Текст книги "АННА ДУБРОВСКАЯ: «СПРАВЕДЛИВОСТИ В ТЕАТРЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ»"

АННА ДУБРОВСКАЯ: «СПРАВЕДЛИВОСТИ В ТЕАТРЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ»

Недели через две после схода ледника в Кармадонском ущелье и пропажи съемочной группы мне приснился Бодров, безмятежный и веселый. Спросила: «Сережа, где вы? Как вас найти?» Он показал куда-то вдаль: «Да мы уже там. Не ищи. У нас все хорошо…»

– Судьба свела нас летом 2002-го, когда Сергей запустился с фильмом «Связной» и искал актеров на главные роли. Однажды и меня пригласили на беседу с режиссером. Шла на нее с опаской. Бодров был практически моим ровесником (всего на год старше) и очень популярным человеком. Мое поколение с трудом выдерживало испытание славой. Как правило, такие молодые и успешные при личном общении оказывались слишком заносчивыми и самодовольными субъектами.

К счастью, опасения не подтвердились. Бодров оказался прост, приветлив и совершенно не заботился о внешних атрибутах успеха. На нем были обычная футболка, шорты и сандалии. Волосы взъерошены, очки съехали набок, взгляд растерянный. Он производил впечатление человека не очень уверенного в себе. Хотя, наверное, чувствовал свою силу, раз замахнулся на новый фильм. Его дебютная картина «Сестры» мне очень понравилась.

Разговор вели обо всем и ни о чем – о жизни, кино, театре, моих ролях. Через пару минут я почувствовала себя свободно, да и Сергей заметно расслабился. Признался, что долго и безуспешно ищет актрису на главную роль, но ничего определенного не сказал. Мы просто пообщались и разошлись. Вскоре я отправилась к маме в Белоруссию. Ее дача в семидесяти километрах от Минска, и там были проблемы с сотовой связью.

Однажды раздался телефонный звонок. В трубке – голос ассистентки Бодрова: «Анна, куда вы пропали? Сергей чуть с ума не сошел! Наконец-то нашел героиню, а она не выходит на связь! Звоню, звоню, а вы недоступны! Когда вернетесь в Москву? Нужно сделать пробы, подобрать грим и костюм». Так я узнала, что утверждена на роль Кати. Подготовительный период занял почти месяц, затем мы отправились в Северную Осетию.

Фильм «Связной» обещал стать очень интересным: сложная философско-мистическая история, смесь триллера, боевика и психологической драмы. Восемнадцатого сентября прилетели во Владикавказ, девятнадцатого отпраздновали первый съемочный день и сняли несколько эпизодов, двадцатого я улетела в Москву. Вечером в Театре Вахтангова был спектакль «Отелло», я играла Дездемону. Вернуться на площадку должна была двадцать второго сентября. Группа тем временем отправилась в Кармадонское ущелье. Оператор Даниил Гуревич еще сказал: «Жаль, что с нами не едешь. Кармадон – самое красивое и загадочное место, которое я когда-либо видел». А он вырос во Франции и повидал немало.

Рейс был ранним. Солнце только поднималось. Я смотрела в иллюминатор и думала: «Какое прекрасное утро! И день наверняка будет солнечным. Ребятам повезло с погодой». Съемки в Кармадоне шли целый день. А в восемь вечера внезапно сошел ледник Колка и в течение нескольких минут накрыл все ущелье шестидесятиметровым слоем льда и камней…

Спектакль прошел хорошо. На следующее утро пришла в театр на репетицию. Коллега спросил:

– Так что там с группой Бодрова? У него ведь снимаешься?

– О чем ты?

– Говорят, ледник сошел в ущелье. Судьба тех, кто там находился, неизвестна.

До меня не сразу дошел смысл его слов. В голове пронеслось: «Неужели фильма не будет? Наконец-то предложили интересную роль!» Потом я еще долго приходила к осознанию произошедшего и не могла поверить, что ребята погибли. Тела-то ведь не обнаружили.

Недели через две после схода ледника в Кармадонском ущелье и пропажи съемочной группы мне приснился Бодров, безмятежный и веселый. Спросила:

– Сережа, где вы? Как вас найти?

Он показал куда-то вдаль:

– Да мы уже там. Не ищи. У нас все хорошо…

Видимо, в какие-то тяжелые моменты человек может подключиться к вселенскому разуму и получить ответы на свои вопросы.

– Или у вас очень развита интуиция – так называемое шестое чувство.

– Возможно. Хотя разобраться в своих ощущениях, отличить обычную мнительность от проявлений сверхсознания удается не всегда. В свое время не хотела сниматься в фильме «Ночной дозор». Сценарий не вдохновил. После гибели группы Бодрова не сразу пришла в себя и отказывалась практически от всех предложений. Пиар у проекта был бешеным, все ждали чего-то гениального. Я попыталась от него отделаться, запросила очень высокую ставку в надежде, что продюсеры не захотят платить такие деньги и затея рассосется. Они неожиданно согласились, и меня против собственной воли будто втянуло в какую-то черную воронку…

Съемочных дней оказалось сравнительно немного – десять или одиннадцать, но за это время я успела переболеть страшнейшей ангиной с температурой сорок и горячечным бредом и заработать травму роговицы. Каждую смену два часа мне делали сложнейший пластический грим и вставляли в глаз декоративную линзу. Именитый художник Петр Горшенин не предупредил, что носить ее долго нельзя. Однажды я проработала в линзе четырнадцать часов и повредила глаз. Опять поднялась температура, пришлось вызывать глазную неотложку. От боли лезла на стену.

О здоровье и безопасности артистов на съемках никто не думал. Мы работали на крышах высоток и на других опасных объектах, ночью. До сих пор как вспомню «Дозор» – волосы дыбом…

Наверное, надо слушать свое подсознание, чаще им пользоваться. Подруги говорят, что у меня есть дар «сканировать» людей. Даю очень точные характеристики даже тем, кого вижу впервые. Хотя, возможно, это просто актерская наблюдательность и привычка к психоанализу. Наша профессия довольно тесно соприкасается с клинической психологией. Работа над ролью в русском традиционном театре по системе Станиславского – это прежде всего глубокий анализ характера и ситуации, в которой находится герой. Иногда разбирая какой-нибудь персонаж Достоевского, можно вообще уйти в дебри психиатрии. Особенно в паре с хорошим режиссером. И это самое интересное в нашей профессии. За что ее и люблю.

– Актриса всегда остается актрисой, фиксирует, что чувствует, как выглядит, даже в самой сложной жизненной ситуации?

– Да, но это происходит бессознательно. Представьте себе: я рожаю, очень тяжело и долго, мечусь по больничной кровати и кричу от адской боли. Рядом раковина, над которой висит зеркало. В руке у меня капельница, встать не могу, но поворачиваясь в своих метаниях в сторону зеркала, ухитряюсь бросить на себя взгляд и сама поражаюсь: «Это какое-то безумие!»

С другой стороны, я знаю множество людей, не имеющих отношения к актерской профессии, но постоянно думающих о том, как они выглядят, смеются, плачут, и без конца снимающих селфи. Недавно была на гастролях в Париже. Посетила Лувр и поняла, что никто больше не интересуется шедеврами искусства. Все снимают себя на их фоне.

Я с детства мечтала быть актрисой. Бывало, посмотрю какой-нибудь фильм, особенно про войну, где женщина провожает любимого на фронт и плачет, – и потом стою перед зеркалом, произношу какие-то монологи и обливаюсь слезами. Или, наоборот, изображаю веселье после какой-нибудь комедии.

Мама моя была артисткой Белорусского театра музыкальной комедии и будучи сама музыкантом, сделала все, чтобы мы с сестрой Илоной получили музыкальное образование. Педагоги хвалили, но мне не хватало усидчивости. Зато нравилось сочинять и петь. В музыкальной школе был кружок композиции, который вела известная белорусская песенница. Я к ней ходила и периодически выступала на концертах как особо одаренная ученица. Играла на рояле и пела ее и свои песни.

Когда случался очередной кризис, я бунтовала и кричала, что больше на музыку не пойду, мама говорила: «Нет, пойдешь! Овладев инструментом, никогда не останешься без куска хлеба! В крайнем случае, станешь музыкальным работником в детском саду. Будешь всегда сыта».

– Музыкальное образование пригодилось в актерской профессии?

– Оно не может не пригодиться любому человеку, поскольку дает возможность полнее чувствовать окружающий мир, включает какие-то дополнительные рецепторы.

А что касается профессии, то переехав в Москву и став актрисой, я долго жила на съемных квартирах, где инструмента не было. Сначала по нему скучала, пыталась играть в институте в пустых аудиториях, потом в театре. Но это происходило все реже и постепенно прекратилось.

Два года назад Ольга Субботина поставила в Театре Вахтангова спектакль «Бовари», в котором я играю заглавную роль и исполняю несколько произведений на фортепиано. Первое время было сложно. Пришлось освежить подзабытые навыки. А недавно ввелась в спектакль «Мадемуазель Нитуш» на роль опереточной дивы. И теперь снова пою и танцую.

– Сестра ваша тоже актриса?

– Нет, Илона живет в Америке, преподает фортепиано и вокал в музыкальной школе, по выходным поет в ресторане – и попсу, и джаз. У них с мужем вокально-инструментальный ансамбль. Когда-то Юра был солистом и аранжировщиком знаменитой белорусской группы «Сябры». В девяностые ему предложили работу в русском ресторане в Атланте. В Белоруссии были тяжелые времена, и он согласился. Сначала уехал один, позже к нему присоединились сестра с четырехлетним сыном. Племянник у меня абсолютный американец. По образованию экономист, работает в крупной компании на Манхэттене.

Папа наш тоже в Америке. Собирался уехать в 1979-м после развода с мамой. Прошел через увольнение с работы, травлю коллег, но в 1980 году советским эмигрантам закрыли выезд, он стал отказником и долго не мог никуда устроиться, хотя до этого был крупным инженером, изобретателем. Папа очень креативный человек, в перестройку создал свое малое предприятие. В 1991-м он наконец уехал. Можно только представить, какими тяжелыми оказались для него одиннадцать лет ожидания. Но папа всегда так смешно об этом рассказывает! Счастлива, что его чувство юмора в какой-то мере передалось мне. Зачастую оно оказывается единственной соломинкой, за которую можно ухватиться в трудную минуту.

– Говорят, Владимир Этуш, тогдашний ректор «Щуки», не хотел принимать вас в училище и потом травил.

– Владимир Абрамович очень ратовал за высокий интеллект и образованность артистов, даже сам вел коллоквиум по истории и литературе, проходивший после экзаменов по актерскому мастерству. Я не смогла его сдать.

После туров получила две пятерки за мастерство и этюды и пребывала в уверенности, что поступила. Остальные, «непрофильные», экзамены считались формальными. На коллоквиуме надо было ответить на два вопроса. С одним, по истории, кое-как справилась, а со вторым, по литературе, возникли проблемы. Хотя он был очень простым: «Назовите самое смешное произведение, которое вы читали». Сказала, что люблю рассказы Чехова, но какой-то один, конкретный, с ходу назвать не могу. В принципе, мне очень нравился «Смерть чиновника». И когда Этуш потребовал назвать самый смешной рассказ Чехова, я выпалила: «Шинель». Почему – непонятно. Может, представила чиновника в шинели, вспомнила фильм с Роланом Быковым и в голове сплелись воедино Гоголь и Чехов? На лице у «Карабаса-Барабаса» заходили желваки.

– А какие еще произведения Чехова вам нравятся? – прорычал он.

Я брякнула:

– «Дети солнца».

Этуш сказал:

– Спасибо, до свидания!

Я вышла и подумала: «Ну, ошиблась немножко. С Чеховым как-нибудь разберемся, потом». Результатов коллоквиума ждали долго. Наконец объявили: «Дубровская – два». Я поняла: это конец. Побежала на кафедру актерского мастерства, но войти не решилась. За дверью стоял дикий ор. Владимир Владимирович Иванов, набиравший наш курс, кричал:

– Вы не будете диктовать, кто должен у меня учиться! Я этого не потерплю!

– А я говорю, что ноги Дубровской не будет в училище! – орал Этуш.

Препирались довольно долго. Наконец Владимир Абрамович хлопнул дверью, а я проскользнула внутрь. Иванов сидел весь красный, и с ним был какой-то мужчина. Он посочувствовал:

– Девушка, в декабре Соловьев будет набирать курс во ВГИКе. Попробуйте к нему.

– Не хочу я во ВГИК, хочу сюда!

Добрые люди посоветовали взять справку у врача – что якобы нездорова, чтобы пересдать злополучный коллоквиум. Я ее раздобыла и опять пришла к Этушу. На сей раз он не ограничился билетом, задавал такие вопросы, ответы на которые среднестатистическая абитуриентка знать не могла. Например «В каком стиле работал Евгений Вахтангов и что такое фантастический реализм?» Пытался доказать Иванову, что я – полный ноль. В результате объявил, что возьмет меня, «потому что товарищи надавили», но условно. В сентябре нужно пересдать. И я все лето готовилась.

Выступая на собрании студентов в первый день нового учебного года, Этуш вспомнил обо мне: «Тут такие абитуриенты поступают… Такое рассказывают! Что «Шинель», оказывается, Чехов написал!» Все загудели и стали показывать на меня пальцем: это она такое сказала! Я чуть не провалилась сквозь землю.

В течение года приходила к нему несколько раз. Временами казалось, что придется бросить институт, не выдержу прессинга, сойду с ума! От Этуша пряталась. По коридорам передвигалась короткими перебежками, даже в туалет. А Владимир Абрамович все время твердил: «Ты учишься здесь условно». И только в конце первого курса передал через Иванова, что больше о литературе и истории театра разговаривать со мной не будет.

А с третьего курса я стала получать именную стипендию… Этуша. Спонсоры института и некоторые знаменитые артисты помогали одаренным студентам. Еще через год Владимир Абрамович поставил одноактный дипломный спектакль со мной и Андреем Барило, хотя уже давно этим не занимался.

В «Щуке» ходили легенды о буйном нраве ректора. Якобы он мог ударить непонятливого студента и даже швырнуть стулом, поэтому Барило был на стреме. И когда на репетиции Этуш вдруг встал со стула, выпучил глаза и пошел на Андрюху с поднятой рукой, тот отскочил с криком:

– Не смейте меня бить!

Владимир Абрамович застыл. Лицо сразу изменилось, стало по-отечески добрым.

– Миленький, да с чего ты взял? Как я могу? Просто хотел показать характер персонажа!

Постепенно мы подружились. В Театре Вахтангова вместе играли в трех пьесах. Этуш всегда приглашал меня на день рождения, и было забавно сидеть за одним столом с патриархами российского театра – Верой Васильевой, Владимиром Зельдиным, другими великими стариками. Госпремию за спектакль «Дядюшкин сон» Владимир Абрамович отмечал в ресторане втроем – со мной и Машей Ароновой. Он играл до самого конца. Только этим и жил. Иногда мы под руки выводили его на сцену.

– Наверное, Этуш всегда был к вам неравнодушен. Просто поначалу симпатия проявлялась в несколько причудливой форме.

– Не знаю. Я его помню и люблю. Правда, к этой любви раньше примешивались ужас и отчаяние. До сих пор не понимаю, как можно получать удовольствие от того, что беззащитная девочка рыдает от твоих вопросов?

Но Владимир Абрамович – непростой человек, у него были своеобразные отношения не только со мной, но и, например, с Михаилом Александровичем Ульяновым. Они недолюбливали друг друга и постоянно пикировались. Наверное потому, что были слишком разными. Ульянов – широкий, эмоциональный. Говорят, одно время он крепко выпивал. А Этуш не пил и всегда был «правильным». Много лет проводил политинформации в театре, которые Михаил Александрович упорно игнорировал.

Однажды стоит у расписания спектаклей, сзади подходит Этуш:

– Скажите, пожалуйста, Михаил Александрович, почему не были сегодня на политинформации?

– А почему я должен перед вами отчитываться? – не оборачиваясь, отвечает Ульянов.

– Потому что я их веду и хочу знать, есть ли у вас уважительная причина для отсутствия, – говорит Этуш ему в спину.

– У меня есть уважительная причина.

– Какая, не могли бы озвучить?

– Я слону яйца раскачивал.

– Прекрасно, но не могли бы вы это делать в какое-то другое время?

– Нет, слон просил в четверг с утра.

Это не легенда – реальная история. И зная обоих героев, прекрасно представляю их диалог: как играет желваками Михаил Александрович, а Владимир Абрамович цедит слова.

Вообще удивительно, как уживались в одном театре Ульянов, Этуш, Лановой, Яковлев, Шалевич и другие замечательные актеры. Ведь каждый из них – просто глыба. Наверное, тогда было другое время – расцвет Театра Вахтангова и вообще театрального искусства. Нашему поколению досталась совсем иная эпоха…

Курс у меня был замечательным. И это заслуга нашего мастера, фанатично относившегося к своей работе. Может, поэтому и вышло такое созвездие актеров: Мария Аронова, Кирилл Пирогов, Андрей Барило, Владимир Епифанцев, Нонна Гришаева… Редко случается, чтобы столько выпускников остались в профессии и чего-то добились.

Владимир Владимирович мог на кого-то прогневаться, потому что не терпел халтуры, небрежности и сам выкладывался на все сто. Но нас он обожал. Витамины приносил на занятия! Ведет лекцию, а сам пускает баночку по рядам. Его жена Татьяна Захава привозила вечером еду. Картошку целыми кастрюлями. Они жили недалеко, на Кутузовском проспекте, и картошка была еще горячей. Времена стояли голодные. Многие ребята недоедали, иногда даже падали в обмороки.

– У вас ведь учился сын Евгения Стеблова Сергей, впоследствии ставший монахом?

– Да, хотя в то время в Сереже не чувствовалось особой религиозности. Но он был необыкновенно чистым человеком. По сравнению со всеми нами – абсолютное дитя. Не в смысле какой-то незрелости, а скорее наивности и простодушия по отношению к миру.

Помню, праздновали Сережино восемнадцатилетие. Мы всем курсом были приглашены к Стебловым. Его замечательные родители накрыли шикарный стол, выпили с нами по рюмке и ушли, чтобы не мешать. Сказали: «Ребята, не стесняйтесь! Угощайтесь, празднуйте!» Но в глазах их читался ужас. И не зря…

В тот день Серега выпил впервые в жизни и был в совершенно разобранном состоянии. Впрочем, и гости, дорвавшись до вкусной еды и выпивки, попадали. Трезвыми оставались только мы с Зоей – женой моего однокурсника Володи Жаркова. Мыли посуду и представляли, в каком шоке будут родители Сережи, когда вернутся. Но они повели себя героически.

Я в восемнадцать вышла замуж – за студента Щукинского, учившегося на курс старше. И ни разу не пожалела, что все сложилось так, как сложилось. Правда, брак у нас был необычный, гостевой. Муж не стал артистом. Времена наступили тяжелые, а ему надо содержать семью, оплачивать жилье. Заработать актерской профессией было нереально, и он перепрофилировался. Жил и работал в разных странах. Я не ставила условий, не мешала ему реализоваться. Надеялась, что когда-нибудь все устроится. Но оказалось, ничего нельзя откладывать. Время уходит, люди меняются. И когда вдруг встал выбор: менять свою жизнь или нет – мало нашлось аргументов в защиту нашего семейного союза. Отношения себя исчерпали. Сохранять было нечего.

Дочь появилась на свет, когда мне было девятнадцать. Надо сказать, что на нашем курсе за время обучения несколько студенток стали мамами. Владимир Владимирович никогда не ставил нелепых условий: «Или искусство, или дети!» Хотя я знаю массу историй, когда худруки так говорили, девчонки слушались и совершали глупости. Кстати, сейчас в институте рожают крайне редко, но уже по другим причинам: слишком инфантильны и не желают брать на себя ответственность. Предпочитают материнству карьеру.

– Вы не боялись трудностей?

– Наверное, просто не представляла, что меня ждет. Но в результате рождение дочери стало для меня главным поступком в жизни, за который себя люблю и уважаю. И радуюсь, что поступила правильно.

Кстати, в своем первом фильме – «Хочу вашего мужа!» – я снималась в положении. До этого сколько ни пробовалась, не утверждали. А когда забеременела, получила роль без всяких проб. Сергей Петрович Никоненко сразу сказал: «В моем фильме будете сниматься только вы!»

Познакомились мы на юбилейной программе «Вокруг смеха», где студенты Щукинского показывали смешные номера на основе наблюдений за абитуриентами. В зале присутствовали известные актеры и режиссеры, в том числе Сергей Петрович. Я изображала чокнутую абитуриентку. Видимо, удачно. Он подошел после выступления, сообщил, что запускается с комедией по пьесе Михаила Задорнова, и пригласил на читку: «Репетировать будем вчетвером у меня дома – Миша, я, моя жена Екатерина Воронина и вы. Приходите послезавтра». У меня язык не повернулся сказать: «Все это прекрасно, только я немножко беременна!» Срок маленький, и я решила промолчать. Понадеялась, что успею сняться до того, как тайное станет явным.

Перед тем как отправиться на съемки в Одессу, мы прошли довольно долгий подготовительный период. Никоненко оказался очень наблюдательным мужчиной. Однажды спросил: «Прости, ты, случайно, не в положении?» Пришлось признаться. «Давай никому ничего объяснять не будем, – предложил он. – Даже моей Кате. Пусть это будет нашей тайной. Но пообещай, что до конца съемок живот у тебя не вырастет!» Я, конечно, пообещала. А что оставалось?

Картину снимали не в хронологическом порядке, а задом наперед. И получилось, что когда я прихожу в начале и заявляю Кате Ворониной: «Продайте своего мужа», можно разглядеть животик.

Работала чуть ли не до самых родов. Двенадцатого апреля 1992 года прилетела в Москву из Одессы с озвучания, пятнадцатого поехала к маме, а двадцать четвертого родила Нину. Шесть месяцев пробыла в Минске, потом вернулась в Москву. Мама к тому времени ушла из театра, работала педагогом. Бабушка давно была на пенсии, и они вдвоем занялись внучкой-правнучкой. До трех лет дочь жила с ними. В Москве я не могла ей обеспечить нормальных условий, даже став артисткой Театра Вахтангова.

У нас имелось общежитие, но располагалось оно в каком-то жутком ангаре. Директор театра легендарный Исидор Михайлович Тартаковский, интеллигентнейший человек, все время извинялся: «Аня, прости, но ничего лучшего не могу предложить! И вообще, совершенно потерялся в этих временах».

Некоторые советовали: мол, заселись в гримерку. В театре случались прецеденты. Но в моей ситуации это было невозможно. Снимала квартиру на последние деньги, актеры получали мизерные зарплаты. Хорошо еще, муж что-то зарабатывал. Театр не мог помочь, но наш худрук Михаил Александрович Ульянов пробил звания заслуженных артисток мне и Маше Ароновой. Ходил по инстанциям, хлопотал. Хотя на тот момент мы еще не отработали положенных десяти лет. Для меня звания никогда ничего не значили. Но это равноценно самой высокой награде, какому-нибудь ордену. И я им горжусь.

– В театр вы пришли еще студенткой и сразу – на легендарную роль Турандот. Немногим так везет!

– Да, это подарок судьбы. Но меня приглашали и в другие театры – в «Ленком», «Маяковку». И если бы не возникло конкретного предложения сыграть принцессу Турандот, возможно, не выбрала бы Театр Вахтангова.

Весь четвертый курс ходила на репетиции к Андрею Александровичу Гончарову. Он ставил «Кукушкины слезы» по пьесе Алексея Толстого. В постановке занял лучших актеров Театра Маяковского – Наталью Гундареву, Александра Фатюшина, Игоря Костолевского. Я рядом с ними тряслась как осиновый лист. Но вдруг Гончаров сломал ногу. Вместо него с нами стал разминать материал его ученик Владимир Андреев. Он отдавал явное предпочтение актрисе Татьяне Аугшкап, с которой мы должны были играть одну роль, и со мной практически не работал. Проявлял подчеркнутое пренебрежение, постоянно путал мое имя, называл Леной или Наташей.

Однажды говорит: «Вчера Андрей Александрович пытался расспрашивать про вас по телефону. А мне и сказать нечего». Я подумала: «Какой вероломный человек! Не дает репетировать, а потом предъявляет претензии. Гончаров хочет взять меня в театр, а ему, видите ли, сказать нечего!» Решила, что больше к нему не пойду.

Через пару недель звонят из режиссерского управления Театра Маяковского: «Андрей Александрович спрашивает, почему вы перестали ходить на репетиции». Я не стала жаловаться и раздувать скандал, сослалась на занятость в институте. Мы выпускали дипломный спектакль – я и правда зашивалась. А завуправлением говорит: «Андрей Александрович просит вас перевестись к нему на курс в ГИТИС, вселиться в общежитие театра и продолжить работу». Бросить институт и своего мастера, да еще в конце учебы я, конечно, не могла.

– И предпочли великому Гончарову великого Ульянова? Это ведь он взял вас в театр?

– Тогда возникла экстренная ситуация, понадобилась срочная замена Марине Есипенко, исполнявшей роль Турандот. В театре не нашлось подходящей кандидатуры, и Владимир Владимирович Иванов предложил свою студентку. Ульянов видел меня в дипломном спектакле «Царская охота» и сказал: «Давайте вводить Дубровскую».

– Тяжело было?

– Да уж, непросто. Артисты игнорировали репетиции. «Маски» не приходили. Сейчас дружу с «Бригеллой» и «Панталоне», а тогда они не горели желанием помочь. Режиссеру на меня тоже было наплевать. Он уезжал в эмиграцию, практически сидел на чемоданах. К тому же у него разгорелся конфликт с половиной труппы после неудачной постановки «Оперы нищих». В общем, я была предоставлена самой себе. Притом что на мой дебют планировали прийти все корифеи театра. От этого спектакля зависела моя судьба!

Меня приняли, но сказали: «Вы должны работать. Взращивать эту роль». Наверное, сыграла не очень хорошо. На вводе трудно ждать чудес. И когда впервые выходишь на большую сцену, а перед тобой тысяча двести человек, безумно тяжело и страшно. Ты в диком зажиме и панике, не умеешь пользоваться голосом, не владеешь пластикой. А партнеры – взрослые опытные артисты – настроены не слишком доброжелательно. Я подозревала, что они думали: «Почему эта девочка сегодня играет? Чем она лучше других? Столько прекрасных артисток в театре. Что-то здесь нечисто…»

Костюмерша, помню, сказала: «Не сидит на тебе это платье. Ты отдельно, а оно отдельно». Ей тоже было до меня дело! И другие, наверное, меня обсуждали, просто я об этом не знала и не задумывалась. Потом услышала: «Ты так держалась! Просто железная была! Ничего тебя не пробивало!» Знали бы они, что я чувствовала на самом деле…

– Ну хоть кто-нибудь поддержал?

– Михаил Александрович Ульянов. Он был необыкновенно приятным и интеллигентным человеком. И очень уважительно относился к таланту. Если видел, что артист на что-то способен, старался дать ему шанс и тот не мучился от безнадеги и ощущения, что никогда не выберется из массовки. Надеялся – заметят. Не сегодня, так завтра. А если становилось совсем плохо, мог прийти к нему за поддержкой и советом. Я к Ульянову обращалась редко, только в самые отчаянные моменты.

Года четыре играла Турандот и сплошные массовки, по двадцать пять спектаклей в месяц. А у меня маленькая дочка, которую приходилось таскать с собой. Тяжело…

В принципе, никогда не испытывала иллюзий. Росла за кулисами и прекрасно понимала, что такое работа в театре: труд, пот и неизбежные интриги. Театр и справедливость – две вещи несовместные. Недавно поделилась кое-какими проблемами с Людмилой Васильевной Максаковой, посетовала:

– Как же так? Это же несправедливо!

Она в ответ:

– Аня, о чем ты? Все ведь прекрасно понимаешь, столько лет работаешь… Я студентов своих учу: когда придете в театр, забудьте про справедливость. Ее там не существует. И слово это оставьте за порогом.

Я не сдавалась, пыталась заявить о себе, показать, на что способна. И произошел перелом, начался период активной работы – одна главная роль за другой, престижные театральные премии. Михаил Александрович стал меня ценить и относиться ко мне очень серьезно. Параллельно я работала «на стороне», сотрудничала с Олегом Меньшиковым, Робертом Стуруа. С Женей Гришковцом мы сделали прекрасный спектакль «Планета», ездили на международные фестивали. В Театре на Малой Бронной сыграла Беатриче в постановке Кости Богомолова «Много шума из ничего». Получила премию «Чайка».

Потом в Театре Вахтангова сменился художественный руководитель. Я сыграла Елену Андреевну в «Дяде Ване», но после этого на протяжении девяти лет не было интересной работы. Только два года назад, как уже говорила, предложили мадам Бовари.

Это к разговору о том, что справедливости в театре не существует. Сегодня ты нравишься худруку, а завтра – нет. Все крайне субъективно. И глупо страдать по этому поводу. Нужно отступить в сторону и успокоиться. Сказать себе: «Уходить из театра не стоит». Должна признаться, посещало такое желание одно время.

Мне сложно без профессии, я в этом смысле человек подсаженный. И как бы ни философствовали некоторые коллеги, ни говорили о том, что мир больше и интереснее, чем театр или кино, я чувствую иначе. Ну, он больше, конечно, и семья нужна женщине, и надо постараться как-то переплести профессиональные интересы и личные. Но у меня дочь уже взрослая, и на сегодняшний день ничто так не интересно, как профессия.

Важно ощущать, что занимаешься чем-то важным для себя. И все равно, что и кто об этом думает. Происходит твоя реализация. Она не должна прекращаться. Как только останавливаешься, начинается движение вниз, поэтому простои наводят ужас и тоску.

– Кино в этом смысле не может помочь?

– Настоящего, большого, качественного кино сейчас почти не существует. Ну разве что – в микродозах. И меня судьба не особенно баловала интересными предложениями. За все время, наверное, был только один стоящий фильм – «Иванов», который снял мой супруг Вадим Дубровицкий. Мы на нем и познакомились.

Позже он рассказал, что видел меня в театре в «Дядюшкином сне». А потом случайно, стоя в пробке в районе Малой Бронной, заметил на улице афишу спектакля «Много шума из ничего» с моей фотографией и подумал: «Она тоже могла бы попробоваться». И меня вызвали в числе других актрис.

Пробы, скажу без ложной скромности, были блестящими. Обычно я не делаю десяти процентов того, на что способна. Все вполсилы, приблизительно, потому что мне неудобно – по-актерски. Например, сидя на стуле, нужно изображать, что лежишь в больнице. Я так не могу.

Здесь был особый случай. Я понимала, что получить роль Сарры нереально, если твои конкурентки Ксения Раппопорт и Чулпан Хаматова, которые гораздо медийнее. Но материал просто блестящий, и я должна использовать возможность попасть в это кино. Сейчас все решают продюсеры. Обычно они говорят: «Нет, рисковать не будем. Возьмем раскрученную актрису. Эту знают только театральные зрители». Но мне повезло – продюсером фильма был тоже Вадим.

Пробовались мы с Ваней Волковым. Он потом сыграл доктора Львова. Все было по-настоящему, даже декорации выстроены так, чтобы помочь актерам. И мы сыграли в полную силу. Группа была в восторге. Оператор Вадим Семёновых заплакал. Я уехала довольной и совершенно счастливой. Сначала домой, потом в Киев озвучивать очередной сериал.