Текст книги "Украинский Брестский мир"

В тот же день Лев Троцкий устроил заседание с делегатами, описанное присутствовавшим на нем членом группы военных консультантов подполковником Д. Г. Фокке. Троцкий, по словам мемуариста, спокоен, неразговорчив и деловит. Впрочем, «герой большевизма не только заседал, но и позировал. В его кабинете за занавеской помещался скульптор (как… говорили, Гинзбург), спешивший по заказу правительства увековечить Льва Давыдовича». При постановке задач «Троцкий короток. Он… настаивает на сохранении язвительного пункта (о Моонзунде. – И. М.), столь выгодного для престижа рабоче-крестьянской России. Однако… предусматривает германскую несговорчивость. Но никаких прямых директив им не дается: в случае отказа немцев он предлагает снестись с ним по прямому проводу». Не посвященный в смысл большевистской тактики, критически настроенный автор вынес общее впечатление: в течение перерыва в переговорах «ровно ничего не было подготовлено и предрешено» [44].

Тем временем дали о себе знать не предусмотренные большевиками плоды революционной и антивоенной пропаганды в стане противника. Вскоре после отъезда уполномоченных на перерыв оставшийся в Бресте секретарь делегации Л. М. Карахан телеграфировал в Петроград: «Среди немецких солдат распространяется воззвание за подписью Ленина и Троцкого, в котором, между прочим, говорится, что в случае, если немецкие солдаты принуждены будут идти на помощь тылу, то русские солдаты наступать не будут. Листовки эти распространяются в миллионах экземпляров» [45].

Чины германской делегации высказали неудовольствие сперва в пространной полуофициальной беседе. Карахан следующим образом изложил ее содержание: «Листок, распространяемый среди немецких солдат от имени русского правительства, представляет собой вмешательство во внутренние дела Германии. Германия с начала русской революции неоднократно и официально заявляла, что она… не будет вмешиваться во внутренние дела России, но… она категорически требует и для себя того же самого. Является нелояльным, что русское правительство старается возбуждать к… восстанию против того правительства, с представителями которого оно находится в переговорах, а также возбуждает к саботажу. Это двойственное отношение приводит на мысль, что кажущееся стремление русского правительства… прийти к заключению мира с Германией не представляется искренним… Листок угрожает успешному ходу переговоров и… обнадеживает противников перемирия и мира, желающих сорвать наши переговоры. Русским должно быть известно, что широкие круги в Германии сомневаются в правомочности русских вести переговоры, так как русское правительство не получило до сих пор всеобщего признания… и это… могло бы угрожать происходящим переговорам. Это вселяет сомнение в прочности положения русского правительства… в том, в силах ли оно будет заключить предполагаемые договоры с Германией» [46].

Вслед за этим 25 ноября (8 декабря) М. Гофман попросил передать в Петроград свое официальное заявление о том, что распространяемые среди солдат листовки представляют нелояльное действие против германского правительства: «Они имеют целью возбуждение германских солдат к низвержению существующего в Германии государственного строя. Это есть вмешательство во внутренние германские дела, которое [он] должен самым решительным образом отклонить. А в случае, если распространение таких листовок будет иметь место в будущем, то это серьезно угрожало бы продолжению переговоров» [47].

Карахан «ответил в том смысле, что ему не известен точный смысл воззвания и поэтому, не входя в его существо, он должен сказать, что пока русское правительство не имеет к германскому другого обязательства, кроме одного: в точности выполнять условия о прекращении боевых действий» [48]. Одновременно секретарь советской делегации запросил санкции на подготовленное им пространное официальное заявление «большого политического смысла и агитационного значения». Однако Каменев с одобрения Троцкого решил, что достаточно и сказанного, напомнив об отсутствии у секретаря полномочий как на официальные, так и на частные разговоры [49]. Гофман же дальше предупреждения о негативных для факта переговоров последствиях революционной агитации пока не пошел, потому что лидеры Четверного союза были заинтересованы не в срыве переговоров, а в замирении на востоке.

Возобновление переговоров о перемирии, предполагавшее согласование условий и подписание договора, было омрачено трагедией в русской делегации. По прибытии в Брест 29 ноября (12 декабря), до открытия конференции, во время частного совещания советской делегации свел счеты с жизнью представитель Ставки в группе военных консультантов, один из сотрудников Николая Духонина, погибшего 20 ноября (3 декабря), генерал-майор В. Е. Скалон. «Не суди меня, прости, я больше жить не могу», – написал он в прощальной записке жене [50].

«„Я ему завидую!“ – так говорили некоторые, и возражения на зависть мертвому не находилось… Слишком безжалостно подрубила корни привычной жизни Великая Российская революция», – вспоминал коллега генерала и свидетель его трагедии. Он же передал, какими фантастическими представлениями отзывались революционные события у тех, кто оказался отрезан от России немецкой оккупацией: православный священник, приглашенный из оккупированного Белостока для совершения обряда прощания, после панихиды обратился к старшине российских военных консультантов контр-адмиралу В. М. Альтфатеру, внешне, по общему признанию, похожему на отрекшегося царя: «Ваше Императорское Величество! Осмелюсь спросить, каким образом Вы сюда изволили попасть?» И несмотря на все опровержения адмирала и окружающих, батюшка перед отъездом простился со словами: «Все равно вы меня не разубедите» [51].

Переговоры возобновились 30 ноября (12 декабря) в деловой обстановке и привели к окончательному согласованию большинства условий перемирия сроком на 28 дней с автоматическим продлением и предупреждением о расторжении за семь дней. Советская сторона согласилась завершить переговоры в Бресте, не перенося их в Петроград. Без осложнений была согласована разделительная линия и установлены места пребывания районных комиссий по соблюдению перемирия, достигнута договоренность о выводе русских и турецких войск из Персии (Ирана) и возвращении русских частей из Македонии. Контрпартнеры приняли советское предложение об «организованном» братании, о транспортировке пропагандистской литературы на Запад, об обмене гражданскими пленными и инвалидами, возвращении задержанных из-за войны на чужой территории женщин и детей, об облегчении участи военнопленных, для чего было решено учредить в Петрограде совместную комиссию [52], приступившую к работе в конце декабря 1917 года [53].

Продолжение получил лишь острый спор по вопросу о непереброске войск. Большевики настаивали на ней, потому что не оставляли мысли о присоединении союзников или хотя бы неофициальном их содействии в реорганизации российской армии, чему и перед французским правительством, и перед Петроградом изо всех сил пытался помочь капитан Садуль. Правительство Франции не поддавалось на это. Зато Ленин и Троцкий, по утверждению капитана, именно его предложения положили в основу своих условий перемирия и не позволили советской делегации отступить от них ни на шаг. Троцкому такая твердость дала повод еще и к тому, чтобы вернуться к исходной мысли о революционной войне.

2(15) декабря Садуль записал, что нарком «может быть вынужден прервать переговоры, провозгласить революцию в опасности и возобновить военные действия» [54]. Тем временем советские делегаты в Бресте отстаивали намеченную программу. «Наши надежды на союзников не потеряны, – говорил Иоффе, – в зависимости от того, какие условия мы тут примем, Союзные народы могут оказать давление на Союзные правительства».

«Наоборот, – возражал Гофман, – односторонняя связанность Германии явится ободрением для Франции и Англии. Такая связанность возможна лишь до января» [55]. До 10 января 1918 года (28 декабря 1917-го) – предложил Иоффе, после чего заспорили о размере не подлежавших переброске подразделений. Гофман настаивал на формуле – «крупные подразделения силой дивизии и выше». По мнению Иоффе, это подразумевало бы допустимость перемещения на запад меньших подразделений. Он предложил спустить планку до полка. На вечернем заседании спор пошел по пройденному утром кругу. Гофман заявил, что это односторонее и потому унизительное для Германии условие могло стать и стратегически опасным в случае присоединения к войскам Согласия американских войск. Он доказывал, что за срок перемирия невозможно перебросить армию для боя. Приобщить такое разъяснение к договору он отказался, но вместе с тем рассуждал, что предложенные ограничения легко обойти [56]. «Все, конечно, можно обойти, – возражал Каменев, – но я считаюсь с доброй волей сторон. С договором в руках мы идем на разрыв с союзниками, с которыми мы дружили три года, если они не последуют за нами в деле мира. Вот наша гарантия» [57].

Решение отложили до очередного сеанса связи советской делегации с Петроградом. В течение дня 30 ноября (13 декабря) делегаты уже информировали Владимира Ленина и Льва Троцкого о содержании спора. В 9 часов 50 минут вечера состоялся их разговор с Троцким. Иоффе сообщил, что немецкая формула «силой дивизии» ставится ультимативно. Нарком со своей стороны предложил с «ультимативной твердостью» отстаивать позицию «непереброски войск… организованными единицами», присовокупил к этому новую аргументацию в пользу советской формулировки, «естественность и очевидность которой будет очевидной каждому солдату и каждой из воюющих армий».

«Наше требование… вызывается отнюдь не одними только надеждами на то, что союзные правительства присоединятся немедленно к переговорам, а причинами более принципиального характера, – раскрывал нарком свое глобальное намерение сразу всех избавить от испытаний войны. – Мы не хотим превращать перемирие в содействие германскому милитаризму против милитаризма других стран. Равным образом мы стремимся обеспечить действительное перемирие для братающихся с нашими солдатами немецких солдат, а не подготовить для них только перемещение на другую бойню». Доводы немецкого генерала нарком назвал «чепухой», а его требования – «формальными, адвокатскими» и на свой лад осветил «сущность дела», состоявшую будто бы в том, «что немцы, понимая психологическую невозможность для их армии наступать на Россию и не рассчитывая поэтому на возобновление операции на нашем фронте, хотят при нашем попустительстве произвести лишний натиск на итальянцев и французов». «Мы все уже говорили, – в ответ взмолился Иоффе, – если настаиваете, то мы эту формулировку утром повторим» [58].

1(14) декабря в 20 часов 50 минут Карахан передал Троцкому, что после длительного обсуждения, потребовавшего перерыва для запроса правительствам стран Четверного союза, они приняли обязательство «до 30 декабря 1917 г. не производить никаких оперативных воинских перебросок… за исключением тех, которые… были уже начаты» [59]. Последней была согласована разделительная линия на Балтике, причем таким образом, что мешала подходу немцев с моря к Моонзундским островам, хотя об очищении их, разумеется, речи не было [60]. 2(15) декабря договор о перемирии с 4(17) декабря сроком на 28 дней с возможностью дальнейшего продления был подписан, о чем Иоффе и Каменев немедленно сообщили Троцкому [61].

Верховный главнокомандующий Николай Крыленко специальным приказом немедленно оповестил об этом все подразделения действующей армии, пообещав в нем: «Еще немного и давно желанный мир заменит ужасы войны» [62]. В Петрограде были довольны, что не поступились важным для себя условием о непереброске войск. В Берлине, в свою очередь, не чувствовали от этого большого ущерба, так как заранее провели необходимые перемещения.

На первом же после перерыва заседании стороны пришли к согласию о том, что переговоры о мире начнутся сразу вслед за заключением перемирия. Причем, как сообщал в правительство Карахан, руководители дипломатических ведомств стран Четверного союза изъявили готовность выехать немедленно в Брест, чтобы быть на месте к моменту подписания перемирия в том случае, если с российской стороны приедет равный им по должности Лев Троцкий. Советская делегация согласилась сразу перейти к переговорам о мире, начать их в Бресте, но завершить на нейтральной территории. На вопрос Карахана, когда Троцкий приедет в нейтральный Стокгольм, если не сможет быть в Бресте, нарком ответил, что его приезд вообще невозможен ввиду предстоявшего вскоре начала работы Учредительного собрания (в те дни большевики уже отсрочили открытие Учредительного собрания, назначенное ранее Временным правительством на 28 ноября (11 декабря) 1917 года), на котором ему необходимо представлять внешнюю политику советской власти [63].

Вечером 30 ноября (13 декабря) после трудных дискуссий с контрпартнерами Каменев в разговоре с Троцким вновь стал объяснять важность его приезда, в противном случае настаивал на пополнении делегации консультантами историком Михаилом Покровским и специалистом по Востоку Михаилом Павловичем (Михаилом Вельтманом), иначе, по его словам, «ситуация будет сильно ослаблена» [64].

Непосредственные участники и свидетели переговоров о перемирии с российской стороны, каких бы политических взглядов они ни придерживались, после завершения их поняли, что переговоры о мире, вопреки всевозможным слухам о «немецко-большевистском сговоре», будут «настоящими». «Мы, – вспоминал Фокке, – отдавали себе лучший отчет о характере „связи“ Смольного с Берлином, о которой в понятном патриотическом рвении кричало в России всё, что после переворота оказалось правее большевиков. Нам в Бресте было совершенно очевидно, что… Кошка – Германия будет играть зарвавшейся Мышью – Смольным, имея за собой все преимущества и военной силы, и дипломатических способностей» [65].

Германская сторона, в свою очередь, считала помехой предстоявшим переговорам отсутствие у контрпартнеров дипломатической подготовки [66]. Тем более чувствовали это советские уполномоченные. 1(14) декабря они вновь телеграфировали Льву Троцкому: «Еще раз просим уведомить, будет ли усиление делегации и кем» [67]. На следующий день Каменев сообщил Троцкому по прямому проводу: «Договор заключен. По всем пунктам достигли согласия… пока хотели договориться относительно мирных переговоров. По-видимому, будет перерыв два или три дня, т. к. болгарин и турок не успеют раньше получить полномочия… Здесь весьма заинтересованы [в] вашем прибытии… в этом случае от них тоже будут министры иностранных дел и [великий] визирь. [В] частных разговорах доказывают: имело бы весьма важное политическое значение, если бы вы сами изложили свою программу мира» [68].

«Если переговоры начнутся здесь без вас, – добавил Иоффе, – Л[ев] Б[орисович] и я настаиваем на присылке подкрепления для справок историко-статистического, правового свойства, хорошо бы иметь Покровского и дипломата-эксперта. Желателен барон, автор письма к Горькому» [69]. Очевидно, имелся в виду барон Б. Э. Нольде, предложивший свои услуги в переговорах. Он, по свидетельству коллег, был «ультрареалистом» и в сложившейся обстановке считал единственно реальной международно-политическую программу большевиков: потому они и оказались у власти [70].

Но большевистским лидерам пока не требовались профессионалы. Для начала они хотели повторить тактику, испытанную в переговорах о перемирии. Лев Троцкий ответил Адольфу Иоффе и Льву Каменеву: «Мы настаивали на первоначальном плане. В течение 1-2-х дней вы обмениваетесь с противной стороной основными предпосылками будущего мирного договора, чтобы затем после перерыва в несколько дней встретиться на нейтральной почве… С Михаилом Николаевичем [Покровским] уже сговорился. Он выедет после перерыва вместе с вами в Стокгольм. Что касается программы мира, то мне остается только перевести мою брошюру на турецкий язык и послать ее великому визирю». По поводу приглашения в делегацию Нольде – специалиста по международному праву с европейским именем, члена международного Третейского суда в Гааге, награжденного французским орденом Почетного легиона, нарком – выпускник реального училища в Николаеве – сообщил: «Барон был у меня. Не произвел внушительного впечатления. Его экспертиза может иметь чисто канцелярский, бюрократический характер. Вряд ли мы в этом нуждаемся. Он предлагает в порядке официальной инициативы вступить в переговоры с союзниками и выехать в Стокгольм. С ним целая группа буржуазных пацифистов. Я отказал наотрез. В качестве члена нашей делегации он явился бы совершенно инородным телом» [71]. Этот первоклассный знаток международных отношений и при всем своем остзейском происхождении – патриот России искренне сокрушался потом над «варварством» большевистских делегатов, которые «вели переговоры так, как, вероятно, в истории никакие переговоры не велись» и в результате не сумели даже в пределах возможного защитить интересы России [72].

Между тем ко времени заключения перемирия в переговорах России с государствами Четверного союза дал о себе знать украинский фактор.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См: Набоков В. Д. Временное правительство // Архив русской революции (АРР). – М., 1991. Т. 1. С. 41.

2. Могилянский Н. М. Украина во время войны // ГАРФ. Ф. 5787. Оп. 1. Д. 28. Л. 53.

3. Набоков В. Д. Временное правительство // Архив русской революции (АРР). – М., 1991. Т. 1. С. 47; Михайловский Г. Н. Записки: Из истории российского внешнеполитического ведомства 1914–1920. – М., 1993. Кн. 2. С. 44.

4. Ставка 25–26 октября 1917 г. // АРР. – М., 1991. Т. 7. С. 281; Верховский А. И. Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914–1918 гг.) // Военно-исторический журнал. – 1993. – № 7. – С. 65.

5. Будберг А. Дневник // АРР. – М., 1991. Т. 12. С. 226, 235.

6. См.: Мировые войны ХХ века. – М., 2002. Кн. 1. С. 282.

7. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 114, 129.

8. Архив внешней политики Российской федерации (АВП РФ). Ф. 413. Оп. 1. Д. 2. П. 1. Л. 10–11.

9. Там же. Л. 15.

10. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 2.

11. Ставка 25–26 октября 1917 г. // АРР. – М., 1991. Т. 7. С. 304; Октябрь на фронте // Красный архив. – 1927. – № 4. – С. 157.

12. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 16–17.

13. Троцкий Л. Моя жизнь. – М., 2001. С. 334–335.

14. АВП РФ. Ф. 04. Оп. 13. Д. 993. П. 70. Л. 2, 6.

15. Троцкий Л. Моя жизнь. – М., 2001. С. 335.

16. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 – январь 1919). – М., 1990. С. 63.

17. Там же. С. 64.

18. Там же. С. 37.

19. Там же. С. 58.

20. Там же. С. 36–37.

21. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 6–7; Государственный архив Российской федерации (ГАРФ). Ф. 130. Оп. 1. Д. 13. Л. 1–2.

22. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 82.

23. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 8-об, 12.

24. РЦХИДНИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 7. Л. 3.

25. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 21, 22.

26. Фокке Д. Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров) // АРР. – М., 1993. Т. 20. С. 8–9.

27. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 91.

28. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 6. П. 1. Л. 18-об.

29. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 91–92.

30. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 1. Л. 10.

31. Там же. Д. 6. П. 1. Л. 1, 7.

32. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 6. П. 1. Л. 17-об.

33. Мстиславский С. Брестские переговоры. – СПб., 1918. С. 43.

34. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 230, 262, 266 и др.

35. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 1. Л. 11, 27–28.

36. Там же. Д. 6. П. 1. Л. 1.

37. Там же. Л. 18-18-об.

38. Там же.

39. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 7. П. 1. Л. 3–5; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 199–204.

40. Документы внешней политики СССР. – М., 1959. Т. 1. С. 41–12.

41. См.: Самойло А. Две жизни. – М., 1958.

42. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 117–118.

43. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 121–122, 461.

44. Фокке Д. Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров) // АРР. – М., 1993. Т. 20. С. 65, 66.

45. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 18. П. 2. Л. 16-об.

46. Там же.

47. Там же. Л. 35-35-об.

48. Там же. Л. 16.

49. Там же. Л. 20, 22, 28, 29.

50. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 4. Д. 50. Л. 193.

51. Фокке Д. Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров) // АРР. – М., 1993. Т. 20. С. 72, 78–79.

52. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 10. Л. 1–3, 7–9, 11; ДВП СССР. Т. 1. С. 47–52.

53. Материалы Смешанной русско-германо-австрийской комиссии в Петрограде см.: АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 111–119, 124. П. 8; Ф. 496. Оп. 1. Д. 1. П. 8; Д. 5. П. 52; Д. 11. П. 119 и др.

54. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 – январь 1919). – М., 1990. С. 120–126.

55. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 10. П. 1. Л. 3–4.

56. Там же. Л. 62, 69.

57. Там же. Л. 22.

58. Там же. Л. 71, 72.

59. Там же. Д. 11. П. 1. Л. 8-об.

60. ДВП СССР. Т. 1. С. 47–52.

61. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 12. П. 1. Л. 76.

62. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 89. Л. 7.

63. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 10. П. 1. Л. 64, 65.

64. Там же. Л. 65.

65. Фокке Д. Г. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии (Мемуары участника Брест-Литовских мирных переговоров) // АРР. – М., 1993. Т. 20. С. 96.

66. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 110, 117.

67. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 11. П. 1. Л. 16.

68. Там же. Д. 12. П. 1. Л. 75.

69. Там же. Л. 77.

70. Михайловский Г. Н. Записки: Из истории российского внешнеполитического ведомства 1914–1920. – М., 1993. Кн. 2. С. 46, 47.

71. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 11. П. 1. Л. 77-77-об.

72. Нольде Б. Э. Политическая карта Брестских договоров // Международная политика и мировое хозяйство. – Петроград, 1918. – № 2. – С. 3–13; Михайловский Г. Н. Записки: Из истории российского внешнеполитического ведомства 1914–1920. – М., 1993. Кн. 2. С. 85, 87.