Текст книги "В поисках Черного Камня"

Глава 2
Встреча с Уинстоном Черчиллем – барсуком—путешественником

Гел-Мэлси вяло потыкалась носом в миску и, вздохнув, улеглась на подстилку. Есть не хотелось. Почему—то ей было грустно. Чтобы хоть чем-то себя развлечь, Мэлси отыскала глазами заветное место на стене, где висела табличка с ее именем и родословная в золоченной рамке.

Однажды, после пяти кружек пива, Убийца Джексон, не найдя жертвы, готовой выслушать его очередную историю, решил научить Гел-Мэлси читать по красочно оформленному сборнику детективов под названием «Кровавый душитель из Техаса сидит в засаде». За полчаса он успел показать смышленому терьеру все буквы и объяснить, как из них складываются слова. Когда же Мэлси из фразы: «Гав-гав, р-р-р, – закричала полицейская собака» смогла без единой ошибки прочесть первые два слова, учитель пришел в такой восторг, что подарил ей случайно завалявшийся в кармане его куртки душераздирающий детектив «Кость в бокале с шампанским».

Долгими летними вечерами, скрываясь в углу клетки от любопытных глаз, Гел-Мэлси читала и перечитывала эту книгу, сначала по складам, а затем вполне бегло и уверенно. Так, благодаря Убийце Джексону она могла теперь в очередной раз прочитать в родословной свое полное имя – Гел-Мэлси-Блэк-Стар, начертанное на табличке, и благородные имена своих знаменитых предков, осененные золотым сиянием рамки.

Мэлси очень гордилась своими предками, хотя была с ними практически незнакома. Когда ей исполнился всего месяц, ее родителей отправили в другой питомник, деды и прадеды работали в разных местах – кто на границе, кто на таможне, и только изредка невероятные слухи об их подвигах будоражили воображение черных терьеров из питомника «Черная звезда».

Гел-Мэлси могла бы не читать свою родословную – все равно она помнила ее наизусть. Полузакрыв глаза, она тихо шептала про себя, как заклинание: отец – Майкл, мать – Терезия-Алекс, деды – Грей-Ларс и Гай-Маркиз, бабушки – Дан-Ямика и Шер-Бука, прадеды – Седдис-Седж и Жан-Грей, прабабушки – Ван-Лада и Сабина-Диана.

Мэлси думала о том, что ей тоже когда-нибудь придется работать, как и ее предкам, что-нибудь охранять, задерживать нарушителей, повиноваться приказам будущего хозяина. Но этого ей совсем не хотелось, она мечтала только об одном – быть свободным, смелым и гениальным частным детективом, вроде Шерлока Холмса или Цынцыпера Хью, героя книги «Кость в бокале с шампанским».

Легкий шорох отвлек терьера от грустных размышлений. Мэлси встрепенулась и, прислушиваясь, наклонила голову сначала вправо, потом влево. Шорох усиливался, но вокруг никого не было видно.

«Странно, никого нет, а шорох есть, – подумала Мэлси. – Вот стоящая загадка для будущего детектива!»

Вскочив, Гел-Мэлси закружила по клетке, встряхивая ушами и прислушиваясь. Вдруг земляной пол в дальнем углу клетки вспучился, осыпался, и из образовавшейся норы, фыркая и отряхиваясь, появилась белая мохнатая мордочка с двумя широкими черными полосами по бокам. Маленькие глазки с любопытством и страхом глядели на черного терьера. Поскольку обладатель полосатой мордочки был первым в ее жизни посетителем, Гел-Мэлси слегка опешила и, притворно закашлявшись, принялась лихорадочно вспоминать, как ведут себя в подобных случаях частные детективы. Выбрав в качестве образца для подражания непревзойденного Цынцыпера Хью, Гел-Мэлси произнесла официальным тоном:

– Вы находитесь в детективном агентстве Гел-Мэлси-Блэк-Стар. Для краткости можете называть меня просто Мэлси. Добрый вечер. Прошу вас, проходите. Чем я могу вам помочь?

Несколько ошарашенный подобным приветствием, обладатель черно-белой мордочки слегка попятился, но потом, видимо, решившись, осторожно вылез из норы и с опаской приблизился к черному терьеру.

– Уинстон Черчилль. Барсук—путешественник, – коротко отрекомендовался он. – А вы на самом деле частный детектив?

Гел-Мэлси слегка замялась.

– Вообще-то, я только недавно занялась частным сыском. По правде говоря, вы мой первый клиент. А вы случайно не родственник того Черчилля, который курил толстые сигары и возглавлял английское правительство?

Теперь уже смутился барсук.

– Нет, что вы. К тому Черчиллю я не имею ни малейшего отношения, – сказал он. – Просто отец назвал меня в его честь. Дело в том, что папа увлекался политикой и даже оклеил газетами со статьями на политические темы все стены нашей норы. У меня есть братья Гладстон, Чемберлен и Брежнев, а сестер он назвал Королева Виктория и Долорес Ибаррури.

– Звучит красиво, – сказала Гел-Мэлси. – Но что привело вас сюда? Может быть, вы что-нибудь ищете или хотите раскрыть какую-нибудь тайну? Частное сыскное бюро под моим руководством решит все ваши проблемы.

Барсук почесал за ухом и осмотрелся. Его явно заинтересовала родословная в золоченной рамке, но гораздо больший интерес вызвала миска с несъеденным ужином. Уинстон Черчилль подобрался поближе к миске и, внимательно обнюхав ее, закатил глаза с видом завзятого гурмана.

– Не знаю, насколько вы хороши в качестве детектива, – заметил барсук, – но готовите вы превосходно. Неужто это перловая каша с хрящами и сардинами? Запах просто божественный. Я непременно должен узнать ее рецепт.

Если бы Гел-Мэлси не была столь же черной, как эфиоп безлунной ночью, она бы непременно покраснела.

– Вообще-то готовила не я, но, может быть, вы отведаете немного? Присаживайтесь на подстилку и чувствуйте себя как дома.

Мэлси пододвинула миску поближе к барсуку, и тот с готовностью погрузил в нее морду по самые уши. Некоторое время слышалось только сопение и приглушенное чавканье. Отполировав миску до блеска, Черчилль небрежным жестом отряхнул крошки с усов и со вздохом удовлетворения откинулся на подстилку.

– Ешь, когда можешь, спи, когда хочешь – первая заповедь путешественника, – изрек он, жестом приглашая Гел-Мэлси устроиться рядом. – Честно говоря, я не предполагал попасть в сыскное бюро. Когда я гулял в парке, на меня набросилась ужасная собака, абсолютно ненормальный бультерьер. Я так испугался, что зарылся в землю, копал и копал, слыша за спиной его угрожающее рычание, и в конце концов очутился у вас.

Услышав это, Гел-Мэлси ужасно расстроилась. Поджав хвост, она забилась в угол клетки и спрятала нос под передними лапами. Из того, как подрагивала ее шкура, барсук-путешественник заключил, что глава сыскного агентства плачет.

Решив, что Мэлси пришла в такое состояние из-за того, что он съел всю перловую кашу с хрящами и сардинами, Черчилль, терзаемый угрызениями совести, бросился к собаке и принялся ее утешать. Он проклинал свою барсучью прожорливость, первую заповедь путешественника, клялся немедленно ограбить продовольственный ларек и снабдить детектива любыми деликатесами вплоть до краковской колбасы и булочек с маком. Барсук отчаянно рылся в длинной шелковистой челке Гел-Мэлси, пытаясь обнаружить ее глаза, заглянуть в них и вымолить прощение, но шерсть терьера была такой густой, что это ему никак не удавалось.

Наконец, терьер высвободил нос из—под передних лап, поднял голову и встряхнулся. Из-под челки сверкнул влажный карий глаз.

– Неужели вы могли подумать, что я так расстраиваюсь из-за каши, – со вздохом сказала Мэлси. – Мне было очень приятно накормить вас. А грущу я от того, что мои мечты разбились, как леденец на зубах бульдога. Я так мечтала быть частным детективом, думала, что вы мой первый клиент, а оказалось, что вы попали ко мне совершенно случайно. Неужели у вас не отыщется хоть какой-нибудь проблемы для моего сыскного бюро?

Барсук задумчиво почесал лапой за ухом.

– Проблема, пожалуй, у меня найдется, – сказал он. – И я даже готов обратиться с ней в ваше сыскное бюро, хотя не уверен, что она будет для вас интересной. Но я никогда раньше не имел дела с детективами и не представляю, что надо делать.

Гел-Мэлси подпрыгнула на месте и отчаянно завиляла хвостом.

– Значит, у вас все-таки есть проблема! – радостно воскликнула она. – Я так и знала! Уверяю вас, вы обратились точно по адресу. Значит, так. Сначала вы должны сесть, рассказать мне историю вашей жизни и поделиться трудностями, затем мы договоримся о гонораре, и вы в качестве аванса выпишите мне чек. Конечно, если вы забыли чековую книжку, я могу работать и без гонорара, хотя обычно это и не в моих правилах.

– Чековая книжка? – удивился Черчилль. – Это что, какая—то еда? Никогда про нее не слышал!

– Забудьте о чековой книжке, – перебила его Гел-Мэлси, – В данный момент это – не главное. Устраивайтесь поудобнее на подстилке и расскажите вашу историю. На первый раз обойдемся без стенографистки.

«Надо будет узнать, что такое стенографистка», – подумал барсук.

Он устроился поудобнее, привалившись спиной к стене, после чего приступил к рассказу.

– Я родился в большой уютной норе, расположенной на склоне глубокого оврага, – сказал Черчилль. – Как я уже упоминал, мой отец увлекался политикой и дал всем своим детям несколько странные для барсуков имена. Другие барсучата нас дразнили и не хотели с нами играть. Они даже сочинили про нас обидные стишки:

 
Черчилль с Брежневым на пару
Танцевали под гитару,
Чемберлен и Долорес
Унесли гитару в лес,
А Виктория с Гладстоном
Их побили патефоном.
Вот как удивительна
Внешняя политика.
 

Папу я не виню. Скорее во всем виновата мама. Мой папа был интеллигентом от носа до кончика хвоста. В детстве он жил в доме одного профессора зоологии, где научился читать и узнал много полезного. Когда папа подрос, он убежал от профессора и поселился в овраге, где и познакомился с мамой.

Мама была самой красивой из барсучих оврага, и она знала себе цену. Отец тоже был хорош собой, к тому же он резко отличался от других барсуков аристократическими манерами и широтой кругозора. В конце концов, мама не устояла перед его чарами. Он вырыл для мамы превосходную нору со многими ходами, ответвлениями и лабиринтами, и мама согласилась стать его женой.

На свою беду в день свадьбы папа рассказал ей, что в доме профессора все стены в комнатах были оклеены обоями. Это оказалось ошибкой. Мама потребовала, чтобы он немедленно отделал нору самыми высококачественными обоями.

Что было делать влюбленному барсуку? Естественно, он согласился, и глубокой ночью похитил из ближайшего хозяйственного магазина два рулона роскошных моющихся обоев. Мама была в восторге. К сожалению, она не представляла, чем обернется ее каприз. Всем известно, что под обоями стены надо оклеивать газетами. Папа совершил еще один набег – на сей раз на киоск «Союзпечати», приволок большую кипу газет и приступил к работе.

Не забывайте, что отец был барсук грамотный и интеллигентный, и, естественно, он начал читать газеты, которыми оклеивал стены. В доме профессора отец был далек от политики, как и его рассеянный хозяин, но тут, внезапно, интерес к мировым проблемам и политическим интригам захватил его целиком.

Это была всепоглощающая страсть, не оставившая в душе отца даже крошечного уголка для других чувств. Он совершенно позабыл о маме и моющихся обоях, которые в конце концов тихо сгнили в одном из самых дальних тупиков норы. Теперь отец целыми днями рыскал по округе, подбирая повсюду клочки газет и приобщаясь через них к мировым проблемам.

Удивляюсь, как в таких условиях мы вообще появились на свет. Единственное, что сделал для нас отец – это дал нам эти невероятные имена. Правда, когда мы подросли, он периодически устраивал для нас политинформации и доклады по глобальным вопросам в специальном ответвлении норы, которое он называл «тупик политпросвещения».

Я был замкнутым и одиноким ребенком, посвящавшим больше времени фантазиям и размышлениям, чем играм со сверстниками или погоне за лягушками и жуками. И вот однажды произошло событие, круто изменившее мою жизнь.

Мы, барсуки, днем обычно отсыпаемся в норах, а ночью выходим на охоту. Мои родственники редко смотрели на небо, предпочитая копаться в земле, чтобы найти вкусный корешок или схватить зазевавшуюся мышь. Я был очень худым по сравнению с ними, потому что много времени проводил, глядя на луну и считая звезды, прислушиваясь к ласковому журчанию ручейка и звонкой песне цикад. Меня настолько восхищала музыка этих удивительных насекомых, что слушая их, я иногда даже забывал, насколько они вкусные.

Однажды теплой весенней ночью я, закусив дюжиной лягушек и тремя ящерицами, по обыкновению удобно расположился на берегу ручейка, чтобы насладиться сверкающей полной луной и таинственными звуками ночного леса.

Легкая грусть охватила меня. Мне хотелось чего-то нового, интересного, но я сам не мог понять, что именно я хочу. Тогда я вспомнил свой недавний разговор с ушастым филином.

Звери говорили, что этот филин знал все на свете, но ни с кем не желал общаться, и тем более давать советы. Однажды он имел неосторожность сообщить безнадежно влюбленной росомахе, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, и потерял полхвоста с тремя рулевыми перьями, вырываясь из когтей неблагодарной дамы, решившей предложить объекту своей страсти упитанную птичку на ужин.

Со временем перья отросли, но веру в зверей ушастый филин потерял навсегда. Он больше никому не давал советов и только изредка оглашал ночной лес криками «ух, ух», с укоризной взирая на копошащуюся внизу мелкую лесную фауну.

Много раз я пытался заговорить с ним, но филин только злобно щелкал клювом и прятался в дупло.

Я долго и мучительно гадал, как вызвать филина на доверительную беседу, но ничего не приходило мне в голову, и вдруг на одной из скучнейших политинформаций моего безумного папы на меня снизошло озарение.

Отец объяснил нам, что любой, даже самый сильный и мудрый политик, имеет свое уязвимое место: его можно купить, запугать, обмануть или охмурить. Дальше я папу уже не слушал. Вместо этого я разрабатывал план.

У меня не было денег, чтобы купить совет филина, не было взрывчатки, чтобы шантажировать его террористическим актом в его обширном дупле, обманывать я не умел и не любил, но оставался четвертый путь – я мог его охмурить.

Тихо улизнув из тупика политпросвещения, я вихрем пролетел по лабиринтам норы и со всех лап ринулся к дому профессора зоологии, где когда-то жил мой папа. Из рассказов отца я знал, что каждый день кухарка профессора готовит на ужин умопомрачительный омлет с сыром и ветчиной, запах которого пробуждает несбыточные грезы у всех окрестных хищников и грызунов.

Не буду вдаваться в подробности того, что случилось потом. Использовав изученный мной на очередной политинформации опыт группы наемников «Пуля-в-лоб», похитившей президента республики Банга—Ванга по заданию ЦРУ, я, мысленно извиняясь перед милейшим профессором, стащил омлет и, крепко сжимая его в пасти, помчался к жилищу мудрого филина.

Хищники и грызуны со всей округи, привлеченные запахом омлета, мчались за мной по пятам, но, запутав следы и применив ряд специальных приемов, я избавился от погони. Наконец я добрался до дупла филина. К счастью, он был дома.

Время ночной охоты еще не наступило. Мрачная птица высунула из дупла круглую голову с грозным крючковатым клювом и раскрыла его, собираясь щелкнуть. Но щелчка не получилось. Божественный запах омлета, которым я небрежно поигрывал, сидя под деревом, достиг ноздрей мудреца и заставил его замереть с открытым клювом.

Я победил. Омлет охмурил филина окончательно и бесповоротно. Филин закашлялся, выпучив и без того огромные круглые глаза. Ненависть к зверям в его душе боролась с мечтой об омлете. Как я и предвидел, победил омлет. Филин снова прокашлялся и склонил голову набок.

– А ты частенько прогуливаешься здесь, молодой барсук. Полагаю, что мы соседи. Нам давно следовало бы познакомиться. Савонарола, – отрекомендовался он.

– Уинстон Черчилль. Безмерно рад познакомиться с вами, – очень вежливо ответил я.

Филин слегка качнулся на краю дупла.

– Мой приятель—дипломат только что прислал мне из Неаполя этот прелестный омлет, – продолжал я, припомнив историю об одноглазом дипломате из очередной отцовской политинформации, – но как-то неловко есть столь восхитительное блюдо в одиночку. Я предпочел бы разделить его с другом за бокалом шампанского и теплой беседой.

Филин задумался.

– Боюсь, что шампанского у меня нет, но теплую дружескую беседу могу обещать. Приглашаю тебя в мое дупло. Заходи и чувствуй себя, как дома.

Обычно барсуки плохо лазают по деревьям. Но в этот вечер я был в ударе. На восьмой попытке, потеряв изрядное количество шерсти и слегка растянув лапу, я, наконец, проник в гнездо и, обессиленный, шмякнулся на мягкую подстилку. Савонарола, с напряженной гримасой следивший за перемещениями омлета во время моих акробатических трюков, наконец, расслабился.

Разделив омлет на две неравные части, большую я протянул ему. Сообщив, что разговоры во время еды портят пищеварение, мудрец неторопливо и со знанием дела принялся поглощать свою порцию, время от времени глубоко вздыхая и закатывая глаза. Один раз он даже испустил негромкий восхищенный стон.

Покончив с трапезой, Савонарола несколько минут сидел неподвижно с закрытыми глазами, словно прислушиваясь к отзвуку отошедших в прошлое мгновений счастья. Затем он повернул голову и посмотрел на меня тяжелым пронизывающим взглядом.

– Я принимаю твою игру, – мрачно произнес филин. – И, хотя я поклялся больше не давать советов ни одному зверю на земле, я согласен дать тебе совет, но запомни, юный барсук, – только один совет. Будь, пожалуйста, краток.

– Огромное спасибо вам, мудрый Савонарола, – сказал я. – Посоветуйте, пожалуйста, как мне быть. Все барсуки, кроме моего папы, помешанного на политике, только и знают, что есть, спать и откладывать жир. Они разговаривают лишь о норах, о еде и о том, у кого больше жира и чей зад толще. А мне такая жизнь не интересна. Я все еще не понял, чего хочу, но одно я знаю совершенно точно: я не желаю быть таким, как все. Что же мне делать?

Филин захохотал.

– Все очень просто, – сказал он, – если ты не хочешь быть таким, как все, никогда не поступай так, как поступают другие. Делай все наоборот. Я дал тебе, как обещал, один совет. А теперь уходи. Спасибо за омлет.

С этими словами Савонарола схватил меня когтями за загривок и, вылетев из дупла, мягко опустил на траву. Не успел я открыть рот, чтобы задать еще один вопрос, как мудрый филин взмыл к верхушкам деревьев и с криком «ух, ух» полетел на ночную охоту.

Но вернемся к той ночи, когда я лежал на берегу ручейка, смотрел на луну и вспоминал совет мудрого филина.

«Что значит никогда не поступать так, как все? – думал я. – Если все едят и пьют, что же мне – не есть и не пить? Но тогда я похудею и умру. Видимо, я что-то не совсем понимаю.»

Ни до чего толкового не додумавшись, я решил совершить эксперимент: последовать совету Савонаролы и посмотреть, что из этого получится. Но что бы такое сделать, чего не делает ни один барсук? И тут меня осенило. На деревьях висят шишки, осиные гнезда, яблоки, груши, но никогда еще на них не висели барсуки!

Недолго думая, я разбежался, подпрыгнул и уцепился за нижнюю ветку дерева, росшего неподалеку от меня. Надежно закрепившись за кору когтями задних лап, я повис вниз головой, словно яблоко или осиное гнездо. Глядя на луну, которая теперь была у меня не над головой, а под ногами, я принялся для полноты картины прихлопывать передними лапами и петь на мотив Марсельезы (папа очень любил эту песню) стихи, только что пришедшие мне в голову:

 
Погляди на этот сук —
Вверх хвостом висит барсук,
Где ты видел, чтоб барсук
Вдруг повесился на сук?
 

Я пел и был очень счастлив. Мир выглядел совершенно по-другому и казался прекрасным и таинственным. Только луна оставалась той же самой – яркой, золотистой и круглой, как головка свежего сыра. Неожиданно сияющий лик луны перечеркнула чья-то тень, бестолково мечущаяся в разных направлениях. Приглядевшись повнимательнее, я различил контуры перепончатых крыльев летучей мыши.

Летучая мышь носилась кругами, взмывала вверх, пикировала вниз, вычерчивала причудливые зигзаги. Приблизившись к дереву, на котором я висел, она, часто взмахивая крыльями, зависла в воздухе, и я понял, что она меня заметила. Я слегка смутился и, перестав петь и хлопать в ладоши, тоже уставился на нее.

«Наверняка она приняла меня за психа», – подумал я.

Летучая мышь подлетела еще ближе, внимательно рассмотрела меня с разных ракурсов, после чего повисла вниз головой на соседней ветке.

– Нет, ты не псих, – уверенно заявила она. – Мне приходилось бывать в сумасшедшем доме, и я знаю, какие у психов глаза. У тебя взгляд совсем другой. Но если ты барсук, не псих, и висишь на ветке вниз головой, распевая Марсельезу или что-то вроде этого, значит, ты не хочешь поступать так, как все.

Сказать, что я удивился – значило ничего не сказать.

– Но как ты догадалась? – воскликнул я и от удивления чуть не сорвался с ветки.

– Все очень просто, – ответила она. – Я – летучая мышь Унигунда, могильный мешкокрыл, символ волшебства, тайны и ночи. Я живу в могильных склепах, разговариваю с мертвыми, с привидениями и призраками, с вампирами и упырями, с духами и оборотнями. В свободное время я подрабатываю у одной колдуньи. Моя хозяйка утверждает, что стала колдуньей лишь по той причине, что никогда не хотела поступать так, как все. Например, она всегда одевает носки разного цвета, в то время как обычные люди предпочитают носить одинаковые носки. Вот я и подумала, что раз ты не псих и делаешь то, чего не делают другие барсуки, ты тоже не хочешь поступать так, как все. Но почему?

Я отцепился от ветки и неловко шлепнулся на землю, поцарапав при падении нос.

– Как хорошо, что я встретил тебя, – сказал я. – Я тебе все объясню. Ты такая умная, и у тебя такие обширные связи, что, наверняка, ты сможешь мне помочь.

Мне грустно оттого, что я не могу и не хочу быть таким, как остальные барсуки. Они желают только есть, спать и откладывать жир. Я же ищу что-то другое, сам пока не знаю что. Мне хочется куда-то уйти, отыскать нечто, без чего я не смогу быть счастливым, но что это такое, я не представляю. Может быть, ты знаешь, куда я должен отправиться, и что же я все-таки хочу найти? Или, может, я просто ненормальный барсук?

Унигунда расправила свои перепончатые крылья и некоторое время пристально их разглядывала. Видимо, удовлетворенная осмотром, она сложила крылья и, наконец, переключила внимание на меня.

– Можешь не волноваться, ты абсолютно нормален, и ты не один такой. Нечто подобное происходит со многими животными, птицами и насекомыми. Зайцы и еноты, кроты и носороги периодически чувствуют то же самое. У барсуков это явление довольно редкое, а вот лемминги, например, почти все одержимы этим чувством. И как только находится один мечтающий о неведомом лемминг, который крикнет: «За мной, пушистые и когтистые, я знаю, куда нам идти и что нам нужно искать», все лемминги, сотни и тысячи, со всех краев сбегаются к нему. А поскольку море, огромное и неизведанное, всегда манит подобного рода мечтателей, их предводитель бросается в морские волны, и все остальные лемминги следуют за ним.

Летучая мышь замолчала. Мне показалось, что в ее глазах блеснула печаль. Немного подождав, я спросил:

– Они находят в море то, что искали?

– Нет, – покачала головой Унигунда, – они следуют за безумным мечтателем и погибают. Я много раз слышала, как люди спорят о том, почему лемминги бросаются в море. Если бы они спросили у леммингов, то давно узнали бы ответ. Но люди считают себя слишком умными и слишком важными, чтобы разговаривать с животными, поэтому и спорят до сих пор.

Киты по той же причине выбрасываются на сушу и тоже встречают там свою смерть. Киты уверены, что на таинственной и недоступной им земле найдут ответы на мучающие их вопросы, но это не так.

– А ты знаешь ответы? – спросил я. – Мне бы не хотелось бросаться в море, чтобы их найти. Говорят, море где—то очень далеко и, кроме того, я не люблю плавать.

Летучая мышь расхохоталась.

– Конечно, я знаю ответы, – сказала она. – Мне известны все тайны дня и ночи, света и тьмы. Но я не открою их тебе. Сейчас ты лишь услышишь слова, но не поймешь их суть. Ответы должен найти ты сам. Я только подскажу тебе направление поисков.

– Направление? – переспросил я. – Какое направление? То, в котором я должен идти?

Унигунда снова рассмеялась. Я даже немного обиделся – не слишком-то приятно, когда над тобой насмехаются.

– Твоя беда в том, что ты ленив, и из-за этого ты слишком много думаешь, – сказала она. – Нормальный барсук роет огромную нору, потому что все барсуки поступают так с самого сотворения мира, не задумываясь о причине, по которой они это делают. Но тебе лень рыть нору, и ты устраиваешься в какой-нибудь ямке и размышляешь, почему барсуки роют норы, зачем эти норы такие большие, и нужны ли в них тупики и лабиринты.

Нормальный барсук, даже сытый, всегда съест про запас еще одну ящерицу, чтобы нарастить побольше жира. Но ты ленивый и, когда сыт, не хочешь гоняться за ящерицами, а размышляешь, стоит ли это делать, и какой именно слой жира необходим барсуку для счастья.

Мне стало очень стыдно. Я и раньше подозревал, что слегка ленив, но как-то не хотел об этом задумываться.

Мое замешательство еще сильнее развеселило летучую мышь. Она покачалась на ветке, зловредно хихикая, а затем перепорхнула ко мне на плечо и ободряюще похлопала меня крылом по макушке.

– Не расстраивайся, – произнесла Унигунда. – Лентяем быть не так уж плохо. Неленивый барсук – всего лишь счастливый труженик, зато из лентяев получаются философы, мыслители, мечтатели и поэты. Им лень заниматься обычными делами – и они ищут нечто, чему сами не могут дать определения. Твой случай совершенно типичный. Ты пытаешься найти смысл жизни. Неведомая сила, исходящая из твоего сердца, зовет тебя туда, где ты сумеешь его отыскать.

Я почувствовал себя несколько отупевшим от разговора. С отцом я беседовал только о политике, общение с другими барсуками ограничивалось обсуждением нор, еды и личной жизни соседей, и с непривычки рассуждения Унигунды показались мне слишком сложными. И вдруг я понял, что она совершенно права. Конечно, я хочу найти смысл жизни и готов бежать за ним хоть на край света. Ведь это куда интереснее, чем рыть и ремонтировать нору, да нагуливать жир!

От радости я подскочил так стремительно, что Унигунда свалилась с моего плеча. Приплясывая, я принялся скакать вокруг нее, размахивая лапами и крича во все горло:

– Ура! О, мудрая Унигунда, ты совершенно права, я жуткий лентяй, и поэтому немедленно отправлюсь искать смысл жизни. Это должно быть так весело и увлекательно! Скажи только, в какую сторону я должен идти.

Унигунда неторопливо поднялась с земли и тщательно смахнула с крыльев налипшую на них пыль.

– Ах, молодость, молодость, – вздохнула она, – а ведь когда—то, лет двести пятьдесят назад и я так же, как ты сейчас, отправилась на поиски смысла жизни. Чудесные были времена! Должна сказать, что искать смысл жизни гораздо увлекательнее, чем знать, в чем он заключается, хотя это знание и дает мудрость.

Сейчас ты можешь выбрать любой путь. По сути, все они одинаковы. Все пути ведут куда-то и в никуда. Когда-нибудь ты поймешь, что важно не столько направление, в котором ты идешь, сколько умение правильно идти. Но один совет я тебе все-таки дам. Прежде, чем отправиться в путешествие, закрой глаза и поворачивайся вокруг себя до тех пор, пока твое сердце не выберет направление, которое тебя позовет. В этот момент ты поймешь, что этот путь – твой.

Удачи тебе, барсук-путешественник!

– Подожди! – воскликнул я, но Унигунда уже расправила крылья для полета.

Она бесшумно взмыла вверх, покружилась надо мной и полетела вдоль ручья. Прочертив стремительный зигзаг на лунном диске, летучая мышь растаяла в сумраке ночи.

Воспользовавшись советом Унигунды, я повернулся на месте, пытаясь почувствовать, в какую сторону мне идти, но мое сердце молчало. Все пути казались мне одинаковыми.

«Все они ведут куда-то и в никуда, – вспомнились мне слова Унигунды. – Когда-нибудь ты поймешь, что важно не столько направление, в котором ты идешь, сколько умение правильно идти».

«Интересно, что означает „умение правильно идти“? – подумал я. – Может, я должен как-то по особенному переставлять лапы? Жаль, что я так и не успел об этом спросить»

Я вращался вокруг своей оси снова и снова, пока у меня не закружилась голова. Остановившись, чтобы передохнуть, я увидел в небе падающую звезду. Яркая и стремительная, она наискось перечеркнула небосвод, вспыхнула и погасла, а я неожиданно понял, что должен идти туда, куда указала звезда, что это и есть выбор моего сердца.

Я подошел к ручью, попил прохладной воды, простился с родным оврагом и лесом и, не удержавшись, нацарапал когтем на песке:

«Отсюда барсук Уинстон Черчилль отправился в путь. Прощайте, друзья—барсуки и другие звери. Будьте счастливы».

Закусив на дорогу лягушкой и корешком аира тростникового, я уронил непрошеную слезу, – все-таки грустно прощаться с дорогими твоему сердцу местами, – и отправился в направлении, указанном мне звездой.

Я путешествовал несколько месяцев, расспрашивая зверей, которые встречались на моем пути, о том, знают ли они, где находится смысл жизни, но так и не получил ни одного вразумительного ответа. В конце концов, я оказался в парке, где на меня набросился этот кошмарный бультерьер. От страха я зарылся в землю, прокопал подземный ход и очутился здесь, в вашем сыскном бюро.

Так закончил свой рассказ Уинстон Черчилль, барсук.

Гел-Мэлси не пропустила ни единого слова из этой удивительной истории. Она периодически царапала когтем по обрывку оберточной бумаги, делая вид, что записывает особо важные детали. Цепкий ум начинающего детектива немедленно выделил самое главное.

– Значит, вы хотите найти смысл жизни? У вас кто-нибудь его похитил? – блеснув глазами, спросила Мэлси.

Немного подумав, она добавила:

– Вы можете описать, как он выглядит?

Барсук-путешественник пожал плечами.

– Да я и сам толком не знаю, на что он похож. Я путешествую и расспрашиваю о нем всех, кого встречаю. Но надо мной обычно смеются или считают, что я сумасшедший, а некоторые говорят, что смысл жизни в труде, в еде или в потомстве, но я им не верю. Уж я-то истребил за свою жизнь столько разнообразной пищи, что если бы в ней что-то было, я бы непременно это заметил.

– С подобной ситуацией я еще не сталкивалась, – сказала Мэлси. – Обычно детективы знают, как выглядят вещи, которые они ищут. Вдруг я найду смысл жизни, но не догадаюсь, что это он, поскольку не представляю, на что он похож?

– Выходит, это дело безнадежное?

– Один из лучших детективов в мире, Цынцыпер Хью, утверждал, что безнадежных дел не бывает, – с наигранной бодростью заявила Мэлси, но Черчилль заметил, что в голосе ее не было уверенности.