Текст книги "Бесконечный ноябрь. Депрессия и что с ней делать"

Неспособность переживать ограничения

Где-то в глубине души каждому из нас хочется иметь безграничную возможность получать то, что хочется (всегда, и желательно немедленно!). И когда на пути наших желаний стоит граница или запрет, это вызывает фрустрацию и сопутствующие ей недовольство, раздражение, возмущение или ярость. При этом если внутри нас нет запрета на проявление всех этих чувств, а ограничения в нашей жизни возникли не слишком рано, встречались не слишком часто и не были тотальными, то мы вполне справляемся с переживанием фрустрации и умеем принимать ограничения.

Но если ограничения (невозможность получать еду, комфорт, безопасность, свободу, принятие, признание, любовь, удовольствия) были слишком частыми, если начались они, когда мы были еще слишком маленькими, если переживать фрустрацию нам никто не помогал, то при встрече с подобными ограничениями уже во взрослой жизни мы чувствуем переполняющий нас гнев, страх и возмущение. А если по каким-то причинам мы еще и не можем все эти чувства выразить, то депрессии не миновать.

Есть большая разница между взрослым, чья мать в детстве иногда не могла его понять; случалось, что не давала ему то, что ему так хотелось; временами была холодна; бывало, что казалась неотзывчивой, занятой собой, – и человеком, который в ответ на любые свои естественные потребности и простые желания регулярно получал отказ. У первого взрослого все равно сохраняется внутри опыт взаимодействия с хорошим объектом, и этот опыт помогает ему пережить последующие лишения. А если у ребенка практически нет шансов получить желаемое, то в конце концов пропадает смысл генерирования желаний. Постоянный внешний отказ переживается значительно тяжелее, чем отказ собственный, внутренний.

Регулярное столкновение с беспомощностью и бессилием разрушает наше «Я». Если я не могу выбирать никогда и ничего, если не могу никак повлиять на обстоятельства, то я перестаю чувствовать себя человеком, личностью. И поэтому психика часто выбирает отказ от желаний, потому что это какой-никакой, но все-таки выбор. Так легче не разрушиться окончательно, проще выжить. Выжить, но не жить. Отказ от собственных потребностей, конечно же, помогает только временно, встреча с полной бессмысленностью жизни без желаний еще впереди. И если игнорирующий себя и свои потребности ребенок каким-то чудом «проскочит» подростковый возраст (исключительно на энергии протеста), то ближе к двадцати годам он уже точно столкнется с серьезными симптомами депрессии, которая неизбежно появится как следствие уже ставшего привычным отказа от собственных желаний.

Впрочем, если у ребенка есть хоть какой-то шанс повлиять на сложившуюся ситуацию, он его использует. Дети могут болеть, практически помирать, плохо себя вести – то есть генерировать поведенческие и психосоматические симптомы, так или иначе пытаясь встряхнуть мать или всю семейную систему, чтобы быть услышанными и выйти из круга бесконечных лишений. Но если ничего не помогает и родители все равно продолжают упорно не слышать потребностей ребенка, игнорировать его нужды, то появляется выученная беспомощность как полный отказ от деятельности, как тотальное неверие в возможность изменить положение вещей. У человека формируется убеждение, что с ним самим что-то серьезно не то, и он тонет в самообвинениях, стыде и чудовищном недовольстве собой. И это еще одна весомая монета в копилку депрессии и потери смысла жить.

Для того чтобы нормально, по-здоровому переживать ограничения, нужно иметь хоть и периодический, но регулярный опыт получения необходимого. Или хотя бы опыт оправданных вложенных усилий: убрал в комнате – мама ласкова и довольна, принес пятерки – взрослые рады, помог соседке с ее детьми – накормили, стал меньше драться с братом – папа стал больше разговаривать и играть. То есть, когда остаются возможности, – появляется активность, потому что еще не пропала надежда. Правда, если ради получения необходимого приходилось унижаться, терпеть насилие, манипуляции, шантаж и насмешки, то депрессии опять же не миновать. Потому что, давая нам желаемое или жизненно важное, взрослые отнимали у нас не менее важное – ощущение себя достойным человеком, чьи потребности уважают. Не только ребенку, но и взрослому очень сложно совершать выборы, в которых нет правильных и идеальных для психики решений, нет возможности выбрать таким образом, чтобы не приносить какие-то важные части себя в жертву. Так жертвы концлагерей вынуждены были терпеть издевательства, унижения, постоянную угрозу уничтожения ради того, чтобы не разозлить своих мучителей и сохранить себе жизнь. Но после освобождения из плена им было очень непросто вернуться к нормальной жизни, потому что опыт пережитых унижений и надолго поселившийся в них страх лишали их радости, порождая депрессию, от которой многие из них и погибали, выжив физически, но не психически.

Итак, если ограничений в нашей жизни было слишком много и они были необоснованными, то, встречаясь с ними даже во взрослом возрасте, мы можем впадать в депрессию. Если в детстве мы не могли противостоять родительскому произволу, а теперь выросли и вроде бы можем устроить себе такую жизнь, как нам хочется, мы все равно очень тяжело переживаем любое жизненное ограничение – с ощущением бессилия и безнадежности.

Я привыкла много путешествовать, и вот происходит пандемия и отнимает у меня эту возможность. И я переношу это лишение с большим трудом, потому что иметь свободу перемещений мне с самого детства было очень важно, а возможности такие были не всегда.

Или, например, молодая женщина только-только осознала, насколько ей не удавалось жить свою жизнь, потому что приходилось все время обслуживать своих родителей, как у нее родился ребенок – и она снова утратила возможность жить для себя: элементарно высыпаться, успевать есть, мыть голову, то есть лишилась возможности распоряжаться своим телом, временем, силами. Она – мать, и теперь младенец распоряжается ею, как когда-то – родители. Ну и как тут не заработать послеродовую депрессию?

Или вот такая история.

Жил-был ребенок, которому немного доставалось родительской любви. А потом еще и родился у него младший сиблинг (братик или сестренка), и все внимание и воркование мамы теперь направлено на него. Боль от этого зрелища трудно описать, а ведь сценка эта повторяется перед глазами голодного до любви ребенка не один раз на дню. Понятно, что сначала он будет бороться: может стараться быть паинькой или, наоборот, начнет подставлять младшего, чтобы мама поняла-таки, кого надо любить; может заболеть, чтобы мать как-то проявила свою заботу и он вновь почувствовал себя ценным. Но когда все возможности исчерпаны, а любовь продолжает доставаться не ему, приходит ожесточение. И хорошо еще, если злится он на них, так необходимых ему взрослых, однако чаще это не так – он начинает злиться на себя. Ведь если злиться на родителей, то надежда на получение их любви окончательно умрет: кто ж будет любить злобного буку? Поэтому в итоге злость оборачивается на себя: «Меня не любят, потому что я – плохой». Но потом он взрослеет, появляется надежда найти любовь вовне. Получается создать пару, в которой возможно получить все, что так всегда было нужно. Но если ощущение «я – плохой» никуда не растворилось, то отношения сопровождаются тревогой и страхом потерять этот очень важный объект. У второго из пары при этом появляется ощущение захвата, «вцепляния», преследования, и он может сбежать к кому-то, кто не так одержим и зависим. Разрыв такого рода не может не вызывать у нашего бывшего ребенка стыда, гнева, чудовищной боли. Все повторяется – ему предпочитают другого, он плох и недостоин любви! После первого всплеска бурных эмоций и боли неизбежно наступает отчаяние и депрессия.

Таким образом, чем дефицитарнее было наше детство, тем сложнее даже во взрослом возрасте нам будет переживать любые лишения, особенно те, изменить которые мы не в состоянии. Как в этих примерах: как бы мы ни хотели, мы не можем открыть границы во время пандемии; как бы молодая мать ни хотела спать, она не может бросить младенца или заставить его стремительно повзрослеть и не нуждаться в ее груди и заботе; как бы мы ни хотели, мы на самом деле не управляем чувствами других людей, даже когда они нам дороги и нужны.

Бессилие и отчаяние – очень тяжелые чувства, и многие из нас сделают все что угодно, чтобы не переживать ничего подобного. И тогда мы переходим в активную позицию, мы пытаемся убежать от депрессии, наивно полагая, что это возможно.

Невозможность переживать и признавать потери

Иллюзия всемогущества играет с нами дурную шутку. Нам кажется, что человек – венец творения и на этом основании мы как будто бы способны всем управлять и все изменять в соответствии с нашими взглядами, желаниями и нуждами. Тем более что новая мода под названием «бери от жизни все», «ты можешь все, стоит лишь захотеть» подсказывает, что это более чем возможно. Кому-то же удается, и почему бы не мне? А если не мне, а кому-то, то что тогда со мной не так?

Конечно, мы на многое способны. За исключением одного – невозможно «проглотить» эту жизнь с ее возможностями, радостями и приключениями так, чтобы ничего не терять. Потери неизбежны, они вшиты в полотно нашей жизни и там надежно прострочены.

Потери начинаются прямо с нашего рождения. Мы теряем комфорт и волшебное благополучие материнской утробы – рай, в котором мы получаем все что нужно и при этом от нас еще ничего не требуется. Рождаясь, мы покидаем этот рай. Потому что появляется необходимость дышать самому, самому регулировать температуру своего тела, есть, переваривать и вообще – сражаться за свою жизнь и комфорт, младенческим криком давая матери понять, как именно о нас следует позаботиться.

Младенец хоть и очень мал, предельно зависим от матери, но не абсолютно бессилен, потому что он может кричать, призывая взрослых к заботе о нем. Неизвестно, как именно переживает он потерю прежнего прекрасного состояния, хотя, может быть, крик при рождении и есть то возмущение, которым ребенок заявляет о своем отношении к новому для него, непривычному, некомфортному, холодному миру. Потеря ощутимая, конечно, ведь, может, больше никогда не повторится это блаженное внутриутробное состояние.

Зато чуть позже он сможет увидеть лицо своей матери, ощутить ее руки и начать получать много удовольствий, о которых в утробе ему не приходилось и мечтать. Одновременно – учиться переживать много потерь. Даже пока ребенок еще очень мал, уже теряет: теряет статус новорожденного и становится младенцем, потом перестает быть младенцем и становится дошколенком. И если младенцу можно было писать тогда, когда ему захочется, то окружающим шестилетки это уже не понравится, он должен сдержать свое желание и отправиться в туалет. Дошколенка уже никто не укачивает в колясочке, не кормит грудью, его водят в детский сад и на подготовку к школе. Таким образом, чтобы каждый раз приобретать новый статус, приходится терять прежний.

Всему приходит конец: празднику, лету, каникулам. И если тяжелый или неприятный этап нашей жизни мы провожаем с большим облегчением и чувствуем радость от наступления нового, то хорошее, приятное, веселое, радостное провожать сложнее, а уж внезапно терять что-то дорогое и ценное вообще тяжело и больно.

А если это очень хорошее, важное, ценное случается с нами отнюдь не каждый день, а очень редко, может, даже в первый раз? Представьте, какой сверхценностью тогда обладает этот опыт и как невыносимо больно даже думать о его потере!

Любой психолог знает, что один из важнейших эмоциональных навыков – умение переживать потерю, печалясь, грустя, горюя, оплакивая. Если мы умеем скорбеть и печалиться, мы умеем отпускать, если мы умеем отпускать, то у нас появляется место для нового. Горюя, мы проживаем ценность того, что уходит или уже потеряно. Иногда мы действительно не можем ощутить всю ценность того, что имеем, не потеряв это и не начав оплакивать потерю.

Горевание, кроме всего прочего, – это еще и важное признание собственного невсемогущества, это возможность принять свои человеческие ограничения, свою собственную малость.

То есть способность принять и признать наши ограничения, переживание бесконечных потерь включая самую неизбежную и универсальную потерю – саму жизнь, и делает нас людьми. В другом случае мы бы стали богами, для которых все измеряется не временем, а вечностью.

Человеку, впрочем, не всегда приятно смиряться с собственной природой, во всяком случае, далеко не всем. И вместо принятия и оплакивания потерь люди стремятся преодолеть собственную, как им кажется, «ущербность», слабость и найти способ не терять, не отпускать, не иметь ограничений.

Мы можем не хотеть останавливаться, когда приятно, весело и вкусно, и в результате переедать или выпивать лишнего; можем вцепляться в человека, которого любим; можем отчаянно молодиться, несмотря на внушительные цифры в паспорте. Эти наивные попытки удержать приводят в итоге к одному и тому же – к потерям. Мы все же теряем возможность есть и пить что попало и сколько попало из-за состояния здоровья, иначе это приведет к естественному концу – смерти. Человек, без которого мы не можем жить, в конце концов устает от нашего захвата и все равно покидает нас. Да и старость тоже возьмет свое, как бы мы ни старались удерживать молодой задор. Эликсира вечной молодости пока не изобрели. Таким образом, конечность чего бы то ни было всегда не преминет напомнить нам о нашей человеческой, а не божественной природе.

Удержать уходящее невозможно, но кто-то тратит на это много сил – и все равно терпит поражение. И чем больше сил потрачено, тем сильнее разочарование, а если скорбеть не получается, если умение переживать разочарование тоже отсутствует, то остается депрессия. Сил нет, отчаяние в наличии, прежние смыслы и опоры на собственное величие рухнули, остается только отвернуться к стене и не вставать.

Почему же многим так тяжело переживать потерю, несмотря на то, что это очень естественное переживание?

Иногда наш психический контейнер настолько неразвит, что мы не можем встречаться ни с какими собственными чувствами, а уж с теми, что в народе называются «негативными», тем более. Психический контейнер – наша способность «переваривать» собственные переживания. Обычно он развивается рядом с матерью, когда она называет, объясняет и помогает своему ребенку проживать самые разные чувства. Используя свою эмпатию, она пытается почувствовать и рассказать малышу, что с ним, предположительно, происходит. «Возможно, ты обиделся на слова брата?» «Вероятно, тебя расстроил тот факт, что ты не смог выиграть?» Но далеко не все матери смогли помочь своим детям научиться разбираться в собственных переживаниях. И если девочки, как правило, чуть легче ориентируются в эмоциях и чувствах, то мальчикам это бывает сложно, особенно если их этому не научила мама. Поэтому сложность с перевариванием собственных чувств чаще всего встречается у мужчин. Некоторые из них настолько мало развиты в этой области, что вместо переживания чего бы то ни было просто отмораживаются, игнорируют свои переживания, отрицают их. Чаще всего – действуют. Вместо переживания радости или горя – пьют, вместо переживания страха или слабости – идут в опасное или трудновыполнимое. Возможно, так задумано природой, иначе какой из мужчины был бы защитник, охотник, воин? Воин не должен переживать: если он начнет осознавать и переживать, он не сможет воевать и защищать. Но дело в том, что в большинстве случаев городскому мужчине не приходится охотиться на саблезубых тигров или резать глотки пиратам. Да и в горячих точках воюют, к счастью, не все. Казалось бы, зачем тогда современному городскому мужчине отрезать свои чувства? Да потому, что по-прежнему действовать привычнее, и это было бы прекрасно, если бы действиями не заменялись бы все переживания. В противном случае проблемы возникнут неизбежно. Пока мы молоды – все отлично, у нас больше возможностей прятаться от переживания потерь. Однако возраст и жизненный опыт берут свое, и в какой-то момент мы не сможем игнорировать свои чувства. И если к этому времени психический контейнер – этот психический «желудок» – не научился их переваривать, то инфаркт или депрессия непременно явятся такому мужчине вместе с очередным потрясением.

Деятельных женщин с подобными проблемами, впрочем, тоже немало. Им бы тоже стоило поучиться переживать. Но в их календарях чаще всего, увы, это мероприятие не внесено в расписание. Именно им звучащая в ответ на их вопрос «А что делать, если я делаю-делаю, а ничего не получается?» фраза терапевтов: «Вы можете переживать собственное бессилие» кажется отъявленным издевательством. Они. Не собираются. Переживать. Бессилие. Они будут продолжать действовать до первого (а может, и до последнего, к сожалению) инфаркта.

Если психический контейнер не был развит изначально, то ничего критичного – он хорошо развивается в психотерапии: сначала за счет психического контейнера психотерапевта, а потом и за счет собственной возможности выдерживать свои чувства. Это небыстро, но помогает.

Если встреча с серьезной потерей произошла в слишком раннем возрасте и никто из близких не помог это пережить, то во взрослом возрасте очень трудно подходить к переживанию какого бы то ни было лишения. Особенно того, что символически похоже на первоначальную травму.

Так, например, если ребенок слишком рано физически, символически или психически теряет мать, то во взрослом возрасте потерять отношения с супругом или супругой может быть предельно страшно, и в этом случае потеря чревата серьезной депрессией. Если ребенка в детстве часто запирали, лишали еды, пугали, то, даже когда он станет взрослым, любая несвобода, голод, небезопасность будут для него тяжелыми лишениями. Сами лишения могут приводить к ярости и гневу, что психически здоровее, но если гнев по каким-то причинам неспособен родиться, то отчаяние, тяжелая дисфория и депрессия человеку обеспечены.

Нормальный ребенок плачет, негодует, возмущается, рыдает, тоскует, скучает. По потерянной игрушке, по прежней школе, по друзьям, оставленным в лагере, по внезапно сломавшемуся велосипеду, по умершей любимой собаке. Так происходит работа горя. Но если ему вместо умершей собаки быстро подсовывают нового щенка, чтобы не плакал; если обесценивают его тоску по потерянным друзьям или оставленной школе («новых найдешь», «хватит кукситься, твоя новая школа намного лучше и ближе к дому»), то ребенок прерывает работу горя. Вырастая, он либо перестает ценить то, что у него есть, и тех, кто рядом, потому что его научили быстро обесценивать, особенно прошлое, либо стыдится, осуждает себя за попытки горевать и плакать и прерывает работу горя, иногда даже не начав ее. И все это потому, что родителям в свое время было невыносимо трудно совершать нормальную родительскую работу по утешению, поддержке, разделению чувств.

Помните, в книгах и фильмах какая-нибудь пожилая, добрая и мудрая женщина говорит страдающей юной деве, потерявшей возлюбленного: «Поплачь, детка, поплачь, легче станет!» Тысячу раз права женщина! Возможность поплакать, а уж тем более поплакать кому-то, кто выдержит, разделит, пожалеет, утешит или поплачет с тобой вместе, – великое и естественное право, позволяющее пережить любые, даже самые страшные потери.

Горевание – прекрасная профилактика возможной депрессии. Просто часто бывает не с кем горевать. Мало кто из близкого круга может выдержать долгое горе, обычно бросаются переключать горюющего на позитив и немедленно ориентируют на светлое будущее – в основном чтобы не встречаться с собственным подавленным горем.

Часто переживание потери, горе, печаль осуждаются в семье, в ближайшем окружении, да и в культуре в целом. Ну, про это, я уверена, вы много знаете.

– Мальчики не плачут (они должны давиться слезами).

– Нуу, рева-корова! (утешать тебя никто не собирается, наоборот, мы тебя осуждаем).

– Она такая молодец, на похоронах ни слезинки не проронила (речь идет о потере любимого мужа, не подозрительно ли?).

– Побольше поплачешь, поменьше поссышь (простите, но из песни слов не выкинешь, кроме того, это еще и унизительно).

– Ну что ты разнюнился, подумаешь, игрушку потерял! (это для них она всего лишь игрушка).

– «Сегодня любовь прошла стороной, а завтра, а завтра ты встретишься с ней. Не надо печалиться, вся жизнь впереди, вся жизнь впереди. Надейся и жди!» (подразумевается: если тебя бросила любимая девушка, быстро найди другую, разницы-то ведь особо нет никакой).

Ну, вы меня поняли. Плакать стыдно, горевать неприлично и тягостно для окружающих; с любым прошлым (неважно, насколько дорогим и ценным оно было) надо расставаться легко, забывать быстро; все «плохое» (а это всего лишь наши естественные чувства) надо немедленно куда-то деть, подавить, отрезать, спрятать.

А девать-то особенно и некуда: если вовне нельзя, то остается внутри, и что с ними дальше происходит? Правильно, они подавляются. Как говаривала моя мудрая свекровь: «Сколько говно внутри не вари (подразумевалось – обиды там, недовольства, раздражение), конфетку все равно не сваришь». И права опять же тысячу раз. Если подавлять в себе скорбь, тоску и грусть, не разворачивая ее вовне работой горя, то радости и счастья не сваришь, какой бы долгой ни была «вся жизнь впереди». Если подавляешь, отрезаешь, отрицаешь, не можешь пережить, то впереди у тебя только жизнь рука об руку с депрессией. Жить, конечно, можно, и даже долго, но не весело.

Современная культура раздутого оптимизма и успешного успеха предлагает нам не думать о «белой обезьяне»: не фиксироваться на грустном, не называть вещи своими именами, не сообщать миру о своих поражениях, провалах и потерях. Улыбка, воодушевление и позитив – вот что ждут от нас окружающие. Если не верите, то попробуйте рассказать им, что вы иногда просто не можете встать с постели и жить вам часто не хочется. «Все наладится, не грусти», – тут же услышите в ответ. «Что именно вызывает у вас такое отчаяние?» – такой вопрос вам зададут только специально обученные люди – психотерапевты. Кроме них, иногда и не с кем поговорить о том, что вы действительно чувствуете.