Текст книги "ГЕОРГИЙ ТЕРИКОВ. ПОМИМО ШУТОК"

ГЕОРГИЙ ТЕРИКОВ. ПОМИМО ШУТОК

С Женей Петросяном мы знакомы и дружны с конца шестидесятых. В последнее время на правах старшего друга защищаю его от нападок – не раз участвовал в телепередачах. Развелся человек с прежней женой, женился на новой – так это его право.

– Кстати, я, так вы шло, был знаком со всеми женами Петросяна. Первую, правда, плохо помню – мы с Женей тогда только познакомились. Я видел ее два раза. Невысокого роста, темненькая, худенькая.

– Болтали, будто Петросян, уроженец Баку, женился на москвичке ради прописки.

– Тогда действительно случалось, что заключали браки ради прописки, но как женился Женя – по расчету или по любви, – откуда я могу знать? В семье родилась дочь Викторина, а супруга, к сожалению, через некоторое время умерла. Возможно, останься она жива, он бы до сих пор был с ней. Петросян не курит, не пьет и по бабам не бегал, его страсть – это работа и книги. Женился второй раз на дочери Ивана Семеновича Козловского Анне. Крупная громогласная блондинка заполняла собой все пространство, такой она мне запомнилась. Третья – Люда, искусствовед из Ленинграда, тихая, интеллигентная. С нею Петросян приходил на свадьбу моего сына Сергея в 1979-м. Через несколько лет я увидел рядом с Женей новую даму, подумал: «Знакомое лицо…» Это была Лена Степаненко.

Осенью мне исполнится девяносто. Шучу, что только разворачиваюсь, самое интересное еще впереди. Но и пройдено немало! Больше шестидесяти лет пишу номера артистам эстрады. Как сказал на одном из моих юбилеев Лион Измайлов: «Териков опписал почти всех». Работал с Любовью Орловой, Борисом Бруновым, Людмилой Зыкиной, Любовью Полищук, Зоей Федоровой, Георгием Вициным – места не хватит перечислить всех. Мои монологи, куплеты, пародии исполняли известные эстрадники пятидесятых, шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых, а сейчас – молодые, например Максим Галкин.

В шестидесятые эстрада процветала: при каждой филармонии было по несколько эстрадных коллективов, регулярные концерты, конкурсы, собственный журнал «Советская эстрада и цирк». В каждом населенном пункте – Дома культуры, при них творческие коллективы, народные театры… Вот только в Москве без прописки никуда не брали, а где ее немосквичу взять?

Я, например, из Ростова-на-Дону. Себя называю «липовым армянином» – на языке предков говорю плохо. А Петросян вообще по-армянски ни гугу, поэтому и не любит выступать на исторической родине – там же каждый считает своим долгом заговорить с ним на родном языке, а ему нечего ответить.

В 1950—1953 годы я служил в армии в Баку. Потом работал в военных ансамблях, сначала – в ансамбле песни и пляски пограничников Азербайджана, затем в Ростове. Когда уезжал из Баку, зашел к друзьям попрощаться. Слышу – кто-то поет очень громко. «А это новенький, – объяснили мне. – Мы его Карузо называем, поет везде! И в душевой, и в туалете. Магомаев его фамилия». Муслиму тогда было лет семнадцать. Будущая звезда советской эстрады начала свою карьеру в ансамбле песни и пляски войск ПВО. Еще там был Саша Жбанов – певец, фронтовик. Позже Муслим мне рассказывал: «Когда я услышал, как поет Саша, поду мал, что мне рядом с ним на сцене делать нечего». С ума можно сойти, какой был голос. Но Саша на фронте был ранен, осколок тут, осколок там – вскоре умер.

Муслим и Женя Петросян оба из Баку и когда-то даже вместе играли в школьной самодеятельности. Такое вот переплетение судеб. А я во время армейской службы играл в самодеятельности с Галочкой Долиной. Она работала в штабе машинисткой. У нас был такой мощный номер, что приглашали иногда выступать даже в филармонию. Позже Галя вы шла замуж за Сашу Кудельмана. Он служил во флоте. В сентябре 1955-го Саша и я с ним за компанию стояли под окнами роддома. Распивали бутылку какой-то гадости, кажется, это был ром. Хотя и я не любитель, и Саша тоже, но традиция! В качестве закуски у нас был один гранат на двоих, мы его ломали. Тут в окне роддома появилась Галя и показала нам через стекло новорожденную дочку. Этой малышкой была будущая известная артистка Лариса Долина. Она взяла мамину фамилию.

В концертах я был конферансье – ведущим. В советское время это было целое направление эстрадного искусства. Какие тогда были конферансье! Женя Петросян тоже начинал свой путь на большой сцене именно в конферансе. Между прочим, уже в шестидесятые он считался артистом первой величины. Слова «звезда» в ту пору не существовало, у нас говорили «первач».

У него интересная судьба. В семнадцать, окончив школу, приехал в Москву поступать в институт, не имея знакомств и связей. Не все складывалось – поначалу не приняли ни в театральный, ни даже в цирковое училище. Хотя он талантливый и трудоспособный, а еще энергичный и пробивной. Это тоже важно.

Большинство исполнителей думают только о себе – как бы отхватить роль побольше. А Женя уже в семидесятые создал собственный театр – поначалу он состоял из шести артистов: три девочки, два мальчика и сам Женя, они делали эстрадные спектакли.

Позже коллектив разросся, появились собственные концертные, телевизионные программы. Да куда бы делись все эти артисты, которым он дал рабочие места? Они должны быть ему благодарны – даже те, кто от него ушел. Скажем, «Новые русские бабки» – он взял двух никому не известных актеров с периферии, они стали знаменитыми благодаря его «Смехопанораме». Потом вдруг решили, будто они без Петросяна, сами по себе справятся, и ушли. Да и Лена Степаненко, положа руку на сердце, кто была без него? Скромная артистка. Хотя способная. Имитировала голоса в основном популярных певиц – Толкуновой, Шульженко. Считалась самой обычной. Как говорили в нашем цеху: «Есть артисты, которые выступают в Колонном зале, а есть те, кто ездит по огородам». То есть в малые населенные пункты, заштатные Дома культуры, заводики… Степаненко была из вторых. Ничего обидного, это тоже работа, и «в огородах» ведь зритель ждет артиста.

Но вернемся в шестидесятые. В 1961-м Петросяну удалось поступить только во Всероссийскую творческую мастерскую эстрадного искусства. Заведение считалось ниже театрального и циркового по статусу. Почему? Непонятно. Ведь там преподавали вы дающиеся мастера! Например на Женином курсе одним из педагогов была сама Рина Васильевна Зеленая. Для нас – поколения довоенных мальчишек – она была небожительницей, мы выросли на ее голосе. Ведь «окном в мир» тогда был совсем не телевизор, а радио. Рина Васильевна читала стихи в радио передачах, имитировала детские голоса. Я представлял ее своей ровесницей и мечтал познакомиться. Увидев в фильме «Подкидыш» в 1939-м, где она сыграла домработницу Аришу, был страшно удивлен, что Зеленая, оказывается, не ребенок, а взрослая тетя.

О ее чувстве юмора ходили легенды, шутки цитировала вся Москва. Например была такая история, я сам был свидетелем. Как-то вечером Мария Владимировна Миронова – известная артистка, участница дуэта «Миронова и Менакер», мама Андрея Миронова – устроила в ЦДРИ (Центральный дом работников искусств. – Прим. ред.) встречу со зрителями. Рина была ведущей, сидела за столом, а Мария Владимировна выступала. Миронова любила многое в своих историях преувеличивать. Когда начала рассказывать что-то совсем уж неправдоподобное, обратилась к подруге:

– Чистая правда, Рина не даст соврать!

На что Зеленая громко ответила:

– Ну почему же не дам – ври на здоровье!

Среди Жениных педагогов были также Леонид Маслюков и Тамара Птицына – всесоюзно знаменитая в те годы эстрадная пара. Насколько я знаю, Леонид Семенович и рекомендовал Женю на телевидение. К вашему сведению, Петросян был одним из первых ведущих «Новогодних огоньков»! Его изображение в жанре дружеского шаржа напечатал даже «Крокодил», что в те годы было показателем верха популярности для молодого конферансье. Из журнала я и узнал о нем. В «Крокодиле» он был под писан как Евгений Петров – хотели сделать на русский манер. И на концертах объявляли Петровым. Это продолжалось полгода. Женя протестовал и добился своего, его стали объявлять Петросяном. Вживую мы впервые встретились в Москонцерте, я приносил туда свои новые произведения. Женя тогда работал в оркестре Утесова конферансье и с Леонидом Осиповичем читал интермедии.

А первое сольное выступление ему написал я. Называлось оно «Предложение». Было это в 1968-м. Писатель-сатирик подмечает окружающие недостатки, и я, обнаружив, что советский народ в повседневной жизни слишком уж часто использует ненормативную лексику, решил пропесочить сквернословов. У меня родилась такая интермедия: «Соседи ругаются, каждый вечер из окон слышится черт знает что! Хорошо бы эти слова заменять, скажем, названиями городов. Какой красивой станет наша речь! Только представьте себе:

– Ты где это шатался до ночи, Тюмень?

– А тебе какое дело, Шепетовка!

– Гони зарплату, Осло!

– А Тулу с маком не хочешь?

– Ах ты ругаться, Конотоп несчастный?! Как Амстердам в глаз, сразу Череповец треснет.

И так далее…»

Женя исполнял ее блестяще. Он еще продолжал работать у Утесова, но параллельно пробовал свои силы один. Несколько выступлений прошли на ура, он был окрылен и счастлив.

А потом вышло ЧП. В Колонном зале Дома союзов проходил пленум Московского областного комитета партии. По окончании предстоял концерт. В числе других артистов пригласили и Петросяна. Номер «Предложение» шел сразу после выступления Майи Кристалинской. Женя начал читать. Зрители – партийная номенклатура – хохотали до слез. «Гони зарплату… (В зале хохот!) А Тулу с маком не хочешь? (Снова взрыв смеха.) Ах ты, Конотоп несчастный…» – и вдруг гробовая тишина. Ни смеха, ни аплодисментов. Я не присутствовал на том вечере – историю этого грандиозного провала узнал позже от самого Жени. Он рассказал, что дочитал монолог и на негнущихся ногах ушел за кулисы. В зале ни звука – для артиста нашего жанра это катастрофа. Петросян мечется за кулисами, пытается понять, в чем дело, ведь так чудесно приняли сначала. Что пошло не так? Тут к нему подошла администратор Дома союзов – милейшая женщина, которая очень хорошо относилась к исполнителям. Объяснила драматизм ситуации: «Женечка, вы произнесли «Конотоп несчастный» – а это фамилия первого сек ретаря обкома партии. И он сидит в первом ряду. Поэтому все боятся смеяться, чтобы он не подумал, будто это над ним».

Последствий это событие не имело никаких – не наказали ни меня, ни Петросяна. Да и за что? Существует город Конотоп, мы же не виноваты, что большой партийный чин носит такую же фамилию, мы и понятия не имели. После того случая много лет эту интермедию Женя не исполнял. Он же очень не любит шумиху и скандалы. Какие бы то ни было.

В 1970-м Петросян занял третье место на Всероссийском конкурсе артистов эстрады, оставил конферанс и стал выступать сначала с монологами, а потом создал театр. Добился успеха, за что его ужасно не любят конкуренты. Мне доводилось слышать, как артисты, в том числе небезызвестные, негодующе шептались за его спиной: «Какой-то армянин приехал в Москву и всего тут добился – хотя разве это юмор? Это же «петросянщина»!» То есть как бы дурной тон. Я категорически с этим не согласен. На его концерты народ валом валит, а зрителя не обманешь. В девяностые Жене и вовсе цены не было. Какие делал программы! Острейшие, на злобу дня! «Когда финансы поют романсы», «Дураки мы все», «Страна Лимония, деревня Петросяния»… Сейчас таких нет.

Я тоже небыстро пробился в столице. Авторов в штат Москонцерта не брали, и никуда не попасть без прописки. Если б я не женился в Ростове, нашел бы себе москвичку и решил проблему. Но в родном городе у меня оставались жена и сын, так что пришлось вертеться – сумел устроиться в Дом офицеров в Болшево инструктором по культурно-художественной работе. Сейчас Болшево – это микрорайон подмосковного Королева, а в шестидесятые был военным городком, здесь стояли воинские части. Советские офицеры, военные считались элитой, хорошо зарабатывали. И любили культурно отдохнуть, а я организовывал и вел концерты. В Болшево привозил Людмилу Зыкину, Иосифа Кобзона, диктора Юрия Левитана, футболиста Льва Яшина, в общем, многих. Самые знаменитые люди того времени там побывали. Выступали с удовольствием. Это же заработок – ставка от десяти до двадцати рублей.

Попадались, правда, и капризные. Звоню одному очень известному артисту:

– Приедете?

– Пятьдесят рублей! – и кладет трубку.

Но такими несговорчивыми были немногие. Под новый, 1967 год пригласил выступить в Болшево Зою Федорову, но вышла накладка. Я позвонил артистке:

– Не можем найти автомобиль, чтобы привезти вас, – праздник, водители уже отмечают. Видимо, выступление придется отменить.

– Ни в коем случае! – ответила она. – Я доберусь самостоятельно!

Приехала на электричке. Двадцать пять рублей должна была получить, появилась на пороге моего кабинета, кутаясь в дорогую норковую шубку, а в руках держала две медали лауреата Сталинской премии. Пожаловалась: «Представляете, Жорочка, в электричке такая давка, что мне поотрывали все пуговицы».

Выступила Федорова блестяще, военные остались довольны. Собралась уезжать, а Новый год уже через полчаса. Я говорю: «Куда ты по едешь? Оставайся». Встретили праздник в Доме офицеров, потом я положил ее спать на диванчике в своем кабинете. Утром разбудил, позавтракали, и я отвез Зою на электричку. В общественном транс порте артистку не узнавали. Она ведь отсидела в тюрьме, очень изменилась. Рассказывала мне, как над ней там издевались.

Уезжая утром, подарила свое фото, надписала: «Милый Жорочка, поздравляю с Новым Годом. Желаю счастья и творческих успехов. Зоя Федорова. 31 декабря 1966 год».

В моем фотоальбоме немало таких, дорогих мне снимков! А на стене висит портрет: «Жоре на добрую память. Любовь Орлова. 24.12.1968».

К концу шестидесятых я вел вечера не только в Болшево. Один из первых моих концертов от Бюро пропаганды советского киноискусства был с самой Любовью Орловой. Я позвонил ей из телефона-автомата. Волновался настолько, что перепутал отчество:

– Любовь Ивановна, это Жора, нам с вами завтра вместе ехать выступать, буду у вас в шесть.

– Конечно, Жорочка, – ответила Любовь Петровна, сделав вид, будто не заметила моей ошибки.

И вот едем. Концерт проходил километрах в тридцати от столицы, в деревенском ДК. Кинозвезда тоже в таких дырах работала! Сидит, помню, в комнатушке перед зеркалом. Я рядом верчусь.

– Жора, – просит Любовь Петровна, – подержите, пожалуйста, лампу и дайте коробочку.

Достает из нее парик, надевает. Я стоял за спиной, держал лампу и рассматривал ее в зеркале. Любовь Петровна вдруг спрашивает:

– Жорочка, а что вы на меня так смотрите – ищете следы подтяжек?

Тогда вовсю ходили раз говоры, будто Орлова делает за границей пластические операции, оттого и выглядит столь молодо.

– Что вы, Любовь Петровна!

Я растерялся, а она нисколько – говорит абсолютно спокойно:

– Вы не смущайтесь, скажите, где вам еще показать?

Подтяжек, кстати, я не увидел. «Вечной молодости», к сожалению, тоже – при ближайшем рассмотрении Любовь Петровна выглядела на свой возраст, а было ей уже за шестьдесят. Худенькая, маленькая. Но надела парик, наклеила ресницы, выпорхнула на сцену – подтянутая, стройная! Произнесла в микрофон своим неподражаемым глубоким голосом: «Здравствуйте, я Любовь Орлова» – зал взорвался аплодисментами. Богиня!

На обратном пути я поведал ей историю из своего детства. Ростов, тридцатые годы, мне лет шесть-семь. Мы с мамой вечером гуляли и возле гостиницы «Московская» увидели толпу. Подошли полюбопытствовать и услышали, что из парадного входа гостиницы вот-вот должна выйти Орлова – в те годы самая знаменитая артистка советского кино! Мама моя протиснулась сквозь толпу, поставила меня на подоконник – через стекло я увидел милиционера, а рядом с ним блондинку в золотистом платье с черной, похожей на бабочку вставкой. Они завернули под лестницу, а я закричал на всю улицу: «Они идут не к нам, а в другую сторону!» Толпа, поняв, что звезду выводят через второй выход, ринулась в переулок. Любовь Петровна слушала эту историю очень внимательно и молчала. Когда мы подъехали к ее дому, попросила: «Жорочка, зайдемте ко мне?»

Разве я мог отказать? Она жила на Пушкинской площади, где сейчас располагается «Макдоналдс». Зашли. В углу прихожей стоял сундук. Любовь Петровна, не снимая шубки, открыла его, долго копалась, потом достала остатки платья. Того самого! Желтые лоскуты! На глазах кинодивы я увидел слезы, она сказала с большим чувством: «Жора, это была не вставка черная – а бант! Черный бант! – потом предложила: – Жорочка, пожалуйста, давайте посидим».

Я остался. Мы выпили чаю и даже немного вина. И разговаривали. Точнее – говорила она. Сказала, что муж, режиссер Георгий Александров, отправился по делам в Ленинград, он часто уезжает, она уже привыкла быть одна. Делилась, что почти нет работы. В Театре Моссовета дали всего две роли. Одна – в спектакле «Странная миссис Сэвидж», которую раньше играла Фаина Раневская, а теперь они с Верой Марецкой по очереди. «Вера меня терпеть не может, и это заметно», – жаловалась Любовь Петровна. Главный режиссер театра Юрий Завадский – бывший муж Марецкой, которая и после развода с ним оставалась в театре примой, Орлову тоже недолюбливал. Он не хотел брать ее в театр – ну зачем обожаемой им Марецкой конкурент ка на сцене, да еще сама Орлова? Настояло Министерство культуры, мол, Любови Петровне тоже нужна работа. «Во втором спектакле, – говорила звезда, – декорации испортились, ремонтировать Завадский не торопится, видно, что буквально выживает меня из театра». Я слушал и сочувствовал. А что мог ответить, чем помочь? Когда уезжал, звезда сняла со стены свой портрет и подарила, подписав.

Мы работали еще десятки концертов – я договаривался, чтобы приглашали именно Любовь Петровну. Ей эти поездки были нужны как воздух, она казалась очень одинокой.

Порой я сам себе завидую – с такими личностями общался. Даже видел обеих муз Владимира Маяковского! Лилю Брик – в 1967-м, в Доме работников искусств в Каминной гостиной проходил ее творческий вечер. Мне, конечно, хотелось взглянуть на нее, понять, чем же она привлекла поэта. Судя по его письмам, которые были опубликованы, Брик должна быть как минимум богиней, он пишет ей с невероятной нежностью: «Дорогой мой Лиленочек, милый мой Лиленочек, ужасно любимый… Твой, твой, твой…» Брик рассказывала долго и не безынтересно – о своей жизни, о Маяковском. Потом были вопросы зрителей. И я задал свой, идиотский:

– А ваш официальный муж Осип Брик и Маяковский никогда из-за вас не дрались?

– Мой муж? Он был рос том еще ниже вас. А Маяковский – вот такой… – показала рукой, какого роста был поэт. – И зачем, скажите, Брику были лишние неприятности? – она усмехнулась.

Глаза лживые, так мне показалось.

Куда больше понравилась актриса Вероника Полонская, которая последней видела поэта живым. Старость она провела в Доме ветеранов сцены. Однажды я привез туда артистов – давали концерт. Не упустил случая пообщаться с Полонской, мы очень мило побеседовали. Она рассказала, что переехала в Дом ветеранов, так как осталась в полном одиночестве, нет ни детей, ни мужа. Так сложилась жизнь. И пенсия всего шестьдесят руб лей пятьдесят копеек. Но сказала, что это неважно: «Мое счастье – это книги и воспоминания». Она была очень милой женщиной, хорошей артисткой.

Ну и я о встречах могу рассказывать бесконечно! Был дружен с Константином Есениным – сыном поэта и актрисы Зинаиды Райх, спортивным обозревателем. Как-то спросил Костю:

– Отца-то помнишь?

Он ответил, что очень смутно, ему ведь было всего пять лет, когда Сергей Есенин умер, а разошлись родители еще раньше. Райх вышла за режиссера Всеволода Мейерхольда.

– Помню только, – сказал Костя, – папа приходил и в коридоре ругался с мамой, так как Мейерхольд велел, если Есенин заявляется выпивши, в комнату его не пускать. Отец никогда в комнате не был, потому что трезвым, на моей памяти, не приходил.

Листаю записную книжку. Автограф и подпись – «Георгию от Георгия». Это Вицин. Я бывал у него дома, еще когда он жил в коммуналке. Потом денежки появились, и актер переехал в отдельную квартиру. Как-то я вел сборный концерт. Артистов – не меньше двадцати пяти человек. Следующим номером должен выйти Вицин, но его нет ни за кулисами, ни в коридорах. Бегаю ищу. Вдруг Георгий Михайлович тихонько выходит из… женского туалета. Тут же пояснил: мол, не подумай плохого – просто пошел погулять в рощицу, вернулся, а двери в ДК заперты. Но выступать-то надо, не терять же ставочку – увидел открытое окно и влез, а это оказался женский туалет.

Он был скромнейшим человеком. Любил повторять: «Прожить надо незаметно». В отличие от многих со братьев по цеху абсолютно непьющий. После одного из концертов, помню, выходим на улицу – вдруг подбегает гражданин весьма потрепанного вида, обращается к Георгию Михайловичу:

– О! Артист! А мы на двоих соображаем. Третьим будешь?

– Я всегда бываю четвертым, – скромно отвечает знаменитость. – Такова концепция.

Пока уличный алкаш пытался вспомнить, что такое «концепция», и понять, что именно артист имел в виду, мы с Вициным спокойно ушли.

Свой вопрос с пропиской я уладил благодаря Магомаеву. Вот как это было. Однажды меня вызвал к себе наш, болшевский, большой военный начальник: «Привезешь Магомаева – сразу дам жилплощадь и прописку!» Я ведь жил буквально на птичьих правах: с ростовской пропиской в секретной воинской части – это же надо умудриться.

Имя Муслима к тому времени – а был конец шестидесятых – гремело на весь Союз. Увидеть Магомаева мечтали все! Борис Брунов раздобыл мне его телефон, тот жил у своего дяди на Комсомольском проспекте. Я позвонил, договорились о встрече. Ну конечно, не по телефону же обсуждать! Ведь речь шла о левом концерте.

«Леваки» оплачивались куда более щедро, чем «ставочка», но считались уголовно наказуемым деянием, организатор подпадал под статью 93 УК РСФСР «хищение в особо крупных размерах». Хотя, казалось бы, что тут плохого – люди зарабатывают своим трудом. Тем не менее закон «леваки» запрещал. Доставалось и артистам, если, конечно, поймают. Так, например, в 1958 году статья в центральной газете «Чечетка налево» чуть не сломала карьеру Людмиле Гурченко: ее обвинили в участии в «леваках» и кинорежиссеры, убоявшись, как бы тень не пала и на них, некоторое время не приглашали акт рису сниматься. В 1973-м отсидел год в следственном изоляторе по обвинению в левых концертах Борис Сичкин – Буба Касторский из фильма «Неуловимые мстители», был оправдан. Позже получил срок руководитель ансамбля Аллы Пугачевой. Кстати, Пугачева подавала заявление в Москонцерт с просьбой повысить ей ставку до тринадцати рублей, а ей все не повышали, тянули. Она не могла себе туфли купить, чтобы поехать на конкурс. Молодая певица, денег не было. В 1975 году, заняв первое место на «Золотом Орфее» с песней «Арлекино», приходит в Москонцерт. Начальник, был такой Александр Александрович Кедров, говорит ей:

– Алла Борисовна, вот теперь мы можем сделать вам ставку тринадцать рублей.

Она отвечает:

– Большое спасибо, Министерство культуры мне уже сделало восемнадцать.

Ну так вот, Муслим вы ступить согласился, поставил условие: «Двести рублей, но работаю одно отделение».

О предстоящем приезде знаменитости в Болшево говорили шепотом. Даже афиши нельзя было повесить. Муслим приехал с аккомпаниатором Чингизом. Перед концертом сказал мне:

– Чингизу тоже надо дать пятьдесят рублей.

Я схватился за голову:

– Что же ты сразу не сказал, где я сейчас буду искать такие деньжищи?!

Но что делать – в зале аншлаг, народ чуть ли не на люстрах висит. Нашел я этот полтинник для Чингиза – занял, потом выплачивал. Но оно того стоило: буквально на следующий день после концерта я получил и подмосковную прописку, и комнату в болшевской коммуналке, даже провели городской телефон, между прочим, единственный во всем доме!

На прощание Муслим похлопал меня по плечу, подмигнул: «Делай еще концерты – я готов, на тех же условиях». И были у нас еще выступления.

Я написал на него эпиграмму:

На сувениры часто рвали дамы На нем рубашки, пиджаки, пижамы. И многие к нему тянули руки, Порвать на нем пытаясь даже брюки.

Так и было.

Позже я купил квартиру в кооперативе в Выхино. Без телефона. Его мне устроил Иосиф Кобзон. Узнав о том, что этой нужнейшей вещи у меня нет, спросил:

– У тебя какой-нибудь праздник будет?

– Да, двадцать пять лет творческой деятельности.

– Ну, делай банкет.

И я его устроил в ресторане, пригласил многих артистов. А Кобзон привез своего приятеля – начальника телефонной сети Москвы. Для него мы с Иосифом разыграли целую интермедию.

Иосиф в какой-то момент говорит за столом:

– Жора, позвони мне завтра!

– Как я тебе позвоню? У меня телефона нет! – отвечаю я.

На следующий день пришел человек и поставил в моей квартире телефон.

Это было в семидесятые, а в шестидесятые я мотался к сыну и жене в Ростов при первой же возможности, отправлял денежные переводы и телеграммы. На Центральном телеграфе часто видел невысокого темноволосого парня. Как-то мы разговорились, он сказал, что тоже отправляет переводы и телеграммы в Ереван, там у него бывшая жена и дочь. Это был Армен Джигарханян, с тех пор мы дружим.

В 1983 году мы вместе оказались на гастролях в Свердловске. Армен приехал с Театром Маяковского, он там тогда работал, а я прибыл с Бруновым. Первым секретарем обкома был Борис Ельцин. Он сделал всем артистам – эстрадным и театральным – пропуски в обкомовскую столовую. И вот мы с Арменом идем туда. На входе стоит парень, требует эти пропуска. Я показываю, он кивает, мол, проходите, а Армен свой забыл, и его не пускают. Хотя Джигарханян тогда знаменитым был! Я плюнул, говорю: «Чтоб вы сгорели вместе со своей столовой!» Порвал свой пропуск, и мы с Арменом вместе ушли. Он часто об этом вспоминает при встречах.

Если припомнить еще смешное, не могу не рассказать такую историю. С программой «Парад пародистов» – я писал ее всю целиком – отправились в Одессу. Там ко мне за кулисы про шли старые друзья Галя и Саша, к тому времени переехавшие в приморский город из Ростова, – родители Ларисы Долиной. С ними была пожилая дама, кажется соседка. Она попросила: «Жора, могли бы вы познакомить меня с любимым артистом – Мишей Евдокимовым?»

Нет проблем – я его позвал. Он подошел и вдруг представляется даме:

– Очень приятно, Мойша.

Пошутил так!

– Ой, вы наш, еврей? – обрадовалась пожилая одесситка.

Какой там еврей – он из Алтайского края.

– Еще какой! – ответил Миша. – Вам показать?

– Нет, что вы?! – замахала руками женщина. – Не здесь же!

Кстати, выпивало мое окружение мало. За исключением разве что Бори Владимирова – артиста из знаменитого дуэта старушек «Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична», и Саши Иванова – ведущего популярной программы «Вокруг смеха». Когда они приходили в гости, моя Нина, в начале восьмидесятых вместе с сыном переехавшая ко мне в Москву, даже ругалась, потому что и Боря, и Саша всегда приносили «с собой». И мы до полуночи засиживались на кухне.

Тепло я дружил с Любой Полищук. В 1973-м директор Росконцерта Юрий Львович Юровский предложил мне и моим соавторам Олегу Левицкому и Михаилу Жванецкому написать сценарий для обновленного состава труппы Московского мюзик-холла. Попросил: «Обратите внимание на новую артистку – Любу Полищук из Омска, девушка невероятного дарования».

И мы написали сценарий спектакля «Красная стрела» прибывает в Москву». Люба сыграла главную роль. На первой репетиции, заметив, что я чересчур уж пристально рассматриваю ее ноги, пояснила: «Сорок третий. Но женский». Видимо, не я первый обратил внимание на размер ее стопы. И Люба была высокой, статной, и стопа внушала уважение.

Премьера прошла очень успешно, спектакль хвалили и критики, и зрители, особенно выделяли Полищук.

Первые гастроли были в Ленинграде. В город на Неве мы прибыли рано утром, первым делом отправились в гостиницу. Днем предстояла репетиция, вечером спектакль, а назавтра аж три – утром, в обед и вечером. В гостинице Люба прикладывает мою руку к своему лбу. Лоб горячущий! Бегу к дежурной, приношу градусник, измеряем температуру – тридцать восемь с лишним.

– Любаня, – говорю, – как ты будешь играть в таком состоянии?! Пусть Маша тебя заменит, а ты полежи полечись.

Маша Полбенцева – тоже очень талантливая артистка – репетировала эту роль во втором составе и могла подменить.

– Что?! – Люба аж подскочила. – А вот ей! – и показала неприличный жест.

Нет, никаких дрязг между артистками не было. Просто ревность присуща практически всем исполнителям. Люба боялась: вдруг Маша сыграет лучше – и будут приглашать Полбенцеву, а ее, Полищук, отправят во второй состав. Ну уж нет! Так что Люба играла все дни с температурой, ни разу не уступив Маше. Артисты как дети – очень обидчивые и с ревностью относятся к чужому успеху.

В 1977 году на конкурсе артистов эстрады Люба выступала с «Монологом счастливой женщины», написанным мною специально для нее. Победила всех, в том числе Винокура. А этот монолог, который впервые в истории эстрады живет уже пятьдесят лет, читают теперь уже молодые артистки. В исполнении Любы его показывают почти всегда, когда на телевидении рассказывают о ее работе на эстраде.

Леонид Броневой, который был моим партнером по преферансу, недолюбливал исполнителя главной роли в фильме «Семнадцать мгновений весны» и даже не скрывал этого. Бывало, предлагаю:

– Лень, поехали к Славе Тихонову в гости?

А он в ответ:

– Эту рожу видеть не хочу!

Думаю, завидовал. Броневой жил в скромной квартирке в Калошином переулке, а у Тихонова жилплощадь в Сивцевом Вражке, метраж – как у маршала.

Людмила Зыкина была моей закадычной подругой. С ней познакомились еще в 1963-м. Я с ансамблем выступал в Волгограде, и она приехала, пела под аккордеон. Еще никаких званий у нее не было. Это позже я написал о ней:

Много званий дали, Всех не перечесть. Грудь ее в медалях, Но местечко есть!

Милая, хорошая женщина, простая. Я звал ее Люсей, она говорила, что ее только мама так называла. В 1968 году я ей делал выступление в Доме офицеров. Перед концертом приходит за кулисы журналистка центральной газеты, говорит мне: «Со мной молодой человек, он очень любит Зыкину и хочет познакомиться. Вы не могли бы это организовать?» Я зашел в комнатку, где Люся готовилась к концерту, говорю ей:

– Там чувачка привели, любит тебя.

Она смеется:

– Ну заводи.

И зашел такой Володя Котелкин. Он потом на ней женился, через несколько лет разошелся. По телевизору рассказывал, будто познакомился с Зыкиной на каком-то приеме, а на самом деле у нас в Доме офицеров.