночную смену в терапевтическом отделении городской больницы.

Попрощавшись с медсестрой, Софья вышла в коридор, достала телефон и набрала Катин номер.

– Катюш, ты где? Что там с музыкой, когда экзамен?

– Мамуль, привет, – затараторила дочка. – Все хорошо, я в музыкалке. Концерт в субботу, скажи бабушке, что я ее жду, она обещала.

– Так позвони ей сама, напомни, бабушке будет приятно.

– Ладно, ладно, – дочь заспешила, – все, пока. Некогда мне, девчонки ждут.

– Скажите, пожалуйста, некогда ей, – Соня усмехнулась. – Ничего себе…

Коллеги-мужчины ценили Софью Никитичну за профессионализм, дотошность и неравнодушие к больным, но не пытались ухаживать в силу разных причин, а ее это вполне устраивало. Стройная, светловолосая, улыбчивая и доброжелательная, Соня нравилась и пациентам. Они шли к ней на прием без страха, прислушивались к советам и старались добросовестно выполнять назначения.

На этом участке Софья работала уже несколько лет, поэтому прекрасно знала и помнила многих жителей. Чего она только не повидала здесь: и тяжелых больных, и капризных пациентов, и своенравных стариков, и агрессивных молодых парней, и привередливых бабуль…

Всякое случалось в ее врачебной практике, но Софья Никитична старалась с каждым найти общий язык: умела уговорить, настоять на своем, убедить, заставить, внушить, урезонить.

Сегодня, слава богу, тяжелых случаев не оказалось. Софья, за три часа обошедшая всех пациентов, успела еще забежать домой перед ночным дежурством. Разогревая обед, она возвращалась мысленно во вчерашний вечер и сегодняшнее утро. От находки Верочки в душе отчаянно щемило, слезы наворачивались без видимой причины, а в голове так и вовсе творилось невесть что – просто каша из странных и тяжелых мыслей.

Соня сердилась на младшую сестренку – и чего она забыла в этом столе! Вот теперь обрекла их двоих на душевные страдания, тягостные размышления и будоражащие душу предположения.

Суп закипел и вылился на плиту. Запахло гарью, от подгорающего на плите бульона тянулась тоненькая струйка бледного дыма. Соня, спохватившись, заметалась по кухне: распахнула окно, замахала полотенцем, сдвинула в сторону кастрюлю с супом.

– Фу, мама, – в распахнутую дверь заглянула недовольная дочь. – Что тут убежало?

– Ничего страшного. Суп закипел, а я задумалась, вот и пропустила.

– Интересно, о чем это ты размечталась?

– Ни о чем таком, что могло бы тебя заинтересовать.

– Мам, у тебя ничего не случилось? Ты какая-то странная сегодня.

– Странная? – усмехнулась Софья. – И в чем же моя странность выражается?

– Ну, не знаю, – дочь пожала плечами. – Бледная, задумчивая, рассеянная…

– Ах, ты моя дорогая, – Софья обняла дочь. – Не волнуйся. Все у нас с тобой хорошо.

– Точно?

– Точно, точно, – мать достала тарелки и указала на стол. – Садись, будем обедать. А то у меня сегодня дежурство, а ты ночуешь у бабушки.

– Помню, – Катя радостно улыбнулась. – Я даже соскучилась по бабуле, хотя всего три дня ее не видела. Она у нас классная, правда, мам?

– Угу, – рассеянно согласилась Софья, – очень классная.

Софья поспешно выбежала из подъезда, глянула на часы и поморщилась. Она не любила опаздывать, но сегодня день неудачно складывался: то суп «убежал», то вдруг телефон перестал работать, то Катя долго собиралась. Женщина нервничала, переживая за всех подряд: и за себя, и за Веру, и за весь мир.

Машину решила не брать, бегом, спотыкаясь, добежала до трамвая. В трамвае, запыхавшись, упала на свободное кресло. В который раз подумала: «И зачем Верочка нашла эти страшные документы, зачем разрушила нашу семейную идиллию?..»

Терапевтическое отделение, где работала Софья, считалось одним из лучших в городской больнице. Еще бы… Ведь им заведовала Зинаида Ивановна, прекрасный врач и высокий профессионал, та самая Зиночка, лучшая Сонина подруга со школьных времен. Зина стала крестной матерью Катюши и отдавала девочке всю свою нерастраченную любовь.

Сегодня Зинаида Ивановна ждала приезда подруги с особым нетерпением. Она ничего не смогла понять из того, что Софья протараторила ей по телефону утром. Поэтому хотела высказать ей все, что думает по этому невероятному поводу.

Не успела Софья переодеться в ординаторской, как на пороге показалась заведующая отделением.

– Добрый вечер, подруга.

– Привет, Зиночка!

Зинаида внимательно осмотрела Софью, заметила бледность и синяки под глазами.

– Ты не заболела случайно?

– Нет, – Софья невесело улыбнулась. – Просто много сразу навалилось.

– Понятно. – Зинаида Ивановна кивнула на дверь. – Пойдем ко мне в кабинет. Поговорить надо.

– Ну, что ж, – Соня чуть помедлила, – пойдем, поговорим.

Они присели на диван в уютном небольшом кабинете. Зинаида собиралась с мыслями, а Соня безразлично смотрела в сторону, ожидая вопросов. Наконец, вздохнув, Зинаида Ивановна провел рукой по волосам, уложенным в гладкий тугой узел на затылке, и повернулась к подруге.

– Сонь, я даже не знаю, что сказать и как начать этот дурацкий разговор. Но все-таки я должна знать все, что тебя касается. Что у вас дома произошло?

– У нас? – Соня удивленно нахмурилась, а потом, опомнившись, утомленно отмахнулась. – У нас сплошной кошмар. У нас, Зиночка, все рушится со скоростью света.

– Ну-ну, не нужно сгущать краски. Чего нос повесила? Расскажи подробно.

Соня откинула свои роскошные пшеничные волосы с высокого лба.

– Ой, Зинуля, голова кругом идет. Честное слово, дурдом! Вера как с ума сошла: то плачет, то ругается. Грозится весь мир перевернуть, но дойти до самой сути…

– До сути? – усмехнулась Зинаида. – Прямо по Пастернаку живете. И правда весело у вас. – А в чем суть-то? Чего ищет, чего хочет?

– Как чего? – Софья распрямилась, как пружина, и раздраженно взмахнула ресницами. – Это ж и так понятно!

– Да подожди ты, не торопись, – Зина покрутила головой, пытаясь сосредоточиться. – Тебе, может, и понятно, а мне так совсем ничего не ясно. Что она там нашла? Свидетельство о рождении?

– Зина, ты что? – Софья сердито прищурилась. – Я ж тебе все объяснила по телефону. Не свидетельство о рождении, а свидетельство об усыновлении. Это, как ты понимаешь, вещи разные.

– Да уж… – Зинаида изумленно покачала головой, – история. Прямо как в кино. Поверить не могу, что вы с Веруней – приемные дети. Вас же так любили, так баловали, все позволяли, подарками заваливали… – Она обняла Софью за плечи. – Ну, ты держись. Слышишь? Если что, зови на помощь.

– Ладно, – Соня устало улыбнулась и взглянула на часы. – А ты чего домой не идешь? Давно пора.

– Да пойду сейчас, пойду. Просто хотела тебя дождаться, а то в голову дурные мысли лезут.

Софья встала, пошла к дверям, у выхода обернулась.

– Иди, Зинуля, отдыхай. Я после дежурства тебе позвоню.

– Звони. И приезжайте с Катюшкой вечерком в воскресенье. Посидим, поедим чего-нибудь, чайку попьем, а?

– Обязательно, – кивнула Соня и отправилась в ординаторскую.

День медленно догорал. Уходил в небытие. А где-то там, за горизонтом, рождался новый день. Вечное движение. Круговорот. Повторение, возрождение и возобновление… Жизнь.

Зинаида на свою жизнь не жаловалась. Она вообще никогда ни на что не жаловалась – считала это делом бесполезным и совершенно не нужным. Хотя поводов для недовольства, наверное, накопилось немало.

Она родилась, когда родители уже расстались. Так уж случилось, что мама с папой, прожившие в законном браке только шесть месяцев, внезапно решили разъехаться, несмотря на то, что вот-вот должна была появиться на свет их дочь. Ничто не смогло остановить молодых людей, вдруг ощутивших, что проживать на одной территории они дальше не смогут.

Так и росла Зина в женском царстве: ее растили мама, бабушка и тетя. Зиночку, названную в честь бабушки, тоже, кстати, Зинаиды Ивановны, баловали как могли. Бабуля на нее надышаться не могла, вязала крючком ночи напролет, одевая свою дорогую внучку в кружевные кофточки, юбочки, шапочки и носочки. Тетя, музыкант, учила музыке, купила девочке скрипку, и сама же привела ее, чуть подросшую, в музыкальную школу.

Смешливая, любознательная и добрая Зиночка с удовольствием отправилась в первый класс, где познакомилась со светловолосой голубоглазой Соней, ставшей не только ее одноклассницей, но и верной подругой по жизни. Они сидели за одной партой, читали одни и те же книги, учили уроки то у Сони дома, то у Зины, ездили с родителями Сони на юг. Так сроднились, что стали считать друг друга чуть ли не сестрами. Их дружба прошла немало испытаний, проверок, искушений.

И вот теперь они, терапевты, работали вместе. Зинаида стала заведующей отделением, а Соня – участковым доктором. И как бы жизнь ни менялась, предлагая им разные испытания, одно оставалось неизменным – их давняя крепкая дружба.

Личная жизнь Зинаиды складывалась по-разному. Мужчины ее любили, а она любила только однажды, поэтому никто из них не стал ее судьбой. Как-то не сложилось, не склеилось, не образовалось. Только одна история, тянувшаяся уже почти пять лет, порой приводила Зину к мысли о семье, но она не торопилась, считая, что в тридцать три для нее еще все дороги открыты, ничто не потеряно и не утрачено. Да и горевать не в ее характере: она расставалась с мужчинами легко и без сожаления.

Пять лет назад ей встретился мужчина, показавшийся привередливой Зине тем долгожданным принцем, которого нельзя упустить. Но жизнь сама расставляет точки и ударения, сама учит и наказывает, сама дарит и отнимает…

Мужчина, поначалу так поразивший воображение Зинаиды, не вдруг оценил ее любовь, и она, чуть поостыв, теперь довольствовалась редкими встречами. Он, правда, со временем, наоборот, так привязался к Зине, что чуть ли не каждый день звал замуж, но она, вкусив свободной жизни, не торопилась ответить согласием. Не отказываясь, обещала подумать.

Зина жила с мамой, которая часто болела и нуждалась в заботе и хорошем уходе. Поэтому в последний год Зиночка старалась не оставаться в отделении допоздна, опасалась за маму. Вот и сегодня, дождавшись Соню и поговорив с ней, она заторопилась домой, вспоминая по дороге самые быстрые рецепты приготовления ужина.